Танец Хаоса. Искры в темноте

Она проснулась в своей кровати рывком, глаза просто сами открылись, сознание медленно втянулось обратно в черепную коробку и позволило ей увидеть картинку вокруг. Серый свет утра падал сквозь окошки внутрь помещения. Было холодно, у Эней замерзла кожа лица и руки, торчащие наружу из-под одеяла. Печь не грела – она забыла ее растопить с вечера, воздух был сырым и каким-то очень чистым. Эней поводила глазами вокруг, осматривая объекты один за другим, привыкая к ним. Так странно: все было таким обычным, таким привычным, таким знакомым! И сама она была жива, с ней ровным счетом ничего не случилось. Все то же тело, те же руки и ноги, то же самоощущение – легкое-легкое, пористое, все как и вчера. Она вдруг усмехнулась, чувствуя невероятное, сводящее с ума желание хохотать. Для нее время остановилось, раз и навсегда остановилось и встало на месте, перестав отсчитывать одну за другой невыносимые секунды. Для всех остальных оно шло, а для нее больше нет. Значит, все правильно, Милосердная. Значит, так и будет. Она села на кровати, выпутываясь из одеяла, спуская ноги на ледяной дощатый пол. Она обулась в ледяные сапоги, тщательно завязав шнурки. Она подошла к зеркалу и взяла с полки рядом гребешок, расчесала примявшиеся со сна волосы, перевязала короткий хвостик на затылке, глядя на свое отражение. По ту сторону зеркала был кто-то чужой, кто-то незнакомый. У него были огромные глаза, черные-черные, белый белок, в котором тонул уголь, у него были ввалившиеся щеки и странно знакомые черты лица. Широкий подбородок, как у ману, брови вразлет, как у мани. Руки опустились, и Эней долго стояла, глядя в глаза того, что было по ту сторону зеркала. Обе они отпечатались в ее чертах, обе навсегда вписали себя в историю ее тела, создав его. Если бы можно было разобрать себя по кусочкам и разложить на две части – одну часть мани, одну ману, - больше ничего и не осталось бы. Была ли у нее история? Было ли у нее прошлое? - Мое прошлое – летопись моей ненависти, - прошептала она, заворожено наблюдая, как двигаются ее губы. В этом мертвом мешке что-то теплилось, что заставляло ее звучать, что заставляло смотреть, двигаться и что-то делать. В этих мертвых костях, принадлежащих другим, жило что-то маленькое, черное и исковерканное, что было ею – жалкий уродливый ребенок, который не хотел вырастать, вцепившись в свои обиды, обмотавшись ими как одеялом и прячась в них. Все вокруг росли и всё росло, все жили и всё жило, а он сидел на одном месте, застряв в глубоком прошлом, зло кусая губы, давясь соплями и крича проклятия в лица тем, кто любил его. Все шли, а он сидел, он бессмысленно тратил время. - Даже если и нет никакого бессмертия, какая разница? – спросила она у этого уродливого ребенка по ту сторону зеркала. – Даже если они и были не правы, толку было это доказывать? Ты-то и вовсе не жила ни единого дня, боясь каждого вздоха. Тебе ли говорить о чьей-то правоте? Ребенок шмыгнул носом и проклял ее. Он не умел ничего другого и не хотел ничего другого. Он умел только умирать и хотел лишь смерти. И не имело смысла больше отговаривать его от этого. Аккуратно отложив в сторону расческу, она разгладила на себе помятую форму, проверила, под правильным ли углом висит долор. Конечно, все было не слишком в порядке – в одежде она спала, куртка смялась, как и штаны. Поглядев на них несколько мгновений, Эней принялась раздеваться. Запасной комплект формы был в лучшем состоянии, и она надела его, аккуратно разгладила на себе. Жиром из маленькой жестяной банки натерла она ремень до блеска и сапоги, еще раз уравновесила долор на поясе, еще раз посмотрела на себя. Уродливый ребенок все еще был там, по ту сторону зеркала, но теперь он хотя бы выглядел достаточно прилично, чтобы окружающие приняли его за взрослого. Отложив прочь банку и аккуратно закрыв дверцу полки, она прошагала по слегка шуршащим циновкам к двери и вышла наружу из своего дома, щурясь от яркого по сравнению с полутемной комнатой света. Холод и свет ударили в лицо, ледяной ветер сразу же впился в волосы, запуская глубоко в них свою пятерню, ероша их, наполняя всю ее своим свободным бесконечным дыханием, и Эней прикрыла глаза, наслаждаясь этим. Из всех вещей, что были лживыми в ее жизни, вот эта, едва ли не единственная, была настоящей – она любила ветер гор, несущий ледяное дыхание зимы, она любила запах камня и снега, любила, когда он наполнял ее, не оставляя ничего прочего. - Светлого утра, Длань! – рявкнули ее охранницы, и Эней открыла глаза, переводя на них взгляд. Они стояли по обе стороны крыльца ее