Неизбежность

      Долгожданная выписка из больницы, в которой ты, по ощущениям, провёл целую вечность — замечательный момент. Йошики привык так думать ещё с самого детства, он прекрасно помнит, как с нетерпением ждал, когда же радостные родители обнимут его и наконец-то заберут домой. И сейчас, попадая в клинику уже взрослым, он всё равно считает дни до этого события.       Но почему же, когда этот вроде бы радостный день наконец настаёт, Хаяши чувствует себя таким пустым и измученным? Ведь это вроде бы какой-никакой, а отдых, пребывание здесь должно было пойти ему на пользу, Йошики же чувствует себя в разы хуже, чем после нескольких суток бесперебойной работы. Стоя возле стойки в холле и глядя, как сотрудница регистратуры заполняет нужные бумажки, он только покачивается из стороны в сторону и сонно хлопает глазами.       Йошики не поправился до конца. Конечно же, не поправился. На носу у него всё ещё пластырь, синяк на скуле тоже так до конца и не сошёл, да и на теле гематомы ещё не зажили, Хаяши утром рассматривал себя в зеркале в туалете и с содроганием думал, что его кожа смахивает на географическую карту — вся в неровных сине-жёлто-чёрных пятнах. Запястья по-прежнему забинтованы, шея прикрыта тоненьким шарфиком. Возле ног поставлена сумка с вещами. Спрятав глаза за длинными растрёпанными волосами, Йошики придерживает края наброшенной на плечи кожаной куртки и привычно выслушивает последние наставления, которые выполнить, разумеется, попросту не сможет.       Днём этот холл обычно совершенно пустой, по нему шатается лишь парочка больных, которые не могут из-за плохой погоды выйти на улицу. Зато вечером он оживляется необычайно, полно и пациентов, и родственников; кто-то ложится в клинику, кого-то забирают родные, кого-то попросту навещают, в холле ведь болтать гораздо удобнее, чем в палате или, того хуже, в дождливом парке. Громкие разговоры, улыбки, дежурные вопросы о здоровье и самочувствии. И, по виду, никто не ощущает себя сейчас так плохо, как Йошики. Хотя это наверняка не так, у всех ведь свои проблемы…       Просто у Йошики стойкое ощущение, что он очень скоро вернётся сюда. Не пробудет долго дома. Оттого и настроение такое поганое.       — Берегите себя, Хаяши-сан, — заботливо говорит женщина в белом халате за стойкой на прощание. И улыбается бездумно. — Ходите осторожней, не падайте так больше.       И почему Йошики кажется, что она откровенно издевается над ним? Рука невольно стискивается в кулак.       — Я постараюсь. Спасибо, — равнодушно бросает Хаяши и, взяв сумку, с гордо выпрямленной спиной идёт к двери.       Дождь всё ещё шумит снаружи, из-за чего над улицей висит густой тёмный туман. Йошики слегка ёжится от холода, выходя наружу и оглядываясь в поисках таксофона. И тут его ждёт сюрприз. Возле лестницы, прикрыв шляпой лицо и спрятав нос в воротнике куртки, нервно курит встрёпанный, раздражённый Тайджи.       — Вот ты где, принцесса, — услышав сзади шаги, он оборачивается и улыбается краем рта. Но даже невооружённым взглядом, а у Йошики с его слезящимися воспалёнными глазами сейчас именно такой, видно, насколько эта улыбка натянута и тяжело ему даётся. — Ну как, набрался сил и здоровья?       — Лучше не спрашивай, — буркает Йошики, опустив глаза. — Что ты здесь делаешь?       — Встречаю тебя, само собой, — Савада пожимает плечами, — нахера бы мне ещё вылезать из тёплой квартиры в такую погоду.       Хаяши слегка морщится и поправляет куртку.       — Откуда узнал, что я сегодня выписываюсь?       — Хиде-чан сказал, — хмуро поясняет Тайджи.       Ну да, сам он к Йошики уже пару дней не заглядывал, откуда бы ему знать о выписке. А Хиде прибегал к Йошики почти каждый вечер и так же, как лидер, считал минуты до его возвращения. Вот так и узнаёшь, как к тебе на самом деле относятся близкие. И задаёшься вопросом, какого чёрта друг о тебе беспокоится больше, чем человек, которого ты безумно любишь.       — …И он настоятельно мне посоветовал тебя забрать, — добавляет Тайджи и отводит в сторону глаза.       Он злится, Йошики это чувствует. И, слегка переварив его слова, Хаяши передёргивается.       — Блять, — вырывается у него ругательство. — Ну попросил же его не вмешиваться!       — Его нельзя ни о чём просить, мигом наоборот сделает. Это у вас с ним общее, к слову. Бесите временами, — фыркает Тайджи. Подойдя к Йошики, обнимает его за плечи и почти силой вырывает из рук сумку. — Дай сюда, надорвёшься ещё. И пошли, вон такси ждёт. Нам пора домой.       Йошики бездумно кивает и позволяет повести себя к стоящей у тротуара ярко-жёлтой машине. Это «нам» для него сейчас звучит почти как признание в любви. Однако его злость настойчиво требует выхода. Ну какого чёрта Хиде его не послушался и полез в это? Хаяши вполне мог сам со всем разобраться, тем более что во время своего последнего визита Тайджи, казалось, уже остыл, успокоился, даже начал совестью мучиться. А теперь Хиде его дёрнул, и он опять нервный, это чувствуется в каждом движении. Савада ведь терпеть не может, когда ему пытаются указывать, что правильно, а что нет, или переубеждать. Он, как и Йошики, считает, что последнее слово должно оставаться за ним.       Временами Йошики кажется, что все их с Тайджи проблемы вовсе не из-за разногласий, а, наоборот, из-за того, что они слишком похожи друг на друга. Вспыльчивые, упрямые, не признающие ничьего мнения, кроме своего собственного.       «Воспользовались моим отсутствием и подрались, а? Обязательно спрошу у Тоши. И надаю кому-то по глупым головам, если это так».       Всю дорогу через центр Токио Йошики дремлет, положив голову Тайджи на плечо. Противная слабость всё ещё до конца не ушла, даже дышать тяжело, хотя он сделал буквально несколько шагов. Знакомый аромат парфюма и сигарет успокаивает его, а рука, сжавшая ладонь на сидении, даёт хоть на время почувствовать себя защищённым.       …Тёмная квартира внезапно кажется ему абсолютно чужой, словно Йошики впервые оказался здесь. Странно, времени ведь прошло совсем немного, да и в обстановке ничего вроде бы не изменилось… Отчего же такие странные ощущения? Так быстро отвык? Хаяши, подрагивая, медленно выпутывается из куртки, взъерошивает рукой волосы и щурится.       Тайджи, не сказав ни слова, исчезает в кухне, а Йошики, волоча сумку, идёт в комнату разбирать вещи. Выудив плюшевого тигра, он бережно кладёт игрушку на подушку. Больше всего ему сейчас хочется принять ванну и забраться под одеяло.       Из прихожей слышится шорох одежды, и Йошики высовывается наружу. Савада снова накидывает на себя джинсовку.       — Ты куда собрался?       — Пойду до кафе пройдусь, — бросает Тайджи, берясь за ручку двери, — куплю что-нибудь на ужин. Продуктов нет, я немного не рассчитал время до твоего возвращения.       Йошики кусает губы.       — Тогда я с тобой.       Савада окидывает его внимательным взглядом и фыркает.       — Лучше приведи себя в порядок и отдохни. А то ты на принцессу зомби похож.       Хаяши опускает взгляд. Само собой, вид у него соответствующий, бледный небось, как смерть, с воспалёнными красными глазами и фингалами под нижними веками.       — А как я должен выглядеть, по-твоему? Как с обложки? — хмуро спрашивает он, пряча руки в длинных рукавах свитера. — Больница не курорт, знаешь ли.       — Поэтому я и говорю, приведи себя в порядок, — Тайджи на секунду обнимает его за плечи. — А я быстро сгоняю туда и обратно.       Йошики внимательно смотрит ему в глаза. И поджимает губы.       — Если тебе хочется побыть одному, так и скажи, незачем предлоги выдумывать.       Савада мигом наливается краснотой, в его глазах вспыхивает хорошо знакомая Йошики ярость.       — Да пошёл ты со своей ревностью, Хаяши! — выплёвывает он и поворачивается. — В холодильнике шаром покати, не веришь — иди сам посмотри! Не знаю, как ты, а я от голода помирать не собираюсь, а готовить мне сейчас совершенно неохота!       И он выскакивает на лестницу, не забыв с силой шандарахнуть дверью о косяк. Йошики, тяжело вздохнув, возвращается в комнату за домашней одеждой и таблетками и бредёт в ванную, на ходу пытаясь распутать пальцами волосы. Ну вот, не прошло и часа. И зачем только ляпнул… Хаяши всё никак не возьмёт за привычку внимательно следить за тем, что он говорит Тайджи. Хотя это вряд ли сильно ему поможет, Савада вспыхивает от чего угодно, зачастую он просто своим выражением лица показывает, как же сильно Йошики его раздражает.       