***
Йошики обычно проводит в этих палатах пару недель — лежит до тех пор, пока не сумеет двигаться самостоятельно, после чего врачи всё-таки отпускают его домой. Его травмы обычно не так уж серьёзны, но хрупкость и субтильность мешают им быстро заживать, плюс шок частенько провоцирует приступы астмы, и состояние Хаяши всё равно вызывает у докторов некоторые опасения. И они, и медсёстры вздрагивают, когда, заполняя бумаги, наблюдают, как тощий, смертельно бледный, покрытый гематомами, с тонкими руками, истыканными иглами капельниц, вечно разбитыми губами и припухшей щекой, Йошики пытается сесть на кровати и негнущимися пальцами сдирает с шеи и запястий бинты. — Кто же вас так? — тревожно спрашивает очередная молоденькая медсестра дрожащим голосом. Хаяши поднимает на неё воспалённые глаза. Поджимает губы, кривится. — Я просто упал, — севшим голосом, густо глотая. — Я очень неуклюжий… Она кашляет, явно пытаясь замаскировать смешок, и быстро обращает взгляд на документы, а у Йошики вырывается бессильный вздох. Да, раз двадцать подряд упал, набив кучу синяков, и задушить себя сам пытался, и руки ломал сам. Да что за чушь ты несёшь, Хаяши Йошики. Ему никто уже не верит. Ни врачи, ни одногруппники, ни он сам. Но медики хоть в душу не лезут, разговор на этом заканчивается, ему на лицо снова надвигают маску, в руку втыкают капельницу, и Йошики лежит сломанной куклой. Врачам на его эмоциональное состояние, слава богу, плевать, чего им беспокоиться о каждом пациенте, они готовы поверить в любую чушь. Но вот в ближайшем окружении Йошики есть люди, с которыми этот номер уже давно не прокатывает. — Валяешься, симулянт? Кончай кукситься, подумаешь, парочка синяков. Врач говорит, что скоро тебя отсюда вышвырнет пинком, место чужое занимаешь. Хиде весело шутит, как и обычно, явно изо всех сил пытается поднять Йошики настроение, но голос у него дрожит — то ли от неуверенности, то ли от… злости? Это и неудивительно, думает про себя Хаяши, зрелище то ещё. Но Йошики улыбается ему, слабо, кривовато, самым краешком рта. — Действительно, ерунда, Хиде-чан… Его лид-гитарист в такие моменты заходит к нему чаще, чем кто-либо другой. Едва выдастся свободная минутка — Хидето тут же прибегает поболтать и подбодрить упавшего духом лидера. Сунув на тумбочку пару плиток горького шоколада и пакет с фруктами, он садится на постель рядом. Улыбка с его лица сползает. Хиде смотрит на Йошики неотрывно, наклонив светловолосую с розовыми вкраплениями голову. Кусает слегка губу. И Хаяши опять кривится, ему под этим взглядом становится ещё противней от самого себя. — Не смотри на меня, я урод. — Да ну. А по-моему, урод здесь кое-кто другой. Хиде поджимает губы. Нащупывает обеими руками ладонь Йошики, сжимает бережно её своими. Его пальцы шершавые, сухие и горячие, прямо-таки обжигающие — как ни мажь кремом, струны гитары своё дело делают. — Мне-то скажешь правду? — тихо спрашивает он. — Ты вправду упал и обрушил на себя барабаны, или же… Йошики молчит. Отводит в сторону глаза и вздыхает тихонько, пар оседает дымкой на маске. Хиде знает, что он врёт. Он слишком хорошо знает Йошики, и от его взгляда ничто не ускользнёт. — …Или же Тайджи опять постарался? Это уже не вопрос. Имя бьёт хлёстким ударом, Хаяши вздрагивает, но упрямо сжимает разбитые губы. Только вот глаза предательски влажнеют. И Хидето горестно вздыхает. — Йо-чан, ну вот какого хрена ты всё это терпишь? Йошики чуть