дома, стерегли ее сон от кого-то, кого Эней даже представляла себе с трудом. Должно быть, от нее самой, но разве тогда не следовало стеречь ее сон изнутри дома? Сарэб нахмурила свои темные брови, глядя на нее то ли с опаской, то ли с непониманием – наверное, у Эней было странное лицо. Еще бы, они всегда видели ту маску, которую на нее надевал отвратительный уродливый ребенок, а теперь маски не было, теперь он сам смотрел из ее глаз, и, наверное, его было прекрасно видно со стороны. - Светлого, - моргнула Эней в ответ, решив задать один вопрос. Остальное ее уже не интересовало больше. – Ильяни не приходила ко мне? Ничего мне не оставляла? - Нет, Длань, - покачала головой Сарэб, взгляд ее помрачнел. – Ее никто не видел со вчерашнего вечера. Но скорее всего она ушла. - Ушла? – непонимающе переспросила Эней. - Да, Длань. Дело в том, что пропали те странники, что лежали без сознания в лазарете, все трое. И поговаривают, что это Ильяни украла их и ушла… Длань? Что с тобой?! – Сарэб кинулась было к ней, но Эней отступила на шаг, вскидывая руку в предупреждающем жесте. У нее было такое чувство, будто кто-то взял длинную ледяную спицу и медленно, получая наслаждение от каждого движения, воткнул ее прямо ей в грудь, надавливая на конец и наслаждаясь тем, как она проходит все глубже, протыкая мясо и ткани, влажно чавкая в крови. От этой боли из глаз сразу же полились слезы. Так странно! Она даже и не знала, что это может быть так быстро – ткнул в одном месте совсем легонько, и вот они уже водопадом бегут по щекам, стекают вниз, капают с подбородка общей теплой струйкой. Ничего удивительного же. Ты ждала иного? Надо было вырасти, Эней. Надо было вырасти раньше. У тебя было столько времени на это. - Все в порядке, - голос дрожал, но ей было плевать, что они о ней подумают. Теперь ничто больше не имело значения. Она медленно попятилась прочь, охранницы, перепуганные, с широко распахнутыми глазами, двинулись было за ней, и Эней вскинула ладонь, через силу улыбаясь им: - Не ходите за мной. Это приказ. - Как прикажешь, Длань… - почти испуганно проговорила Мифу дель Раэрн. Эней отвернулась от них и зашагала прочь по гравийной тропе, закинув голову вверх, закрыв глаза и подставляя мокрые щеки ледяному зимнему ветру. Она еще услышала, как одна из охранниц тихо прошептала другой: - Она так скорбит… Она так сильно любила своих родителей! С губ сорвался каркающий смех, и на этот раз это правда было смешно. Гравий хрустел под ее сапогами, ломался намерзший за ночь лед, пересыпался, будто трущиеся друг о друга кости, песок под ним, и эти звуки казались ушам Эней такими громкими сейчас, почти оглушительными. Холод впивался в ее тело, наполнял ее, вымораживая насквозь, будто и впрямь перышко птички, упавшее с неба на землю, щедро политое дождем, а затем скованное морозом. Облезлое, иссохшее перышко. Какой-то шум привлек ее внимание, и Эней вскинула голову, задумчиво прислушиваясь к происходящему вокруг. На пустыре перед бывшим домом первых собралась толпа, она видела из-за соседних домов, что там взволнованно галдят анай. Издали слышался скрипучий надтреснутый голос Нэруб дель Раэрн, который что-то кричал этой толпе. Эней слышны были отдельные слова, которые тонули в одобрительном гуле ответных криков, но что именно Нэруб говорила, она не смогла разобрать. Стоило ли идти туда? Она остановилась между двух крайних домов, глядя на затянутые в белое спины обитателей Рощи. Их было очень много здесь, едва ли не половина от всего населения, они тревожились и шумели. Они обступали со всех сторон дом первых, оставляя свободное место только перед крыльцом. За головами высоких сестер было плохо видно, но, кажется, там кто-то стоял и говорил с Нэруб, вскарабкавшейся на крыльцо дома первых, держащейся рукой за поддерживающий козырек столб и глядящей вниз с ненавистью и торжеством. Эней попыталась расслышать, о чем шла речь, но не смогла за гудящими сестрами. Зато она услышала ответ Нэруб, презрительно скорчившейся и почти выплевывающей слова: - Великая Мани видит всё и всех! Она видит все сердца, и полные лжи, и полные правды. Под Ее очами ни одна отступница не скроется. Теперь Она выгоняет и вас отсюда, раз вы так слепы, что не в состоянии увидеть Ее свет. Бегите же прочь, поджав хвосты, вы, названные Способными Слышать, названные Любовницами Богинь! Вы, гнилые сердцами, что должны были чтить Ее, должны были нести Ее волю, но оказались так ничтожны, что не смогли этого сделать и поддались на ложь отступниц! Подите прочь из святой Рощи, поджав хвосты, бегите в бездну мхира к своей лживой хозяйке! И