В ванной Йошики застревает почти на час, с озлоблением натираясь намыленной кусачей мочалкой. Он остервенело пытается смыть с себя запах лекарств, который выводил его из себя всё это время, поливается без конца шампунем и смывает его чуть не кипятком. И в конце концов, устав от такого ещё больше, выбирается наружу и заматывается в тёплый халат.       Лампочки, окружающие зеркало, мягко очерчивают его фигуру на запотевшем стекле. На полочке перед стеклом разложено несколько коробочек, которые всунула Йошики медсестра. Обезболивающее, успокоительное, несколько мазей, чтобы обрабатывать раны… Вид этих коробочек и тюбиков навевает тоску. Хаяши в день пьёт столько таблеток, сколько, наверное, и многим пожилым людям не прописывают. И в свои неполные двадцать семь Йошики порой видит себя просто омертвевшим цветком, который заботливо выхаживают, поливают, пытаются подкармливать удобрениями, а он всё равно тихо загибается непонятно от чего.       Закинув в рот разом горсть таблеток и скривившись, он возвращается в комнату и садится на постель. Тянется за расчёской, но рука натыкается на распотрошённую коробку с презервативами; Йошики вздрагивает и опускает глаза. Вот уж о чём ему меньше всего сейчас хочется думать. Хотелось бы, конечно, он изголодался, но Тайджи наверняка даже пальцем к нему сегодня не притронется под предлогом того, что Йошики ещё слабый и лучше не рисковать.       Рука замирает над коробкой. Стоп. А что эта пачка вообще здесь делает? Хаяши ведь всегда педантично швырял её в ящик вместе со смазкой. К голове мгновенно горячей волной приливает кровь, Йошики судорожно кусает губу.       — Эй. Ты как девчонка, два часа марафетишься, — с порога доносится усмешка, Тайджи заглядывает в комнату. Успел, оказывается, вернуться, даже уже переоделся. Чёрная майка открывает взгляду крепкие руки, украшенные татуировками, и длинную жилистую шею, на которой болтается пара цепочек, а мягкие серые брюки на резинке так и норовят свалиться, он все время их поддёргивает. И эта привычная усмешка на губах. Поймав взгляд Йошики, Савада улыбается. — Иди есть, а то остынет.       — Да, сейчас… Спасибо.       Йошики медленно хлопает ресницами и тянется к брошенной рядом одежде. Но рука у него трясётся, губы сами собой кривятся, к глазам подступают противные горькие слёзы, а из горла вырывается тихий всхлип. От одной только мысли, что Тайджи был здесь с кем-то другим, у него внутри всё будто льдом покрывается. А Савада был, наверняка был, неспроста эта коробка тут валяется…       Йошики готов простить ему всё, что угодно, даже свои вечные синяки. Но не измену.       — Эй. Хаяши, ты чего? — разом стряхнув дурашливую улыбку, Тайджи подходит к постели и садится рядом. Обнимает мягко за плечи, заглядывает в глаза. — Что случилось?       Йошики нервно глотает слюну и поднимает на его взгляд.       — Тай… — голос у него садится, глохнет от душащих горло немых рыданий. — Ты… Ты был здесь с кем-то другим?       Опять в его глазах вспыхивает злость, Тайджи поджимает губы.       — Хаяши, я же тебе сказал, засунь свою ревность себе в…       — Не ври! — истерично обрывает его Йошики. — Что эта коробка делает на тумбочке, если она должна быть в ящике?! Для кого ты презервативы вытаскивал, для какой шлюхи?!       Савада следит за его трясущейся рукой и, ухватив за шею, легонько хлопает по щеке.       — Эй, вернись в Сорренто! Ты сам её не убрал отсюда в тот вечер!       Хаяши, осекшись, замолкает.       — Ты её вытащил, как обычно, — цедит Тайджи сквозь зубы, — потом пошёл в ванную, мы посрались, и тебя «скорая» увезла. А коробка так и осталась валяться, я не такой чистоплюй, как ты, мне похеру, где она лежит, в ящике или на тумбочке! И мне, блять, не до шлюх, — выплёвывает он, — хочешь ли знать, я эти дни вообще дома практически не бывал, приходил под утро, спал пару часов и уходил обратно в студию, Тоши сказал, что твое отсутствие — не повод отлынивать от репетиций. Потому-то и продуктов дома нет, и коробка валяется там, где ты её швырнул!       