Танец Хаоса. Искры в темноте

Воздух был совсем морозным, кусал ноздри, кололся, будто борющийся за жизнь еж, вцеплялся в голые щеки, а кончик носа Ильяни почти не чувствовала. Ноги неуклюже разъезжались на льду, что сковал гравий на дорожках. И пусть двуногие дочери Рощи с утра покололи его лопатами, чтобы было не так скользко, а она все равно то и дело поскальзывалась, теряя равновесие. Да еще и ветер дул в спину, грозя в любой момент сбить с ног… Почему я до сих пор здесь? Почему я не перекинулась в свою теплую шкуру да не ушла по запаху Морико? Она спрашивала себя об этом все время, снова и снова, раз за разом, и каждый раз находила тысячи ответов, много, словно осенних листьев в чаще. Она не могла бросить Нави, не могла бросить Гайтана, не могла уйти за сородичами, потому что их следы уже давно укрыли снега и размыли дожди. Не могла отвернуться от Главной Самки и оставить ее здесь. Да и куда ей было одной? Что ей было одной теперь? Глупая Эней дель анай! Бестолковая двуногая! Эта мысль снова и снова всплывала в ее голове, и Ильяни не до конца понимала, почему же она злится на нее так сильно. Эней делала злые дела, она все рушила вокруг себя, не слушала никого, она была дурной, словно покусанный бешеными лисами волк, который замыкается в себе, ложится в стороне, начинает рычать и хрипеть. Она, она была виновата во всем, что происходило сейчас, и в том, что Ильяни не могла уйти из Рощи она тоже была виновата! И так горько было оттого, что Эней об этом не знала!.. Что-то в ее мыслях было перепутано слишком сильно, непонятно ей же самой, впрочем, были ли мысли двуногих понятны им? Вряд ли. Коли так, они не совершали бы столько глупостей, разрушая свои собственные жизни и жизни других, даже не понимая того и не видя со стороны. Она устала среди них – это Ильяни понимала очень четко. Устала от бесконечного гвалта в собственной голове, от этого шума, что ни на минуту не прекращался, от непредсказуемого поведения всех вокруг нее. От зла, которое чуяла в воздухе, в холодном ветре, остром, как осколки льда. Теперь его стало так много вокруг! Можно было полной грудью вдыхать и кашлять потом долго-долго, когда в горле першило от чужой злобы. Наверное оттого многие анай теперь заходились в кашле, она то и дело слышала вокруг надрывные хриплые звуки, которых раньше не было. В Роще почти не болели, разве что ломали себе что-нибудь во время тренировок или работы. Теперь все стало иначе. Стараясь ставить ноги как можно аккуратнее и не спешить, чтобы не растянуться поперек обледенелой улицы, Ильяни все-таки доковыляла до дома, который искала. Невысокое приземистое строение раньше использовалось как раз под лечебницу – там лечили тех двуногих, что расшиблись и не могли самостоятельно передвигаться, или тех, кто заработал дурные раны. Теперь в нем разместили спутников Ильяни, которые так до сих пор и не пришли в себя – вельда Игдара, анай Элану и ее брата Гайтана, что попали в плен к той змееглазой женщине на другой стороне мира. Ильяни каждый день ходила навещать их в надежде на то, что это как-то поможет. Сальваги общались образами даже внутри снов, умея находить друг друга в зыбком мире по ту сторону яви. Она надеялась, что если будет дремать рядом с Гайтаном, то сумеет докричаться до него и привести обратно в сознание. Он ведь очень походил на спящего, растянувшись во весь рост, медленно дыша, почти не шевелясь. Даже пах сном. Только исхудал очень-очень сильно, одни кости торчали сквозь жесткую шкуру. Анай кормили спящих – двуногих водой с медом или бульоном, смазывая им в губы и вливая в горло, Гайтана – свежей овечьей кровью, но этого было недостаточно конечно. Уже два месяца они так лежали, не живы – не мертвы, не во сне – не в бодрствовании, и неизвестно было никому, проснутся они однажды или нет. Ильяни не грустила о том, что брат может уйти. Сальваги знали, где их место и где их дом, знали, когда приходило их время. Единая Стая ждала их по ту сторону яви – все те, кто был до них и кто будет после, объединенные общей дорогой, общей кровью, общей судьбой и родом. В снах они часто встречали тех сородичей, что давно ушли из мира, тех, что собирались в мир прийти, а кое-кто, кто как Ильяни был связан и с двуногим телом тоже, в снах и вовсе мог вспомнить какие-то из своих прошлых дорог. Время для тех, кто жил в шкуре, не заканчивалось, оно длилось, вновь и вновь проходя знакомыми тропами, вновь и вновь проигрывая свой великий путь. Они рождались щенками влажной весной и росли среди щедрого лета. В черные лютые зимы сражались они за жизнь, находя и обретая друг друга среди метелей и вьюг, чтобы танцевать под хищной луной и приносить в мир новых щенков, возвращая