бойтесь! Ибо кара придет, расплата придет, Ее гнев падет на ваши головы! Толпа взорвалась ревом, по ней пробежало шевеление. А Нэруб вдруг вскинула глаза и посмотрела над толпой прямо на Эней, прямо ей в глаза, и та ощутила, как ей жжет лицо, будто в него кипятка плеснули. Это было больше не ее дело. Эней отвернулась от нее и побрела прочь, обхватив себя руками. Все бежали из Рощи, будто звери от лесного пожара, все здесь кончилось, само время умерло вместе с Держащей Щит народа анай. Вот сейчас, должно быть, уходили ведьмы и Жрицы… Прощай, Нави. Мне не хватило храбрости услышать тебя и твои слова, не хватило силы и чистоты сердца, чтобы ответить тебе добром на добро. Прощай, я желаю тебе счастья и покоя, радости и светлого пути. И все тепло моего сердца, все, что еще осталось у меня, - с тобой. Ноги несли и несли ее мимо знакомых с детства домов, сейчас пустых и покинутых, в которых гулял лишь ледяной ветер. Он мотал сиротливо скрипящие фонарики из цветного стекла над дверьми тех, кто ждал детей, он зло рвал черные дымки из труб домов, тащил их прочь, мешая с серыми облаками на небе. Зима шла в Рощу тяжелой неотвратимой поступью, Эней чуяла в тяжелых серых облаках первую бурю, что вот-вот должна была обрушиться на становище. Вот и хорошо. Снег все укроет, все заметет и спрячет, и ее еще не скоро найдут. Может, и вовсе весной, а может, и никогда. От этих мыслей становилось страшно, горячо, а еще так сладко, что слезы вновь полились по щекам, не позволяя дышать. Эней растерла их рукавом по лицу – здесь не было никого, никто не видел ее позора, никто никому не рассказал бы о том, как она сломалась. Говорили, что самоубийц, которые ушли не с сахиры, не пускают наверх, ни к сияющему Трону Огненной, ни в земли плодородия и щедрости, которыми заведовала Хлебородная. Сколько раз она слышала рассказы Жриц о том, что самоубийцы бродят по миру, неприкаянные и никому не нужные, и что для них закрыты небесные врата, если их не отмолит какая-нибудь Жрица. Но у нее была робкая надежда, что Нави отмолит ее. У нее было большое сердце, очень доброе, куда более честное и светлое, чем сердце Эней. Она уж точно поймет и поможет, даже если никто больше не захочет этого сделать. И пусть даже подло было на это рассчитывать, в очередной раз надеяться, что ей кто-то поможет, Эней было уже плевать. Она уже столько всего наделала, что еще один подлый поступок вряд ли мог кардинальным образом изменить картину, просто слегка подкрашивал уже нарисованное, вот и все. Потом никто ведь на самом деле не знал, что происходит по ту сторону. Жрицы могли говорить что угодно, по факту все могло быть совершенно иначе. А даже если они и были правы, разве была Эней какая-то разница до того? Боль жгла слишком сильно, и ее невозможно было терпеть. Я не могу жить с этой виной. Я не смогу с ней жить. Я убила собственную мани. С этим не живут. Она прошагала мимо утопленного в скалу храма, замедлив шаг и глядя на то, как через все еще распахнутую настежь дверь входят внутрь и наоборот выходят на улицу анай. Оттуда слышался плач, стоны, заунывное пение, пахло сладкими благовониями, от которых в горле у Эней запершило. Интересно, если Жрицы сейчас покидали Рощу, то кто пел мантры над телом умершей Держащей Щит? Дочери Мани? Простые сестры? Или кто-то из Жриц остался, чтобы отдать ей последний долг? Эней отвернулась силой, всхлипывая и вздрагивая всем телом, почти побежала прочь, вжимая голову в плечи. Она должна была это делать, должна была провожать ее, должна была стоять рядом, но она не могла. Даже сейчас она не могла, трусливая, жалкая и сломленная болью, она не находила в себе силы, чтобы пойти туда и отдать свой последний долг, на который ей не хватило совести при жизни. Задохнувшись слезами, она сорвалась с места и побежала. Темные ветви хлестали ее по лицу и груди, ноги глухо стучали сначала по камням, потом по толстому слою иголок, опавших с криптомерий на землю. Под пологом Рощи было куда темнее, небо хмурилось над ее головой, черные стволы деревьев вокруг смотрели на нее с ненавистью. Ветра здесь было меньше, но Эней видела, как стремительно несутся прямо над пушистыми вечнозелеными кронами наполненные снегом облака, пожирая последние остатки дневного света. Натыкаясь на корни, пни, спотыкаясь о камни, кое-как придерживаясь руками за стволы деревьев, она брела сквозь Рощу, всхлипывая и с трудом передвигая ноги. Мыслей в голове больше не было, она больше не могла думать. Только тяжелое биение крови в висках осталось, да стальной шип, насквозь пробивший ее грудь. Придерживаясь рукой за это