слышно всхлипывает и упрямо скрывает глаза за спутанными волосами. Ему нечего ответить. Он понимает, что никакими словами не сможет объяснить Хиде то, что происходит между ним и Тайджи. — Врежь ему в ответ разок, — с некоторой злостью продолжает Хиде, — как ты умеешь, с ноги, живо присмиреет, а в следующий раз подумает, прежде чем тебя трогать! — Не могу… — чуть слышно отзывается Хаяши. — Да почему? Он же тебя просто мучает! И ему это нравится, неужели ты не понимаешь? — Хиде едва не захлёбывается. — Ты ему достаточно уже куклой для битья побыл, хватит! — Нет, нет… Йошики хнычет, мотает из стороны в сторону головой. — Тогда пригрози, что уволишь! — рявкает Хиде, сдавив его ладонь. — Ну надо же его хоть как-то утихомирить, он тебя убьёт! — Нет, — как заведённый, повторяет Йошики. — Да что ты заладил, нет да нет! — вконец выходит из себя обычно спокойный Хидето. — Сделай хоть что-нибудь, ты же лидер! Слёзы, так тщательно сдерживаемые, всё же стекают по щекам. Хаяши бессильно всхлипывает. Он с удовольствием рассказал бы Хиде обо всём, Йошики доверяет ему больше, чем кому-либо, но ему совсем не хочется втягивать друга в свою любовную историю и заставлять тем самым решать чужие проблемы, у Хиде своих полно. — Ой… Йо-чан, ты чего плачешь? — Хиде растерянно наклоняется к нему. Несмело протянув руку, вытирает слёзы со щёк. — Ну, ну, принцесса, не плачь. Ты боишься, что он тебе ещё больнее сделает? — Йошики мотает головой. — Не бойся, я тебя защищу. Мы все тебя защитим. Хочешь, я ему за тебя морду набью? Не хотелось бы, но он уже достал, ей-богу! — Не вздумай. Ещё не хватало, чтобы вы все передрались из-за меня. Йошики невыносима одна только мысль о том, что из-за него его вторая семья так страдает. Он лидер, он должен держать эту семью вместе, наоборот, решать все их конфликты. А в итоге его дружные одногруппники готовы попросту избить друг друга из-за него. Он сам стискивает ладонь Хиде так сильно, как только может своими негнущимися пальцами. — Хиде-чан, не вмешивайся, — тихо, но достаточно твёрдо. — Я… Я смогу, я сам разберусь… Хидето бессильно кривится. А в глазах у него прямо так и написано — послушаю, но сделаю по-своему. — Пообещай мне, что не будешь ничего предпринимать, — чуть слышно просит Йошики. — Прошу, Хиде-чан. Это только моя проблема. — Да почему? — Не надо! Хаяши повышает голос и тут же, закашлявшись, кривится. Лёгкие сопротивляются такой нагрузке. Его словно разом покидают все силы, и он судорожно вдыхает усилившийся поток воздуха в маске. — Ну всё, всё, — идёт на попятную Хиде, поглаживая его руку. — Я понял, не надо — значит, не надо. Только не начинай задыхаться… Йошики вздыхает тихонько и прикрывает глаза. — Я очень ценю твое желание мне помочь, Хиде-чан… Поверь, я бы позволил, если бы мог, — чуть слышно шепчет он. — Но ты только сделаешь хуже. Это касается только меня и Тайджи. — Неправда. Когда ты весь в синяках в больнице валяешься под капельницей и плачешь, это всех касается, — твёрдо отрезает Хидето. И щурится. — Имей в виду, только одно слово… — Не трогай его, Хиде-чан. Я справлюсь. Хиде кривит губы. — Придурок. Ты ведёшь себя так, будто это ты в чём-то перед ним провинился. Или я чего-то не знаю? Йошики хмуро поджимает губы. — Не знаешь. Поэтому я и прошу тебя не лезть. На секунду в глазах цвета ореховой скорлупы напротив мелькает явная обида, и Хаяши опять становится просто до тошноты мерзко от себя самого. Ему совсем не хочется отталкивать Хиде, но Йошики не может посвятить его во все детали. Просто не может. А Йошики и вправду виноват. Только вот со стороны этого никому не понять.***
