Шеол

— Спасибо, — Денис принял из протянутой руки флягу и сделал два больших глотка. Язык и глотку обожгло: где и у кого из деревенских в доме Катя откопала приличный коньяк, оставалось загадкой, ответ на которую он не хотел знать. Хмурый выдался день. Они расположились в некошеной траве посреди надгробий — как и прежде, пытаясь не изменять своим привычкам. Шуба служила тёплой подстилкой, и теперь они бок о бок сидели на ней, поджав ноги и деля алкоголь. Денис опёрся плечом о холодное каменное надгробие Эли, прикуривая. За пару минут до того он окропил землю подле себя коньяком: выпить хотелось втроём. Они уже успели проговорить всё, что имело хоть какой-либо вес в сложившихся обстоятельствах. Про Макса тоже: Катя согласилась, что всё это складывается слишком странным образом, как будто в спектакле по неизвестному сценарию. Будто у каждого своя роль; только осознать бы ещё, кому что досталось. И особенно — ему, Максу, хрупкому человеку, не наделённому никакой нечистой силой. — Ты ведь тоже чувствуешь, что добром это не закончится? Денис выдохнул едкий дым, ощущая, как голова легчает, а тело, наоборот, тяжелеет и будто тянет вниз, к земле. Катя щурилась на него мрачно, не спеша с ответом. Разговор выдался не из лёгких. — Чувствую. — Не будет у нашей сказки хэппи-энда, м? Зато в титрах будем стоять на первых местах. — Не хочу об этом думать, — Катя приложилась к фляге. После нескольких глотков поморщилась, шумно втягивая воздух носом, и не глядя передала тару Денису. — Придётся. Если наш наследник объявится не с распростёртыми объятиями, нужно подготовиться. — К чему? Сдохнуть? Не смеши меня, — Лебядкина вдруг фыркнула, толкая друга плечом. — Напоминаю, что мы тут все, в общем-то, не против. Просто не всем везёт повстречать симпатичных кудрявых журналистов и пересмотреть свои взгляды. Титов закатил глаза, толкаясь в ответ. Тихие смешки, впрочем, непозволительно быстро слетели с губ. Когда он обернулся к Кате, предварительно сделав глоток из фляги, та уже прятала глаза, разглядывая свежесорванные с соседней могилы незабудки. — Нам придётся попрощаться. Заранее. Кладбище погрузилось в молчание. Три года назад, когда Топи впустили в свои угодья группу из четверых непутёвых москвичей, они вслепую и преимущественно по одиночке пытались разобраться в чертовщине, отравившей местный воздух. И все поплатились за легкомыслие и наивность: Катю обратили в её самый страшный сон, Денису пришлось окропить руки чужой кровью, Соня стала заложницей собственной блаженной тюрьмы. А Элю просто убили. Они до сих пор, казалось, не оправились от этого. Элю подвели упрямство и своенравие, с которыми она рвалась в бой, не удосуживаясь предупредить остальных. Но в действительности её жизнь по прихоти забрал Алябьев — и его дьявольский топор, который Денис после пытался сжечь, утопить и закопать. Сработало лишь последнее, да и то: зов крови зудел во всём теле, особенно с появлением туристов. С момента этой неоправданной и глупой смерти они с Катей заключили безмолвное соглашение: держаться вместе и быть начеку. Каждый, стоя в тот день у свежей могилы, с горечью думал о несбывшемся прощании — и прощении. Допустить повторения было нельзя. Поэтому Денис настаивал на том, чтобы теперь отпустить друг друга заранее. На берегу. Чтобы у них было время. Чтобы было по-людски. Так, как надо, а не как этого хотят злоебучие Топи. По-человечески. Парадоксально; Денис ещё никогда в жизни не чувствовал себя настолько человеком — в полном понимании этого слова. Даже хозяйская сила, казалось, отступила куда-то вглубь, спряталась, не донимала. Лёжа на шубе, они держались за руки. Начал накрапывать дождь; он оплакивал двух молодых ребят, вросших в проклятую землю. Омывал их лица и заледеневшие переплетённые пальцы, заставляя сердца биться медленнее. — Я всё равно буду рядом. — Я знаю. *** Вся королевская конница и вся королевская рать были брошены на поиски Алябьева-младшего. Как-никак приоритетный вопрос: после убийства Андрея в нависшей над жителями Топей угрозе сомнений не осталось. Сбор нечисти состоялся сразу, как Денис сумел отхлестать себя по щекам и вернуться к предназначенной роли. Хозяин должен оставаться Хозяином: решать вопросы, координировать силы, готовиться к нападению. Оплакивание погибших в список не входило — было совершенно некогда. Да и незачем: мёртвым уже не поможет, а у (условно) живых боевой дух и так оказался подкошен. Пришлось оперативно раскидать подчинённых по фронтам работы и самому погрузиться в неё с головой. Баба Нюра и Арина своей маленькой общиной целыми днями пропадали у Сони в монастыре. Четыре макушки, склонясь меж старых и толстых дубовых полок, мозолили глаза о вековые книги: Соня с Лизой искали след наследника через древние пророчества и летописи