Танец Хаоса. Искры в темноте

В полутемном помещении храма, где двуногие молились ликам Песни, было так душно, что у Ильяни кружилась голова. От густого тяжелого запаха благовоний на языке оставался вяжущий привкус. Вся ее одежда и шерсть пропитались этим запахом, и теперь дичь могла почувствовать ее приближение аж за версту. Чадили свечи, темный дым скапливался под тяжелыми каменными потолками, курился вокруг растрескавшихся бревен-стропил, и его туманные завитки походили на танцующих змей. И жара стояла такая сильная, что дышать было почти невозможно. Ушные перепонки звенели от плача, воя, стонов двуногих, что собрались вокруг помоста, на котором лежала Главная Самка. Звук колыхал волнами тяжелый, напитанный благовониями воздух, и он, словно стоячая вода, бугрился кругами в стороны. Отчаянье, боль, исступление и страх мешались в этом воздухе с запахом благовоний, накрывали Ильяни с головой, и ей казалось, что она сходит с ума. Что она упала в глубокий темный колодец, наполненный выжимкой из всего безумия и отчаянья этого места, и выбраться из него уже не будет никакой возможности. А самое глупое во всем этом было то, что никто из них не видел правды. Дурные самки, потерявшие разум, отдавшие его по своей воле взамен на общее безумие, визгливо голосили, своими слепыми глазами не видя того, что происходило на самом деле, разворачивалось прямо перед ними. Чудо, которое никто не прятал, которого никто не скрывал. Главная Самка лежала на помосте, облаченная в белые одежды, сложив руки на груди и закрыв глаза. Хрупкая, сухая фигурка в белоснежном полотне, странный контраст старого иссушенного тела и свежайшей белой ткани, которым оно было укрыто. Все ее тело светилось, как огонь в ночи, каждая клетка сияла, и это сияние пробивалось сквозь ткань, как солнечный свет пробивается сквозь рассветную дымку. Тишина стояла вокруг нее, тишина образовывала кокон, в котором спала она, будто бабочка перед волшебной трансформацией, готовая в любой миг, в любой удар сердца Ильяни начать раскрывать свои крылья, пробиваясь наружу из старой иссушенной формы. Это тело и впрямь куда больше напоминало кокон бабочки, нежели что-то иное, особенно сейчас, обернутое в белую ткань и выставленное на всеобщее обозрение. Оно даже пахло иначе, совсем не смертью. Ильяни дернула ноздрями, втягивая в себя чудной запах, исходящий от Главной Самки. Она пахла огнем, жаром земных глубин, который иногда пробивался на поверхность через червоточины в земле. А еще она пахла небом. Но, похоже, кроме нее никто больше не видел того. Впрочем, ни до кого Ильяни дела не было, кроме одной, и вот как раз то, что именно она не видела происходящего, и беспокоило ее по-настоящему. Эней дель анай застыла будто каменное изваяние прямо перед белоснежным помостом с телом Главной Самки, и ее рука под пальцами Ильяни казалась высеченной из мрамора. Она не двигалась, она не говорила, она просто смотрела, и от нее как раз смертью пахло сейчас в тысячи раз сильнее, чем от той, что дала ей жизнь. Ильяни всмотрелась в ее профиль, подсвеченный чашами с огнем и свечами, наполняющими помещение. Взгляд Эней остекленел, не отрываясь от тела Главной Самки, челюсти сжались так, что на щеках прорезались желваки. Она не моргала, она почти не дышала – Ильяни не видела, как движется ее грудная клетка. Зато она видела, как на виске Эней быстро-быстро лупит маленькая синяя жилка, отмечая бешеный бег ее наполненного смертью сердца. Почему она не видела? Ильяни вновь поглядела на свет, исходящий от тела Главной Самки. Он пульсировал, будто светляки в ночи, будто длинные нити пещерных червей, свисающих с потолков среди соляных кристаллов и мерно фосфорицирующих. Словно сердце всего мира бился этот свет, и Ильяни чувствовала, как его пульсация сотрясает воздух вокруг нее, едва слышно касаясь лица. Так пахло от животов сальважьих самок накануне того дня, когда они давали жизнь щенятам. Там, под теплым мехом, то и дело что-то тихо двигалось, оттуда пахло молоком и любовью, там что-то ждало своего мига, чтобы распахнуть глаза и сделать первый вздох. Ильяни не раз чуяла этот запах и узнала бы его где угодно, но почему, почему же никто кроме нее этого не видел? Она вновь взглянула на Эней, держа ее руку в своих, чувствуя ладонями гладкость и холодность ее кожи, бешеный