жизнь ушедшим родичам, вновь позволяя им стать проявленной частью Песни. А потом уходили, чтобы кто-то дал жизнь и им. И в этом не было горя, это был просто путь, вечный путь, тянущийся от начала времен к нынешнему мигу и дальше по дороге, которую отмеряли лапы, полный встреч и расставаний ради новой встречи. Потому не плакала она по Гайтану, худому и едва дышащему за толстыми стенами лечебницы. Но потому и пыталась его разбудить. Негоже было маяться вот так, смерть не должна была быть тяжкой. Он должен был просто уснуть, как и все до него, чтобы проснуться в ином, но он почему-то не засыпал, и не просыпался, и это тревожило Ильяни по-настоящему. Это было неправильно. Впрочем, в этом месте больше не осталось никакой правильности, одна лишь ложь. У крыльца лечебницы теперь дежурили хмурые двуногие, пахнущие дурно. Они не попытались остановить Ильяни, только пристально смотрели на нее, провожая тяжелыми, немигающими взглядами. Пахло от них задиристо: только скажи или сделай, что им не понравится, сразу кинутся. Но и трусостью тоже пахло. Как и все звери, кто кричал громче всех, они были слабы. - Опять пришла? – с кривой ухмылкой спросила ее одна из них. – Недолго тебе уже ходить осталось. Еще неделька, и, глядишь, помещение-то освободиться. Ильяни с трудом сдержалась, чтобы не оскалиться в ответ. Теперь Морико и Раены больше не было в Роще, теперь здесь царило беззаконие. И если она хотела остаться в живых и однажды уйти отсюда, стоило быть осторожнее. Она прошла мимо посмеивающихся стражниц, поднялась по скрипучим ступеням и потянула на себя тяжелую дубовую дверь. В лицо пахнуло резким странным запахом трав и смесей, которым двуногие лечили свои хвори. Некоторые были ей знакомы – сальваги тоже использовали их, чтобы избавиться от паразитов или остановить заражение в случае ранения. Другие пахли совсем незнакомо и неприятно, почти опасно, как что-то, что ни в коем случае нельзя есть. Впрочем, за прошедшие недели она уже привыкла к этим запахам достаточно, чтобы не обращать на них внимания. В сенях было пусто, только два толстых белых пальто висели на крюках у двери – подле спящих всегда дежурили слышащие Песню, чтобы помочь в случае нужды. Сбросив и свою шубу и ежась от холода, она прошла во внутренние комнаты, где было тепло натоплено и очень тихо. Длинное помещение освещали немногочисленные свечи и серенький свет утра, пробивающийся сквозь промерзшие оконные стекла. В комнате не было никакой мебели, кроме узких коек, тщательно заправленных и аккуратных, да двух печей, хорошо прогревающих помещение. Лишь три койки были заняты – те, что в дальнем углу, у двери в соседнее помещение, и Ильяни по привычке направилась к ним, чтобы подремать рядом со своим братом и попытаться привести его в чувства. Все было как обычно этим утром. Приоткрылась дверь неподалеку от коек, одна из ведьм, молоденькая Фирла, высунулась наружу поглядеть, кто пришел, приветственно махнула Ильяни и вновь прикрыла дверь. Они привыкли к тому, что к спящим приходит посетительница, никто не обращал на нее особого внимания, ничего ей не говорил и не мешал. Подкармливали иногда только, угощали пирожками и бульоном, чай предлагали, и она с радостью уплетала хоть что-то мясное после овощной кормежки в логове поющих Песню, что окружали Нави. Гайтан лежал ближе всех к выходу, на топчане поверх одеяла, на боку, и Ильяни ощутила боль, взглянув на него. Кости торчали под шкурой, будто мяса на них и не осталось вовсе, лапы выглядели совсем тонкими, как сосновые веточки. Он дышал медленно и трудно, она видела, как рывками приподнимается его бок. В некоторых местах шерсть начала вылезать клоками, открывая взгляду беззащитную бледную кожу. Впрочем, Элана и Игдар на двух соседних койках выглядели не лучше. Глаза ввалились, кожа посерела, лица их были тонкими, будто пергамент, лапы совсем бессильными. Ильяни по привычке втянула носом воздух, проверяя, чем здесь пахнет. Запаха болезни не было, только безмерная лютая усталость. Вздохнув, она придвинула себе стул, поставленный здесь слышащими Песню специально для нее, и уже собиралась на него усесться, как вдруг дверь в помещение резко отворилась, и на пороге показалась Эней. Ильяни так и застыла, глядя на нее и не успев опуститься на стул. А та, помявшись мгновение в дверях и как-то странно глядя на Ильяни, кашлянула и прошла внутрь. - Светлого утра тебе! – хрипловато поздоровалась она, вскидывая голову и кивая на бездыханных двуногих и Гайтана. – Пришла проведать? Как они? - Все так же, - пожала плечами Ильяни, исподлобья глядя на нее. Почему-то один вид этой женщины заставлял ее чувствовать злость. Это она была виновата в глупости и бедах, что