давным-давно минувших лет, а ведьмы — защитные и оборонительные обряды, отвары, зелья, амулеты и всё прочее, что могло бы пригодиться для поддержания и умножения силы хозяйской. Время за фолиантами бежало незаметно: собирались ещё до первых петухов, а расходились за полночь. Однако с объёмом работы иначе было никак, потому на судьбу никто не сетовал; только бабе Нюре разрешалось покидать помощниц, чтобы принести еды и прилечь ненадолго после — годы, как ни крути, брали своё. Да и за Богданом нужно было приглядывать: парень очухался, вроде бы даже в себя немного пришёл, но любого шороха боялся и явно во всей красе переживал посттравматический синдром. Смурной и как будто даже присмиревший Козлов, видимо почуявший, что пахнет жареным и для его задницы тоже, беспрекословно патрулировал лесные угодья. С ним периодически катались на своей тарантайке вольные. Угрозы в них, конечно, для нечисти не было никакой, но своим хрипящим радио, ружьишками и каркающими громкими перебранками они создавали шум, от которого хотелось запрятаться поглубже в чащу. В конце концов, если кто-то сунет наружу нос, визги зэков сработают как отменная сигнализация, которую Денис был способен услышать в любом уголке Топей. Макс под чутким руководством Титова вскрыл наглухо запечатанную школу и стал кропотливо изучать все оставшиеся и не истлевшие документы, касающиеся завода по ту сторону леса. Узнавал детали аварии, чтобы найти ответы и зацепки. Казалось, что любая информация — на вес золота; особенно, когда речь идёт о семействе Алябьевых. Кроме того, они оба понимали, что важно держать голову занятой. Иначе на местной водице с химикатами и мыслях о погибших приятелях можно было отъехать очень далеко. Спустя какое-то время картинка начала постепенно вырисовываться. В один из дней Макс за руку затащил Дениса в один из школьных кабинетов, который временно был переоборудован под архив. На старом покосившемся столе громоздились кипы документов, каких-то папок, старых детских тетрадей и выпускных альбомов. — …Ну вот, и получается, что после взрыва здесь как будто летопись обрывается. Ни одной домашки не задано, ни одного выпускного класса не сфотографировано, ни грамот, ни самостоятельных, ни каких-либо вообще признаков жизни. — Мда, — Денис почесал в затылке свободной пятернёй, другой опираясь на хлипкую столешницу и рассматривая разложенные перед глазами улики. — Хуйня какая-то. — Не то слово. И шутки шутками, но химия эта вся реально в воду ушла. И если Алябьев со всеми этими… — Макс неопределённо очертил рукой круг в воздухе, пытаясь подобрать определение, — …товарищами. Если он с ними в эпицентре аварии был, может быть, остальных нормальных людей именно это и превратило. Ну, тоже в нечисть. Денис задумчиво кивнул. — Звучит похоже на правду. По крайней мере, других версий у нас нет. — Это объясняет, почему все кругом ебанутые и подчиняются твоей силе. Но вот скажи мне, ты реально вот этого всего вообще не знал? Неужели за все три года ни разу сюда не тянуло забраться? Титов отвёл глаза, невольно закрываясь и поджимая губы. Макс, кажется, понял, что ступил на зыбкую почву: вздохнул тяжело и хмуриться стал уже в сторону чучела волка в углу. — Ладно, я понимаю. Прости, что давлю, просто это всё… странно так. Ты не думай, я тебя никогда в жизни обвинять бы ни в чём не стал. — А может, стоило бы? Кольцов глянул на него с непониманием, будто спрашивая о чём-то безмолвно. В лучах скупого дневного света, пробивавшегося сквозь заколоченные окна, голубые Максовы глаза казались прозрачными, почти как у Сони. Денис протяжно выдохнул, встряхивая головой и плечами. — Сори. Я, кажется, совсем башкой еду. Мы просто Элю здесь потеряли три года назад. — Блять. — Вот именно, — Денис невесело усмехнулся, оглядывая ужасно пыльную, замусоренную комнату, с её кривыми изгибами разломанной мебели и пучками паутины по углам. — Её тут Алябьев поймал. Мы не успели помочь, узнали уже потом, от него самого. После… после того, как он сдох, я школу на замок закрыл. Арина помогла с парой заговоров, чтобы она ещё неприметнее выглядела и туристов всяких не привлекала лишний раз. — Мудрое решение. — Хуюдрое. Как ты сам справедливо заметил, я нихуя не знаю о Топях с нормальной, человеческой стороны. А если бы влез сюда, ну, покосоёбило бы чуток. Зато, может, время нам сэкономил бы и ответы нашёл. — Найдём. Вместе найдём, — Макс подступил поближе и боднул плечом. Тёплые губы уже привычно коснулись виска; Денис прикрыл губы под короткой лаской, ощущая, как сковавшее рёбра напряжение по чуть-чуть отступает. Они теперь вообще старались проводить побольше времени рука об руку: Титов часто оставался на ночь в комнате журналиста, стараясь урвать остатки тепла чужого тела. Он вновь начал видеть сны, как когда-то, ещё до