Тайджи приходит поздно вечером, почти перед самым закрытием больницы. Полуспящий, обколотый лекарствами Йошики слышит, как тихо приоткрывается дверь палаты и медсестра говорит что-то, а потом чувствует горький запах парфюма и сигарет. Тихо постукивают каблуки по кафельному полу, кровать скрипит, когда он садится рядом. И Йошики чуть приоткрывает глаза, в темноте едва различая его лицо. Хмурый, растрёпанный, без привычной шляпы. И мокрый — дождь на улице сегодня идёт весь день, а зонт этот придурок принципиально не носит, считая, что шляпа его от всего спасёт. — Любимый… Йошики шепчет тихонько, улыбается едва заметно и пытается приподняться на локте, но только скрипит зубами. К ночи чувствительность в мышцах вернулась, и теперь кровоподтёки дают о себе знать. Негромкий шорох — плюшевый тигр падает на пол. — Лежи, принцесса, — сквозь зубы бросает Савада, за плечи почти грубо укладывая его обратно. — Медсестра сказала, чтобы ты даже не двигался. У Йошики пара трещин в рёбрах и куча синяков вокруг них, поэтому приподниматься ему и впрямь не стоит. Он кривится, покорно вжимаясь в высокую подушку, выдыхает. И тут только спохватывается игрушки. — Мой тигр… Тайджи презрительно фыркает, наклоняется и, подобрав любимца, подсовывает его под руку Йошики. И он прижимает плюшевого тигра к себе согнутой трясущейся рукой, наблюдая полуприкрытыми глазами за лицом любовника. Савада всегда над ним посмеивался за любовь к этому тигру. Но Хаяши никогда не обращал на это внимания. — Ты соскучился по мне? — тихо тянет Йошики, которому не нравится установившаяся тишина. Как напряжение перед грозой, когда всё вокруг замирает в ожидании сверкнувшей молнии и грома. — Сам в это не верю, но да, — Тайджи, вздохнув, нащупывает его ладонь. Сжимает легонько вялые пальцы. — Дома без тебя скучно. — Мне тоже, когда ты где-то шляешься по ночам… — Хаяши видит, как он нервно вздрагивает, и кусает губу. — Не волнуйся, меня скоро выпишут… Я цел, и приступ астмы уже почти кончился… Тайджи слегка кусает губу. Наклонившись, целует его в лоб, гладит спутанные рыжие волосы. Йошики слабо цепляется за его запястье, жалея о том, что маска мешает поцеловать его в губы, а так хочется. — Но ты ведь пришёл не потому, что соскучился, — шепчет он чуть слышно, заглядывая в непроницаемые тёмные глаза, в которых он в последнее время всё чаще видит лишь ярость. — Ты хочешь поговорить со мной о чём-то, верно?.. Савада морщится. Молчит ещё с минуту, явно пытаясь собраться с духом. И наконец решается. — Да. Я хочу ещё раз тебе сказать, что нам лучше расстаться. Йошики кривит губы и отворачивает в сторону голову. Он знает. Знает, что Тайджи сейчас скажет ему именно эту фразу. В очередной раз. — Нет, — хмуро отрезает Хаяши. В непроницаемых глазах мелькают мелкие искорки, как угольки от тлеющего костра, которые, если подуть, снова разгорятся со страшной силой. Но Йошики не боится. Он уже столько раз получал от Тайджи за свою упёртость, что очередные побои его совершенно не волнуют. — Ты можешь сколько угодно предлагать мне это, — продолжает Йошики почти сердито, — мой ответ не изменится. — Хаяши, — Тайджи сцепляет зубы, с его стороны доносится тихое шипение, — ну почему ты такой упрямый? — Уж какой есть. И это ещё кто из нас