здесь творились, только она, и Ильяни непроизвольно скалилась, когда обращалась к ней. И в отличие от всех остальных не пыталась этого скрыть. Зелено-карие, чудные глаза Эней взглянули на нее с ожиданием, она открыла рот, чтобы что-то сказать, но тут отворилась внутренняя дверь, и слышащие Песню вышли к ней, заслышав голоса. - Длань? Чем обязаны визиту? – удивленно спросила Фирла, чуть заметно кланяясь. Наэла за ее спиной ступила через порог в комнату, вопросительно глядя на Эней. Это тоже было новым – многие в Роще начали кланяться Эней, хоть раньше не делали этого ни перед кем, кроме Главной Самки. Запах страха и неуверенности наполнил воздух, и Ильяни поморщилась. Неужели же глупая Эней не понимала, что она внушала окружающим вовсе не уважение, а вот это – страх? Как она могла не видеть? - Светлого утра, зрячие! – не слишком уверено поздоровалась Эней. – Я пришла проверить состояние раненых. Не пришли ли они в себя? - Все без изменений, Длань, - напряженно проговорила Наэла, а Фирла негромко добавила: - Мы бы известили тебя, если бы что-то изменилось. Мы помним твой приказ. - Да, конечно, - как-то торопливо и отрывисто кивнула Эней. Слышащие Песню продолжали разглядывать ее с ожиданием, и она, кашлянув, добавила: - Я хотела бы немного посидеть с ранеными. Если вы позволите, зрячие. - Конечно, Длань, как тебе будет угодно, - с невысказанным вопросом в голосе ответила ей Фирла. В звенящем молчании слышащие Песню покинули помещение, плотно прикрыв за собой дверь, и Ильяни ощутила на себе требовательный тяжелый взгляд Эней. Это вновь разозлило ее. Повернувшись к ней спиной, она подтянула к себе стул и устроилась на нем, положив ладонь на заднюю лапу Гайтана. Под пальцами чувствовались тугие жгуты сухожилий, кожа на которых больше походила на обвисшую тряпку. - Он – твой друг? – раздался за спиной голос Эней, и Ильяни поморщилась, раздумывая, отвечать ей или нет. Говорить не хотелось, но с другой стороны от злости ее едва на месте не подбрасывало, и промолчать она тоже не могла. - Он мой брат, - буркнула она в ответ, тихо поглаживая жесткую шерсть Гайтана. – Старший из четырех щенков в нашем выводке. Родился первым. - Мне очень жаль, что он до сих пор не очнулся, - в голосе Эней и впрямь звучало сочувствие, но разве оно могло что-то исправить? Ильяни только неловко поежилась, не поворачивая к ней головы. Несколько мгновений было тихо и сильно пахло виной. Потом послышались решительный шаги, и Эней обогнула ее, становясь между кроватями Гайтана и Игдара напротив Ильяни. Вид у нее был встревоженный и виноватый одновременно, и это выглядело странно. - Я хочу… поговорить с тобой, - вытолкнула она из себя. - Говори, - буркнула в ответ Ильяни, исподлобья глядя на нее. Несколько мгновений Эней просто смотрела в ответ, явно подбирая слова, и Ильяни почему-то так остро ее чувствовала сейчас, так сильно. Будто Эней тоже умела менять шкуру и говорить образами, как ее сородичи, хоть это и совсем не так было на самом деле. Пахло от нее целой смесью чувств, самым ярким из которых была вина. В конце концов, Эней просто уселась на пол, скрестив под собой ноги и глядя на Ильяни снизу вверх. Во взгляде ее была мольба. - Почему ты считаешь меня врагом? - Потому что ты ведешь себя как враг, - просто ответила она, не понимая, чего тут можно не видеть и не осознавать. Впрочем, Эней как раз выглядела так, будто не осознавала этого совсем, будто силилась понять. Так щенки, получившие наказание, ходили следом за старшими, вымаливая прощение, заглядывая в глаза, виляя хвостами и скуля. - Но это не так! – попыталась вскинуться Эней, только Ильяни не дала ей этого сделать, перебив: - Так! Посмотри вокруг, тебя все боятся! Неужели ты не чувствуешь их страха? Разве страх – это признак дружественности? - Кто меня боится? – моргнула Эней в искреннем недоумении. - Да все! Двуногие, что живут в Роще, за исключением тех, что охраняют тебя. Да и они тоже, от них постоянно пахнет трусостью, - Ильяни презрительно ощерилась, показав зубы. – Здесь все пропахло этим! И ты сама тоже этим пахнешь! - Страхом? – брови Эней сдвинулись к переносице. – Конечно, я им пахну! Моему народу угрожает Танец… - Я не хочу говорить, Эней дель анай! – рассержено перебила ее Ильяни. – Если ты пришла убеждать меня в своей правоте, у тебя ничего не выйдет. Она примолкла, глядя на Ильяни своими странными тоскливыми глазами. Чудные они были, глубокие, зелено-карие, будто ил на берегу большой топкой воды, будто травы по осени. И смотрела как-то так пронзительно, в самую душу, так, что и отвернуться было невозможно, и смотреть в ответ тоже. Нахмурившись, Ильяни уставилась на Гайтана, считая его медленные хриплые