Танец Хаоса. Искры в темноте

Черным было небо, черными лежали под ним глубокие ущелья и скалистые отвесные склоны, на которых ничто не могло удержаться: ни крохотное биение жизни в упрямых корнях горечавки, ни ледяное дыхание смерти в искусно вылепленных ветром гранях снежинок. А между небом и землей бушевала метель. Могучие порывы ветра, будто сорвавшиеся с цепи обезумевшие от ярости псы, кидались друг на друга среди отвесных склонов. Они наталкивались друг на друга, мешались, сражались, образуя воздушные ямы, нисходящие и восходящие потоки, и Мефнут чувствовала себя среди них крохотной сухой веточкой посреди бурлящей стремнины, которую то ли сейчас бросит на камни, то ли уволочет на дно, то ли выбросит высоко вверх в облаке сверкающей пены. Лететь было так сложно! Все ее силы, все ее умение уходили только на то, чтобы не разбиться, не позволить бешеным потокам ветра размазать ее о скалу. Увлеченная мрачными мыслями о своей судьбе, она сдуру пропустила тот момент, когда в горах стемнело, решив, что звезды выведут ее, как и всегда, а потом точно так же и начало бурана тоже глазами прохлопала. И теперь платила за собственную глупость, пытаясь выжить среди разъярившейся стихии гор. Эти горы совсем не походили на Данарские, здесь даже пахло иначе. А может, анай просто жили в той части гор, где склоны еще не становились такими дикими и обрывистыми, такими опасными. Мефнут вдруг подумала о том, что никогда в своей жизни не летала дальше Рощи Великой Мани и ее окрестностей. Что она просто не знала, что лежит к западу от земель Раэрн, что там, дальше, за плодородными долинами, где так много солнца, винограда и зелени? За белыми пиками, на которые накалывалось само небо, стерегущими его белыми стражами? Быть может, там тоже скальные гряды как здесь, острые, страшные и нехоженые никем? А по другую их сторону – мир, которого она не знала. Он везде, Мефнут. Мир везде. Ты не спрячешься от него в Данарских горах. Ей было так больно от этих мыслей, что слезы вновь потекли по щекам, обжигая обледенелую от бурана кожу. Она и так из-за снега и ветра почти ничего не видела, а теперь перед глазами все еще и расплываться начало так, что бессмысленно было даже моргать. Горы встали непреодолимой стеной, они не пускали ее дальше. Они не позволяли ей уходить. Нужно было найти место, чтобы переночевать, прийти в себя. Наверное, нужно было поесть. Первый день она летела, куда глаза глядят, во второй отсыпалась среди густого незнакомого леса. Третий – напивалась, рубила оставшейся катаной ни в чем не повинные деревья, кричала, пинала землю и листья. А вот теперь полетела во тьму, стремясь покинуть эту чужую землю, и даже в этом потерпела неудачу. Медленно и осторожно, чтобы не разбиться о скалу, она начала спускаться. Вокруг было темно, ревел буран, и среди снежных потоков очень сложно было разглядеть хоть что-то под собой. Потому спускалась она вслепую, почти не понимая, что именно делает и куда летит. Постепенно из темноты выплыло что-то светлое, и Мефнут с трудом распознала усыпанный снегом склон, двинулась вдоль него, пытаясь отыскать какое-нибудь укрытие, какое-нибудь каменное плато или трещину, куда можно будет забиться и разжечь пламя Роксаны, чтобы хоть чуть-чуть согреться. Для того, чтобы видеть, пришлось спуститься еще ниже, и бороться с ветром стало еще сложнее. Выбиваясь из сил, с трудом продвигаясь вперед, она все-таки отыскала трещину в скале и почти что упала в нее, больно врезавшись спиной в отколотый край, когда ветер в последний момент толкнул ее все-таки под крыло. Внутри была даже не пещера – просто углубление с кривым полом, по которому запросто можно было скатиться вниз и рухнуть в пропасть, но у Мефнут уже не было сил искать другое убежище. Сюда хотя бы не задувал ветер – края трещины закрывали ее от буйства стихии, да и на одной из стен обнаружилось маленькое углубление, куда она смогла трясущимися руками запихнуть свой вещмешок. А сама кое-как скорчилась на ледяном камне, стараясь упереться пятками так, чтобы во сне не съехать вниз и не рухнуть за край пропасти, завернулась в крылья и принялась греться. Измученное тело постепенно отогревалось, и вскоре ее перестало трясти. И даже при том, что сидеть было очень неудобно, что она в любой момент могла соскользнуть вниз, Мефнут начала