Танец Хаоса. Искры в темноте

От окон тянуло холодом, он наступал вместе с черной ночью приближающейся зимы, сжимая в хватке неумолимой ледяной пятерни весь мир. Мороз сковал землю, сделав ее твердой и хрусткой, сжевал лужи, обратив их в крошево ледяной пыли под подошвами сапог. Отяжелевшие травы потемнели, унизанные тонкими длинными иглами льда. Криптомерии молчали, застыв в недвижимом воздухе, который почти звенел в ожидании. Время сна близилось, зима наступала, с каждым шагом все более торжествуя в своей растущей власти. Никто не слышал ее шага в тишине скованного ночью мира, но он громыхал где-то внутри сердца Морико погребальным звоном, отсчитывая последние лихорадочные секунды перед концом, который невозможно было отвратить. В помещении было тепло от натопленной печи, но руки все равно озябли, и даже теплая чашка с чаем никак не могла их отогреть. Отставив ее в сторону дымиться парком, Морико взглянула на сидящих у стола вокруг нее, концентрируясь и подбирая слова для того, что собиралась сказать. Они ждали ее слова, молчаливые и согласные, глядя с одинаковой готовностью к действию. Те немногие, на кого она могла положиться. Ее жена, маленькая сальважья девочка, переполненная светом дочь Лэйк Нави, а еще охранницы Мани – Аэру, Кабир и Ваэна. Только этим людям во всей Роще Великой Мани она и могла доверять, только на них и могла рассчитывать. И как только так вышло, что в обители Мани и Ману Небесных на земле, где еще два месяца назад царило священное тягучее золотое будущее, теперь осталось лишь семеро поистине верных, а все остальное рассыпалось прахом? Маленький домик на самом краю скалы в стороне от водопада над Рощей принадлежал Аэру дель Нуэргос, и только здесь они могли собраться, чтобы обсудить то, что нужно было сделать. За домом самой Морико следили теперь, она едва успела вывести оттуда Ильяни и спрятать ее здесь, у Аэру, пока соглядатаи Нэруб не нашли ее. За ними за всеми следили, за каждой из них, правда, до сегодняшнего утра сквозь пальцы. Но Морико не стала дожидаться момента, когда они начнут смотреть во все глаза, и ушла до него. Она и вовсе ушла бы из Рощи, забрав с собой всех присутствующих, но не могла этого сделать, пока Мани оставалась здесь. Нужно было вытащить ее. Любой ценой вытащить ее отсюда, увести подальше и спрятать где-то среди вершин. То, что Она делала, было куда важнее даже самого Танца Хаоса, теперь Морико ясно чувствовала это. Присутствующие смотрели на нее во все глаза, они ждали ее слова. - Мы сделаем все через два часа пополуночи, в самый темный час, - заговорила Морико, сосредотачиваясь на том, что сейчас было необходимее всего. – Аэру и Кабир пойдут со мной. Нужно будет быстро снять охрану возле Ее кельи, я выведу Ее, и мы по земле, чтобы не светить во тьме крыльями, уйдем к большому дубу возле дороги к водопаду. Неподалеку от него есть пещера в скале, там могут укрыться двое-трое людей. Раена, Ваэна и Ильяни будут ждать нас там со всем необходимым. - Как скажешь, - кивнула жена. - Ты, Нави, должна будешь привести туда ведьму, которая откроет нам переход, – Морико взглянула на молодую жрицу. – Валай подойдет это место? Нави кивнула в ответ бритой головой и проговорила: - Да. Она сказала, что в радиусе сотни метров от Источника следы перехода растворяются в течение четверти часа. Это место как раз подойдет. Но меня тревожит, что нас может заметить стража, которую там выставила Нэруб дель Раэрн. - Значит, постараемся, чтобы не заметили, - проворчала в ответ Морико. Ей и самой не слишком нравилась идея уводить Мани едва ли не на глазах у стражи, но им нужно было замести следы. Никто не должен был последовать за ними через переход, и хоть ведьмы и уверяли, что открыть два одинаковых перехода за Грань в одном месте невозможно, Морико не хотела рисковать. Как не хотела и подставлять подругу Нави, согласившуюся помочь им, раз уж уходить вместе с ними она отказалась. Взглянув на жрицу, она продолжила: - Тогда ты, светлоликая, возвращайся назад и поговори с Валай. Если вдруг что-то пойдет не так, бросай все и беги сюда. Не пытайся передать с кем-то весточку, не рискуй своей шеей, просто приходи. В конце концов, у нас есть руки, унесем Мани по воздуху, если нужно будет. - Да, Морико, - склонила голову в странном полупоклоне жрица. - Что ж, пора начать заниматься делом, - подытожила она, уложив ладони на стол. – И пусть Великая Мани благословит нас всех сегодня. - Да пребудет Ее милость с нами со всеми, - проговорила