вздохи. - Я не за тем пришла, - тихо проговорила Эней, и ее голос почему-то подействовал на Ильяни, вновь заставив ее повернуться. Странный у нее был голос, когда она говорила вот так, от сердца. Ильяни не могла его не слушать, как не могли травы не клониться под ветром, как вода не могла не бежать по своему руслу. Что-то смутное и неуловимое было в нем, недоговоренное, незнакомое ей, но такое важное, такое огромное… Будто нависшие над головой скалы стояло оно над ней, и Ильяни не могла не оказаться в его огромной, закрывающей половину мира тени. А еще Эней менялась все время, как ветра по весне. Вот сейчас она вновь стала другой, какой-то пронзительно хрупкой, какой-то звенящей, будто покрытая льдом веточка под порывами урагана. Она смотрела в глаза и говорила так откровенно, что все существо Ильяни дрожало внутри нее от этого голоса. - Я пришла, чтобы спросить тебя, почему ты осталась в Роще? Морико и Раена ушли, а ты ведь привязалась к ним, насколько я поняла. Все твои сородичи тоже ушли. Здесь тебе не нравится все, ты не согласна с тем, что здесь происходит, постоянно демонстрируешь это всем окружающим. Так почему ты остаешься? Вопрос ее вновь разозлил Ильяни, заставил заерзать на своем стуле, рассержено заворчать. - А тебе какое дело, почему я осталась? - Я хочу знать, - просто ответила она. Ильяни сморщила нос, ей совершенно не хотелось отвечать на это все. Но Эней ждала и Эней смотрела на нее, широко распахнув глаза и слушая. Ей был важен ответ, это сквозило в ее жестах, в запахе, в ощущении, что оставалось на коже Ильяни от близости к ней сейчас. Она ведь и впрямь так похожа была на сородичей Ильяни! Глупая, глухая, совершенно бестолковая, она при этом единственная из всех в Роще, из всех двуногих на свете, смотрела на Ильяни вот так, смотрела прямо в ее сердце, и ей для того не нужны были ни образы, ни нюх, ни чуткость. Почему ты так знаешь меня? Откуда? Почему я не могу тебе противостоять? - Я осталась по многим причинам, - буркнула Ильяни. – Потому что Гайтан тут, Нави тоже. Потому что я люблю Главную Самку, и мне есть дело до того, что с ней станется теперь. - А еще? – в ее вопросе звучало почти требование, и Ильяни сердито вспыхнула, зыркнув на нее: - Что ты еще хочешь услышать, Эней дель анай? И вообще, какое тебе дело до меня? Почему ты пришла сюда сегодня? Я не верю, что из-за раненых, от тебя пахнет враньем! Ее реакция удивила Эней, она как-то выпрямилась, заморгала, стушевалась – Ильяни читала ее тело, будто книгу. И это тело кололо ее, жгло, раздражало, будто забравшиеся глубоко в шерсть блохи, которых и не вычешешь, и не выгрызешь оттуда. Это тоже было странным для нее – другие двуногие такой реакции у нее не вызывали, а эта вот делала так постоянно. - Я пришла не из-за раненых, - глухо проговорила Эней, и запах ее вдруг стал голодным. Он подплыл к Ильяни, окутал ее со всех сторон, как утренний туман, только острый, острый как ножи и жгущий всю ее! – Я… - Эней осеклась, провела рукой по волосам, неловко дернула плечами, не сводя с нее глаз. – Я хочу говорить с тобой, хочу видеть тебя. Мне это очень помогает. Мне это нужно. - Я тебе не лекарь, - огрызнулась Ильяни, чувствуя предательскую слабость во всем теле. Ее трясло, изнутри ее штормило, будто тростинку, попавшую в бурные воды реки. Она чувствовала, что тонет, погружается все глубже, глубже во что-то совершенно незнакомое, не имеющее ни имени, ни названия, чужое ей, но вместе с тем и такое знакомое. Ей было так страшно!.. И так хорошо. - Я знаю, что ты не лекарь, я и не о том говорю, - Эней подалась вперед, все также неотрывно глядя ей в глаза. Неуклюже протянула ладонь, и Ильяни вздрогнула, когда она взяла ее руку в свою. Прикосновение ее было теплым, шершавым и таким интенсивным, что выносить его было почти невозможно. Зелено-карие глаза неотрывно смотрели на нее, вглядывались все глубже и глубже, делая ее такой беззащитной перед своим светом! – Я хочу понять тебя, Ильяни. Сама не знаю, почему, но я очень хочу тебя узнать. Захотелось вырвать руку, накричать обидного, наболевшего, убежать, но она почему-то не могла. Пальцы сами переплелись с пальцами Эней, это было так естественно, так правильно, и так приятно – звериные лапы не смогли бы так сделать. Свет разгорался в ее глазах, завораживающий и таинственный, как зарево на ночном небе, как бледные краски зари, которых с такой усталой невыносимостью ждут тонущие в ночных сумерках леса. Ильяни смотрела на нее в безмолвии и не понимала, что с ней сейчас происходит. И не хотела этого понимать. - Можно я буду приходить и говорить с тобой? – спросила ее Эней. - Да, - без особых раздумий ответила Ильяни. Запоздалая мысль заслонила