обращения: зыбкие, неяркие, но всё-таки сны. Это не поддавалось объяснению — как и необъяснимая тяга к двухметровому дураку, в чьих лапищах единственно верно приходил покой. Рассказы о детстве и жизненных коллизиях с обеих сторон будили что-то такое, о чём, казалось, он сам никогда бы уже не вспомнил. Это казалось важным. Всё это: и работа совместная, и тихие умиротворённые вечера, и мимолётная нежность, непонятно откуда взявшаяся. Как будто посреди безумия, страшного шторма, вдруг удалось найти крохотный оазис, которого никогда прежде не существовало даже в самых безумных мечтах. — Знаешь, я когда-то давно ещё игрушку проходил на ноуте. Там главный герой в лимб попадает, ну или во временную петлю, я не помню. И в этом лимбе, короче, все обитатели были от нормального мира отрезаны, и, хотя внешне это место как будто похоже было на что-то обычное, на деле оказалось, что всё сломано и кишит монстрами, — Кольцов поймал его взгляд, склоняя кудрявую голову на бок. Денис хмыкнул, вспомнив свой диалог с Карачуном где-то три года тому назад. — Местные это Посмертием называют. — Ну вот. Не выёбывайся, суть-то одна. А что, если этот взрыв спровоцировал образование вот такого лимба здесь? По факту же похоже, скажи? Завод, судя по документам, перерабатывал катастрофически токсичные отходы. Мало того, что это всё брызгами по округе разлетелось, так и аномалию могло как в Сталкере образовать. — Ну ты прям мэн оф калчер, я погляжу. Макс глаза закатил, пихая устало скалящегося в ответ Титова в бок. — Да иди ты. Я тут пытаюсь людей спасти, вообще-то. — Да ну? Среди нас всех ты тут единственный людь, Максик. Забыл? С нечистью якшаешься. — А по жопе я тебе сейчас дам вполне по-человечески. *** День за днём, неделя за неделей. Лето было в разгаре, удушающе-пряное, цветочное, но неизменно напряжённое, балансирующее на лезвии ножа. Лес продолжал терроризировать жителей деревни: крал скот, оставляя в качестве плевка на пороге груды костей и тухлого мяса; пугал местных, сводя с ума по ночам скрежетом когтей по стеклу и стуком в дверь. Те роптали, крестились и святой водой углы в избах окропляли. Катя с Козловым теперь частенько совершали партизанские вылазки в чащу, пытаясь отыскать Алябьева-младшего при помощи ведьминских амулетов и чутья. Лес путал их, отрезая тропы, валя деревья и мороча голову. Одно радовало: сам Леший, похоже, тоже не мог найти следов наследника; тот, судя по всему, действительно не собирался вмешиваться в чужую войну. — Всё ещё не понимаю, почему ты просто не выйдешь с ними раз на раз. Мне Аринка рассказала, как ты их на шабаше раскидал, — Лиза неторопливо вышагивала вдоль длинного массивного стола, загромождённого книгами, касаясь подушечками пальцев пыльных корешков. — Просто довёл бы начатое до конца. Их и тогда надо было грохнуть, так-то. — Я не контролирую это. — Ну тогда ведь получилось. И другим же ты три года голову морочишь вполне успешно. — Я. Это. Не контролирую, — Денис всё же поднял глаза от страниц, испещрённых древним языком. Он ощущал лёгкое раздражение, и Лиза уловила это, вовремя скрывшись за ближайшим книжным шкафом. Тяжёлый хозяйский взгляд её миновал. В читальном зале было сумрачно и прохладно, несмотря на скупой дневной свет, льющийся из окон. Они впервые за долгое время остались наедине, пока остальные на время разошлись по бытовым нуждам. Денис медленно выдохнул. — Если бы я мог знать наверняка, что это не приведёт к гибели всего живого в Топях, я бы давно уже сделал всё, что требуется. Но я не могу рисковать. После длинной паузы из-за шкафа послышался тихий язвительный смех. Титов на миг прикрыл веки, надеясь, что Лиза достаточно умна, чтобы вовремя прикусить язык. — Кто-то стал слабым, м-м? — Не надо. — Знаешь, Хозяин, я торчу здесь ровно столько же, что и ты. У меня нет силы, у меня нет власти, я даже из этого ебучего монастыря выйти не могу. И всё, что я вижу перед собой, глядя на тебя… Разочарование. — Закрой рот. — Я такой несчастный, я так страдаю… Согрейте меня, пожалейте. Бу-у-у. Я беспокоюсь о своих слугах, посмотрите на меня. Образец христианской морали. Уверена, что моя сестрёнка тобой гордится. — Я сказал, — в следующий миг Лиза захрипела под стальной хваткой невидимой силы, приподнявшей её за горло вверх по шкафу. — Заткнись. Её тело колотилось, сучило ногами и пыталось руками освободить шею от хватки, однако пальцы никак не могли ухватиться за воздух. — Стоило… найти… мужика… как ты… бесполезный… — она сипела из последних сил, закатывая глаза в судорогах и тщетно пытаясь глотнуть остатки воздуха. Денис не двинулся с места. Следил за предсмертными муками молча, непроницаемо, слыша лишь визги жадных и восторженных голосов в голове. Зов крови, которую он так давно не получал. Пальцы зудели, грудь горела огнём, а