Нави, склоняя голову и складывая перед грудью ладони. До означенного времени оставалось еще около шести часов темной осенней ночи, в которой Морико совсем не спалось. Нави улетела в становище Рощи, а остальные разместились на полу в маленьком домике Аэру, кое-как устроившись вповалку на старенькой циновке. Только сколько бы Морико ни дышала медленно и глубоко, сколько бы ни сосредотачивалась на своем теле и ощущениях, сколько бы ни прогоняла прочь мысли, а сон не шел. Нервное напряжение бродило по телу, заряжая его энергией, и в конце концов она выбралась из-под одеяла между Ваэной и Кабир, обулась и тихонько вышла из домика в ночь. Ледяной вечер обхватил ее со всех сторон, моментально выстудив кожу и вырвав из груди белое облачко пара от дыхания. Мороз резал глаза, и Морико прищурилась, оглядываясь по сторонам и рассеяно отыскивая за пазухой трубку с кисетом. Осеняя ночь легла на горы истрепанным одеялом, в прорехи которого торчали колючие звезды. Облака неслись по небу рваными клоками, то и дело перекрывая осколок луны, украдкой выглядывающий из-за скал. Внизу под ней лежала долина, укрытая густой колючей шапкой вечнозеленых криптомерий, которые недовольно шептались на ветру, шумели, переговаривались, будто встревоженная толпа, склоняя к друг другу головы. Серебристой лентой сверкал водопад слева от нее, обрушиваясь в темноту в облаке посверкивающих туманных алмазов. Крыльцо домика было совсем небольшим и открытым всем ветрам, обрываясь прямо в бездну внизу. Морико села на край, на ледяные, вытертые ветрами досуха доски, свесила вниз ноги, принялась набивать трубку. Злой ветер хлестал порывами, вырывал у нее из рук сухие крупинки табачного листа, уносил их прочь. Какое-то время она еще пыталась справиться с ним, а потом со вздохом бросила свою затею. Все равно высечь искру на таком ветру огнивом у нее бы не получилось, а возвращаться в дом за огарком свечи или угольком совсем не хотелось. Ночь дышала вокруг нее, распахнув рваные глазницы неба в пелене туч, что без конца менялись и перетекали. Почти физически Морико ощущала, как уходит время, как неотвратимо заканчивается оно для нее и для всей этой Рощи. Золотой век лета угас, на смену ему явилась злая голодная стужа с глазами-льдинами. Ушла эпоха процветания и света, эпоха величайшей надежды, светлой веры, святого дерзания, сменившись черной полночью распахнувшейся бездны. Как мы могли все это потерять? – думала Морико, глядя на редкие теперь огоньки Рощи, проглядывающие через беспросветную ночную мглу. Как мы могли не ценить того, что имели? Почему, имея время, силы и возможности, мы ничего не сделали и ничем не помогли Ей? Почему нашей благодарности хватило лишь на то, чтобы отнять у Нее всё? У ночи вокруг нее не было ответов на эти вопросы, а может, она просто не желала отвечать, рассерженная чужой черствостью, чужим безразличием. Почему сытый и довольный человек, сидящий в своем теплом уютном доме, в безопасности и процветании, - не понимал? Почему он не мог использовать драгоценное отведенное ему время праздности на работу и на путь, на создание и на помощь, предпочитая проводить свои дни в пустом и бессмысленном, растрачивать свою жизнь на ничего не значащее? Ведь время было таким дорогим! Время было воистину бесценным и невозвратимым, оно с одинаковой жадностью пожирало как плохие времена, так и времена хорошие. Оно отнимало все – равно болезни и красоту, равно силу и бессилие, все пережевывало, все уничтожало. Так почему же они не видели всего этого? Почему они были равнодушны, когда имели время? Почему я тридцать лет стояла возле Их дверей, думая лишь о том, как бы закончить смену и заняться своими делами? А ведь все это время я могла бы помогать им. И тогда сейчас ничего бы этого не было: ни Нэруб, ни Длани, ни обезумевшей Масул… Горше всего было, что Морико опоздала, и от этого осознания все внутри сжималось в болезненный, саднящий узел. Столько лет она могла бы помогать Мани нести Ее тяжкое бремя, но вместо этого предпочитала заниматься своей жизнью. И вот сейчас, когда от страха и отчаянья крушения всего ей вдруг так до боли захотелось учиться, так до невыносимости захотелось помочь Мани – вот сейчас у нее не было этой возможности и ее приходилось отвоевывать огромным трудом и риском. И это похищение в ночи тоже ведь было не более чем ее попыткой все исправить, оправдать саму себя, отмыть собственную совесть перед лицом величайшей вины – равнодушия и безразличия к той жертве, которую во