ритм ее пульса под пальцами. Почему она, обладая столь тонкой, столь уязвимой кожей, которую могло повредить даже легкое касание клыков, почему она не чувствовала того, что сейчас происходило с Главной Самкой? Может быть, ей можно было как-то это показать? Может, можно было рассказать ей? Услышит ли она меня посреди всего этого плача и воя? Ильяни не знала. Она не шибко хотела смотреть по сторонам – искаженные лица вопящих анай пугали ее. На всех них застыло странное выражение, какого она не видела здесь даже во время ухода той, первой Главной Самки. Их губы были раздвинуты будто в оскале, они то ли смеялись, то ли плакали, то ли рычали, угрожая кому-то невидимому. Все, все, кто собрался под сводами храма сегодня, скалились, и больше всего это походило на оскал ужаса, когда существо настолько переполнено страхом, что губы сами раздвигаются, обнажая зубы. Чего они боялись? Своего будущего? Здесь пахло дурно сейчас. Не тело Главной Самки – оно благоухало новой жизнью и новым рождением, но все остальное, само пространство, само время пахло дурно – разложением, страхом, смертью. Словно все, кто собрался сейчас под сводами этого храма, понимали в глубине души одну простую, пугающую до зубовного скрежета вещь: вот теперь они остались без защиты. Пока еще сила оставалась здесь, пока еще она наполняла тело Главной Самки, но Ильяни знала – это ненадолго. Еще несколько часов, которые понадобятся ей, чтобы вылупиться из своего кокона, а потом сила покинет это место навсегда. И здесь больше не останется ничего. Нужно уходить отсюда. Ильяни вдруг поняла это с обреченной безвозвратностью следа, впечатавшегося в глубокую размокшую глину. Времени у них осталось совсем немного – ровно столько, чтобы покинуть это место, пока не поздно, потому что потом уже они просто не смогут этого сделать. Ровно столько времени, сколько нужно птицам осенью, чтобы улететь до первых холодов. Она вновь взглянула на застывшее в судороге лицо Эней. За эти минуты она ни разу не моргнула и не вздохнула даже. В ее остекленевших зрачках отражались языки пламени, плясали свою мерную пляску, не колебля тени ресниц. Ильяни не знала, что сказать ей и что сделать, чтобы она вернулась обратно, чтобы она увидела, увидела то, что происходило на самом деле. Кто-то дернул ее за одежду, и Ильяни резко обернулась, скаля зубы. Как минимум дюжину раз уже ее сегодня пытались увести от Эней эти глупые слепые самки, в том числе и Нэруб дель Раэрн, окинувшая Ильяни очень тяжелым и очень острым взглядом. Тогда Эней почти что выкрикнула в лицо Старшей, что Ильяни останется, и та поджала губы, принимая ее волю, отступила в сторону. Но ее товарки все равно пытались оттащить Ильяни от Эней, шепча, что неуместно касаться Длани, когда она скорбит, и Ильяни то и дело приходилось скалиться и рычать на них, чтобы отстали. Только сейчас вместо искривленных в исступлении лиц одержимых Ильяни увидела совсем иное лицо, и все внутри сразу же пережала ледяная пятерня страха. Потому что перед ней стояла молодая ведьма Фирла, что ухаживала за очнувшимся Гайтаном и двуногими в лазарете. На голову ее был надвинут капюшон, из-под которого поблескивали два встревоженных темных глаза, да и пахло от нее страхом. - Что случилось? – вскрикнула Ильяни, ощущая, как страх будто дождевая вода по сухому речному руслу разбегается по ее телу, заполняя противной тряской руки и ноги. – Что с ними? Ее возглас в этой толпе ревущих и рыдающих самок никто не услышал, да и ответ Фирлы она скорее прочитала по ее губам, чем расслышала ушами: - Пойдем скорее! На одно мгновение Ильяни заколебалась, обернувшись на остекленевшее лицо Эней. Глаза ее все так же смотрели на тело Главной Самки, руки одеревенели, будто ветви старого дуба. И ей ничего не угрожало здесь и сейчас, пусть даже ее и окружали все эти безумные женщины. Сила ее мани все еще была с ней, для нее и вокруг нее, и Ильяни чуяла, что нет нужды сейчас бояться, что с ней что-то случится. А вот про Гайтана и остальных она такого сказать не могла. - Я скоро вернусь! – прошептала она в ухо Эней, приподнявшись на цыпочки. Та только рассеяно кивнула в ответ, на миг сжав ее пальцы, нервно сморгнула несколько раз, но больше не отреагировала никак. Отпустив руку Эней, она принялась проталкиваться сквозь толпу следом за Фирлой. Перед