задремывать. Сквозь тяжелое горячее забытье еще какое-то время пробивался свист и рев вьюги по ту сторону кокона из крыльев, но ее тянуло все сильнее и сильнее, и, в конце концов, она провалилась в сон полностью, теряя связь с реальностью. Странные сны навалились на нее, сменяя друг друга. Земляничная поляна в корнях криптомерий, где они с Китари собирали ягоду, золотые копья солнца меж деревьев, пятнышки листьев на земле. Прикосновение паутинки к лицу, бег сквозь деревья, тяжелое дыхание. Улыбающаяся женщина в белом балахоне с добрыми глазами орехового цвета. Она учила Мефнут Петь, накрывая ладонями ростки растений, поднимая их вверх, даря им рост и мощь. Только вдруг вокруг потемнело, и мрачная фигура заслонила солнечные лучи, заступила свет, и ростки пожухли, рассыпаясь в прах под пальцами Мефнут. Она вскинула глаза, глядя на эту фигуру, пытаясь понять, кто же перед ней. Кто так пугал ее на самом деле, кто убивал все, чего он касался? Тень придвинулась еще ближе, и Мефнут увидела у нее собственное лицо, искаженное в гримасе крика. С криком она и проснулась, спросонья не поняв, где находится. Тело дернулось, потеряло опору и поехало вниз, и Мефнут закричала вновь, с трудом вцепившись в стены трещины вокруг себя, чтобы удержаться на одном месте. А затем заспанно огляделась. Ночь вокруг затихла, буран кончился. Чернота наползала в расщелину снаружи, а сама она замерзла так, что зуб на зуб не попадал. Здесь нельзя было больше оставаться, в любой миг она могла скатиться вниз. Кое-как подхватив свой вещмешок и стуча зубами, Мефнут выбралась из расщелины, раскрыла крылья и полетела вниз. Темнота вокруг была черной с серебром. Ветер разогнал тучи над вершинами, обнажив звезды, и теперь они отражались в белом одеяле снега внизу, сверкая и переливаясь на его нетронутой поверхности. У Мефнут не было сил искать другого убежища, потому она просто слетела вниз, выбрав место, где два больших вертикальных скальных выступа возвышались над заснеженным склоном. У их основания с трудом отыскалась маленькая площадка в пару метров шириной, где она сумела все-таки нормально разбить лагерь. Челюсти до хруста ныли, когда Мефнут зевала, сидя у маленького огонька Роксаны, быстро растопившего снежный наст. Возле него на камне она кое-как пристроила котелок с крупой, чтобы сварить горячей каши, но он не торопился кипеть – и пламя было небольшим, да и стоял котелок неудобно, а подвесить его она не могла – не на что было. От усталости в глазах было больно, будто туда песку набили, и она просто тупо вглядывалась в пламя, лениво перекатывая в голове усталые мысли. Почему вспомнился тот сон? Она помнила тот день, он иногда всплывал обрывками в памяти. Они играли с Китари в Роще, кажется, это было в начале осени. И услышали, как Поют Земле Раэрн. И одна из них позвала Мефнут, показала ей, как это нужно делать, и потом… Что-то поднялось в ней, и Мефнут нахмурилась, чувствуя, как что-то очень недоброе, что-то очень болезненное всплывает изнутри. Что это было? Чт?.. …Мани орет на нее, ее лицо искажено от ярости. У нее совершенно белые глаза, такие страшные. Она орет на женщину, что позвала Мефнут, ту, с добрыми глазами цвета ореха, а потом орет на Мефнут, трясет за шкирку, будто котенка, не слушая ее испуганных криков и просьб отпустить… Мефнут вздрогнула, не понимая, что с ней происходит, схватилась за грудь. Ей не хватало дыхания. Она изо всех сил пыталась набрать в грудь воздуху, вздохнуть глубже, но не могла, потому что внутри что-то пережало, и сердце в груди билось, будто безумное. Почему она вспоминала это? Почему? Она ведь этого не помнила вообще! …Мефнут за домом, она накрывает ладонями обломившийся под чьей-то ногой дубок и лечит его. Но мани видит это. Мани идет к ней, она в ярости, она кричит. Она не хочет, чтобы Мефнут Пела Земле. Она кричит, что это дурно, что этого нельзя делать. Она кричит… Мефнут зажмурилась изо всех сил, переживая острой чередой вспышек крики и ярость своей мани, внезапно вспоминая разом все, что происходило с ней в детстве, все, что почему-то ушло из памяти, закрытое от нее непроницаемой стеной. Она ведь Пела! С самого детства она Пела, и Поющие учили ее, но мани была против. - Я же всегда думала, что я сама выбрала путь разведчицы… - пробормотала она, невидящими глазами глядя в огонь. Одна