Глаза опять наполняются слезами. Судорожно всхлипнув, Йошики упирается лбом ему в плечо и хнычет тихонько.       — Прости… — чуть слышно шепчет он. — Прости, Тай… Я не помню, что я её тут бросил…       Тайджи тяжело вздыхает и гладит его по мокрым волосам.       — Ты придурок, — констатирует он. — Заебал уже своей ревностью и меня, и себя.       Йошики обнимает его обеими руками, стискивает так, что он тихо охает от боли.       — Просто я так люблю тебя, — всхлипывает он тихонько, — так люблю… И так боюсь, что ты променяешь меня на кого-то другого, бросишь… Я не хочу об этом думать, но и не думать не могу! Не могу, не могу…       Судорожные всхлипы переходят в рыдания, Йошики упирается лбом ему в грудь, крепко сжав пальцами майку на спине. Ему так мерзко от самого себя, что он впал в такую истерику, но нервы уже сдают, дурацкая коробка стала последней каплей.       Савада терпеливо ждёт, пока он успокоится, поглаживает пальцами за ушами.       — Ну хватит уже. Подбери сопли, — наконец слегка сердито произносит он. Грубо ухватив за подбородок, поднимает его голову и сам вытирает слёзы с щек. — Нет у меня никого другого, пойми уже наконец. Я, может, и рад бы завести ещё кого-нибудь, да только думаю — попадётся второй такой же, как ты, нахрена мне такой двойной геморрой нужен. И потом, я к тебе уже привык, знаю наизусть и тебя, и все твои гадкие привычки, а к кому-то другому надо опять подкатываться, привыкать… Пошло оно всё.       Йошики кусает губу, подняв на него глаза.       — Ты и по поводу группы передумал?..       — Нет, — сказал как отрезал. — Я хочу уйти. Но, видимо, придётся ждать, пока ты сам от меня не отъебёшься.       Хаяши опускает голову и тяжело вздыхает. Ну да, глупо было ждать, что Тайджи сейчас улыбнётся и скажет «да, передумал, останусь в «Х». Он уже всё для себя решил. Ему мешает и держит только Йошики.       — Всё, кончай хныкать. А то я разозлюсь, — фыркает Савада. Слегка отстранив от себя Йошики, он забирает из трясущейся руки расчёску. — Повернись-ка. Я расчешу тебе волосы.       Йошики молча поворачивается к нему спиной. И замирает, прислушиваясь к ощущениям. Зубцы расчески мягко проскальзывают между его спутанными волосами, разглаживая, распрямляя. Тайджи очень нравятся его волосы. Он почти всегда сам расчёсывает их Йошики после мытья, сам сушит феном, с усмешкой наблюдая, как Йошики, сидя возле постели, охотно подставляет ему голову. И столько нежности в этих движениях. Хаяши никому больше не даёт так притрагиваться к своим драгоценным волосам. Только стилистам перед концертами и съемками или Тайджи.       — Не ревнуй, принцесса, — мягко проговаривает Тайджи в самое ухо, наклонившись к нему. — Я никуда не денусь. Я ведь знаю, что ты любишь меня больше всех.

***

      Телевизор демонстрирует очередное глупое шоу про игры «на выживание». Тайджи с интересом наблюдает за действом на экране, скомкав в пальцах бумажку, в которой пять минут назад прятался тёплый гамбургер, а Йошики, поджав под себя колени, бездумно тянет газировку через трубочку, морщась слегка, когда мелкие пузырьки шибают в нос. Ему даже алкоголя сегодня никакого не хочется, абсолютно нет настроения напиваться.       — Отдохнёшь завтра ещё денёк? — вдруг спрашивает Тайджи, откинувшись на спинку дивана и повернув к нему голову.       — Зачем?       — Ты не выглядишь особо здоровым. Не боишься опять приступ спровоцировать, когда будешь по барабанам долбить? — Савада качает головой. — Поваляйся ещё дома немножко.       — Ага, чтобы вы там без меня окончательно распустились? Размечтался.       Йошики буркает угрюмо и обнимает себя за плечо, отводя глаза.       — Ничего мы не распустились… — слегка обиженно констатирует Тайджи. — Спроси у Тоши, он нас дёргал ещё похлеще тебя.       — «Токио Доум» через три месяца. Ещё бы не дёргать, — Хаяши морщится. — Я и так уже обленился, надо работать.       — Ты себя прибьёшь.       — Не прибью. Я в порядке, Тай. Честно.       