глазами мельтешили оскаленные лица анай, ни одно из которых Ильяни не узнавала. Все Жрицы вместе с Нави разместились вокруг алтарей Богинь, распевая им свои заунывные песни, а больше особенно ни с кем в Роще Ильяни и не общалась. С остальными невозможно было говорить – их бешенство передавалось по воздуху, будто зараза. На выходе из храма продвижение совсем замедлилось. Здесь толпились те, кто не успел попасть внутрь, а также беременные, которым было слишком жарко и душно внутри храма. Обходить их нужно было совсем осторожно, чтобы никого не толкнуть, и к тому моменту, как они с Фирлой наконец оказались в стороне от толпы, Ильяни уже от тревоги едва над землей не подбрасывало. - Что случилось? – тревожно взглянула она на ведьму, и та, понизив голос, быстро зашептала в ответ. - Пришла одна из охранниц Длани, Афаль дель Лаэрт. Она была пьяна, кричала, пыталась попасть внутрь лазарета. - Что ей было нужно? – затаила дыхание Ильяни. Самые ее сильные опасения оправдывались, времени у них уже почти не оставалось. - Она искала тебя. Говорила всякие мерзости, - поморщилась Фирла. – Мы ее выставили, но у меня есть ощущение, что она заметила Гайтана. Он как раз в этот момент вставал размяться, и она могла углядеть его над моим плечом. – Ильяни в ответ зарычала, не в силах сдержать разочарования, и Фирла взглянула на нее, хмурясь: - Я думаю, их как можно скорее нужно переместить из лазарета куда-то, где их не найдут, Ильяни. Затем я и пришла к Длани. Ты можешь ей это передать? - Ей сейчас не до того, - поморщилась Ильяни, принимая решение и быстрым шагом срываясь с места в сторону лазарета. – Пошли! Я сама их уведу. - Куда? – не поняла Фирла. - В лес, - пожала плечами Ильяни, на ходу принимая решение. – Им нельзя оставаться в лазарете. Афаль совсем дурная. Даже если она ничего не видела, им все равно угрожает опасность. - Но они еще слишком слабы, чтобы перемещаться самостоятельно, - покачала головой ведьма, подстраиваясь под ее шаг. – Я не уверена, что они смогут уйти. - Гайтан сможет, - уверенно проговорила Ильяни. – Повезет Игдара на себе, а я возьму Элану. - Это опасно для них! – тревожно нахмурилась Фирла. – Они были без сознания почти три луны, их тела… - Если они останутся здесь, их точно убьют, а так будет шанс, - твердо проговорила Ильяни, взглянув на нее. – Поможешь нам уйти? Так, чтобы следов не осталось? - Через Грань их точно нельзя вести, - покачала головой Фирла. – Но я могу сделать так, чтобы за вами обычного следа на земле не осталось, чтобы разведчицы не смогли отследить. - Спасибо тебе! – от души поблагодарила ее Ильяни, глядя ей в глаза. – Это нам очень поможет! - И куда вы пойдете? – Фирла взглянула на нее с тревогой. – Из Рощи нет выхода, кроме как по дороге паломников, а она охраняется. - Для сальвагов дорога есть, - покачала головой Ильяни. – Человек там не пройдет, но мы сможем. Я знаю путь. - Хорошо, - ведьма глубоко вздохнула, решаясь. – Мы с Наэлой соберем вам с собой еды и выведем из становища. - Спасибо вам, - еще раз от всей души поблагодарила Ильяни и предложила: - Идем с нами. Вам здесь делать нечего, Роща умирает. Еще несколько дней, и здесь будет править лишь безумие. Нужно спасаться отсюда. - Я думаю, мы так и поступим, Ильяни, - согласно кивнула ей ведьма, и у нее слегка отлегло от сердца. – Атана дель Лаэрт не сочувствует идеям Дочерей Мани, она оставалась здесь ради Держащей Щит. Но теперь причин здесь быть больше нет… - голос Фирлы дрогнул, она украдкой поднесла ладонь к лицу, вытирая глаза. - Она не умирает, слышащая Песню, так и знай, - твердо проговорила Ильяни, чтобы поддержать ее, и ведьма удивленно взглянула на нее. – Я не понимаю, почему этого никто не видит здесь, но она не умирает. Она пахнет так, как будто она рождается. Как и Главная Самка, что уходила в конце лета. - Мне сложно поверить в то, чего мои глаза не видят, - с тяжелым вздохом покачала головой Фирла, и Ильяни взглянула на нее, пытаясь передать всю свою уверенность. - Поверь, я чую, я же зверь. Она рождается, как бабочка из кокона. Для нее все сейчас только началось. А вот для Дочерей Мани – закончилось. Теперь – навсегда. Несколько мгновений Фирла смотрела на нее задумчивым взглядом, потом вздохнула и покачала головой: - Я боюсь, Ильяни, что теперь для них все только по-настоящему