за другой снова и снова поднимались из памяти картинки. Мани кричит на нее в ярости, ману успокаивает ее, уводит прочь, и сквозь стену их дома Мефнут слышит ее рыдания. Потом мани возвращается и обнимает ее, смотрит в глаза и шепчет: «Ты же не такая как они, правда? Ты же не предашь меня?» И Мефнут плачет, целует ее руки и обещает, что никогда-никогда не будет петь. - Но я же Пела!.. – вновь забормотала она, запуская пальцы в волосы и вспоминая ворох, огромное половодье воспоминаний, что были так далеко, в такой немыслимой тьме, куда свет ее сознания просто не мог дотянуться. – Почему я не помню этого? Да, она Пела, она очень хотела Петь. Она мечтала Петь и в уже более позднем возрасте начала сбегать из дома в свободное время, убегать к Поющим и слушать, что они делают. Та женщина, что приветила ее в первый раз, привечала и позже, даже начала учить ее потихоньку, несмотря на запрет мани. Как ее звали? Нифтум? Ритам? Мефнут изо всех сил принялась тереть лоб, чтобы вспомнить расплывающийся перед глазами образ. Вместо него шли слова, какие-то обрывки… «У вашей девочки большой талант…» Голова кружилась, она задыхалась, дрожала всем телом, отчаянно пытаясь привести хоть в какой-то понятный и внятный вид те обрывки, что сейчас кружили перед глазами разноцветным калейдоскопом. …Спина мани. Они идут через лес, и Мефнут страшно. Мани узнала, она нашла листы с записями мантр и слогов Песни, обыскав вещи Мефнут. И теперь то единственное, что она так любила, ее тайное, ее истинное – все это отнимут сейчас. И бесполезно убеждать, бесполезно просить, мани в ярости, она не слушает. Ничего нельзя сделать, она ничего не может сделать. На поляне много Поющих, они улыбаются и идут навстречу, только Набут дель Раэрн рычит от ярости, приказывает Мефнут остаться и решительно идет к Поющим. Она кричит на них, из-за чего они перестают улыбаться и смотрят на Мефнут с жалостью, пытаются спорить, но мани ничего не слушает, только продолжает кричать. А потом они уходят. Наставница уходит, грустно взглянув на Мефнут последний раз. Мефнут плачет и ничего не понимает. Она спрашивает, раз за разом спрашивает, почему ей нельзя Петь, почему нельзя учиться этому. Ведь в этом нет ничего плохого! Она не делает ничего плохого! Мани поворачивается, в ее глазах ярость, они острые и колючие как ножи. Она смотрит Мефнут в глаза и говорит что-то. О том, как ненавидит Раэрн за их консерватизм, за их твердолобость, за их нетерпимость. О том, как ее заставили стать разведчицей, как изгнали из клана, когда она привела в родное становище свою избранницу Аико дель Нуэргос. Она говорит, что ненавидит их. Говорит, что все, чем они дорожат, что они считают истинным, все, чему могут научить, направлено лишь на то, чтобы калечить судьбы. Что Мефнут не должна любить то, что есть у Раэрн, не должна быть Раэрн. Что они с ману сбежали в Рощу и нашли убежище близ Великой Царицы и только так смогли быть вместе, и что только так анай смогут развиваться и идти вперед. Только разрушив собственные кланы, анай могут быть счастливы. Мефнут может быть счастлива. «Ты же не такая как они, правда? Ты же не предашь меня?» Мефнут согнулась пополам над костром и зарыдала, стискивая голову руками, запустив пальцы в волосы и не пытаясь больше ни сдержаться, ни остановиться. Слезы текли и текли вниз, срывались с подбородка, и ей было так больно, будто грудь пополам распахали бритвенно-острым ножом. Только сейчас, рыдая и выкрикивая из себя свою боль, она внезапно кристально осознала, что именно поэтому она и забыла о своем даре Петь Земле. Не потому, что он был каким-то особенным, появлялся и исчезал в моменты, когда ей это было нужно, как она считала раньше, вовсе не поэтому. А потому, что заставила себя забыть о нем. Потому что мани не в состоянии была пережить свою боль и взвалила ее на плечи Мефнут, чтобы та несла ее на себе через всю свою жизнь. Стало ли ей от этого легче? Могло ли вообще кому-то стать легче от такого? Одна за другой приходили на память картинки, складывались в один длинный горький рассказ о ней, который она так стремилась забыть. Разочарование в глазах мани каждый раз, когда они с Китари устраивали очередную шалость, когда их ловили Наставницы Рощи и потом докладывали их родителям об их проделках. Мани каждый раз смотрела так: с