имя их всех принесли первые первых. Разве можно было исправить смерть Великой Царицы или падение Рощи? Разве можно было хоть как-то загладить то, что уже было сделано? Раньше я была слепа, но теперь я вижу. И я сделаю все, что в моих силах, все, что только смогу сделать, чтобы спасти Тебя, Мани. Клянусь. Ветер трепал ее волосы, трепал рваные обрывки облаков в тревожном осеннем небе. Реагрес злилась, разгневанная, носилась по небу, не давая никому приюта даже за теплыми надежными стенами домов, врываясь внутрь ледяными сквозняками, тонкими усиками осени, заставляющей отсыревать уютные пледы, гасящей жарко натопленную печь, вытягивающей тепло из костей. Нуэргос лучше всех знали, какой гневной и неумолимой бывала Она в это время – время перелома, время ночных лесов и бесконечных дождей. Морико сидела долго, покуда совсем не продрогла, пока не пришло время возвращаться в дом. Но и там не было ей покоя, лишь тревога, лишь невозможность больше откладывать это важное, что они задумали, это единственное, что могли сделать. Лица проснувшихся и начавших молча собираться разведчиц были темны, в их движениях читалась неумолимая решимость. Раена, затягивающая узлы вещмешков, не улыбалась, смотрела молча и пронзительно, будто сердце ночи. Морико кивнула ей, потому как говорить уже была не в силах. Внутри поднималось что-то безымянное и голодное, что звало и тянуло ее вперед, перехватывая горло предвкушением. Они ушли первыми – жена, Ильяни и Ваэна, отправились в первую ходку, чтобы спустить на дно Рощи Великой Мани бескрылую Ильяни. Время тянулось невыносимо медленно, и Морико казалось, что ее буквально раздавливают его жесткие, перемалывающие жернова. Вот Раена вновь вернулась в домик, забрать остатки вещей, скупо попрощалась с остальными до встречи в уговоренном месте. Вот Аэру достала трубку, молча поделившись табаком и огнем с ними, ибо невмоготу было больше просто сидеть, отсчитывая минуты. А потом час пришел, Морико ощутила его тихой остановкой времени внутри нее самой. Будто минутная стрелка, что в последний момент дрогнула, отмерив обломок вечности, и встала, давя на уши тишиной несовершенного движения. Она поднялась первой, чувствуя, как все внутри нее остановилось, как пала на все вокруг тишина, а за ней молча поднялись две разведчицы, убирая за пазуху медленно остывающие трубки. Ветер бесновался, толкая ее под крылья, отвешивая ледяные пощечины по лицу, пока она летела вниз, прямо в черное море криптомерий, укрывающих от ее глаз поселение анай. Напитанный осенью мох спружинил под ногами, принимая на себя вес ее тела, и все ощущения обострились, будто у Морико и не осталось больше ничего, кроме оголенных нервов. Как давно она не чувствовала этого? На мгновение она задумалась, вспоминая. И впрямь, тридцать лет прошло со времен Великой Войны, тридцать лет мира и тишины, и вот в эту секунду вместе с остановившийся стрелкой бесконечной трескотни ее разума эти тридцать лет наконец-то закончились. - Пошли, - отрывисто бросила она, не оборачиваясь. Лес шумел. Волновались гигантские деревья, издавая шелест и гул, такой особенный, такой неприкаянный, какой бывает лишь на изломе осени. С тихим шорохом осыпались на землю вокруг них сухие иголки. Бежать было легко, тело за долгие годы не забыло радость движения, не растеряло старых навыков и ощущения слитости с миром, не позволяющего наступить на сухую ветку или споткнуться во тьме о камень. Но нелегко было на душе у Морико, тяжелые камни ворочались под сердцем, мешали, стесняли ее саму, не давая глубоко дышать. Они делали сейчас что-то очень важное, очень нужное, но почему она не испытывала той бесконечной невозмутимой веры и поддержки, что когда-то сопровождали каждое дело ее рук? Почему она не ощущала сейчас Небесных Сестер за своими плечами, которые благословили бы ее на задуманное? Впереди среди черных гигантских стволов замелькали огоньки селения, Морико пошла медленнее, чтобы не так бросаться в глаза среди неверных лесных теней. Золотые лужи света от фонариков легли на опушку перед ними, отодвигая ночь в ее темные беспокойные владения, и Морико двинулась по самому их краю, позволяя мраку спрятать ее силуэт от посторонних глаз. К темной скале приближались они, нависшей над головами до самого неба, к пещере, что пряталась у самого ее подножия, к тюрьме, в которую обезумевшая дочь заточила собственную мани. Как Ты могла позволить ей разрушить все, что создавала? Горечь слез подступила к самому горлу, но у Морико не