в ушах набатом гремело сердце. Ещё пара мгновений. — Отпусти. Я сказала, отпусти её! — лицо обожгло пощёчиной, и морок резко рассеялся. От неожиданности он захлебнулся воздухом, закашлявшись. Соня побежала к сестре, рухнувшей на спину и мучительно, со свистом жадно дышащей заново. — Сонь, — начал было он, потирая переносицу и приходя в себя после наваждения. Но та остановила его жестом, даже не обернувшись. Она склонилась над сестрой, проговаривая медленно и без резких эмоций в голосе. Просто констатировала факт, балансируя на грани срыва. — Мы делаем для тебя всё, что в наших силах. И ты платишь вот так. Лиза зашлась каркающим кашлем и села, с трудом опираясь на подставленное сестрой запястье. — Всё нормально, — её голос был еле слышен, но Денис впитал каждую букву. — Я просто показала ему правду. Никто не любит правду, да, Сонь? Даже ты. Соня не ответила. Просто осела рядом, глядя куда-то в пустоту. Её вечно подсвеченное изнутри святое лицо не выражало ничего, кроме усталости и кроющейся в заострённых чертах боли. Кое-как поднявшись на ноги уже без посторонней помощи, Лиза, пошатываясь, склонилась в учтивом поклоне, выглядевшем неприкрытой насмешкой. Денис не взглянул в её сторону. Она растворилась в тени библиотеки, избавив обоих от своего присутствия. — Я узнала кое-что про мальчика, который тебя преследует, — через некоторое время произнесла так же ровно Соня, возвращая себе привычную маску и отворачиваясь к окну. — И Анна Петровна передавала, что они нашли новые обряды по вызову Ивана Алябьева. — Сонь. — Я не хочу обсуждать ничего помимо дела. Если тебе не нужна информация, просто уходи. — Нужна, — Денис сдался без боя, понимая, что у них обоих нет времени и сил разбираться с накопившимся дерьмом. Тем более, в условиях войны. — Тогда слушай. И не задавай лишних вопросов. *** — А что происходит? — шёпот Макса обжёг ухо. Денис чуть заметно улыбнулся, разглядывая разворачивающееся перед ними действие. — Вызывают Алябьева, — так же еле слышно ответил он, аккуратно касаясь чужих пальцев за спиной. — Соскучился? — следом совсем тихо донеслось сзади, вызывая мурашки по оголённой коже шеи. Он согласно и почти незаметно склонил голову в мягком кивке, чувствуя, как чужие губы на короткое мгновение касаются торчащего из-под футболки позвонка. Это максимум, который они могли себе позволить, стоя в тени дверей молельного зала монастыря. Перед ними, на территории довольно большого пространства, две ведьмы выполняли один из множества старых ритуалов по налаживанию связи с потусторонними силами. В данном случае, как нетрудно догадаться, на конце провода должен был появиться наследник. Старый каменный пол был исчерчен мелом и какими-то трудно поддающимися описанию субстанциями. По краю изображения, отдалённо напоминающего круг с выходящими из центра лучами, лежали атрибуты — оплавленные свечи, чьи-то черепа, плошки с амулетами, травами и жидкостями, исписанные листки бумаги, косточки животных и ещё чёрт знает что. Женщины, взявшись за руки и стоя на коленях где-то во внешней секции круга, монотонно покачивались, бормоча заклинания. Потоки пыли и затхлого воздуха клубились в лучах белого дневного света, скупо освещавшего всю сцену. Запах ладана и плесени слегка дурманил голову. — А им… нормально сосуществовать в монастыре, кстати? Ну, Соня с её верой в бога, и эти… явно с чем-то другим. Денис легко пожал плечами, неотрывно следя за ведьмами. Его завораживали все подобные ритуалы, да и хозяйской силе они очень нравились. Она будто тянула его вперёд, поближе к дьявольщине. — Предпочитаю не задаваться вопросами, ответы на которые знать не хочу. Кольцов сзади усмехнулся куда-то в сторону. — Я, кстати, тебе принёс кое-что. Сбоку в поле зрения появилась ладонь с двумя небольшими яблоками на ней. Денис удивлённо опустил на подарок глаза. — Мне? — Ну да. Ты вечно их грызёшь, а от нормальной еды отказываешься. Так что давай, налетай. Кудрявого оболдуя вопреки здравому смыслу захотелось поцеловать. Не время и не место, разумеется, но одно яблоко Титов пальцами подцепил и цапнул за румяный бок. — Вкусно? Денис, жуя, повернул голову слегка назад, чтобы заглянуть снизу вверх в чужие глаза. — Шуткой про хуй отвечать не буду. Но спасибо. Макс коротко ему улыбнулся, не разрывая долгий, почти осязаемый зрительный контакт. Да. Поцеловать было бы определённо неплохо. — Не получается, — донёсся до них досадливый оклик из противоположного угла зала. Арина с чувством пнула одну из плошек, рассыпав песок по каменной кладке. Анна Петровна, кряхтя от изнеможения, поднялась на ноги и тут же начала браниться на неё в полголоса. Они перекинулись парой ворчливых фраз, и старушка напоследок сплюнула куда-то под ноги. Кажется, в этот раз убираться ей придётся в одиночку. — Трубку не