начинается. Присутствие Держащей Щит сдерживало Нэруб, но для нее больше не будет препятствий. Теперь она сможет устроить здесь все, что угодно ее сердцу. А учитывая ее влияние на Эней, боюсь, что Рощу уже не спасти. - Я уведу Эней отсюда, - твердо пообещала и самой себе, и Фирле Ильяни. – Как только она покинет Рощу, у Нэруб больше не будет рычагов давления. Она не сможет ничего сделать. - Ты плохо знаешь Эней, Ильяни, - мягко покачала головой ведьма. – Что бы ни происходило между вами, вряд ли этого будет достаточно, чтобы она согласилась уйти. Она очень… - Упрямая она, - буркнула в гневе Ильяни. – Глупая! Очень глупая! Но она слышит меня, она слышит то, что я ей говорю. Она уйдет из Рощи и не будет поддерживать этих двуногих и их безумие, я знаю. - Пусть вера твоя сделает это возможным, - с искренней печалью в голосе проговорила Фирла. – Я буду молиться за тебя, Ильяни. Быть может, Роксана и услышит, хоть, кажется, Она совсем отвернулась от нас в эти дни. В ее запахе разливалось уныние, и это не нравилось Ильяни точно так же, как безумие окружающих Эней бешеных самок. Все здесь пахло дурно и неправильно, но это не означало, что нужно было сдаваться. Эней слышала ее, Ильяни чувствовала это. Она боролась, как могла, как умела, но она боролась, и Ильяни верила, что у нее получится. Слишком много было искренности в ее глазах, так много сладости истины в запахе ее любви, в ее сердце! Я не оставлю тебя здесь, твердо пообещала Ильяни, обращаясь мысленно к ее образу на обратной стороне своих век. Я выбрала тебя среди всех, хоть никогда и не думала, что выберу так. Но я выбрала, а значит, я не позволю тебе сдаться. Всю дорогу до лазарета она принюхивалась, проверяя, не следит ли за ними кто. Только становище стояло совсем пустым, все двуногие ушли к храму оплакивать Главную Самку. Воздух у лазарета она нюхала особенно придирчиво: нужно было убедиться, что Афаль дель Лаэрт не ходит где-то здесь, не следит за происходящим. Она была дурной, злой и трусливой, такие любили причинять боль и мстить. Ильяни могла бы загрызть ее и сама, но вожак Сейтар поклялся за всех сальвагов, что они не будут больше никогда нападать на анай, и Ильяни не хотела нарушать его слово. Конечно, если бы случилось самое дурное, если бы пришлось защищать свою жизнь или жизни своей стаи, она бы и не думала даже о последствиях, тем более, против Афаль, но если была возможность избежать, предпочла бы этот вариант. Зачем лить кровь, если можно без этого? Волки никогда не убивали сверх необходимого для пропитания стаи и защиты границ, а сейчас она ни в том, ни в другом не нуждалась. Свет в окнах лазарета не горел, но Наэла встретила их в сенях, держа в руке зажженную свечу. Огонек выхватывал из темноты ее встревоженное лицо, плечи, которые она кутала в шерстяное одеяло. - Что сказала Длань? – почти с порога спросила она Ильяни, и та в ответ только поморщилась. - Эней не до того сейчас. Я сама их уведу отсюда. - Они очень слабы! – сразу же запротестовала Наэла, - Им нужно восстанавливать силы, нужен покой! - У нас очень мало времени, - Ильяни с надеждой взглянула на Фирлу. – Лучше будет, если мы уйдем до полуночи. Мне не нравится, как пахнет эта ночь. - Хорошо, Ильяни, - твердо кивнула ей Фирла, беря под локоть удивленно заморгавшую Наэлу. – Мы все сделаем. Дай нам несколько минут. - Спасибо! – от души поблагодарила она. Пока ведьмы, тихо переговариваясь друг с другом, ушли в соседнее помещение собирать в дорогу еду, Ильяни тенью скользнула к койкам странников под высокими окнами. Рассеянный свет едва проникал внутрь помещения, в нем с большим трудом виднелись очертания двух двуногих, растянувшихся под шерстяными одеялами, и Гайтана, который лежал на полу между их кроватей. При ее приближении брат поднял голову, сверкнув во тьме радужными глазами. «Я чую дурное этой ночью. Главная Самка уходит, нам тоже пора». - Да, нам нужно спешить, - ответила ему Ильяни, начиная быстро и методично раздеваться. – Ты сможешь понести Игдара? «Если недолго и с отдыхом, то да. Я еще слаб. Нам бы найти пещеру, чтобы спрятаться и отлежаться там» - кивнул брат. - Только сначала придется покинуть Рощу, - кивнула ему Ильяни. Стянув через голову рубаху и отбросив ее в сторону, она принялась тормошить самца и самку, что лежали на кроватях по обе стороны