было сил позволить им выйти наружу. Они разделились неподалеку от скалы. Аэру, махнув на прощанье, двинулась вправо, Морико припустила влево, а Кабир осталась по центру, чтобы создать шум и отвлечь на себя внимание охранниц, как и было уговорено заранее. Ни единый камешек не скрипнул под сапогами Морико, ветер дул так, что ее запах сносило прочь, и даже будь в ком-нибудь из охранниц сальважья кровь, учуять они ее не смогут. Бесконечная тишина несла ее в своих ладонях к заветной двери, и внутри горела уверенность в том, что они справятся, непременно, совершенно точно справятся. Но почему же тогда тяжесть не отпускала ее сердца и плеч? Слившись со скалой, вжимаясь в нее, Морико едва не ужом ползла вдоль отвесной стены, припустив веки, чтобы случайный блеск огонька во тьме не отразился от белков ее глаз, не выдал ее издали охранницам. Она вжималась в выбоины в камне, те, что потемнее, шагая как можно плавне, чтобы выглядеть всего лишь еще одной ночной тенью среди других теней. Луна давно зашла, сквозь рваное полотно туч звезды проглядывали слабо и редко. Не говоря уже о том, что сестры, охранявшие пещеру Мани, были нечета тем, с кем бок о бок она сражалась долгие тридцать лет назад. Ей удалось подойти к ним почти вплотную, от крайней справа ее отделяло расстояние едва ли не в пять шагов. И когда откуда-то впереди из темноты раздался приглушенный стук покатившегося из-под ноги Кабир камня, Морико затаила дыхание, превращаясь в один оголенный нерв. Стук повторился через мгновение, охранницы у дверей переглянулись. До ближайших строений здесь было довольно далеко, но тень от горы надежно скрывала пустырь перед скалой, и во тьме с огромным трудом можно было рассмотреть очертания Кабир, которая нетвердой походкой ковыляла по гравию в сторону водопада. - Стой, где стоишь! – окликнула ее одна из охранниц. Ответом ей была тишина, а следом прозвучал невнятный голос Кабир, коверкающей слова будто во хмелю: - Да иди ты к бхаре! Будут мне тут указывать, куда мне идти… - Я приказала тебе остановиться! – уже погромче и с угрозой повторила охранница, опираясь на нагинату в руках. – Это запретная территория, разворачивайся назад! - Ты не имеешь никакого права указывать мне куда ходить, а куда нет, песья дочь! – невнятно заявила ей Кабир, выпрямившись во весь рост и ощутимо покачиваясь на нетвердых ногах. – Это мое становище, я родилась здесь и буду делать, что хочу. - Еще один шаг, и тебе не поздоровится, - предупредила ее вторая охранница. – Длань запретила приближаться к этому месту! И если ты не послушаешь ее приказа, мы будем вынуждены заставить тебя это сделать. - Кто такая эта ваша Длань, чтобы кому-то что-то запрещать? – с негодованием выкрикнула Кабир. – Всего лишь подстилка старой полоумной карги, возжелавшей власти! И чего ей только интересного нашлось в этих старых костях?.. Дослушивать ее тираду охранницы не стали, дружно двинувшись вперед. Морико только того и надо было. Она мягко втекла им за спины, краем глаза приметив, как то же делает и Аэру с другой стороны, и нанесла удар ребром ладони в основание шеи. Два тихих вздоха, и охранницы растянулись на земле, загрохотала по камням выпавшая из руки одной из них нагината. - Плащи! – односложно приказала Морико. Кабир вприпрыжку направилась к ним из темноты, а они с Аэру быстро скинули с себя темные плащи ведьм Каэрос, которые выдала им Нави, завернули в эти плащи бездыханных разведчиц, хорошенько перетянули их веревкой по рукам и ногам и оттащили в сторону, устроив в тени одного из уступов, за которым еще мгновения назад пряталась Морико. - Вставайте на их место! – приглушенно приказала она, вприпрыжку направляясь к едва просматривающейся двери в скальном массиве. – Я разбужу и выведу ее! - Артрена с тобой, Морико! – пожелала ей в ответ Кабир. – Мы ждем тебя! Руки отчего-то тряслись, дрожали так сильно, что она с трудом сумела отомкнуть тяжелый засов на двери, потянуть ее на себя. Скрипнули ржавые петли, в лицо пахнуло тяжелым запахом благовоний и ароматических масел, въевшимся в сам камень этих стен за долгие годы, которые эту келью занимала Великая Царица народа анай. Когда эта келья еще не превратилась в тюрьму. В помещении было темно, лишь пламя с огнем Роксаны теплилось в большой каменной чаше в восточном углу, будто алый жестокий глаз, вперившийся в Морико, стоило ей нарушить тишину помещения. Зал был большим, поблескивали таинственно выложенные камнями символы на стенах, пронзительные глаза Небесных