берёт? — Денис хмыкнул, вновь кусая яблоко. Молодая ведьма приблизилась, щуря глаза на обоих. Взъерошенная, недовольная, но не настроенная на конфликт. Выросла, подумал Титов. — Блок ставит. Абонент недоступен, если на твой дебильный юмор перевести. Идём, поговорить надо. Бросив долгий пронизывающий взгляд на Макса, прислонившегося плечом к дверному косяку, Арина резво порхнула за порог. Тот вопросительно глянул на Дениса — мол, чего это она? — Ревнует, — Денис подмигнул журналисту, в последний раз кусая остатки яблока и на ходу оставляя огрызок на чужой протянутой ладони. — Выскочек-любимчиков мало кто любит, ю ноу. Да и ты видел меня вообще? Под аккомпанемент фырканья и смеха Хозяин покинул зал, следуя за зовом ведьмы. — Что расскажешь? Арина щурилась под светом дня — тот с удвоенной силой бил по глазам после сумрачных коридоров монастыря, доставляя ощутимое неудобство. Кругом не было ни души, ни звука — только кромка перелеска неподалёку шуршала под лёгким ветром. Отличная возможность поговорить с глазу на глаз. — Помнишь Елену? — Конечно. — От неё сегодня ворон прилетел. К лапе было привязано это, — она сунула руку в карман коротких шорт, после протягивая раскрытую ладонь Денису. Тёмный, туго плетёный шнурок обрамлял полупрозрачный белёсый камень, под лучами солнца поблёскивающий синим и голубым. Денис аккуратно поддел подарок указательным пальцем — это оказался кулон — и поднёс ближе к лицу, разглядывая. — Лунный камень, — следом Арина отдала ему крошечный кусочек бумаги, сложенный вдвое. — Он от чёрной магии оберегает лучше всех других минералов и заговоров. И ещё с ним была записка. “confirma spiritum tuum, aperi cor tuum. dominus semel, dominus in aeternum.” Денис бездумно выудил откуда-то пачку сигарет. Прикуривая, он чувствовал, как шестерёнки в голове скрипуче вертятся, пытаясь составить единую картину происходящего. Не получалось. Не хватало нескольких ключевых элементов. В ушах заезженной пластинкой вертелись слова Лизы. — Ты думаешь, мне стоит дать им бой? — он послушно склонил голову, позволяя надеть себе на шею присланный ведьмой дар. Аринка взяла паузу, накрепко завязывая шнурок где-то сзади и неслышно что-то шепча над узлом. После, отстранившись на полшага, она покусывала губы в явном смятении. — Я… не могу. Это слишком серьёзно. Не моего ума дело. — Я не прошу тебя решать за меня. Я спрашиваю твоё мнение. Они помолчали. Денис затягивался, не чувствуя, как гортань обжигает дымом; всё его сознание сосредоточилось на одном-единственном предмете. Голод разъедал изнутри, не давал вздохнуть свободно. Всё это — слишком. — Слушай, тогда, на шабаше… Это было красиво, но очень страшно. Я думала, мне конец. И все сёстры это чувствовали. Твоя сила… мы ничего о ней не знаем. Это не мультик про супергероев или типа того. Предыдущий Хозяин нам ничего о себе не рассказывал, только брал, брал и брал. Он бы смог их усмирить щелчком пальца — не потому, что был сильнее, а потому, что… Арина запнулась. — Потому что он был Хозяином. Настоящим, — продолжил Денис вместо неё, невесело усмехаясь и туша окурок о ближайший трухлявый пень. — Я не это имела в виду. — Именно это. И ты права, — Титов глянул на неё без укора, даже с какой-то мягкостью. — Я много об этом думал. И некоторые здесь уже не раз подкинули мыслишек. Я не справлюсь с Лешим, потому что мне не похуй на последствия. И на вас тоже не похуй. Вот так — просто и одновременно невероятно сложно. Раньше казалось, что он готов голыми руками передушить каждого из жителей деревни, лишь бы этот кошмар закончился. Лишь бы его отпустил бесконечный трип, лишь бы заглушить голоса в голове и избавиться от ночных истерик. Три долгих года он пытался задавить себя и то, что сидело внутри. Три года он играл чужую роль, несоразмерную собственным плечам. Ему было глубоко наплевать, что о нём судачат деревенские и на какие лады распекает нечисть под кустом. Очень напоминало старую работу в Трутоке, где он, не моргнув, увольнял подчинённых за не вовремя озвученное замечание. Три года. Потом пришли люди, и всё встало с ног на голову. Ему действительно не всё равно. Прежде чем уйти, Денис ещё раз взглянул на записку Елены. «Укрепи свой дух, открой свое сердце. Хозяин однажды, Хозяин навсегда.» — Запомни этот момент, — подмигнул он Арине, которая под грузом мыслей осела на мшистый валун рядом со входом в монастырь. — Это первый и последний раз, когда я признаюсь в привязанности вам, дуракам. — Уж поверь, — фыркнула девчонка, качая головой и наконец устало улыбаясь. Заканчивать мысль она не стала. *** Сквозняк из приоткрытой форточки неприятным холодком пощекотал пятки. Денис, будучи во власти вязкого утреннего сна, неосознанно поджал ноги, прячась от разбойника под тяжёлым ватным одеялом. Потом заёрзал, не желая