разочарованием, потому что Мефнут не ценила того, что делали для нее Наставницы Рощи, не ценила ту свободу, что царила в Роще, а только и делала, что без конца предавала их доверие – так это выглядело для Набут. Она все время твердила о том, как Мефнут должна быть благодарна другим за то, что ей позволили жить здесь, что в землях Раэрн никто бы не позволил ей так себя вести, что она обязана была слушаться и соблюдать правила, чтобы ее не выгнали прочь отсюда. Быть послушной, учиться хорошо, слушаться Наставниц и не позорить их с ману. Отвратительные картинки всплывали и всплывали снова и снова, будто в памяти прорвало плотину, и вся эта грязь хлынула наружу неостановимым потоком. Как мани без конца обыскивала ее вещи, как стыдилась ее, если Мефнут забывала тщательно оправить форму, слишком громко смеялась или если у нее не получалось что-то в учебе. Как во время религиозных праздников ей тайком приходилось приносить жертвы Артрене, едва ли не красться в толпе других анай к чаше с Ее землей, чтобы мани не заметила. Как один раз ману застукала ее в компании молодой симпатичной Раэрн на День Солнца, которая улыбалась Мефнут чуть откровеннее, чем следовало бы, отвела в сторону и пригрозила выпороть ее собственноручно посреди Плаца Рощи, если она попробует даже задуматься о том, чтобы поцеловать Дочь Земли. Ей было так стыдно. Ей было так горько. Слезы лились и лились из глаз, никак не желая останавливаться, и Мефнут даже не утирала их – толку-то было это делать? Почему они делали это с ней? Потому что им самим досталось когда-то от Раэрн? Но неужели же они не видели, что делали с ней все то же самое, что когда-то испытали сами? Что запрещали ей быть собой просто за то, что когда-то им не давали того же? Что отняли у нее самое дорогое, самое заветное – ее умение петь? А ты боролась за это заветное? Ты пыталась это отстоять? Она всхлипнула, качая головой и сгорая от стыда. Да ничего-то она не боролась, она сдалась и позволила им сломать себя. Забросила Песню, даже забыла о ней совсем, будто и не было в ее жизни этого запретного счастья. Стала учиться как проклятая, стала поборницей правил, без конца пиля Китари за то, что та обо все спотыкалась, грохотала чем-то, несла глупости и смеялась во весь голос, не боясь, что ее осудят. Китари не боялась, что ее осудят, а Мефнут боялась, так сильно боялась, что сжималась в комок каждый раз, когда кто-то смотрел в ее сторону, не дай Артрена еще и с осуждением. И чем ты в итоге стала? Тем, кто без конца ходит и рассказывает другим, как им надо жить? Тем, кто завидует черной завистью чужой свободе и чужой радости, не позволяя ни себе, ни другим эту радость испытать? Ты мне отвратительна. Она плакала до тех пор, пока в ней еще оставались слезы и силы на это, а потом растянулась на ледяном камне возле горящего пламени, кое-как обернув себя крыльями. Каша не закипала, да ей и дела до того больше не было. Ледяное черное небо, усыпанное звездами, разлинованное белыми пиками, лежало над ее головой, и его глубине не было ни конца, ни края. Мани ненавидела Раэрн, потому Мефнут не могла, не имела права быть Раэрн и любить хоть что-то, что напоминало бы о них. Сначала это запрещала ей мани, а потом она сама начала запрещать это себе, запрещала себе быть собой до тех пор, пока сама не забыла о том, кто она, не разучилась мечтать, хотеть, любить и верить. Пока внутри не осталось ничего, кроме ненависти к себе и окружающим, пока доверие и тепло не обернулись страхом удара от любимой руки, ужасом нового предательства. Пока она сама своими собственными руками не в силах больше терпеть свои собственные страхи и шепоты не разрушила все, что так любила, лишь бы не потерять это. Проще забыть вообще, что я умею Петь, чем разучиться Петь. Проще прогнать Авьен от себя, чем разучиться ее любить. Ведь позволить себе ее любить я не отваживаюсь. Небо расплывалось перед глазами, и звезды в нем тоже плыли, будто капли дождя, падающие на поверхность луж, разбивали их отражение, только наоборот. Мефнут плакала, глядя на саму себя со стороны сейчас, внезапно обретя все, что так стремилась обрести. Плакала и осознавала весь ужас того, что натворила. Господин Лжи? Ну, быть может, это и был Господин Лжи, сейчас в Мелонии это был он, и это он влиял на мозги Мефнут, заставляя ее менять свое