Сестер, намалеванные золотой краской по четырем сторонам помещения. Она торопливо обогнула углубление в полу, где раньше возжигали ритуальное пламя, едва не споткнулась о золотые сосуды для масла и подношений, пустые и пыльные сейчас, как и все это место. Неприметная дверка в конце помещения приближалась рывками вместе с ее рваным шагом, и сердце в груди пропустило удар, когда Морико потянула ее на себя, когда в лицо пахнуло сухим теплым запахом разожженной печи и застарелой духоты. Глаза сразу нашли ее, пропустив все остальное, что наполняло эту комнату, все ненужное и неважное, и Морико с трудом подавила вскрик. В стареньком кресле сидела она, согбенная, совсем маленькая, такая старая, что и рассыпавшийся в труху ствол тысячелетней криптомерии показался бы по сравнению с ней молодым ростком. Две тонкие кисти, совсем прозрачные, сжимали с неистовой силой подлокотники кресла, и жилы на них проступили наружу стальными жгутами. Седая коса спускалась на иссохшую грудь, провалившуюся куда-то в беспорядочные складки одежды. Тяжелые веки закрывали глаза, неподъемные веки как все время мира. Она постарела на века со времени их последней встречи, и все сомнения Морико, все ее мысли, планы, все ее желания – все это рассыпалось прахом при взгляде на Мани. Вынести ее отсюда сейчас было невозможно. Морико и пальцем побоялась бы ее тронуть, ибо в этом тщедушном и тонком теле крохотная лучинка жизни едва теплилась, грозя в любой миг погаснуть. - Тебе нельзя сюда! Старица отдыхает! Морико вздрогнула от неожиданности, когда перед ней выросла какая-то невысокая тщедушная женщина с острыми глазами и мелкими, почти крысиными чертами лица. Волосы у нее были тусклые, глаза блеклые, и Морико с огромным трудом припомнила, как Мани говорила ей об этой женщине. Ее звали Архаб, ее приставили к Мани, чтобы заботиться о ней. С трудом сфокусировавшись на ее безжизненном лице, Морико заставила себя проговорить: - Я пришла к Мани Небесной на земле и я буду говорить с ней. И ты мне не помешаешь. - Тебе нельзя сюда! – вновь начала женщина, пытаясь загородить собой сидящую в кресле фигуру. – Уходи! Длань запретила видеться со Старицей, она слишком слаба, чтобы принимать посетителей. Ей нужно… - Пусть пройдет, Архаб, - дрожащий голос, прозвучавший из-за ее спины, был Морико смутно знаком, но он больше не звенел, совсем тихий и лишенный силы. Шелест ночных деревьев за окном, едва слышное дыхание сухих листьев, которые гонит прочь разъяренный ветер. - Это не позволено, Старица! – тонкие губы Архаб упрямо сжались, она едва оглянулась через плечо, обращаясь к Мани с пренебрежением, будто к потерявшей разум и неспособной ни на что старухе. Отчаянная болезненная ярость ударила в голову, и Морико едва слышно вытолкнула сквозь пережатые зубы, глядя прямо в глаза этой чужой, этой лишней здесь женщине: - Клянусь, если ты заступишь мне дорогу к ней, из этой комнаты ты никогда не выйдешь. - Длань… - начала она, но Морико не дала ей договорить. - Я разберусь с ней сама. А ты, если тебе дорога жизнь, жди в зале снаружи. И даже не думай отсюда сбежать. Дверь стерегут, и они не будут с тобой церемониться, поверь мне. Что-то, видимо, было у нее в глазах, потому что Архаб, что еще мгновения назад твердо собиралась спорить, вжала голову в плечи и скользнула мимо нее ужом к выходу. Морико дождалась стука закрывшейся двери, а затем взглянула на Мани. Держащая Щит народа анай открыла глаза, и Морико просела в ногах под ее взглядом. Потому что вся сила, что когда-то наполняла едва живое теперь тело, сконцентрировалась на дне ее темных зрачков, как собирается в одну точку молния прежде, чем разрубить пополам грозовое небо. Этот взгляд упал на Морико всей тяжестью окрестных гор, придавливая ее к земле, глаза заслезились и зарябили, она заморгала, внезапно понимая, что не в силах выдерживать этот взгляд, не в силах даже смотреть в лицо Держащей Щит, черты которого от немыслимой концентрации и мощи ее взгляда теперь расплывались у Морико перед глазами. - Хорошо, что ты пришла, моя девочка, - едва слышно прошелестел голос Мани, и Морико даже кожей лица ощутила теплое касание улыбки, что таилась в нем. В два шага она оказалась перед креслом Мани, растягиваясь перед ней на полу, упираясь лбом в пол перед ее ступнями. Если можно было бы поклониться еще ниже, стать крупинкой пыли у самого носка ее туфли, Морико сделала бы это. Горло стиснуло, и горячие слезы полились по ее щекам, пока в сердце с каждым новым ударом все ярче