от Гайтана. – Вставайте! Просыпайтесь! Нам нужно как можно скорее уходить отсюда! - Что?.. – едва слышно забормотал во тьме Игдар, вяло зашевелившись под одеялами. От него пахло слабостью и измождением. – Что происходит?.. Где я? - Нам нужно уходить, - твердо проговорила Ильяни, поочередно глядя то на него, то на Элану, с трудом разомкнувшую веки и, кажется, не до конца понимающую смысл ее слов. – Мы с Гайтаном понесем вас. Вам надо будет за нас держаться. - Почему нам нужно уходить? – слабым голосом спросил Игдар. – Куда? - Главная Самка трансформирует свое тело, и они похоронят ее, потому что думают, что она мертва, - сообщила им Ильяни, и Элана горестно застонала, закрывая ладонями лицо. – А потом они придут сюда, чтобы убить вас, потому что вы знаете правду об Источнике. Нам нужно уйти до этого. - Кто – они? – встрепенулся Игдар. - Дочери Мани, безумные одержимые двуногие самки, - Ильяни быстро стянула с себя штаны, свернула и завязала их в плащ, получился узел, который легко будет нести. Одежда могла ей еще пригодиться, она не собиралась все время проводить в волчьей форме, раз могла быть двуногой. Быть с Эней. Эта мысль согрела ее, прибавив решимости. – Одевайтесь! – скомандовала она лежащим на постелях двуногим. – Вам нужно подняться и сесть нам на спины. Я знаю, это сложно в вашем состоянии, но вы должны постараться. Иначе мы все погибнем. Сделать это оказалось куда сложнее, чем она думала поначалу, да и времени заняло очень много. Двуногие с трудом могли сидеть на постели, а для того, чтобы надеть одежду, им понадобилась помощь вернувшихся с узлами еды и вещей слышащих Песню. Еще какое-то время они копались, придумывая, как закрепить на спине Ильяни сумки с провизией – Гайтан бы сейчас и их, и Игдара не вытянул. Ну а когда все приготовления были закончены, Ильяни разбежалась, выпрыгнула и с силой ударилась о накрытый циновками пол лазарета. Она не перекидывалась уже очень давно и едва не взвыла, когда обостренные животной шкурой ощущения мира накрыли ее с головой, погребли под собой. Мир расцвел вкусом, цветом и запахом, тысячами красок и оттенков, которые она не видела слепыми глазами двуногой формы, ей наконец-то стало по-настоящему тепло под густым мехом, а от энергии, соединяющей ее лапы с землей, ее едва на месте не подбрасывало в воздух. Одно только утихло – эмоции, чувства, что переполняли ее грудь, все это поблекло, отступая, и Ильяни вдруг ощутила печаль от того. Кажется, она успела привыкнуть к ним и полюбить этот странный калейдоскоп оттенков внутри, столь пьянящий, могучий и глубокий. Минуты казались просто бесконечными, тянулись медленно, как слизни по разогретым солнцем камням, пока ведьмы с превеликим трудом усаживали им на спины почти неспособных самостоятельно двигаться Игдара с Эланой, приторачивали на бока Ильяни узлы с вещами. Двуногая самка и раньше-то была тонкой, как тростинка, а теперь и совсем высохла, так что ее веса на себе Ильяни почти не чувствовала. Гайтану приходилось тяжелее, чем ей – Игдар был крупнее худенькой анай, да и брат еще не до конца оправился, восстановив лишь жалкие крохи былой силы. Но он все же встал, разогнулся и сделал несколько тяжелых шагов к двери, волоча на себе лежащего тряпкой на его холке вельда. Пахло от брата упрямством, и Ильяни знала, что он пройдет столько, сколько нужно, пока они не окажутся в безопасности. Отлежаться они успеют, как только найдут для этого подходящее укрытие. Оставлю их и вернусь за Эней, решила она. - Пусть Великая Мани хранит вас на всех ваших путях! – напутствовала Фирла, сотворив над ними в воздухе охранный знак, а Наэла в это время выглянула наружу из здания лазарета, чтобы проверить, не следит ли кто за дверью. – Я зачищу ваши следы так, чтобы никто не смог пойти за вами. Уходите отсюда как можно скорее. Ильяни вывалила язык из пасти, дружелюбно глядя на нее в знак благодарности. Далеко не все двуногие могли слышать мысли звериных форм, только те, в ком была сальважья кровь, а в Фирле ее не было. Тихонько шурша когтями по циновкам, Ильяни потрусила к выходу из дома, стараясь двигаться так, чтобы Элана не сползала с ее спины. Держаться двуногой сил не хватало – ее пальцы лишь слабо-слабо сжимали шерсть на боках Ильяни. Наэла махнула им рукой, и Гайтан первый тяжело спустился с крыльца, потрусил