отношение к Данке. Но разве там, в Роще Великой Мани, когда она предавала себя в угоду страхам своей мани и своим собственным страхам, разве там он был с ней? Или когда сейчас она предавала Данку, потому что страшно боялась доверять власть над собой другим людям, потому что боялась, что вновь станет беззащитной перед чужой волей, разве же нужен был ей Господин Лжи? И особенно, особенно, когда она предавала Авьен – женщину, которой посвятила все свое сердце без остатка, – разве же это Господин Лжи заставил ее это сделать? Его не могло быть в связи между ними, в золотом эхе, что соединяло их сердца, значит и повлиять на эту связь он не мог, и значит, это Мефнут предавала Авьен, она сама, по своей воле, из своей невозможности пережить собственный страх, из слабости и ничтожности собственного сердца. Но она сделала это сама. Есть ли мне оправдание? Есть ли мне прощение в этом мире? Осознание разворачивалось перед ней, ледяное и страшное. Осознание вещей, которые были так долго скрыты, ответов, которые наконец-то пришли и которые она так долго не хотела слышать. Потому что очень больно было их слышать, куда больнее, чем кричать в глаза Авьен, что она выбирает другую, куда больнее. Она боялась, что мани будет контролировать ее, обыскивать ее вещи, запрещать ей быть собой – и то же самое она делала с Авьен. Мани не позволяла ей идти собственным путем, не позволяла ей истины веры в себя, в Песню, в Артрену – и того же Мефнут не позволяла и Авьен. Быть преданной Аватары, верить в нее, следовать за ней – этого не позволяла. И почему? Потому же, почему мани не давала ей Петь. Она считала лишь свой собственный путь правильным, лишь свою точку зрения истинной, а все остальные пути таковыми не являлись конечно же с высоты ее священного взгляда. А еще она так боялась, что Авьен бросит ее! Уйдет следом за Аватарой, выберет ее, будет предана лишь ей, а Мефнут так и останется вновь одна, потому что плохо старалась нравиться и быть совершенной. Потому что сделала все не так. И после чего она все это сделала с Авьен? После того, как та много лет провела под принуждением, наложенным на нее женщиной, которую она считала своей мани. Долгие-долгие годы Маньяра манипулировала ее разумом, превратив ее в свою рабыню и заставив действовать так, как хотелось ей. И стоило Авьен обрести свободу, купить ее такой дорогой, такой невыносимой ценой – отказом от своей страны, своего титула, своей веры, - стоило ей это сделать, как женщина, которой она доверяла, единственная, кого она по-настоящему любила, вновь предала ее, вот точно так же начав манипулировать ей, как делала это долгие годы ее названная мани. А ведь Мефнут клялась ее защищать. В глаза ей смотрела, предлагала ей свой долор, твердила о любви и клялась, что защитит и никому не позволит причинить ей боль. Мефнут с силой откинулась назад, врезаясь затылком в каменное плато под ней. Перед глазами искрами полыхнула боль, но этого было мало, этого было так мало за то, что она сделала! С криком она принялась бить ладонями по камням, пока не разбила в кровь, пока руки не ответили натужным стоном боли изнутри. Только толку было от этого наказания? Можно было сколько угодно бить и терзать себя, что это меняло? Отменяло это то, что она сделала? Хоть как-то эта ее боль помогала Авьен? Нет, конечно! Только в очередной раз демонстрировала самой Мефнут, какая она слабая, какая она ничтожная. Как она не может принять даже собственную вину, стремясь саму себя наказать точно так же, как наказывала все эти годы, запрещая себе и другим, дрессируя себя и других как собак. Дрессируя, а не живя. А Данка? Мефнут завыла в голос, баюкая разбитые руки, – никто не слышал ее здесь, никто не мог слышать ее крика. Данка, которой она поклялась служить, которой отдала свою душу и верность, а потом попыталась убить ее. За что? За вещи, произошедшие с ними в прошлой жизни? Когда каждый из них был совершенно иным человеком, когда каждый из них умер давным-давно? За это Данка была должна платить ей сейчас? За это стоило хватать ее за горло, душить ее, проклинать, глядя в глаза? Ту Данку, что после дождя червяков с дороги уносила прочь, чтобы их не растоптали. Ту Данку, что как Аватара Создателя должна была умереть по собственной воле, чтобы Мефнут могла продолжать жить. - Как я позволила себе