место, будто это как-то могло унять боль, Эней вышла наконец на берег безымянной реки Аленны, разлившейся так широко этой осенью, что вода подступала едва ли не к стволам деревьев, пожрав и галечный берег, и прибрежные камни, и даже торчащие наружу из песка корни деревьев. Бурые кочки заскрипели под ее весом, когда она рухнула на колени у самой воды, не в силах больше держаться на ногах. Спина подломилась, и она низко-низко склонилась в поклоне, упираясь лбом в промерзший берег в каких-то сантиметрах от грязных хлопьев белой пены у самой кромки воды, которые медленно полоскало течением в быстро сгущающихся сумерках. - Прости меня, Ману моя Милосердная, Небесная Моя, Подательница Жизни, Плетущая Мою Нить, - захрипела она, давясь слезами и захлебываясь собственной болью. – Прости меня, но я не могу больше жить после всего, что я совершила. Я недостойна прощения во всех мирах и всех временах за дела рук своих. Но все же, если у Тебя есть хотя бы капля Милости для меня, если хоть что-то я в жизни сделала хорошо и правильно, молю Тебя, дай мне забвение. Ни о чем больше не прошу. Только о забвении, Ману моя, только о нем. Прохладный ветер холодил ее затылок, над головой тревожно шумели кроны криптомерий. Несколько минут Эней просто просидела так, уперевшись лицом в землю и восстанавливая свое дыхание. Она не боялась, потому что в ней больше не осталось ничего, что еще способно было бы бояться. Она думала, что ощутит что-то особенное в эти последние свои минуты, и поэтому медлила, но ничего не было. Не было ничего больше в этом мире для нее, кроме боли. Разогнувшись, Эней всхлипнула и принялась расстегивать свою куртку. Тихо плескалась река, на воду перед ней, тихонько кружась, упала первая большая снежинка. Вытаскивая руки из рукавов, она подняла голову – начинался снегопад, снежинки медленно опускались вниз с неба, с каждым мгновением их становилось все больше. Наверное, это означало, что Милосердная услышала ее впервые за все эти годы. Или Она всегда слышала, а это только сама Эней не в состоянии была понять, что никто ее не бросил, никто не оставил одну? Впрочем, сейчас это было уже не важно. Скинув куртку, она осталась в одних бинтах, выпрямилась, усаживаясь на колени и разглаживая форму штанов. Холод запустил в ее тело свои длинные острые клыки, заставляя его конвульсивно сотрясаться каждое мгновение. Эней достала долор из ножен, поднесла его ко лбу, губам и сердцу, а затем развернула к себе волнистым острием и пристроила так, чтобы оно вошло аккурат между ребрами. Вздохнув, она… Громкий звериный рык заставил ее вздрогнуть всем телом и выронить долор. В следующий миг сильнейший удар швырнул ее навзничь, вбок, и Эней закричала, ударившись головой о ствол молоденького клена так, что из глаз брызнули искры. Она едва не потеряла сознание, вытянувшись на земле, перед глазами все кружилось, кровавые круги сновали перед внутренним зрением. Большого труда ей стоило вернуться в себя, приподняться на локтях и оглядеться. Какой-то странный звук шел со стороны, стоны и скулеж, шум, будто что-то огромное каталось по сухим листьям и земле неподалеку. Она вывернула голову, взглянула туда и замерла. Огромное окровавленное тело шевелилось на земле возле нее. Сквозь мясо прямо на ее глазах исчезала длинная серебристая шерсть, кости меняли форму, уменьшаясь, утончаясь, начиная медленно покрываться кожей. Рев перешел в надтреснутый женский крик, тонкое тело упало в листья, выгибаясь в судороге, скребя руками и ногами по лесному палу. Еще несколько мгновений, и все затихло, а на земле под деревьями осталась лежать обнаженная Ильяни, укрытая лишь своими белыми волосами. Слезы хлынули из глаз Эней, и она с трудом подорвалась с места, шатаясь, оскальзываясь, кое-как поковыляла к ней по промерзшему подлеску. Ильяни тоже со стоном приподнялась на ноги и так же медленно двинулась ей навстречу, качаясь из стороны в сторону, хватаясь руками за тонкие деревца вокруг. Еще мгновение, и они сшиблись, стискивая друг друга в объятиях, сжимая так сильно, будто хотели сломать. - Дура! – плакала Ильяни, схватив ее за плечи, тряхнув несколько раз так, что Эней закачалась, едва удерживая равновесие. – Ты дура, Эней дель анай! Какая же ты идиотка! - Прости!.. – прохрипела Эней, утыкаясь лицом ей в плечо и плача, содрогаясь от водопада слез, хлынувших из глаз на ее теплую бархатную кожу. Эмоций было столько, что она больше была не в состоянии их осознавать, фиксировать, понимать вообще, что с ней сейчас происходит. Просто плакала, сжимая Ильяни в объятиях, и шептала снова и снова: - Прости меня! Прости! - О