в тенях возле домов в сторону шумящей на ветру Рощи. Ильяни последовала за ним, подняв нос и тщательно принюхиваясь к запахам осенней ночи. Чужими не пахло, только горем и страхом, так сильно, так интенсивно, что в носу чесалось, а глаза слезились. А еще лапы ее касались земли странно – будто не приминали ее больше, и гравий под лапами совсем не скрипел. Должно быть, это слышащие Песню что-то сделали им в помощь. Ильяни обернулась еще раз, напоследок: они стояли на крыльце и смотрели вслед уходящим сальвагам. Махнув им хвостом на прощанье, она отвернулась и потрусила следом за братом под своды темного леса впереди. Время заканчивалось, но оно все еще было. *** Ноги едва держали, странно полые изнутри, будто две хрупкие тростниковые трубки, стучащие друг о друга на ветру над промерзшим болотом. Кожа была сухой-сухой, почти прозрачной, как пергамент, и в голове Эней медленно проворачивались странные мысли. Сейчас налетит ледяной ветер и начнет срывать с нее слой за слоем этой сухой шелухи, уносить прочь, оголяя мясо под ней, белые кости, совсем ничто. Как было бы здорово, если бы можно было исчезнуть! Лечь на землю и рассыпаться перстью, которая никогда больше не вспомнит о том, что она такое. Чем она была. Что она сделала. «Чтобы перестать винить себя во всем происходящем, сходи к ней, поговори. Попрощайся с этим ее обликом, пока у тебя есть возможность». Мягкий голос Морико звучал в ее голове рефреном, бился между костей черепа, словно эхо, отскакивая от одной стенки до другой и обратно. Взгляд ее невыносимых настойчивых глаз стоял перед внутренним взором. Она смотрела из глубины черепа Эней, смотрела ей в глаза. Ты убила свою мани. Ей было холодно. Тело стало каким-то прозрачным, словно ситцевое полотно с крупными дырками между нитей, в которые задувал ветер. Он проходил ее насквозь, просачивался через эти дыры с легкостью, замораживал ее изнутри, делая легкой-легкой, будто перышко, трубчатое и полое, потому что в нем больше не было ничего, что еще держало бы за землю под его ногами. Ничего. Потрясающе, но при этом ноги каким-то чудом хрустели по гравию под ними, проминая камушки, заставляя их сдвигаться и менять положение. Эней взглянула вниз, внимательно следя за тем, как она шагает. За тем, как обмерзшие за ночь, покрытые льдом камешки съезжают с места на место, скрипят по песку под ними, трутся друг о друга с тем же звуком, с которым сейчас внутри нее терлись полые кости. Звук был неприятным, благо идти им оставалось немного. Только с сотню метров до ее дома, где можно будет лечь спать. Вытянуться на кровати, закрыть глаза и больше ни о чем не думать. Может, Ты смилостивишься, Великая Мани, и я умру во сне? - Лэйк дель Каэрос поплатится за это! – голос Масул дель Раэрн дрожал, в нем звенела и булькала жажда мести, будто она и не говорила вовсе, а извергала из себя потоки желчи. – Пойти на такое святотатство! Убить собственную сестру ради власти! - Для отступниц нет ничего святого. Почему для нее должна быть свята ее же кровь? – спокойно и рассудительно проговорила в ответ Нэруб. - Реагрес, да о чем вы говорите?! – вскричала Аруэ, переполненная праведным возмущением и гневом. – Лэйк не убивала свою сестру! Это просто безумие – обвинять ее в этом! - Но ты же видишь, царицы и Держащие Щит умирают одна за одной! Все эти смерти связаны, разве может быть иначе? Эней вдруг подумала, что ненавидит этот визгливый истеричный голос Масул. Что больше всего на свете хочет схватить ее за глотку и давить до тех пор, пока весь этот голосок не вытечет из нее наружу вместе с последним дыханием и не заглохнет навеки. - Лэйк уничтожает анай. Шаг за шагом, день за днем. – Это говорила Нэруб, каждое ее слово падало с силой, будто гвоздь, забитый в крышку гроба. – Для нее ничто не свято. И как только мы похороним Старицу, мы отомстим. - Богиня, да это просто смехотворно! – вскричала Аруэ и обернулась к Эней, в надежде заглядывая ей в лицо. – Ну хоть ты, ты скажи им! Скажи, что Лэйк не убивала свою сестру! - Не убивала, - согласно повторила Эней. - Это же просто немыслимый бред! – мотнула головой Аруэ, и Эней согласно кивнула: - Да. Это я убила ее. - Что? – лицо Аруэ вытянулось, она в ужасе взглянула на Эней. Смотрели и Нэруб с Масул, и лица их были совсем странными. Широко раскрытые глаза, сжатые