самой все это сделать, Хлебородная?.. – прошептала Мефнут, качая головой из стороны в сторону и с ослепительной трезвостью понимая всю неотвратимость и весь ужас дела своих собственных рук. – Что же я наделала?.. Как я могла это сделать?.. Никто не отвечал ей. Небеса молчали, равнодушные и тихие, звезды слабо мерцали вниз, да тихо лизал алыми языками воздух танцующий рядом с ней огонь. Почему так происходило? Вот сейчас, лежа на этом камне и глядя в эту страшную давящую глубину, Мефнут снова и снова спрашивала себя и не могла понять. Как так получалось, что люди делали со своими любимыми именно то, от чего так клялись их защищать? Почему они точно так же причиняли боль, как когда-то причинили ее им? Почему они вместо прощения в ответ предлагали пытку, вместо понимания – ненависть, вместо поддержки – удар? Почему они не находили в себе силы открыть глаза и увидеть обратную сторону дела своих рук, подлинную причину своих поступков, истинную их суть, так глубоко упрятанную под добродетелями и моралью? Прекрати прятаться за вопросами, на которые ты не получишь ответа. Смотри на дело своих рук. Она смотрела широко открытыми глазами, не позволяя себе отвернуться. Не давая себе права на это. Она смотрела на свою судьбу от начала до конца. На своих искалеченных войной родителей, у которых не было сил побороть собственных демонов, и они обрушили их на нее. На себя саму, слабую и испуганную, которая не могла тогда, в свои ничтожные четырнадцать, противостоять им, сломалась и сдалась, взвалив этих демонов на себя и позволив им начать себя жрать. На то, как шагала она день за днем, неся на своих закорках огромный мешок чужой боли и зла, позволяя тому, что в нем жило, впиваться в ее душу и пережевывать ее, неторопливо, кусок за куском. На то, как полетела за Данкой через полмира. Зачем? На самом деле зачем? Из любви, конечно, - о, там было так много любви! Но и из желания красиво спасти ее и получить от нее благодарность за то, что Мефнут поступила хорошо и правильно. А еще из желания стать для нее незаменимой. Быть нужной. Нужной кому-то, у кого в глазах не будет разочарования, когда он будет смотреть на нее, потому что она нужна ему. И с Авьен тоже так было. С единственной, самой дорогой, самой необходимой, самой долгожданной и с таким трудом обретенной. Сколько тысяч лет Мефнут искала ее и что сделала, когда нашла? Что она сделала? Пальцы сжали долор на поясе, Мефнут вытянула его из ножен, поднесла к лицу, тяжело дыша и глядя на то, как в нем одновременно отражается и свет костра, и отблески звезд. Холодное волнистое лезвие, такое красивое. Один удар, и все будет кончено. Один удар, и весь ее стыд, вся ее боль… А ты заслужила этот удар? Милость дают тем, кто заслужил ее. Но я больше не могу. Чего ты не можешь? Ты ничего не делала, чтобы не мочь чего-то. Ты ничего не начинала, чтобы не быть в состоянии с этим справиться. А стыд? А вина? Их так много! Я не могу бороться с ними! И что же, если ты от них сбежишь в смерть, тебе будет легче? Роксана не примет тебя. Тебя не примет никто. Мефнут закричала во всю глотку и отшвырнула долор во тьму. Он не издал ни звука, а просто исчез – подушка снега приняла его и поглотила без следа. Она кричала, изгибаясь всем телом и выкрикивая из себя свою боль. Она вновь и вновь разбивала руки о камень. Она рыдала, и казалось, что в обычном человеческом теле не может быть столько воды, столько слез, чтобы они текли вновь и вновь. Чтобы текли часами. Потом она упала без сил на камень, прислонившись щекой к ледяной скале, глядя обожженными солью слез, опухшими глазами в ночь. Чернота лежала вокруг нее, поднимались молчаливые скалы до неба, обступали ее со всех сторон, как и все ее грехи. Их было так много. Они были такими неподъемными. Но ты не можешь уйти. Ты не можешь уйти. Не имеешь права. Перед глазами тянулись видения – на этот раз те, из прошлой жизни, из-за которых в этой она вновь пыталась убить Данку. Мертвая жена, мертвый ребенок, мертвая душа. Может, у Мефнут просто была мертвая душа, вот в этом было все дело. Может, это она сама была Рабом, которого в себе самой создала, убив все, что любила, уничтожив все, чем являлась. Может, в ней и не было ничего, кроме смерти и разрушения, и боли. Авьен ведь говорила ей: она не видела смерти Аватары, она видела только