облаком рассвет в глазах напротив, и она добавила: - Но только если ты одна будешь приходить, без своих охранниц. Они трусливые и подлые, не хочу их видеть. - Если ты об Афаль, то она не так уж и дурна. Просто жизнь ее не щадила, ей пришлось многое пережить, потому она так скалится на всех, - попыталась объяснить Эней, но говорила она так, будто сама не верила в свои слова. - Зверь может быть слабым, сильным, смелым или трусливым, если он здоров. Но бешенство – это болезнь, Эней дель анай, и от нее нет лекарства, - покачала головой Ильяни. - Почему ты называешь ее бешеной? – непонимающе сощурилась Эней. – Я не раз слышала, как ты говоришь это слово. Ты называешь так многих из моего окружения. - Потому что они бешеные, - отозвалась Ильяни и на ее тяжелый вздох недовольно пояснила: - Здоровый зверь слышит Песню и живет согласно ей. Бешеный зверь не слышит ничего, кроме овладевшего им безумия. Все просто, Эней. - Но почему для тебя бешенство, отсутствие Песни – это то, что я делаю? – ей было обидно, и обида эта прорезалась в голосе, а руки, в которых покоилась ладонь Ильяни, напряглись. – Почему ты считаешь, что я не права? - Я не считаю, Эней, я слышу. – Ильяни не знала, как еще объяснить ей это. Впрочем, кажется, на этот раз Эней тоже услышала ее. Во всяком случае, взгляд ее изменился, сделавшись странным, жадным, каким-то очень пронзительным. – Ты идешь против своей собственной Песни, - продолжила она, стараясь говорить как можно понятнее. – Ты и сама это слышишь, иначе бы у тебя глаза сияли, а это не так. Ты мрачная и хмурая, ты пахнешь тяжело, в тебе нет радости. Значит, ты не хочешь делать того, что делаешь. - Конечно, не хочу, но я должна, - мрачно буркнула она, уставившись в пол перед собой. - Должна – это не про Песню, - тихо проговорила Ильяни, и два бездонных глаза вскинулись на нее с мучительной жадностью, впиваясь в лицо, требуя ответа. – Это про то, как разрушить Песню. Потому у тебя ничего и не получается. - Да нет, часть получается, - дернула плечом Эней. – Дела идут, просто не так скоро, как мне того хотелось бы… - Так тебе и не хочется, чтобы они шли, - хмыкнула Ильяни, и Эней вновь сердито взглянула на нее. – Тебе хотелось прогонять Морико? Хотелось запирать Главную Самку под землей? Хотелось объявлять Лэйк дель Каэрос врагом всем вам? Несколько мгновений Эней смотрела ей в глаза, и в ней боролось, сражалось столько всего. Ильяни чувствовала в ее запахе бурю, в которой эмоции набрасывались друг на друга, глушили друг друга или наоборот распаляли. В конце концов, Эней только глубоко вздохнула, сдаваясь: - Нет. - Тогда зачем ты это сделала? – мягко спросила Ильяни. На этот раз Эней молчала очень долго, так долго, что Ильяни решила, что она и вовсе не ответит. Но она все же тихо проговорила: - Потому что Старшая считает это правильным. Потому что я дала ей слово, что исполню свой долг. - Она сумасшедшая, Эней, эта самка по имени Нэруб. Поверь мне, я чую это в ее запахе, - Ильяни мягко сжала ее ладонь, и на этот раз Эней поморщилась, будто хотела вскочить и убежать, но не сделала ни движения, чтобы сорваться с места. – Не делай того, что она хочет, потому что она живет против Песни. - Я дала ей слово, Ильяни, - взгляд Эней был тяжелее всей цепи Данарских гор. – Я сказала, что возглавлю Рощу. - Так возглавь ее! – горячо заговорила Ильяни, глядя ей в глаза. – Только не для того, чтобы уничтожить все, что было создано Главной Самкой! - А что ей было создано? – взгляд Эней потемнел и очерствел, будто забытая на столе краюшка хлеба. – Безумие? Дорога к уничтожению собственного клана? - Чудо, - мягко возразила Ильяни. - Чудо! – Эней фыркнула и осторожно вытянула ладонь из ее рук. Она двинулась очень аккуратно, но Ильяни все равно ощутила себя так, будто ее резко дернули, всем телом дернули за руку. Высокая анай поднялась, мрачно глядя куда-то вдаль. – Чудо, что от моего народа хоть что-то осталось сейчас! Чудо, что есть те, кто еще не до конца свихнулся следом за ней и моей ману! - Но они не сумасшедшие, Эней! – настойчиво проговорила Ильяни. Эней покосилась на нее без особой веры во взгляде. - Ты думаешь? Утверждать, что смерть – это только выбор человека, а не его участь, и отправить при этом свой народ на Танец Хаоса, в котором нам даже не предлагали участвовать. Утверждать, что наше будущее – это бессмертие, и при этом призывать уничтожить Источник Рождения, благодаря которому мы вообще способны размножаться! Что это такое, как не горячечный бред сошедшего с ума человека? Неужели ты не чувствуешь в их словах и действиях противоречия? Ведь они говорили ровно противоположное тому, что делали! - Или ты просто не поняла того, что они