чем ты думала?! – в отчаянье закричала на нее Ильяни, отстраняясь и глядя ей в глаза. Сейчас они были у нее огромные и белые, будто первый снег. – Ты сошла с ума?! Зачем ты пыталась себя убить?! - Я… прости меня, Ильяни… - замотала головой Эней, мямля что-то и не понимая смысла собственных слов. – Ты ушла… у меня ничего не осталось… - Ты! Ты у себя осталась, дура! – выкрикнула ей в лицо Ильяни, тряся ее за плечи, будто пыталась вытрясти из нее ее глупость. – Ты у себя всегда была! И будешь у себя всегда! Ты этого не понимаешь?! - Но я убила ее!.. – закричала в ответ Эней, теряя последние остатки спокойствия и выкрикивая из груди всю свою боль. – Я убила ее, Ильяни! Собственными руками убила собственную мани! Я не могу жить! - ДА ОНА НЕ УМЕРЛА! – проорала ей в ответ в лицо во всю силу легких Ильяни, и на этот раз в глазах и ее голосе была только ярость. И этой ярости было столько, что Эней вздрогнула, оторопело уставившись на нее, будто ей оплеуху отвесили. – Сколько раз тебе можно говорить одно и то же?! Она не умерла, Эней! Она родилась! Неужели ты не понимаешь этого?! Даже сейчас, вот прямо сейчас, ты что, не понимаешь этого? Что нужно сделать, чтобы ты поняла? Кто должен тебе это сказать?! - Как она могла не умереть, если она мертвая сейчас лежит в храме, и ее отпевают? – вяло пробормотала Эней, шатаясь и чувствуя себя так, будто сознание ускользает от нее. Весь мир вокруг нее кружился, тошнота подкатывала к горлу, и ей казалось, что она медленно плывет куда-то вместе с ним, растворяясь в невидимом. - Она не мертва! Очнись же наконец! Послушай прямо сейчас! Послушай! Неужели ты не слышишь?! - Что я слышу? – вяло забормотала она. - Песню, Эней! – глаза Ильяни источали свет. – Песня гремит над Рощей! Почему ты не слышишь ее? Эней взглянула на нее, будто на сумасшедшую. Голова кружилась, она почти ничего не видела, в ушах звенело так, будто кто-то дал ей затрещину, а в груди… Спицу, что вогнали прямо в сердце, сейчас пропихивали все дальше, дальше… Она застонала, чувствуя, как ее острый конец прорывает насквозь спину, выходит наружу раскаленной кочергой, сжегшей ей все мясо, а потом… Что-то лопнуло в груди, и весь мир погрузился в тишину. Она была гулкой и плотной, будто молоко, вязкой, как мед. Она заполнила лес, небо, каждую клетку тела Эней, она стала всем. Эней вздохнула, не в силах больше думать, не в силах чувствовать, объятая таким огромным, таким бескрайним удивлением, стиснутая в таком немыслимом давлении, будто весь мир вылупился из ее сердца наружу и стремительно взорвался миллиардами объектов вокруг. Она слышала. НИЧТО НЕ МЕШАЕТ! Это был не голос, это был не звук, это был Ритм, и он плыл, он переливался в каменной чаше долины Рощи меж гор. Золотыми завитками он тек меж деревьев и очерчивал замысловатые структуры порыжевших папоротников, он втискивался в рельеф коры криптомерий, обнимал и поддерживал в невидимых ладонях каждую иголочку на земле. Он растекался радужной пленкой по внутренней поверхности пузырей белой пены у края воды. Он звенел иглами льда на кончиках каждой снежинки, что падала на землю. НИЧТО НЕ МЕШАЕТ! БОЛЬШЕ НИЧТО НЕ МЕШАЕТ! Эней плакала, задыхаясь этим Ритмом, вдыхая его всем сердцем, каждой своей клеткой чувствуя и переживая одно – Торжество, бесконечную, бескрайнюю Свободу, равной которой в мире не было. Не существовало больше подобных вещей в той реальности, что она знала, к которой привыкла. Однако ее тело теперь жило в иной реальности, в совершенно другой реальности, и там – она знала. Она чувствовала. Тотальность, не описуемую никакими словами, превышающую все, что можно было ощутить и назвать, объективно существующую против всех законов, которые мог бы предложить ей бессильный от злобы сдающийся разум. НИЧТО НЕ МЕШАЕТ БОЛЬШЕ! - Ты слышишь! – плакала и смеялась Ильяни, обхватив ее лицо своими теплыми ладонями, дрожа от холода под ее руками. – Ты наконец-то слышишь! Ты слышишь! - Да!.. – выдохнула Эней, и золото ее дыхания хлынуло в грудь Ильяни, легко-легко, будто снежинка, растворяющаяся на теплой руке. Удар сердца, распускающийся золотой цветок. Эней казалось, что она уже не сможет изумиться ничему, но и это оказалось неправдой. Потому что золотая нить крепкая будто сталь, нерушимая и вечная вдруг возникла между ее сердцем и сердцем Ильяни, и внутри себя она ощутила всю сальважью женщину целиком. Ощутила, какой она была - простой и честной, радостной и легкой, серьезной и задумчивой. Ощутила, как билось ее сердце, как замерзло ее тело, как горячи были дорожки слез на ее холодных щеках, как радость заполняла все ее