в маковую росинку зрачки. Эней поглядела на них в ответ и вдруг поняла в одно мгновение все, о чем ей говорила Ильяни, все это время твердила раз за разом. Они были сумасшедшими, обе. Почему я не видела этого? Почему я не хотела этого видеть? - Это я убила свою мани, - пожала плечами Эней, рассматривая лица Масул и Нэруб, пытаясь понять, как она могла верить им и не понимая, просто не понимая этого. В мире существовали вещи, которые объяснению не поддавались. И одной из таких вещей была слепота. – Я своей волей отобрала у нее власть и заточила ее в ледяном гробу под горами, где на нее навалилась Тоска. И она умерла там. Потому что мне хотелось власти. - Эней… - в глазах Аруэ почему-то появился страх, голос сорвался, и ей потребовалось несколько мгновений собираться с мыслями, чтобы заговорить дальше: - Да что же ты говоришь?.. - Правду, - спокойно взглянула ей в глаза Эней. – Это я убила свою мани. Я убила Держащую Щит народа анай, самую святую и прекрасную из всех, которых мы когда-либо знали. И разрушила Рощу. - Она не в себе! – решительно замотала головой Масул дель Раэрн, отметая все, что говорила сейчас Эней. – Она обезумела от боли! Ей просто нужно отдохнуть! Это слишком сильный удар, я знаю, я то же испытала, когда не стало моей бедной Руфь! Лэйк поплатится и за это, за то, что она свела с ума эту бедную девочку! - Мы позаботимся о тебе, Длань Небесных Сестер, - пообещала ей Нэруб, глядя на нее долгим пронзительным взглядом. Так ястреб мог смотреть на мышь на далекой земле под своей тенью, и в этом взгляде был приговор. - Заботьтесь, - пожала плечами Эней. Ей дела не было больше до того, что произойдет дальше. Никакого дела больше. Аруэ все еще смотрела на нее, удивленно, очень внимательно, будто пыталась понять, что с ней происходило, но тут не было ничего сложного. Сложно было иное – понять, почему она столько времени не видела всего этого? Почему она отказывалась это видеть? Как можно было не видеть? Этот вопрос был таким простым, и Эней хотелось хохотать над его простотой, обхватив себя руками и выкрикивая из себя всю бессмысленную пустую глупость этой неотвратимой и навсегда решенной ситуации. Казалось, что это сон. Что можно просто взять, щелкнуть пальцами, отмотать все назад, и мани окажется жива. И можно будет пойти к ней, поговорить, как сказала Морико, попросить прощения, послушать ее, обнять впервые за столько лет. Ведь все, что она держала за душой, все, что она делала, все это – было обидой, просто детской обидой, словно пелена перекрывшей ей зрение. И теперь эта пелена спала, и стало так легко, так все кристально, так невыносимо ярко понятно! Можно было просто прийти к мани, взять ее за руку, улыбнуться ей и попросить прощения. Сказать о том, как сильно Эней ее любила все эти годы, как она скучала по ней, как хотела просто побыть рядом и поговорить, послушать ее голос, посмотреть ей в глаза. Это было так просто. Пройти сто метров, распахнуть дверь дома, войти и сесть подле нее и сказать ей такие простые слова: «Я люблю тебя и я скучаю по тебе, мани!». Почему она не сделала этого вчера? Почему эти часы нельзя было отмотать назад? «Чтобы перестать винить себя во всем происходящем, сходи к ней, поговори. Попрощайся с этим ее обликом, пока у тебя есть возможность». Морико была права, она была так права, Великая Мани Небесная! Она все видела с самого начала, и Ильяни тоже, и Нави, и все остальные. И они все стояли вокруг Эней, держали ее за руки, любили ее и пытались спасти. А она гнала их прочь от себя одну за другой. Потому что лгала себе и не слышала Песню. Теперь услышала вот. И что мне с нее? Могу ли я верить себе после этого хоть в чем-то? Имею ли я право жить после этого? Окружающие еще что-то говорили за ее спиной, Аруэ спорила о чем-то с Нэруб и Масул, но Эней была не в состоянии их больше слышать. Ей не хотелось этого. Прикрыв глаза, она подставляла лицо ледяному ветру, позволяя ему проходить насквозь свое тело, полное сквозных дыр, будто истыканное ножом полотно. Такая чудная, такая странная жизнь получилась у нее. Столько лет обучений, долгие экспедиции к рудоносным жилам, мрачные анай, что окружали ее, агрессивные, склонные к убийствам и насилию. Почему она была с ними? Почему она искала оправдания для них, пытаясь самой себе доказать, что они просто