говорили, - заметила Ильяни, и Эней мрачно хмыкнула: - Ну конечно, я ж вообще ничего не понимаю! Понимания и не нужно ведь, только вера, слепая вера! – она покачала головой. - Но ведь Нэруб дель Раэрн предлагает тебе то же самое – слепую веру. В чем же тогда разница? – недоуменно взглянула на нее Ильяни. Эней вновь долгим взглядом посмотрела ей в ответ, часто моргая, словно пытаясь подобрать слова, пытаясь придумать, что ответить ей, как объяснить. Она стояла долго, хмуря брови, кусая уголок губы, потом устало мотнула головой: - Я уже вообще не знаю, в чем эта разница, Ильяни. Я не понимаю ничего. Одно знаю точно – в россказни моей мани я не верю, она обезумела уже очень давно, едва ли не до моего рождения. А Нэруб порой передергивает, очень сильно перебарщивает, подозревая всех вокруг в изменах и предательствах. И я посередине между ними, будто пугало огородное, пытаюсь сделать так, чтобы они не вцепились друг другу в глотки. - По-моему ты делаешь все для того, чтобы это произошло, - твердо сообщила ей Ильяни. – И оно происходит, Эней. Ты развязала войну против собственных соплеменников! - Не я! – огрызнулась она, вскакивая с места и принимаясь расхаживать вокруг кровати, на которой растянулся Гайтан. – Я не хотела этой войны! - Но ты ее объявила! Это значит, что ты ее развязала. Это твоя ответственность и ничья больше. - Если бы Лэйк не вела себя так, мне не пришлось бы ее развязывать! Меня вынудили! – Эней почти скалилась, угрюмо глядя на нее. – Они поставили меня в такие условия, когда я должна была это сделать! - Но ты оправдываешься, и тебе стыдно, а это значит, что даже саму себя ты правой не считаешь, - грустно пожала плечами Ильяни, и Эней замерла, открыв от удивления рот и глядя на нее широко распахнутыми глазами, словно ей отвесили звонкую затрещину по уху. – Ты все время бродишь по становищу и пытаешься доказать сородичам из своей стаи, что ты права. А когда они не соглашаются с тобой, ты их просто выгоняешь! Ты и сюда пришла вовсе не потому, что хочешь видеть меня. Ты пришла себя саму уговорить, в своей правоте. Извини, Эней, но мне это неинтересно. - Что ты говоришь?.. – Эней прервалась на полуслове, и выглядела она при этом такой испуганной и такой бестолковой, что сердце сжалось от боли, но Ильяни не собиралась сдаваться и потакать ей. Не сейчас, когда на кону стояла судьба всех двуногих и судьба самой Эней тоже. Почему-то она не могла оставаться равнодушной в этой ситуации, как бы ей того не хотелось. - Я говорю тебе, что ты врешь себе и окружающим, и я чувствую это в тебе, потому что я зверь. Если тебе действительно важно говорить со мной, то тебе придется научиться не врать мне, а значит – не врать себе. Несколько мгновений они молча смотрели друг другу в глаза, и Ильяни гадала убежит Эней или нет. Ее едва над полом не подбрасывало, но она упрямо стояла на месте, яростно сверкая глазами в ответ. Конечно ей было больно, обидно, ей не хотелось признавать услышанного, все это читалось в ее запахе, как в открытой книге, которые с таким усердием рассматривали двуногие. Но по какой-то неназванной для них причине она не уходила, она не могла уйти, и она слушала. Точно так же, как не могла уйти из Рощи Ильяни, хоть на самом деле причин оставаться здесь у нее не было ни одной. Оказывается, есть мгновения, когда двуногие тоже не могут сопротивляться Песне, когда не они плетут Ее, а Она их. Впрочем, никто из них двоих ничего сделать не успел, потому что Гайтан вдруг резко всхрапнул, дрогнул всем телом, заскулил и заскреб ослабевшими лапами по простыням, едва цепляя их отросшими черными когтями. Одновременно с ним и лежащие справа на топчанах Игдар и Элана тоже громко задышали, захрипели, начиная дрожать, просыпаясь. - Что происходит? – ошеломленно вскрикнула Эней. - Скорее! Позови Слышащих! Пусть помогут! – крикнула ей Ильяни, наклоняясь над своим братом, дотрагиваясь ладонями до его тела. Эней за ее спиной сорвалась с места, но Ильяни уже не глядела на нее совсем. Только лишь закатывающийся золотой глаз Гайтана, что то и дело показывался из-под век, только его хриплое срывающееся дыхание сейчас имели значение. «Гайтан! Я здесь, я с тобой, я рядом! Держись за меня, я выведу тебя!» - отправила она ему мысленное сообщение, сосредотачиваясь на своей второй шкуре и связи с ним. В ответ пришла спутанность – белые клубы тумана, какие-то яркие резкие всполохи цветов среди них, не успевающие расцвести в образы и сразу же тухнущие, и сердце в груди Ильяни сжалось от страха. Потому что такие послания обычно посылали те сородичи, что отправлялись на другую сторону сна, соединяясь с предками. - Гайтан! – она схватила его морду в свои ладони, отбрасывая