и ярче разгоралось золото. Вновь рожденной звездой плавилось оно в потоках плазмы, нести его было невыносимо, каждый удар его напоминал взрыв, с каким рождалась вселенная. Но Морико по какой-то невероятной случайности не умирала, сотрясаемая изнутри этими взрывами, жила вновь и вновь, в каждом его биении перерождаясь заново. - Я хотела поговорить с тобой, дочь моя, - прошелестела над ее головой Держащая Щит, и ее слова раскатились в черепе Морико громовыми раскатами. Будто два голоса было теперь у нее – один, едва слышный, шепот старого изможденного тела, второй – громогласный рев ураганной мощи, с какой неслись сквозь извечную черноту огнехвостые кометы. – У нас с тобой немного времени, поэтому послушай пока, что я скажу тебе. А потом я отвечу на все твои вопросы. Морико кивнула, усаживаясь и поднимая на нее взгляд. Двумя полуночными солнцами сияли ее глаза с морщинистого серого лица, краски жизни на котором больше не было. Двумя кузнечными топками горели они, такие огромные, словно стали больше в несколько раз, словно занимали теперь едва не половину лица сидящей перед ней Мани. Разряды молний из них проникли внутрь Морико через ее собственные глаза, словно через распахнутые в бурю окна, и ее перетрясло всем телом от невыносимости, от неспособности слабой человеческой плоти выдержать предначальное всесодержащие касание Бога. - Мое время почти пришло, Морико, - Мани говорила медленно, совсем тихо, словно даже это давалось ей с большим трудом. – Эта оболочка уже почти разрушена, и до перехода осталось совсем недолго. – Морико услышала свои собственные рыдания, силой зажала ладонями лицо, пытаясь остановить хлынувший из глаз водопад слез, и ее вновь обогрела теплым касанием весны ощутимая физически улыбка Мани. – Не плачь, моя девочка, если ты плачешь от грусти, потому что здесь не о чем грустить. Радуйся вместе со мной моему второму рождению. Радуйся великому переходу, в который я вхожу во плоти, впервые за всю историю этого мира и всех миров, что только существуют во вселенной. Морико замотала головой, не в силах выдержать всего этого, даже не понимая, отчего ей на самом деле так невыносимо – от одной мысли о том, что Мани не станет, от силы, что шла из ее глаз, от невозможности вместить в себя переживание того, о чем она говорила сейчас. Плазма солнца в ее груди продолжала взрываться с каждым новым биением, все ее тело перетряхивало от этих ударов, все ее существо дрожало мотыльком, стучащимся в стекло, только не снаружи масляной лампы, а внутри нее, в попытке не войти во всепожирающее пламя, но выйти из него. - Работа почти сделана, дитя мое, путь почти пройден. Я стою у золотых дверей и уже вижу Тиену, что ждет меня на другой стороне. Нужно лишь протянуть руку, нужно переплести пальцы, и все станет возможным. Я ждала лишь твоего прихода, чтобы сказать тебе все это, сказать тебе самое важное, что ты понесешь после меня. И после этого я наконец-то стану свободна. Рыдания вырвались из груди Морико, и она трясущимися руками подхватила иссушенную и безжизненную ладонь Мани, удерживая ее в ковше своих. Так странно, так невыносимо больно, так безумно было видеть эту пергаментную, покрытую пятнами сухую кожу в двух живых, теплых и полных силы руках! - Я сделаю все, что угодно, Мани! – прохрипела она, упираясь в эту ладонь лбом в детской полуслепой вере, что ее горячие слезы могут оживить ее, наполнить силой, как наполняет жизнью теплый долгожданный дождь иссушенное растрескавшееся тело земли после долгой засухи. – Все, что ты прикажешь мне! Что бы это ни было! - Я не прикажу, Морико. Я передам. – Она смеялась, и внутри Морико грохотали горные обвалы, ревели пробудившиеся от зимней спячки ручьи, звенели полнящиеся птичьими трелями леса. Она вдруг начала понимать, что не слушает больше голос Мани, а ощущает его своим нутром, переживает его победную песнь, как переживает мир пробудившуюся и вступившую в свои права торжествующую весну. Это было совершенно непривычно для нее, совершенно невозможно, так непонятно и ново, но оно было. Распахивалась грудная клетка, что-то сдвигалось внутри черепной коробки, что-то перестраивалось в хаотичном сумбурном и таком механическом движении крохотных частичек ее тела. Она больше не была ограничена жесткими рамками собственной системы восприятия. Она воспринимала всей собой. – Рано или поздно они придут к тебе, дитя мое, чтобы узнать, как осуществить переход, как открыть врата в нечто третье, как родиться в новом мире. И