упрямый. Заметь, это не я сейчас с тупым упорством предлагаю тебе одно и то же. Савада ухватывает его за длинные волосы, резко дёргая и запрокидывая голову назад. Больно, Йошики кривит губы, чувствуя, как обжигает его дыханием подбородок. — Я предлагаю, потому что надеюсь, что тебя самому это наконец-то надоест, — зло цедит он. — Хватит упираться, ты знаешь, что всё кончено. Отпусти меня. — Нет, — издевательски повторяет Йошики, слегка запрокинув голову. — Делай, что хочешь, но я тебе не дам оставить «Х» без басиста. Воинственные огоньки в его глазах гаснут, Тайджи кусает губу. — Так вот что тебя ебёт в первую очередь. Хах, — он отстраняется и плюхается на постель. — Всё о своём, о группе. А я-то, дурак такой, думал, что я что-то для тебя лично значу. Йошики, нервно сглотнув, опускает ресницы. — Ты не дал мне договорить… Пауза. Тайджи выжидательно уставляется на него. — …Себя оставить я тоже не позволю, — вяло добавляет Хаяши и щурится. — Я же тебе сказал, Тай. Ты уйдёшь только тогда, когда этого захочу я. Савада скрипит зубами; его пальцы на коленях медленно сжимаются в кулаки и тут же разжимаются обратно. Йошики уверен, что ему больше всего хочется сейчас вцепиться в шею и придушить, но нельзя, аппараты визг поднимут, и мигом медсестра принесётся. Нет, Тайджи его не тронет, пока они здесь. Поэтому Йошики бездумно улыбается и запрокидывает голову на подушку. — Что случилось, Тай? — он делано обиженно опускает уголки рта. — Неужели ты меня больше не любишь?.. Болезненный пинок по моему самомнению! — Не ври, Хаяши. Твоё самомнение королевское даже бульдозером хер собьёшь, — выплёвывает зло Тайджи, — куда уж мне. — А ты от темы не отходи. Не любишь? Тайджи кривит губы и прячет взгляд. — Я бы сказал, что не люблю. Ненавижу, терпеть тебя не могу, — шипит он, — сказал бы, если бы был уверен, что ты обидишься и отвалишь от меня наконец. Но ты же не отъебёшься. — Не отъебусь. Потому что я знаю, что ты врёшь. Просто хочешь меня позлить, — Йошики шумно вдыхает, оставляя на маске запотевший след. — Я не отпущу тебя, Тай. Не отпущу… Он размыкает спёкшиеся губы, алые, как от помады, и Тайджи, дёрнувшись, как от удара током, смотрит ему в лицо, задерживая на них взгляд. Его собственные губы заметно подрагивают. В глазах опять появляется нехороший блеск; хмыкнув, Савада пододвигается поближе к нему и, скользнув по лицу пальцами, стягивает тонкие резинки, держащие маску. Отводит её в сторону, и Йошики начинает кашлять. Приступ почти кончился, они уже не такие тяжёлые, как в детстве, маска — скорее просто профилактика, но от непривычки дышать трудно. Его пальцы легонько стискиваются на шее, но не душат, дыхание жжёт подбородок. И Тайджи, наклонившись почти вплотную, наблюдает за ним. Прямо как тогда, перед тем, как свет в ванной померк. И Йошики уверен, что его пальцы сейчас в точности повторяют очертания болезненных красных пятен. Улыбнувшись краем рта, Хаяши приподнимает голову, перехватывая его губы, едва-едва притрагиваясь к ним. Ему так не хватает этих поцелуев. Не страстных ласк в постели, не похабного жаркого шёпота в уши — нет, вот таких невесомых прикосновений к губам. Потому что это единственное, в чём ещё теплятся слабо их чувства. Дрожащими тонкими пальцами он ведёт по скуле, по щеке. Кожа чуть-чуть покалывает их. — Любишь… — шепчет Йошики почти счастливо, опустив ресницы. А глаза у него пустые и безжизненные. И он губами чувствует, как Тайджи