от себя прочь ощущение, что на его черепе больше совсем не осталось никакого мяса, сосредоточилась лишь на его сознании, на этих всполохах, пятнах и запахах и закричала одновременно и голосом, и прямо внутри его головы: - Гайтан, я здесь! Я с тобой! Я рядом! Слушай мой голос и выходи, выходи ко мне! Я держу тебя, ты чувствуешь? Я удержу тебя, тебе нужно лишь идти ко мне навстречу, идти на мой голос! Белый туман стал гуще, его валы теперь окружали Ильяни, будто сумрачный вечер над топкой водой. Вспышки в нем участились, как когда в небе идет Великая Охота, и небесные волки щелкают белыми зубами, высекая искры, вонзающиеся в землю и поджигающие лес. Сознание Гайтана дрожало, словно заячья лапа в агонии, и Ильяни всем своим существом ощущала эту тряску, сливаясь с ним все сильнее и сильнее. Она что-то говорила, наверное; она отстраненно слышала свой собственный голос где-то далеко, словно бы у себя за спиной. Все это не имело значения. Значение имело лишь его ощущение в тумане, эта безумная тряска, это мельтешение, рябящие вспышки, от которых у нее все закружилось перед глазами. Ильяни отчаянно обхватила его всей собой, все свое сознание погрузила в его, сливая их едва ли не без остатка. И в следующий миг тряска прекратилась. Вспышки исчезли, исчез туман, и он вынырнул из глубочайшего водяного омута к поверхности, показавшись перед ней, позволив ей ощутить всего себя. Ровное, чуть смешливое, мягкое и любопытное ощущение, немного вызова, немного гонора, легкость и желание летать – это был он, и Ильяни всхлипнула, чувствуя как по щекам ее человеческой шкуры начинают течь слезы. «Ильяни? Это ты?» - недоумение переполняло этот вопрос, как дождевая вода отпечаток оленьего копыта на сырой земле. Зрение вернулось к ней, и она увидела, как впился в нее слабый, будто отсвет лучины, взгляд брата. Зрачок его то и дело закатывался, веко дрожало, будто в любой миг он мог потерять сознание. - Это я! Просто в шкуре двуногой! – едва не взвизгнула она, глядя на него и трясущимися руками оглаживая густые жесткие волосинки на его морде. – Ты очнулся! Ты живой! Ты живой, Гайтан! «Воды…» - глаз его вновь начал закатываться, но это уже не было опасно, она знала сердцем. Это было просто от усталости, он засыпал теперь от усталости, вернувшийся в свое собственное тело после того небытия, в котором пребывал все это время. - Сейчас-сейчас! – торопливо проговорила она, одной рукой осторожно поддерживая его лобастую голову, другой подставляя ему под морду миску с водой, что стояла на столике у топчана. Несколько мгновений он просто лежал, почти что носом упираясь в эту воду и прикрыв глаза, и Ильяни уже подумала о том, что он, видать, потерял сознание от истощения или уснул. Потом все же красный язык брата высунулся меж жемчужных зубов и принялся с трудом лакать воду. Она засмеялась, отстраненно понимая, что перед глазами все расплывается от слез, все быстрее бегущих по щекам. Он остался жив! Он вернулся обратно в свою шкуру, вернулся к ней, а значит, дальше все совершенно точно будет хорошо! Она вдруг всем своим существом поняла, насколько сильно боялась за него, и каким облегчением стало его возвращение в сознание! Будто сила половины мира вдруг влилась в ее тело, распрямляя его, наполняя его легкостью и мощью. Гайтан лакал долго, медленно и тяжело, проливая часть капель на топчан. Вот только силы все равно оставили его, и тяжелая голова брата упала на подушки, а глаза вновь закрылись. До Ильяни докатил еще слабый-слабый запах благодарности и нежности, а затем ее брат провалился в сон. Аккуратно вытащив ладонь из-под его головы, она всхлипнула и вытерла щеки, по которым катились две широкие соленые дорожки. И только тогда поняла, что в помещении шумно, что вокруг нее что-то происходит. Она вскинула голову, оглядываясь рассеяно, смаргивая с длинных мягких ресниц последние слезы и пытаясь стать частью и чужого счастья тоже. Вокруг кроватей вельда и анай толпились слышащие самки, склоняясь над ними так, что Ильяни ничего не было видно, и галдя, будто растревоженные галки по весне. Эней тоже стояла в проходе между кроватей, напряженная, нахмуренная, переводя тревожный взгляд с одной койки на другую. Кое-как поднявшись со своего стула, Ильяни поковыляла к ней. Пахло Песней – Ильяни ощущала, как дрожат от нее кончики тонких бесполезных волосков на ее двуногой шкуре. Слышащие что-то делали с лежащими больными с помощью Песни, одновременно с этим прикладывая им к лицу руки и плошки с водой. Ильяни все еще не видела поверх их плеч, что происходит. Кое-как она на трясущихся от перенапряжения ногах встала рядом с Эней, и та бросила на нее вопросительный взгляд: - Твой брат