тогда ты расскажешь им, тогда ты научишь их. Ты проведешь их через все до самого конца, чтобы они сумели повторить это и сделать доступным для всех. Не внутренним зрением за закрытыми веками, но всем телом Морико видела то, что говорила ей Мани, осознавая и присваивая себе свою задачу и цель. Золотые туманы вечности расступались, и ей навстречу шагали четверо, рожденные для того, чтобы вести остальных. Четыре пары глаз смотрели на нее, таких похожих, таких разных. Четыре пары рук брались за сухие и жесткие спицы колеса, проворачивали его в последний раз, чтобы сорвать навсегда. И двери распахивались, и из них хлестала шальная от собственной сладости, допьяна напившаяся своей песней весна. Из них лилась музыка великого творения, доступная теперь всем, и седая Тайна открывала моховые глаза с лукавой улыбкой, и белогривое свирепое время выбивало копытами золотые искры мгновений, ускользая вдаль, разворачивался мир объемным полотном, распускающим лепестки цветком, источая сладость наконец-то завоеванной победы. Морико плакала, глядя на то, как в ее собственной груди распахивается Это, как рождается оно в предначальной муке и неутолимом голоде становления, в жажде развертывания, в ликовании реализованной возможности. - Слушай же меня, дитя мое. Смотри и чувствуй то, что я открою тебе. Вверху в невыносимой вышине идея бессмертия духа, Тоска Создателя по предначертанию своему, по воплощению своей судьбы, тоска по Ней и желание обнять Ее и слиться. Внизу в темноте и базальтовой неподвижности смертной материи неистовый голод по Нему, желание впустить Его в себя, раскрыть Его в своем собственном теле. Звезда, что падает в море и рождает бурю. Огонь, что поднимается из недр земных вверх, распаляя все вокруг себя. Морико видела, как кипит лава, исторгаясь из земных глубин, видела, как сияет ослепительный свет высоко-высоко, заставляя неспособные выдержать его глаза слезиться. Морико видела, как встает над землей солнце из темных глубин вселенской пустоты, и как теплое голубое тело океанов и континентов поворачивается к нему, подставляя его лучам свои бока. Она видела, как рождается жизнь. Как прекрасна эта жизнь. - Тело человека – наполовину материя, наполовину дух. Половины разорваны, между ними черная бездна бреши, в которой нет моста. Если открыть материю силе Великой Мани, поднимающейся снизу, как лава глубин, а дух – сознанию Создателя, спускающемуся сверху, как удар молнии, то тело станет пустой трубой, заготовкой на наковальне Грозной. И сознание пробьет себя путь к материи напрямую, построив мост через бездну бреши, создаст связь между Создателем и Великой Мани. Каждая клетка его станет одухотворенной, материя и дух его сольются, образовав Нечто Третье. И само пространство этого мира изменится, став Светлой Материей. Образы стали такими сложными для нее сейчас, такими расплывчатыми. Она видела нестерпимое сияние, однородное, протяженное, единое, но при этом разделенное на объекты. Как и сейчас – леса, горы и реки, живые существа в них, только иные. Больше не отделённые друг от друга, но связанные, слитые, способные обмениваться опытом, чувствами, мыслями, способные создавать и творить не отдельно головой и руками, но телом всем, всем своим существом, лепить из податливой материи вокруг себя что-то невообразимое. - Но как, Мани? – прошептала Морико, с трудом подбирая слова этого костного, этого скудного, странного и плоского старого языка. – Если это сделаешь ты, я, Аватары, как это повлияет на всех? - Материя едина, дитя мое, как един и дух. Измени одну точку, изменится все остальное. Один мир уже внутри другого с первого его мига рождения, он уже здесь так же, как мое истинное тело уже там. Его не нужно создавать, он уже существует. Нужно просто перейти туда, переступить порог. И вновь эти образы, странные образы-переживания, которые так сложно было передать, описать, пережить до самого конца и понять. Морико видела пространство и время как четырехмерное полотно с ячейками, которые заполняло что-то невидимое. Она видела его сеткой, она знала, что сетка – это и есть материя, энергия и время, которые видимы для нее, координаты, в которых она живет. А вот то, что заполняло эту сетку, невидимое, странное, то, что находилось внутри этих четко пересекающихся стройных линий, и было тем, о чем говорила Мани. Нечто Третье уже существовало в видимом, как дерево, что породило его, и дерево, которому только суждено родиться, существует в семечке, упавшем в землю. Лишь