улыбается. То есть, усмехается, так привычно и беззлобно. — Люблю, Хаяши. Лизнув легонько губы кончиком языка напоследок, он пытается отстраниться, но Йошики тянет шею, не позволяет. Наплевав на боль, на тяжёлое, сбивающееся уже дыхание. Он готов вообще задохнуться насмерть, только бы Савада побыл с ним еще немного. В этом и есть его вина. Йошики так привязан к своему басисту, что готов вытерпеть от него всё, что угодно — готов вечно ходить в синяках, проводить вот так кучу времени в больнице под капельницей и жить, как на гранате, не зная, что будет завтра. Ссориться с ним, но не отпускать. А Тайджи давно уже охладел и к нему, и к «Х», его манят другие люди и другая музыка. И его злит, что Хаяши не хочет его отпускать. — Кто будет мешать нам встречаться, если мы будем в разных группах? — как-то искренне недоуменно спросил Тайджи. На что Йошики одарил его ледяным презрительным взглядом. — Нет, так не пойдёт. Савада, ты либо со мной, либо без меня. Так себе и запиши. Это не любовь. Это патология. Болезненная привязанность, ревность ко всему и вся. И Йошики это прекрасно понимает. А отпустить попросту не может. На них обоих ошейники, между которыми протянута цепь. И звенья в ней — остатки того счастья, что когда-то связывало их. Они уже давно проржавели, скрипят при каждом движении. Но держат по-прежнему крепко, разорвать их сложно, если не сказать невозможно. Ещё пара секунд — и Тайджи всё же отлепляется от него. Бережно пристраивает обратно маску, прислушиваясь к глубокому вдоху. А Йошики прикрывает слабо глаза. — Тай, я хочу домой… Савада поджимает губы, а в глазах появляется нечто, похожее на тоску и сочувствие. — К тебе под бочок, — продолжает шептать Йошики. — Здесь холодно одному… Особенно по ночам… — Хаяши, спектакль «умирающий лебедь» со мной не прокатит, — Тайджи хмыкает тихонько и целует его в обнаженное холодное плечо. — Ты скоро поправишься. И вместе поедем домой, — вздох, такой обречённый. Йошики с силой стискивает его руку, всхлипывает тихонько. А Тайджи, отлепившись от плеча, легонько бодает его в щёку носом. — Прости, — тихо добавляет он. — …За то, что сделал больно. Хаяши только слегка морщится. Он каждый раз просит прощения. Делает это так часто, что Йошики в это уже не верит. Мало того, он, наблюдая за Тайджи в такие моменты, чувствует некоторое злорадство. Йошики ведь знает, что Тайджи не садист и что его мучает совесть, даже если он этого особо не показывает. Йошики и вправду очень хочет домой. Хочет к своему роялю, к Тайджи и ребятам. Работать, писать те мелодии, что крутятся сейчас у него в голове. И спать, свернувшись в клубочек под боком у любимого человека, в тишине, не слыша этого противного писка, который ему порядком осточертел. Ему хочется, чтобы Тайджи опять первые пару дней подкармливал его с ложечки, как ребёнка, обнимал за плечи и не отпускал от себя. А ещё — чтобы Савада не хмурился, чтобы снова был тем же взрывным, но весёлым и ярким Тайджи, как и несколько лет назад, когда они только познакомились. Вот только Йошики знает — лучше не будет. Даже если Тайджи пробьёт на эту нежность, он будет таким в лучшем случае неделю. Но рано или поздно он снова сорвётся, изобьет и попытается задушить. И всё начнётся заново — больница, капельницы, синяки и эти «прости», которые не имеют никакого смысла. Замкнутый круг. И цепь между двумя ошейниками, звенящая ржавыми звеньями чего-то давно потерянного и забытого.