существо, проникая в каждую клетку, соединяя их воедино, напитывая их Любовью. НИЧТО НЕ МЕШАЕТ! Эней засмеялась. Это была правда, простая, такая простая, что становилось невыносимо смешно. Ничто не мешало больше, ничто не мешало быть счастливой, ничто не мешало быть живой, ничто не мешало жить и дарить это счастье другим, щедрыми горстями раздавать его вокруг тем, у кого его не было, тем, у кого было мало, кому было плохо, как было ей только что. Ничто не мешало больше ни ей, ни ее мани. Ее мани, которая не умерла, а родилась на самом деле, став первой, кто преодолел Смерть внутри собственных клеток. - Они сделали это!.. – зашептала Эней, смеясь и плача, будто безумная, глядя в сияющие бесконечной любовью глаза ее Ильяни напротив. – Они все-таки смогли!.. Ильяни засмеялась, смешно жмурясь, щуря глаза и нос, как делали собаки, когда улыбались от счастья. Эней поцеловала ее, обнимая ее, прижимая ее к себе, обхватывая ее золотыми крыльями, чтобы ей было теплее. Они целовались среди ледяной ночи, среди снега, что начал падать с неба вниз, среди тихого плеска реки совсем рядом. Они держали друг друга наконец-то, чистые и честные, живые и настоящие, рожденные заново в золотой пуповине, навеки сшившей их души. - Длань! Крик заставил ее вздрогнуть, будто ледяной порыв ветра, укусивший кожу. Ильяни в ее руках пискнула и инстинктивно схватилась за нее еще крепче. Эней непонимающе обернулась, глядя сквозь быстро густеющие осенние сумерки туда, откуда пришел голос. И прищурилась. Нетвердой походкой среди деревьев брела одетая в белое фигура. Она спотыкалась, то и дело придерживаясь рукой за деревья вокруг нее. Темные растрепанные волосы, расхристанная, местами грязная форма, зажатая в руке бутылка. Ей было не видно издали лица, но она откуда-то знала, кто сейчас идет в их сторону, едва передвигая ноги. Афаль. Фигура остановилась во тьме среди деревьев, поднесла к губам бутыль, сделала несколько глотков, покачиваясь, затем уронила руку и закричала хриплым, надтреснутым и совершенно пьяным голосом: - Длань! Длааань!! Ильяни оскалила зубы, с рычанием дернувшись было вперед, но Эней придержала ее рукой, не позволив сорваться с места. - Не марайся. Я сама. - О! Длань! – Афаль качнулась, довольная улыбка расплылась на ее лице, и она нетвердой походкой направилась в их сторону, хрипло хихикая. – А что это ты тут делаешь в такой час? О-па, да тут еще низинная шлюха с тобой! Ну ничего себе! – она хохотнула, проводя рукой по губам. – Хорошие поминки у тебя получились! Поделишься? - Еще одно слово, и ты пожалеешь, что родилась, - тихо предупредила ее Эней. Взгляд дернулся в сторону, туда, где на берегу возле ее куртки остался лежать долор. Возможно, с учетом того, насколько Афаль пьяна, она и успеет еще добежать до берега и схватить оружие. Но Эней не могла поручиться за это. Она не просто так сделала эту женщину своей охранницей. Афаль прошла Великую Войну от самого падения становища Натэль и до победы в битве за Роур, сражаясь почти без перерыва и получив за это время едва ли не дюжину смертельных ран, которые зашептали ей ведьмы. Эней видела пару раз, как она дралась пьяная с другими сестрами, как убивала волков, когда их отряд натыкался на стаи в особенно диких местах среди гор. В каком бы состоянии Афаль ни была, убивать она любила настолько, что моментально трезвела. Глаза ее зажигались жаждой крови, тело подбиралось, будто у зверя, каждое движение становилось смертоносным. Ей нравилось не просто отнимать жизнь, ей нравилось смотреть на чужую боль и страдания. И Эней не была уверена, что одолеет ее в поединке, даже когда Афаль едва держалась на ногах. Но за ее спиной стояла Ильяни, и Эней больше не хотела умирать. Все происходило так быстро, так молниеносно менялось, но точно так же твердо, как хотела лишить себя жизни какие-то минуты назад, сейчас Эней стремилась жить. Ей было за что сражаться теперь, ей было ради чего жить. Это даже насмешило ее – самую малость, то, насколько быстро менялись вещи, казавшиеся незыблемыми и непреодолимыми, как легко ломались они и уходили прочь при первых же нотах Чуда, разворачивающего свою песню над миром. Быть может, она и вправду умерла сегодня? Или родилась вместе со своей мани? - Да ладно тебе! – захохотала Афаль, с трудом шевеля языком. – Она ж волчица! Всегда голодная! Думаешь, ей одной тебя достаточно будет? - Закрой рот! – оскалила зубы в рычании Ильяни из-за плеча Эней. - Ох, какая! Люблю таких! – довольно улыбнулась в ответ Афаль, отирая губы ладонью. - Уходи, Афаль. – Эней выпрямилась, глядя ей в глаза. Эта женщина сейчас выглядела