возвращаться из потустороннего мира на свет божий: всё жался поближе к горячему боку, укрывая лицо где-то в Максовых ключицах. А тот, сопя в крепком пустом сне, и рад был: машинально рукой сгрёб костлявое тело к себе поближе, фиксируя так, что теперь при всём желании было не выбраться. Сладкий, обволакивающий предрассветный час. Весь мир ещё стоит на паузе, погружённый в забвение; только редкие соловьи устраивают эхом перекличку где-то в роще за домом. Даже старики ещё не встали по своим деревенским делам, даже петухи ещё клюют носами у себя на посту. Волшебное время, когда никакая гадость не может потревожить сонное царство. Тишина. Покой. Обманчиво, но так хочется поддаться и поверить. Через какое-то время сквозь пелену зыбкой дрёмы из соседней комнаты донеслись первые звуки, знаменующие пробуждение старого дома. Вновь поскрипывали половицы под неторопливыми шаркающими шагами бабы Нюры; вновь Домовой постукивал на чердаке стеклянными банками с соленьями. То кран приоткроется — кто-то решил умыться; то дверца холодильника мягко захлопнется — скоро будет готов завтрак. Желудок сладко сжался в предвкушении яичницы и хрустящих гренок. А может, сварится каша со свежими ягодами из перелеска? Денис лениво приоткрыл один глаз. Кольцов во сне выглядел так, словно дорвался до кровати впервые за месяц: спал так глубоко, что было едва слышно ровное дыхание. Потягиваться пришлось аккуратно, изгибаясь и скрипя костями прямо в объятиях цепких рук. После — немного задержаться, вглядываясь уже более-менее осознанным взглядом в чужое лицо: сосредоточенное, слегка нахмуренное, с паутинкой крошечных мимических морщинок вокруг глаз и колкой щетиной на щеках. Долго смотрел. Дольше положенного. В голову лезло всякое; но помимо горечи где-то под сердцем продолжало тлеть что-то живое и настоящее. Денис теперь, по прошествии долгих месяцев, за это старался держаться, чтобы не утонуть окончательно. Сил бороться и вывозить Топи на своём горбу оставалось всё меньше; усталость давила на плечи бесконечно тяжёлым грузом. И только вид озабоченного кудрявого журналиста, роющего носом землю в попытке помочь, вывернуться из хватки проклятого места, держал на плаву. «Люблю», — промелькнуло в голове. Коротко, как выстрел в глотку из ружья. Пора бы уже смириться, что ни отношения строить, ни с жизнью прощаться он нормально не умел. Когда в сенях хлопнула входная дверь, Денис был уже на ногах и даже одетый в любимые цветастые штаны, спизженные когда-то тысячу лет назад у Кольцова. Повеяло каким-то неожиданным холодом, притом не сквознячным: бормочущие разговоры стариков, уютное шуршание и прочие признаки жизни разом затихли. Кажется, пожаловали гости. По загривку поползли мурашки, будя прикорнувшую где-то в глубине груди хозяйскую силу. Машинально сжав кулаки, Денис прислушался. — И вам доброго утра, бабуля, — голос мужской, смутно знакомый. Что-то вертелось на уме, но всё никак поймать не выходило. — Я Дениса ищу. Он не у вас, случайно? О-ху-еть. Не может быть. Анна Петровна начала было что-то лепетать в ответ на старческом, непонимающем: хитрая пожилая ведьма, которая не была проинструктирована заранее, пыталась выкрутиться и выгородить своего приёмыша. От греха подальше. Но тот неожиданно для всех показался сам, с тихим скрипом притворив дверь в спальню за своей спиной. Его слегка потряхивало от неверия и мандража, но выученное внешнее спокойствие сконцентрировалось в разрезавшем лицо острозубом оскале. Высокий молодой мужчина обернулся на звук, тоже на мгновение замерев от внезапной встречи. А затем как-то слегка неловко и кривовато отзеркалил подобие приветственной улыбки и кивнул. — Вот засранец, — Денис растягивал губы всё шире, оглядывая гостя с ног до головы. — А мы тебя искали, блять, с бубнами и плясками. Явился, не запылился. — Я надеялся, как-то без меня обойдётся, — совершенно открыто и просто отозвался Ваня, пожимая плечами чуть смущённо. И волосы поправил, по обычаю зализанные назад. Ваня. Ваня Алябьев собственной персоной. Он не особенно изменился с последней встречи. Денис, разумеется, предпочёл бы стереть тот день из памяти раз и навсегда. Градус накала безумия до сих пор ощущался металлом на языке; а сколько усилий пришлось приложить Анне Петровне, чтобы откачать малахольного новоиспечённого Хозяина после заплыва в озере с покойничком — одной ей было и известно. Подсознательно Денис был готов, что наследничек при первой встрече нос к носу кинется на него с кулаками или чем похуже. Несмотря на то, что в день смерти отца тот был на удивление спокоен и сдержан, в голове сидело стереотипное представление о кровной мести. Но вот они неторопливо брели возле кромки леса бок о бок, и Ваня, бросая украдкой немного зашуганные взгляды на Титова, вполне себе охотливо рассказывал