момент удара. Не факт, что Аватара умерла после этого. Не факт, что этот удар закончил Танец Хаоса. А даже если и да? Что теперь? Даже если Данка была Аватарой Хаоса, что теперь? Мефнут вдруг поняла, что смеется. Ее грудь разрывалась от страшного хриплого хохота, совсем не смешного, похожего на карканье предвещающей смерть птицы. Теперь она знала о себе кое-что такое, по сравнению с чем бытие Данки Аватарой Хаоса уже не пугало ее вообще. Это не имело значения. Ровно так же, как Данка могла быть причиной всех этих смертей и нашествия Рабов, ровно так же Мефнут совершенно точно была причиной боли, муки и страдания для тех, кого она клялась защищать. Она предала всех – и себя, и Данку, и – о Артрена! – Авьен, она предала всех и всё, что было ей так дорого. Так чем сама она была лучше Аватары Создателя, которую назвала Аватарой Хаоса? - Я единственная, кто может вылечить марь, и я сбежала, - проговорила она во тьму, хохоча и захлебываясь своим хохотом. – Я единственная, кто может обратить эпидемию вспять. И я удрала, поджав хвост. Оставив их обеих там. Одних. Было ли ей прощение? Теперь Мефнут не было до этого дела. Прощение было словом и красивой бумажкой, под которой прятали кучу нечистот в тщетной попытке хоть как-то исправить ситуацию. Прощение не имело никакого значения. Значение имело только действие. Можно ли было еще все исправить? Мысли лихорадочно закрутились в голове Мефнут. Данка вряд ли уже примет ее обратно, как и Авьен, но можно просто следовать за ними. Охранять их жизнь, служить им на расстоянии, в стороне, так, чтобы не попадаться на глаза, если они не захотят ее видеть, но хотя бы что-то делать для того, чтобы все исправить. Просто быть рядом, чтобы защитить от беды, если беда придет. Просто быть рядом. Это же она могла! Это же было не так невыносимо сложно, как позволить им быть самими собой?! С огромным трудом, кривясь и хмурясь, Мефнут поднялась с камня. Ладони кровили, все вокруг было заляпано ее отпечатками, снег побагровел. Пока кричала и выламывалась всем телом, она сбила котелок, каша вместе с водой выплеснулась на камень и замерзла. Сжав зубы, Мефнут собрала котелок, кое-как обтерла его снегом изнутри, отковыряв замерзшую кашу, засунула в вещмешок и выпрямилась. Тихая ночь стояла вокруг. Девственно-ровная поверхность снега белела вокруг, и на нем не было видно ни следа. Куда упал долор? Следовало ли его искать? Ты имеешь на него право? Долор – душа анай, а у тебя нет души, после всего, что ты сделала, у тебя нет души. Отвернувшись и чувствуя невыносимую тяжесть вины, она взлетела. Золотые сполохи побежали по белой поверхности снега под ней, заискрились, растеклись разводами. Ледяной встречный ветер ударил в лицо. Мефнут развернулась на север и полетела обратно, туда, откуда так отчаянно рвалась убежать. *** Рассветное солнце поднималось из-за гор на востоке, протянув длинные тени по заснеженным долинам внизу, вызолотив макушки ледников, обратив небо в лазурь и золото. Снег нестерпимо сверкал внизу, и от этого слезились глаза. Китари приходилось без конца морщиться, чтобы видеть хоть что-то. Слезы катились по щекам, страшно жгло кожу, но она все равно упрямо оглядывалась на восток, подставляя лицо поднимающемуся светилу. Она не видела щит Роксаны почти два месяца. Сначала Годваг Гивир, потом Шардан, где шел бесконечный серый дождь. И вот теперь, когда Огненная поднялась в небо, победно вскидывая Свой огромный щит, Китари не могла оторвать от него глаз, не желала отворачиваться, как бы не резали ей глаза острые лучи. Казалось бы, как мало нужно было ей, чтобы взбодриться! Просто взглянуть в глаза Огненной, наполниться Ее жаром, Ее силой, Ее светом, и все сразу же становилось по-другому. Нет, тревога и беспокойство за Данку, что гнали их вперед, так никуда и не делись, становясь только сильнее с каждой минутой, хотя и казалось, что сильнее уже просто невозможно. Но что-то все же изменилось, что-то стало иначе и в ней самой, и в летящей рядом Крол, что-то изменилось. Ее Волчица этим утром тоже проснулась иной. В ее глазах зажглось пламя, которого Кит так давно не видела, она молилась и кланялась поднимающемуся солнцу, разбрасывая перед собой по снегу пригоршни крупы, отдавая огню в жертву мясо и тихонько напевая под нос какой-то тихий напев, какого Кит никогда от