восприятие времени и пространства ограничивало это Нечто Третье, превращая его в сеть системы координат, лишь только одно восприятие делало его таким, каким оно существовало вокруг Морико. Семечко было лишь переходным этапом от одного дерева к другому, лишь мостом от прошлого дерева к дереву будущему, и человек был таким мостом. Он мог шагнуть вперед и стать иным. Он мог раскрыть глаза и проснуться там, где время и пространство были едины. Ей было так сложно, так невыносимо трудно понять это! Что-то в голове отчаянно скрипело, колотясь о твердые и острые стенки собственного разума. Он мог мерить только отрезками, только линиями, только структурами и координатами, он не мог мерить объемом единого… - Я помогу, - прокатился волной блаженства по ее телу голос Мани. – Посмотри на меня. Морико послушно подняла голову и утонула в вечности ее глаз, стремительно теряя способность думать, чувствовать, анализировать, считывать, ощущать. Тело распахивалось, разжималось, будто туго стянутая пружина, которую наконец-то отпустили. Тело развертывалось лепестками цветка, начиная переживать напрямую, начиная получать информацию напрямую вместе с воздухом и взглядом, вместе с ощущением на коже, вместе с пространством, которое заполняло теперь каждую клетку. Ей больше не нужны были глаза, чтобы видеть, уши, чтобы слышать, нос, чтобы вдыхать. Всем телом она ощущала весь мир, и разницы между ней и этим миром больше не было. Только светоч любопытства горел в великом полумраке сокрытого и открывающегося. Только свободное нескованное больше ничем существо Морико глядело на бесконечность, ощущая себя точкой огромного и необъятного, частью великого. - Ищи в себе это, ищи эту точку, в которой одно переливается в другое. А когда найдешь – позволь ей стать трубой, соединяющей небо и землю, мостом между старым и новым. Стань проводником, стань нитью между верхом и низом, позволь божественному замыслу осуществиться в твоем собственном теле. Стань тем, что задумал для тебя Отец-Создатель, к чему миллиарды лет вела твою плоть Великая Мани. От неподвижности камня к первому биению жизни в сократившейся от нестерпимого желания клетке. К движению и свету, к соединению с другими и стремлению вперед, к распахнувшимся глазам и открывшимся ушам, к лапам и плавникам и распрямившейся спине, к легким, что впервые вдохнули воздух, к крыльям, что впервые покорили небо, к разуму, что ослепительным лучом разрезал мир на две половины, к глубокому осознанию и понимаю того, что лежит выше разума. Ты – тайна эволюции этого мира, ты – сказка вечности о том, как она стала бессмертной, ты – божественный замысел и дитя великой любви, которое должно познать само себя. В истории твоей плоти история всей земли. Так что же может быть невозможного для тебя сейчас? Что может быть для тебя непосильно? Что может остановить тебя на твоем пути к будущему? Ничто, дитя мое. Морико не плакала больше, но дышала, чувствуя, как переливаются океаны под ее кожей, как пронзительно кричат стремящиеся к югу птицы, как шелестит дождь по глянцевым бокам налившихся яблок. Сквозь ее грудь чертили свой путь кометы, сердца звезд бились в унисон с ее собственным, солнечные ветра раздували паруса земных облаков. И где-то на бесконечной щедрой скатерти земли кто-то впервые распахивал глаза в своей первый миг на свете и смотрел на нее, прямо в ее зрачки. - Я уйду, дитя мое. А ты пойдешь за мной следом. Ты расскажешь им четырем, ты научишь их, чтобы они провели всех остальных. И все они родятся на новой земле, той, что уже здесь прямо сейчас. Осталось лишь шагнуть в нее. - Я сделаю это, Мани, - пообещала Морико, склоняя голову перед ней и чувствуя, как кружатся созвездия вместе с ее сознанием, ставшим легким, будто перышко на ветру. Великий миг настал на земле, миг, ради которого она и создавалась долгие-долгие толщи лет назад. Миг, в которой она наконец-то должна была родиться. Он был грозен и прекрасен, он был завораживающе красив, он был всемогущ и неотвратим, и в этот Миг Морико склоняла голову, принимая на свои плечи свою судьбу. И полоскались в небесах знамена из переливов божественного света, в которых танцевали замершие в бесконечности галактики. И одна единственная искра Великого Дерзания рождалась в толще свернутого в точку времени. И Тайна Замысла скрывала свой лик за мерцающим Обещанием звезд. И цепи рушились, рассыпаясь в пыль, и из бездонной тишины межзвездных степей падало вниз сверкающей стрелой Знамение. Так рождалась Любовь.