такой грязной для ее взгляда, и как она раньше этого не видела? Грязной, будто в испражнениях вымаранной была ее душа, то рваное и дрянное полотнище, что заменяло эту душу в ее груди. Такими же дрянными были и ее мысли и все дела ее рук. Горькое разочарование оттого, что Эней так долго провела в ее обществе, кольнуло внутри, и она гадливо сморщилась. – Уходи прочь отсюда, пока можешь. - А если – нет? – Афаль расплылась в кривой ухмылке, кривляясь и передразнивая Эней. – Что ты мне сделаешь, Длань, а? Ты, ни на что не годная выскочка, удирающая при первой же возможности. Ты ведь поэтому здесь, да? Трахнешь девку, а потом сбежишь с ней подальше, бросив нас разгребать дерьмо, что ты здесь заварила? Я ведь знаю тебя, Эней! Ты – ссыкло, которое только и делает, что трясется за спинами других, когда надо делать дело, боясь замарать свои ручонки. Скажешь, нет? - Да, Афаль, ты права во всем, - пожала плечами Эней, принимая все ее слова. Злости не было внутри, ярости тоже не было – она выболела все это уже за последние несколько дней. Слова Афаль не причиняли боли, потому что правда не могла причинить боли. Толку было ее отрицать теперь, когда все маски окончательно разрушились? – Я ухожу, Афаль. И я не хочу с тобой драться. Поэтому давай просто разойдемся миром… - А я хочу с тобой драться, Длань, - Афаль покивала сама себе с задумчивым видом. – Да, хочу. Потому что ты дерьмо трусливое. И я с таким наслаждением вырежу твое трусливое сердце из груди! Променять нас на бабу!.. – она смачно плюнула на землю, потом согнулась и аккуратно поставила в корни дерева бутылку, чтобы не разлить ее содержимое. А когда разогнулась, неуловимо изменилась. На Эней поднялись два острых-острых, трезвых-трезвых глаза, и в них она прочитала свой приговор. – Иди-ка сюда, - хрипло позвала Афаль, доставая из ножен долор. Ильяни зарычала было, но Эней отодвинула ее в сторону рукой, закрывая собой. Она не стала делать ничего другого: ни бежать за долором, ни принимать боевую стойку в попытке отбиться. В этом не было ровным счетом никакого смысла. Во всей этой ситуации не было никакого смысла. Афаль двинулась вперед, и время превратилось в вязкое желе. Секунды застыли вокруг Эней, странные, тягучие, полные тишины, полные смысла. Она не боялась ничего, глядя на то, как эти темные, полные ненависти глаза, приближаются к ней, как сверкает во тьме лезвие долора. Афаль ударила, ледяная сталь вонзилась в живот, укусила змеей, впившейся в руку. Ильяни закричала за ее спиной, но Эней так и держала руку, не давая ей вырваться вперед, не позволяя ей пройти. Тишина объяла их троих. Афаль тяжело дышала, навалившись на клинок, пьяный смрад ее дыхания бил в лицо Эней, и от него было противно. Ее глаза горели ненавистью на расстоянии ладони от лица Эней. Ильяни за ее спиной замерла, будто ее пригвоздило к месту, и в ней стремительно росла темной волной ярость. - Я сама. Верь мне. – Говорить было удивительно легко, но долго говорить не получалось – слова были тяжелыми, полными силы, срывались с губ вот так, отрывисто, будто раскаленные камни. - Ты умрешь, бхара! Прямо сейчас! – прохрипела ей в лицо Афаль, проворачивая в ней нож. Боль расцвела алым цветком внутри, обагренными кровью зубами скалясь ей в лицо. - Нет. Это было все, что сказала Эней, но этого оказалось достаточно. Она не понимала, что именно с ней происходит сейчас, что происходит здесь, с ними со всеми. Было тихо, так тихо, что в этой тишине она слышала, как пульсирует кровь в жилах Афаль, бьется быстро-быстро вместе с ударами сердца в ее груди. Было так спокойно, словно все ветра мира остановились, сам мир остановился, замер на одно мгновение, прислушиваясь к чему-то, что пело в самом центре ее существа. - Уходи, Афаль. – Слова были все такими же тяжелыми, все такими же раскаленными, и горло вибрировало от них, дрожа звуком по всей длине. Этот звук вырывался из топки ее огненного сердца, срываясь с кончика языка и обжигая все вокруг. – Уходи. Несколько мгновений еще глаза напротив пылали ненавистью, а затем выражение в них начало меняться. Сначала мелькнула неуверенность, а следом за ней появился страх, сужающий зрачок все сильнее, сильнее. Афаль что-то увидела в ней, что-то такое, что напугало ее до полусмерти. Хрипло охнув, она вдруг отшатнулась от Эней, вырывая из ее живота долор, отступила на шаг, глядя ей в глаза с первозданным ужасом, а затем развернулась и вдруг побежала прочь, то и дело оборачиваясь через плечо, оскальзываясь, падая и стремясь как можно скорее убраться отсюда. Эней еще несколько мгновений смотрела ей вслед, онемевшая и