Тайджи кидает бумажку на стол и, отхлебнув из банки пиво, тянется к нему. Йошики вздрагивает, когда он притрагивается к забинтованному запястью, прикрытому длинным рукавом кофты.       — А это? Тоже порядок? — тихо спрашивает Савада.       — Не совсем, но и ничего критичного. Можешь развязать бинты, они уже не особо-то нужны.       Тайджи быстро разматывает повязки. И Йошики усмехается, сгибая руку в жесте принцессы. Огромные чёрные пятна кровоподтёков огибают его хрупкую кисть подобно браслету: и Савада слегка хмурится.       — На другой руке примерно то же самое, — с усмешкой говорит Йошики, почти удовлетворённо наблюдая отголоски тревоги в его глазах.       — Выглядит жутко, — севшим голосом тянет Тайджи. Он едва касается самого крупного пятна, и Хаяши кривится, боль от этого по всей руке раскатывается. — Как ты играть-то будешь?       — Как обычно. У меня давно уже больные сухожилия, я привык, парочка синяков погоды не испортит. На самом деле повезло.       — Повезло? — недоуменно переспрашивает Тайджи.       Йошики улыбается.       — Ты мог сломать мне руки. Тогда дело было бы гораздо хуже. Но обошлось только синяками.       Савада щурит глаза. Бережно подхватив запястье, целует выступающие косточки.       — Прости, принцесса…       — Засунь свои «прости» себе в задницу, — передразнивает его Йошики. — Ты каждый раз так говоришь. Я уже в это не верю, так что сделай одолжение.       И он вновь невозмутимо потягивает газировку.       — Ты сердишься? — тихо спрашивает Тайджи, отстранившись от него и запустив руку в волосы.       — Нет, не сержусь. Это я виноват, что ты срываешься, — спокойно отвечает Йошики, отбросив со лба рыжую чёлку. — В том, что влюбился в тебя и не могу отпустить.       Они замолкают на какое-то время. А потом Тайджи тянется к нему и почти прижимается к губам.       — Меня это бесит, Хаяши, — Йошики вскидывает брови. — Бесит, что ты во всём винишь только себя. Это у тебя способ защиты от окружающих такой? Конечно, легче вякнуть «это я виноват, простите» и голову в песок спрятать, чем свою правоту отстаивать, верно?       Хаяши пожимает плечами.       — С тобой — да.       — Да почему? — Савада кривится.       — Потому что я не хочу тебя потерять. А я знаю, попробую сказать тебе что-нибудь о том, что это ты виноват — ты меня по башке треснешь чем-нибудь тяжёлым и свалишь. И я же сказал, я понимаю, почему ты срываешься. Если тебе легче от того, что ты меня пнёшь пару раз, я могу и потерпеть.       — Мазохист херов! — чуть не захлёбывается Тайджи. — Ты реально думаешь, что мне от этого легче? Легче, но только в первые пять минут, а потом совесть мучает. Ты же умеешь драться, почему ты разок не въебёшь мне с ноги? Вот от этого мне точно стало бы легче, ей-богу!       — Не хочу, — тоном робота отзывается Йошики. — И не спрашивай меня об этом. Хиде-чан меня задолбал уже тем же вопросом.       Савада, скривившись, отстраняется от него и сцепляет трясущиеся пальцы на коленях.       — Знаешь, по-моему, тебе просто нравится быть в позиции жертвы, вот и всё. Ах, я такой несчастный, мне так больно, но я преодолеваю себя, пожалейте меня.       Йошики с громким стуком ставит стакан на столик.       — Заткнись.       — Что, не нравится? — Тайджи фыркает. — Значит, угадал.       — Нет, не угадал. Ненавижу жалость. Она унижает.       Равнодушно собрав бумажки в пакет и скомкав его, Хаяши встаёт с дивана.       — Тогда почему? — не отстаёт Тайджи. Увидев, что Йошики собрался пойти к двери, он цепко хватает за запястье, вырвав громкий вскрик. — Не поворачивайся ко мне спиной, мы ещё не закончили!       — Мне нечего тебе ответить, Тай. Просто принимай это как должное, — буркает Йошики, дёргает рукой и кривит губы. — И убери руку. Мне больно.       Тайджи за запястье с силой дёргает его к себе; Йошики врезается ему в грудь и вскрикивает от того, как ноют ушибленные рёбра.       — Я никогда не смогу принимать это как должное, — шипит Савада, за волосы оттягивая его голову. — Потому что у меня ощущение, что ты издеваешься.       Лицо Йошики искажает презрительная усмешка.       — Браво, дошло наконец, — язвительно проговаривает он, и Тайджи вздрагивает. — Это и есть мой тебе ответ, Тай.       