о проведённых в отшельничестве годах. — И что, совсем ни с кем не разговаривал всё это время? — Ну почти, — Алябьев-младший задумчиво почесал затылок, словно прикидывая что-то. — Мне там одна кикимора в помощницы навязалась. Я сам на боровик лесной стал похож, бородой и мхом порос. Так спокойно было. Моё это, знаешь? Не люблю беготню, суету всякую. Я с детства такой был, батя рассказывал. Сам себе на уме, книжки любил читать, которые ещё от деда достались. Дома всё оставался, школу прогуливал. Вот и сейчас сидел целыми днями, лес слушал, по мелочи там хозяйство вёл у себя, дурачкам этим квакающим помогал. И век бы ещё так провёл, честно говоря, если бы не эта ваша заварушка. — Мда, Ванька. Пиздец нам с тобой. — Ну так я поэтому и пришёл. Побрился даже, подумал, иначе людей напугаю. Не по-христиански как-то. Денис аж пополам согнулся, заржав на всю дорогу. — Христианин, сука, нашёлся. Эмэйзинг. Слово за слово, нога за ногу. Уходили всё дальше, сопровождаемые стрёкотом кузнечиков и птичьим задорным чириканьем. День ясный выдался, Денис всё щурился под лучами да былинки на ходу срывал, перетирая меж пальцев. Сознательно: нож — тот самый нож — при Ване доставать не хотелось. Лишнее обострение ни к чему. А руки всё же чем-то непременно занять было нужно, иначе беспокойная голова места себе не находила. Нет-нет, а спотыкался на ровном месте, заплутав в собственных мыслях. — И чего делать-то будем, Вань? Алябьев сразу как-то поник, нахмурился, сгорбился чуть сильнее. Тяжело вздохнул, жуя губы на ходу и тоже, кажется, не понимая, куда руки деть — а вместе с тем и себя самого целиком. Было заметно, что для него смена вектора разговора в эту сторону тоже не была приятной и желанной. Переживал, что ли? — У меня для тебя п-плохие новости. *** Денис ощущал острое чувство дежавю. Кроме него — ничего. Солнце продолжало ровно светить, лаская лоб и щёки теплом. Ветер путался в волосах, которые уже давно пора было подрезать, чтобы не лезли в глаза. Пахло обыкновенным озером: тиной, немного затхлостью, рыбьей чешуёй. Он сидел на мостках, свесив ноги вниз, по щиколотки погрузив их в чернильную воду — не разглядеть даже пальцев. Ступней то и дело касались юркие и скользкие рыбьи бока; а может, то были ладони мавок? Кто ж их разберёт. Перед ослепшими на время глазами мелькали картинки из далёкой Москвы и ещё более далёкого Берлина. Сперва поставили диагноз. Правда, под вопросом: говорили, нужно досдать анализы, пройти дополнительные обследования, чтобы точно удостовериться, доброкачественная ли опухоль. Денис ясно вспомнил, как резал глаза тупой больничный свет. Белый, противный, бликующий от глянцевых плиточных стен. И пахло стерильностью, которая навечно стала ассоциироваться со смертью, хотя технически в ней-то ничего стерильного как раз не было. Мама много плакала и курила. Он тоже курил — по пачке за два дня, потом и за день. Хуёвило без остановки, трясло. А слёзы прятал: мужчина же, в конце концов. Надо было держаться, прижимать к себе худое трясущееся тело, чувствуя, как мокнет рубашка. А ещё — ебашить беспрерывно. Молотить, как в последний раз, потому что тот ведь и был последним теперь. Он сидел за ноутбуком, кажется, без остановки, откидываясь в подушки только в полном изнеможении, когда глаза трескались и крошились под веками, а из носа подтекало тёплое и вязкое. Срывался на подчинённых, поувольнял добрую треть спецов за то, что ходили под себя перед лицом условных силовиков. Вообще не ощущал за это вины: думал, что каждая из этих ссыкливых гнид обязательно получит второй шанс. А он нет. Мама постоянно звонила. Каждый день. Мама искала клиники — и он тоже искал, когда выходил на перекуры или обеды, которые перестали лезть в глотку. Только толку оказалось мало: ёбаная немчура, юзлесс, блять. В Берлине хотелось погулять по другому поводу, хотя Денис и так его увидеть-то не успел: мотался по разным корпусам местных онкологических больниц и всё слушал-слушал-слушал в бесконечном онемении, как доктора с седыми тараканьими усами и поблёскивающими в свете столь же ублюдских ламп лысинами монотонно обсуждали сложности диагноза. Всё это слилось в бесконечное жужжание, зудящий фоновый гундёж. Бесполезный абсолютно. Лягушонок не взбил масло в сметане и захлебнулся. Однажды мама позвонила и сказала: есть чудодейственный монастырь. Святое место. Хорошо, мам. И вон оно как вышло. И тогда, и сейчас приговор озвучили самые неподходящие для этого люди. В тот раз это был щупленький гладковыбритый старик в плотно застёгнутом на все пуговицы халате. «Неоперабельно», сказал. Посмотрел с профессиональной грустью и добавил: «Ви ар дипли сорри». Велл, фак ю энд фак ёр сорри. А сегодня к краю его подвела двухметровая детина, неловко переминавшаяся с ноги на ногу и глядящая