холодная, будто ледяная вода в реке в каких-то метрах от нее. А потом ноги под ней подогнулись, и она рухнула навзничь на землю, слыша краем затухающего сознания тихий крик Ильяни: - Нет! Эней!.. Темнота закружилась вокруг нее, удивительно светлая темнота, наполненная сиянием. В ней было тепло, как в объятиях мани, как в той крохотной комнате, где она росла, где забиралась по вечерам к ним на кровать, устраивалась посередине, закапываясь в плед, и слушала сказки, которые рассказывала ей ману, а мани перебирала ее волосы и плела из них косицы, да гладила спину, касаясь нежно и тепло. Ее ладони и сейчас лежали на спине Эней, все такие же теплые, такие же добрые. Эней повернула голову и взглянула в ее смеющиеся глаза, лукавые, цвета отвара из дубовой коры, изукрашенные с двух сторон мягкой сеточкой добрых-добрых морщин. Она была вот такой, как в детстве, невероятно красивой, нежной и сильной, вот прямо такой. - Ты простишь меня когда-нибудь? – тихо спросила у нее Эней, беря ее ладонь в свою и целуя, прижимаясь к ней лбом, как прижималась в далеком детстве. - Мне не за что тебя прощать, моя девочка, - так же тихо ответила ей мани, целуя ее в макушку, перебирая ее волосы. – Это ты прости себя уже наконец. Негоже так долго держать в себе боль. - Ты умерла? – вскинула на нее глаза Эней, и она вновь улыбнулась, положила свою теплую ладонь ей на щеку. - Я родилась, Эней. Здесь нет смерти, и скоро здесь родится и Тиена – переход для нее уже почти готов. А потом Аватары проведут и всех остальных сюда же, сломав Колесо. - Где это – здесь? – спросила ее Эней. - Там же, где живешь и ты, - улыбнулась ей мани. – Один мир уже есть внутри другого, просто вы не знаете об этом. Когда дело будет сделано, вы поймете. - А я – жива? – с тревогой спросила она, чувствуя, как многое зависит от этого ответа. - А ты хочешь жить? – вопросом на вопрос ответила мани. - Да, - не раздумывая, проговорила Эней. – Я очень хочу жить, мани. Очень! Я всегда хотела, но не могла. - Ну так живи, - мани подалась вперед и поцеловала ее глаза. – Больше этому ничто не мешает. Ее образ смялся, потянулся куда-то прочь, сменяясь сиянием, только ощущение осталось – теплая ладонь на спине, между лопаток, как раз там, где она всегда была, когда Эней была еще совсем крохоткой. Наполненная светом темнота тоже померкла, выцветая, обретая краски, плотность, резкость. Эней будто всплывала откуда-то с глубокого-глубокого дна, и с поверхности на нее смотрели полные боли и тревоги зеленые глаза Ильяни. Еще один гребок, еще один вздох. Она громко захрипела, глотая ртом воздух, приходя в себя рывком, когда глаза вновь начали видеть. Ильяни застонала от радости, принимаясь покрывать поцелуями ее лицо. Все тело болело, все жгло огнем, живот просто разрывало, будто туда головню пихнули, но даже при этом не было больше никакого звука в мире, кроме Ритма, что пел и пел, гремел громом над Рощей. БОЛЬШЕ НИЧТО НЕ МЕШАЕТ! - Что со мной? – с трудом проговорила Эней, неловко выгибаясь и глядя на свой живот. Все было залито кровью, все ее белоснежные штаны покрывала кровь, но странное дело – раны не было, только тонкий рубец, который нестерпимо чесался, зудел с каждой секундой все сильнее, как бывает, когда под рубаху на разгоряченное после работы тело прилипает тонкая сенная труха. - Я вылечила тебя своей кровью, - Ильяни подняла руку, показывая Эней окровавленное и изодранное запястье, раны на котором прямо на глазах затягивались, будто живые, зарастали без следа. Эней вылупила глаза на это, пытаясь осмыслить, что ей говорит сальважья женщина, и не до конца это понимая. – Прости, надо было тебя спросить сначала, но у меня не было времени! – Ильяни неловко дернула плечом. Ее серебристые пряди тоже были в крови. - Я… теперь тоже сальваг? – запнувшись, спросила Эней, глядя на нее в замешательстве. Рана на животе особенно сильно зачесалась, и она с присвистом принялась тереть ее кончиками пальцев. Поразительно – кровь на животе еще даже не высохла и не схватилась, а шрам уже стал тонким, будто двухнедельной давности, да и боли не было в помине. - Да, немного, - неуверенно подтвердила Ильяни. Эней вопросительно вздернула бровь, и она поморщилась, сдаваясь: - Наверное, все-таки не немного, Эней. Я не знаю! Рана была такой большой, и я не знала, что делать! Это было единственное, что могло тебя спасти, другого шанса не было! - Ну и хорошо, - тихо улыбнулась ей Эней, и на этот раз пришла очередь Ильяни оторопело на нее таращиться. – Зато теперь ты сможешь показать мне, как ты чувствуешь мир. Ильяни всхлипнула, нагнулась и поцеловала ее.