Йошики не пытается сопротивляться ему, потому что не хочет, чтобы он ушёл. А потерять его боится потому, что не сможет без него. Но Йошики не может и отрицать того, что, когда Тайджи приходит навестить его в больнице, смотрит на него почти со слезами и шепчет это дурацкое «прости», чувствует некоторое… Удовлетворение, даже злорадство. Он знает, что Тайджи после этого мучается совестью.       Тайджи недоуменно вскидывает брови.       — Ответ?       — Ну да. Ты бьёшь меня по рёбрам, — Йошики ухмыляется, — а я тебя — по психике. Причём даже незаметно для тебя. Интересно, кто из нас первый сломается?       Глаза басиста наливаются кровью.       — Хаяши, ты сволочь!       Он заносит руку, но Йошики ловко перехватывает её. Он притворно округляет глаза и прижимается губами к шее затрясшегося от злости Тайджи. Прильнув к нему всем телом, Йошики дразняще ведёт кончиками пальцев по лицу, обводит ими дрожащие губы и заглядывает в глаза.       — Ну что ты, любимый. Я делаю всё так, как ты говоришь, — томно шепчет он. — Ты же сам только что сказал «врежь мне». Вот я и бью. Правда, немного не так, как ты ожидаешь.       — По тебе психушка плачет, — выплёвывает Тайджи.       — А по тебе нет? — Йошики бездумно улыбается. — Бить кого-то до полусмерти тоже, знаешь ли, ненормально. Даже от злости. Так что мы с тобой оба — любимые пациенты для любого психиатра.

***

      Йошики в своей жизни сопротивляется всем и вся. Но только не ему.       Даже когда обозлённый Тайджи почти пинками заталкивает его под душ прямо в одежде, швыряет на стену грубо. Травмированный позвоночник отзывается дикой болью, и Хаяши вскрикивает, запрокинув назад голову. Горячие струи бьют по лицу, потяжелевшая одежда противно облипает изувеченное тело, выставляя на пересчёт все рёбра и позвонки. И Тайджи с интересом проводит по ним пальцами, наблюдая, как Йошики передёргивается.       И опять Йошики виноват сам — заскучал в комнате в одиночестве, заглянул в ванную и слишком неаккуратно подошёл близко.       — Б-больно… — вырывается у него бессильный выдох.       Савада упирается ладонью в стену чуть выше его головы. Щурится, встряхивает мокрыми каштановыми волосами. И легонько поддевает пальцами подбородок.       — Я больше на это не поведусь. Плевать мне, что тебе больно.       Не дав Йошики даже ничего пискнуть в знак протеста, он наклоняется к губам, дразняще лижет их кончиком языка. И тут же, прихватив их, с силой толкает язык в рот, ведёт им по зубам, по дёснам, надавливает на них. Особых усилий ему прилагать не приходится, Йошики сам приоткрывает рот, выгибается ему навстречу, ответно прихватывая горячие губы. Хаяши уже просто не помнит, когда в последний раз эти поцелуи не причиняли ему боли. Но он всё равно тянется к Тайджи, летит, как мотылёк на свет свечи; шепчет в секундных перерывах «ещё». И не сводит с него уже замутнённого взгляда, наблюдает полуприкрытыми глазами, как стекают капельки по его щекам к острому подбородку, как липнут ко лбу кудрявые прядки. Рука сама собой тянется, чтобы убрать их; почти нежный жест, подушечки пальцев чувствуют горячую, пылающую кожу.       Ещё сильнее углубив поцелуй, заткнув напрочь ему рот языком, Савада медленно ведёт ладонью по груди вниз, обводит кончиками пальцев контуры выступивших под кофтой сосков, нарочно слегка придавливая, поддевая. Ещё ниже, на болезненно ноющие рёбра, на живот; задирает кофту до самых подмышек, и вновь вверх, уже по коже, прохладной и липкой. Израненное, излишне чувствительное тело слишком остро реагирует на такие прикосновения, Йошики чувствует, как мучительно трёт пах намокшая резинка. Да ещё член любовника упирается ему в живот с силой, дразнит, слишком интимно.       Его тянут за коленку, он слышит характерный хруст косточек, морщится и со стоном запрокидывает голову. Обжигающие губы уже на его шее, на плече, на груди, язык слизывает капельки, обводит пунцовые точки. Отлепившись на секунду от кожи, к неудовольствию Йошики, Тайджи хмыкает и, поддев пальцами его подбородок, опускается на корточки. Потяжелевшие домашние брюки с тихим шуршанием падают на мокрый кафельный пол, Хаяши выдыхает было с облегчением, но тут же вскрикивает, когда ладони больно бьют его по ягодицам.       — Не выскальзывай, — ворчит тихонько Тайджи, широко и размашисто лизнув его живот. Ладонями поглаживает костлявые бёдра и фыркает. — Постарайся не грохнуться, ладно?       — Ха. Не переоценивай себя, ты вовсе не так хорошо сосёшь, — фыркает Йошики, за что мгновенно получает ещё один крепкий удар по заднице.       — Стерва, — беззлобно констатирует Тайджи и легонько кусает косточку на бедре.       Он не медлит, почти сразу захватывает член так глубоко, как может, шевелит слегка головой. Одной рукой давит на живот Йошики, а пальцами другой с нажимом массирует сфинктер. Медленно проталкивает сквозь сжатые мышцы сразу два мокрых пальца, Йошики ойкает и зажимается, отвернув в сторону голову и спрятав покрасневшее лицо за волосами. Скользя ладонями по мокрой стене, ёрзая, пытаясь стоять ровно, он только стонет, и с каждым резким движением эти самые стоны становятся всё глубже и мучительней.       — Та-а-а-ай…       Куда-то в потолок, томно, мучительно, сквозь стиснутые до скрипа зубы. Савада легонько тянет зубами за тонкую кожицу, собирает языком капли смазки и, вытащив из него пальцы, выпрямляется. Йошики покорно приподнимает руки, дав ему стянуть наконец эту опротивевшую ему самому кофту и швырнуть её куда-то в угол, и тут же обнимает его, упирается лбом в шею, дышит тяжело. Голова кружится, в ней уже нет абсолютно никаких мыслей. Йошики плевать, будет ли ему больно, плевать, сколько всё это продлится. Он хочет чувствовать только Тайджи, раствориться в нём и на время забыть обо всём плохом.       — Иди сюда, принцесса, — его тянут за волосы, ещё один глубокий, грубый поцелуй, вяжущий язык привкусом спермы. Хаяши с силой сжимает пальцами мокрые пряди каштановых волос, не даёт ему отстраниться ни на секунду, сам жадно целует. Лизнув напоследок его губы, Тайджи хмыкает и поворачивает его к спиной к себе, давит на поясницу, чтобы он упёрся руками в стену. Целует дрожащие лопатки, зарывается носом в волосы. И коленом с силой толкает его. — Раздвигай ноги.       — Ненавижу эту позу… Так унизительно. Неужели трудно взять меня на ручки, как настоящую принцессу?       Йошики ворчит тихонько, щекой прижавшись к холодному кафелю, чтобы хоть немножко охладиться.       — Не вздумай выпрямляться, а то по спине тресну.       — Тебе так хочется меня нагнуть, хах?       Тайджи ещё раз ударяет его по ягодице и упирается в него. Секунда — и он врывается в кое-как подготовленное тело мощным движением, и Йошики кричит так, что едва не глохнет от собственного вопля. Всхлипывая, упирается в плитку лбом, царапает её ногтями. Но Савада не даёт ему ни малейшей поблажки, наматывает длинные рыжие волосы на кулак, тянет грубо к себе и, не позволив даже прийти в себя, начинает трахать его должным образом.       Слёзы застилают глаза, брызгают из них с каждым судорожным трепыханием при очередном толчке. Тайджи мог не говорить про спину, Йошики и так не разогнётся. Он жмурит глаза, тщетно пытаясь совладать со своими эмоциями и не кричать слишком громко. Но в пустую голову лезут страшные мысли — ну как могло дойти до такого? Куда подевались все эти чувства, вся нежность, что была в начале, и остался только такой грубый секс в душе? От этого вопроса в горле становится так горько, просто невыносимо.       Выпустив наконец его волосы, придерживая его за бедро одной рукой, второй Тайджи сжимает оставленный без внимания член, поглаживает, трёт пальцем головку. От этого прикосновения Йошики почти задыхается, вскинув голову и мотнув волосами. Он уже собирался сам к себе притронуться, готов был смириться с мыслью, что Савада не собирается его ласкать. А хуже того, что он не притрагивается в такие моменты, для Йошики просто не может быть ничего. Ему нужно чувствовать. Ощущать крепкие шершавые пальцы, прижавшееся к нему горячее тело, поцелуи на плечах. Иначе всё превращается просто в болезненную и противную процедуру.       — Упрямый… — шипит Тайджи ему в ухо, наглаживая рукой член в такт своим толчкам. — Хочешь, а сам себя ни за что не тронешь…       — Зачем, если это ты можешь сделать? — Йошики закидывает назад руку, выворачивается, прикасаясь к уголку губ. — Самому не в кайф…       Савада только в очередной раз хмыкает. Он ведь знает, что Хаяши не любит сам себя трогать, находит мастурбацию отвратительным занятием, прибегая к ней лишь в самом крайнем случае. Но не упустит случая его уколоть и припугнуть.       Он ускоряется, ударяясь в любовника бёдрами, так грубо, сильно, и словно упивается криками Йошики. А свободная ладонь уже на шее, пальцы легонько сжимаются, придушивая, не давая побледнеть застарелым синякам. Но Йошики этого даже не замечает. Судорожно всхлипывая, он пытается сосредоточиться только на неотвратимо приближающемся оргазме.       Тело прошибает как разрядом тока, из горла опять вырывается крик; почти в тумане Хаяши чувствует, как Тайджи рывками выбивает из него остатки сил. И, вскинувшись, почти во весь голос кричит:       — Не внутрь… Тай, только не внутрь, умоляю!       — Заткнись, кончу куда хочу!       Тайджи рыкает ему в шею, снова ударяет по ягодице и сам кончает почти в ту же секунду, внутрь, как и обычно. Йошики слышит его шумное дыхание, ощущает, как он отстраняется. И кривится. Утром у него опять будет болеть живот. Хотя, наверное, болеть будет вся нижняя часть тела.       Йошики кое-как выпрямляется, трясущейся рукой отводя назад волосы. Слегка отдышавшийся Савада тянет его к себе, целует его шею.       — Нет, Хаяши, — вдруг почти ласково проговаривает он, и Йошики смотрит на него через плечо. — Я тебя ни на кого не променяю. Никогда.       Йошики поворачивается и утыкается лбом в его шею, устроив ладони на мокрых от пота и воды плечах.       — Это к чему?..       Тайджи касается губами его виска.       — К тому, — так же нежно продолжает он, — что я не позволю кому-то другому делать тебе больно.       …Утром Йошики просыпается от солнечного света, попавшего на лицо. Морщась, он кое-как разлепляет веки и смотрит на будильник. Ещё только семь, слишком рано. Хаяши судорожно вздыхает и зарывается носом в подушку.       — М-м-м… — вырывается у него полувыдох-полустон. Тело так болит. И рёбра, и синяки, и грубо растянутая задница. Но надо заставить себя встать. Именно заставить. Хватит с него, належался уже на жёсткой кровати с кислородной маской на лице.       Медленно застёгивая рубашку и морщась, он выходит на кухню. И с порога видит Тайджи — тот, стоя спиной к двери, возится возле плиты. Привычная картина. И такая уютная. Он почти всегда просыпается раньше Йошики и, если им особо некуда спешить, готовит завтрак. В нём, к слову, явно пропал повар.       — Проснулся? — Йошики утыкается лицом ему в плечо, подавляя судорожный вздох. — Хорошо, а то я как раз собирался идти тебя будить. Сейчас будем завтракать.       Голос звучит мягко, и Тайджи наверняка беззлобно улыбается, помешивая что-то приятно скворчащее на сковородке. Совсем как раньше, когда они были счастливы. Но в его голосе Йошики так отчётливо слышит усталость и какую-то даже обречённость без малейшей надежды на хороший исход… И, горестно вздохнув, он обнимает своего басиста обеими руками.

***

      Вдоволь наобнимавшись с ребятами, радостно встретившими выздоравливающего лидера, Йошики привычно садится за барабаны. Распрямляет спину, слегка разминает задеревеневшие за столько времени плечи и сжимает пальцами палочки. Перед тем, как начать, он окидывает взглядом своих «Х», свою вторую семью. Хиде, как обычно, всех смешит, Тоши и Пата посмеиваются, сжимая свои инструменты, микрофон и гитару. А вот Тайджи держится в стороне от них. И даже с расстояния видно, как у него трясутся руки — то ли от злости, то ли от нервов.       Хаяши медленно опускает ресницы, стараясь сморгнуть слёзы. Он снова чувствует, как натягивается между ними всё сильнее ржавеющая цепь.       Йошики не отпустит. Не отпустит, пока эта цепь не лопнет или пока Тайджи попросту не убьёт его. Он шепчет себе эти слова и верит в них.       Но почему-то всё равно у него в горле горьким комком колышется ощущение, что эти три месяца перед «Токио Доум» станут для них последними.