очнулся? - Да! – Ильяни рассмеялась, щуря нос от счастья впервые за долгие-долгие недели. Этот день и впрямь был таким радостным и таким полным! Наконец-то она чувствовала счастье вот так остро и всей собой, как могли переживать его только двуногие. – Он устал и уснул, но проснется он уже здесь, а не там, в тумане. - В тумане? – нахмурилась Эней. - Да, в тумане у Белой Купели, где женщина с глазами змеи отравила нас, - кивнула Ильяни. – Он был там все это время, но сейчас наконец-то вернулся. - Я очень рада за тебя, Ильяни! Великая Мани благословляет тебя и твоего брата! – это прозвучало искренно, да и улыбка на губах Эней была неподдельной, но она сильно волновалась и тревожилась – Ильяни чуяла это и ощущала. Возвысив голос, Эней обратилась к слышащим: - Зрячая, мне нужно поговорить с ними обоими и как можно скорее! - Они не приходили в сознание почти три луны, Длань, и они очень слабы! – недовольно заворчала Фирла, но тут едва слышный женский голос прошелестел, перебивая ее: - Мани Небесная… Передайте Мани Небесной… Беда… Эней едва ли не силой отшвырнула со своей дороги слышащую, не обращая никакого внимания на ее протестующий возглас, и упала на колени возле кровати двуногой Эланы, едва приоткрывшей глаза и шепчущей одними губами: - Передайте Мани Небесной… - Что передать? – Эней требовательно взглянула на нее. – Я слышу тебя! - Источник… отравлен… больше… небезопасен… - Элана дышала хрипло и с присвистом, с огромным трудом выдавливая из себя слова. Ильяни слышала ее своим обостренным по сравнению с двуногими слухом, а вот Эней пришлось склониться почти что к самым ее губам, когда она шептала последние слова: - Нужно… уничтожить… иначе… смерть… Глаза ее закатились, и она откинулась на простынях, проваливаясь в сон. На соседней кровати точно так же лежал вельд Игдар, склонив голову набок, белый будто полотно. - Что она сказала? – Фирла повернулась к Наэле. – Ты расслышала что-нибудь? - Что-то про Мани Небесную, но на этом и все, - пожала плечами та. А вот Эней поднялась с колен, и взгляд ее был тяжелым. Она оглядела обеих слышащих, пристально взглянула на Ильяни. Та с трудом сдержалась, чтобы не сказать ей в ответ на этот взгляд: «Видишь! Все говорили тебе, а ты не веришь в это!» Впрочем, вряд ли это сейчас могло хоть как-то ей помочь. - Я хочу, чтобы вы, зрячие, взяли на себя заботу о раненых. Никто, кроме вас, сюда не войдет, а вам запрещено покидать это помещение и оставлять раненых одних до тех пор, пока я не отменю этот приказ. И еще: никто не должен знать, что они очнулись. - Что?.. – удивленно моргнула Фирла, а Наэла вздернула бровь, потрясенно глядя на Эней: - Но почему, Длань? Ведь Старица только и ждала… - Я сказала: никто, - сипло отрезала Эней. Взгляд ее перешел на Ильяни, и она добавила: - И ты тоже об этом никому не расскажешь. Это мой приказ. Выполняйте. - Как прикажешь, Длань, - растеряно пробормотала Фирла, но Ильяни не собиралась так просто сдаваться. - Ты не можешь приказывать мне! – оскалилась она на Эней. – Я не из твоей стаи и делаю, что хочу! К ее глубочайшему удивлению Эней схватила ее за рукав и отвела в сторону, причем в этом ее жесте было столько уверенности впервые за все это время, что Ильяни не смогла не подчиниться ей. Понизив голос до шепота, чтобы слышащие Песню не смогли расслышать ни слова, Эней приблизила свои губы к ее уху и прошептала, обжигая ее горячим дыханием: - Если Нэруб узнает об этом, здесь всех убьют. И тебя тоже – за то, что ты слышала. - Ты же веришь Нэруб! Почему сейчас идешь против нее? – Ильяни втянула в себя ее запах – для того, чтобы убедиться, что она не врет, только для этого, а не потому, что она стояла так близко. Щекой она ощущала тепло щеки Эней. - Я не хочу, чтобы ты погибла, - также тихо ответила ей Эней, и вот на этот раз она говорила правду, самую настоящую правду, от которой колени под Ильяни ощутимо дрогнули. Но она справилась, постаравшись придать голосу ворчливые нотки: - И долго ты будешь скрывать от нее правду, Эней? Тебе нужно выбрать что-то, тебе нужно принять решение, на чьей ты стороне! Потому что иначе убьют не только нас, но и тебя тоже. - Я придумаю способ убедить Старшую, - твердо проговорила Эней и на пренебрежительное фырканье Ильяни в ответ добавила: - Поверь мне! Она не настолько плоха, насколько вы все о ней думаете, а я в состоянии нести ответственность за свои поступки! Даже если ты считаешь иначе. - Посмотрим, Эней, - ответила Ильяни, чувствуя себя сейчас очень уязвимой. Донельзя счастливой от пробуждения Гайтана, но и ровно настолько же испуганной. Начиналось что-то очень опасное, что-то по-настоящему страшное, и Эней была в самом центре всего этого. А вместе с ней и я.