запутались, что с ними просто дурно поступили и оттого они вели себя так с окружающими? Наверное, потому что сама была такой. Потому что сама искала для себя оправдания. Вэйнэ, что повстречалась ей, потом Ильяни. Ильяни была другой, и Эней так невыносимо, так сильно тянуло к ней, всем существом тянуло. Потому что в отличие от всех остальных анай вокруг Ильяни была не человеком, а зверем, и она не умела врать, совсем не умела, и, наверное, что-то внутри Эней, что она все эти годы мучила и забивала ложью до полусмерти, это что-то тянулось к Ильяни, чтобы она спасла его. И что же получалось? Что я не люблю ее, а просто хочу, чтобы она пришла и спасла меня? Раз меня не спасла моя мани, значит, меня должна спасти она? Значит, это не любовь вовсе? Это просто моя слабость, просто один образ, который я перекладываю на другую? Даже здесь я вру. Даже здесь. Голова кружилась, переполненная ледяным ветром. Было ли что-то в мире вокруг Эней, к чему ее отношение было истинным? Она оглядывалась вокруг с интересом, впервые видя становище Рощи иначе, совсем новыми, пустыми глазами. Была ли хоть одна вещь в ее жизни, которую она видела по-настоящему, именно такой, какой эта вещь являлась сама по себе? На память пришла Морико, и Эней долго рассматривала ее личность перед своим внутренним взором. Да, она приписывала Морико много черт, которых у той не было, но если сравнивать отношение Эней к ней с отношением ко всем остальным людям, то здесь, наверное, было меньше всего неправды и искажения. Хотя, возможно, она ошибалась. Теперь она не была уверена ни в чем, ни в одной своей мысли, ни в одном чувстве или ощущении. Потому что все они были лживыми. А Вэйнэ тогда была зачем? – тупо спросила она у себя, и кто-то внутри нее в охотку ответил: Потому что ты боишься физической близости. Потому что ты боишься, что тебя бросят в одиночестве после того, как ты к кому-то привяжешься. Но твое тело желает женщин, потому ты и выбрала ее – с ней не нужно было нести ответственность за свои решения, а заодно и привязываться к ней не надо было. Только вот из-за этого погибла первая стрела Каэрос Лара. Из-за этой ситуации, и даже если ты на протяжении всей жизни будешь уверять, что ты здесь ни при чем, и что это вина Вэйнэ, что ты ничего не знала об их романе и так далее – это тебя все равно не оправдает. И Лара от этого тоже не вернется. Как и твоя мани. Ей было так легко сейчас. Так ужасающе легко, что почти хотелось смеяться, но только Эней не помнила, как люди смеются или как они плачут. Она вообще не знала того, кем она была, того, почему этот кто-то смеялся и плакал, как и зачем. Она знала лишь огромную бесконечную пустоту внутри глубиной с бездну мхира. - Я провожу тебя, Длань, побуду с тобой в твоей боли, - ладонь Нэруб легла на плечо, и Эней поняла, что стоит на крыльце собственного дома, тупо глядя на открытую входную дверь. Ее охранницы стояли по обе стороны от ступеней, глядя на нее почти со страхом. Обернувшись через плечо, она взглянула в острые безумные глаза Нэруб и ответила: - Нет, не побудешь. Я хочу быть одна. Уходите все. - Но нам нужно обсудить… - протестующее начала Нэруб. - Мне – ничего не нужно, - мотнула головой Эней, одновременно стряхивая с плеча ее ладонь. – Я ничего не хочу видеть и знать. Уходите прочь. Повернувшись к ним спиной, она поднялась по ступеням и прошла внутрь своего дома, по-новому разглядывая вещи, что наполняли его. Сундуки с вещами, простая мебель, крючки на стенах с висящей на них одеждой, пучки с травами у потолка. Что все это значило для нее? Нравилось ли это ей? Хотелось ли ей здесь быть? Она остановилась посреди комнаты у стола, оглядываясь вокруг. Маленькие окошки, сквозь которые пробивался свет утра, полки на стене. Приоткрыв дверцу одной из них, она достала оттуда бутылку с ашвилом, открутила пробку и сделала большой глоток из горла. Напиток обжег нутро раскаленным огнем, прокатился по пищеводу до пустого желудка – она ничего не ела со вчерашнего дня, но ей и не хотелось есть. Усевшись на стул, Эней всмотрелась в столешницу перед собой. «Чтобы перестать винить себя во всем происходящем, сходи к ней, поговори. Попрощайся с этим ее обликом, пока у тебя есть возможность». Время было таким невыносимо жестоким. Оно так быстро кончалось. Эней закрыла лицо руками и зарыдала.