сверху вниз неожиданно серьёзно и печально своими угольными алябьевскими глазами. Даже смешно было. Вспомнилось вдруг, как в детстве от недостатка внимания Денис любил по ночам представлять, что умирает. И не просто так, а драматично: от какой-нибудь страшной болезни, вроде волчанки, про которую он услышал в «Докторе Хаусе». И как все обязательно будут плакать на похоронах: мама, папа (который ушёл из семьи настолько давно, что уже и не вспомнить, как выглядел), Настя из параллельного класса, пацаны со двора. Да, все непременно должны страдать. А на надгробии бы выбили: «он был дьявольски хорош» или «wasted» — как в ГТА. Сейчас Денис бы написал на каменной плите что-то иное. «Человек, который умер дважды». Интересно, после этого раза он попадёт наконец в рай? Или это всё только чистилище? Пиздец, если так. Да, всё оказалось очень просто. Око за око. Хочешь поменяться местами и отдать свою силу соседу — вложи в его руки нож, ружьё или что-нибудь такое, чтобы понадёжнее. Хозяева здесь менялись исключительно в порядке очереди на эшафот. Стало ясно, почему Алябьев прожил так долго: некому всё это время было поднять руку. — Он чувствовал, что время подходит, — Ваня покачал головой в ответ на предложенную сигарету и устремил взгляд на горизонт, где неспешно косяком проплывали птицы. — Поэтому меня и представил на последнем собрании. Я ему говорил, что не буду этого делать. Он злился и предупреждал, мол, проворонишь, не сможешь, слабак. Упустишь, говорил, шанс. Я тебя к этому всю жизнь готовил. А на деле ведь не готовил вовсе. Ну не умею я людьми управлять, не моё это. Максимум — козы. Вот почему не психовал, оказывается. Денис уже давно перестал удивляться нюансам взаимоотношений между местными жителями; однако что-то всё-таки не укладывалось в голове. Отец ведь, как-никак. — Искупление, получается? — выдыхая едкий дым в нагретый солнцем лесной воздух, Денис запрокинул голову. — Искупление? — Я убил его, Вань. И силу за это получил. Такое не прощают, знаешь? Заповеди ты ведь читал, христианин? Самая страшная в любой религии мира — убийство. Ваня промолчал. Только жестом попросил всё же дать прикурить, после первой затяжки откашливаясь мучительно в кулак и морщась. Денис за ним наблюдал, щурясь под косыми лучами. Голова была совершенно пустая. — Вот и выходит, — он продолжил, когда Алябьев смог затянуться без потуг, — что теперь и мне вслед за ним придётся отправиться. Раз ты говоришь, что другого выхода нет. — Кроме войны с лесом. — Кроме неё, — Титов согласно кивнул, пожёвывая сигаретный фильтр. Оба помолчали какое-то время. — Я не настаиваю, если что. Т-ты же знаешь теперь, мне это всё вообще не нужно. Сила твоя не нужна. Но и помочь как-то иначе я не смогу. Раз эти… именно меня к себе просят. — Ну ещё бы ты настаивал. — Д-д-денис, — прозвучало как-то почти жалобно; комично слышать такой слабый тон от такого большого человека. Вроде взрослый, а душа как у ребёнка. Ещё и заикается, когда нервничает. — Да ладно тебе, я шучу. У меня защитный механизм такой. Я когда раком заболел, первое время постоянно приятелям устраивал подлянки с этой темой. Чтобы совсем с катушек не слететь, ю ноу? «Человек, который умер дважды». Ноги замёрзли как-то совсем по-человечески. Пора было идти обратно, домой. «Домой», — Денис криво усмехнулся. В чужой дом, в чужую спальню, в чужих штанах. Вопрос — а как сказать? — возник примерно за 15 шагов до порога. С мамой попроще было: она с самого начала рядом шла, за руку взяв, как маленького. А вот это чудо кудрявое, сыто жмурящееся из-за стола, только недавно похоронило двух коллег и надежду выбраться из этого адского места. Денис ему в ответ вымученно улыбнулся, смаргивая. Раз — и вот уже вечер вместо полудня. Два — и вот уже тёплые руки смыкаются за спиной, а под щекой мерно постукивает журналистское сердце. Три — слова неохотно лезут изо рта, но всё не о том. Макс слушал внимательно, сосредоточенно опаляя дыханием макушку. Гладил по спине, забирал усталость себе, будто сам с хозяйской силой дружбу водил. Та от него пряталась с каждым разом всё глубже, кстати. Давно уже зудеть перестала. Может, почуяла заранее, что скоро к нормальному Хозяину перейти придётся. — Макс, — само собой получилось, вообще-то. Денис себе слабым запретил быть уже давно, но рядом с этим москвичом всё не по-людски. Не по-христиански, блять. — М? — Помнишь, ты мне как-то обещал, что не отпустишь? — Помню. — Не отпускай. До конца. — До какого такого конца, Динь? — от себя отлепил, чтобы в глаза заглянуть внимательно. Титов снизу в ответ глядел устало, молчал. — Что с тобой? — Ничего. Ну, на войне же всякое случиться может. Сам знаешь. — Сплюнь, дуралей. Ничего с тобой не случится. Я же рядом буду всегда. Вновь прижатый к чужой груди, Денис закрыл глаза.