нее не слышала. Она улыбалась Китари, жмурясь на один глаз, и тени от ее ресниц расчертили темными полосами ее разноцветные радужки. Она смеялась и шутила, пока они завтракали, даже несмотря на то, как тянуло и тянуло в груди тяжелой градиной сердце. А сейчас она летела рядом, запрокинув голову, подставляя лицо поцелуям ледяного встречного ветра, и Китари подумалось, что нет и никогда не родиться на свете женщине краше ее. - Ты сегодня иная, - с нежностью сказала ей Кит, не удержав слова в переполненном любовью сердце. - Какая? – усмехнулась Крол, обернувшись к ней. - Солнечная, - тихо ответила Кит, любуясь ей. – Полная небесного огня. - Яростная снова над моей головой, наверное поэтому, - улыбнувшись, пожала плечами Крол. – Как же хорошо, когда так, - тихо пробормотала она, закрывая глаза и вновь подставляя лицо рассветным лучам. Долины тянулись под ними – плавные, будто кистью художника выведенные на темном холсте. Снег укрывал их длинными полосами, причудливо пряча под собой скалы, отвесные склоны, глубокие пропасти. Нетронутое белое покрывало, расшитое мириадами алмазов, что сейчас сверкали на солнце, слепя глаза. Китари залюбовалась, вдыхая всей грудью рассветное небо и вспоминая горы дома. Они были совсем другими, они даже пахли иначе, не так, как она привыкла, и это нравилось ей. Это захватывало ее. Они ушли так далеко от дома, и это тоже очень нравилось ей. Мир был таким огромным, таким бесконечным и прекрасным! В нем было столько всего – других стран и краев, морей и океанов, чужих ветров, лесов и гор! И лент рек, и глаз озер, и сетей дорог, и мест таинственных и странных, которых она себе и представить не могла, в которых никогда еще не бывала, но так хотела побывать! И так бесценно было этим утром лететь вместе с Крол вперед, на север, к Данке, в новое начало, на этот раз по-настоящему принадлежащее им двоим! Все наши дороги, моя милая, даже самые темные и страшные, даже самые печальные и тоскливые, все они дороги мне, покуда ты рядом. И все они для меня светлы. Она улыбнулась, вновь взглянув на летящую справа от нее Крол, на ее профиль, обрисованный лучами солнца, на то, как тянется ее тень внизу по снежной равнине под ними. Что-то зацепило ее взгляд. На нетронутом полотне снега темнело какое-то странное углубление, большое, вытянутое, будто кто-то швырнул туда камень. Чудное – с учетом того, что весь снег вокруг был ровным-ровным, без единого следа. Китари вгляделась вниз, пытаясь понять, что это за углубление, отчего оно могло сформироваться. Может, внизу под ним было ущелье, и снег так странно просел под собственным весом, осыпавшись вниз? Но как-то и непохоже было на то. Он бы тогда мягко просел, а не вот так обвалился кривым краем, почти что колеей, будто с неба что-то упало вниз, да еще и прокатилось по нему какое-то количество метров. - Куда ты смотришь, котенок? – прозвучал рядом голос Крол, и Китари задумчиво отозвалась: - Да все никак не могу понять, что там. - Где? – Крол проследила за ее взглядом и нахмурилась. – О… Роксана Пресветлая да хранит его душу. - Что там? – вскинула брови Китари, глядя на Крол. У Волчицы глаза были куда зорче, чем у нее, благодаря сальважьей крови, естественно, она разглядела лучше. – Что ты видишь, Крол? - Там какой-то человек, - хмурясь, сообщила Крол. – Судя по всему, он замерз в снегу. Лежит лицом вниз и не шевелится. - Ему надо помочь! Скорее, может, мы еще успеем!– Китари решительно изменила движение полета и направилась вниз. Солнце слепило глаза, и с высоты она все никак не могла рассмотреть бедолагу, каким-то чудом попавшего сюда при том, что ни следа не было видно вокруг на нетронутом белоснежном полотне снега. Вчера с вечера они видели над горами буран. Быть может, этот человек спрятался в снегу от стихии, а потом не смог выбраться? Но почему тогда колея была такой свежей, будто он еще какое-то время шевелился в ней, борясь за жизнь? И вообще, откуда здесь на огромной высоте среди неприступных вершин было взяться человеку? - Может, это ведун? Может, его выбросило сюда через неудачно открытый переход? – пробормотала под нос Китари, пытаясь придумать хоть одно разумное объяснение происходящему. - Мне плохо видно, Кит. Он в снегу. Вижу только, что одежда белая вроде бы, - сообщила ей Крол. - Ладно, сейчас поглядим. Может, ему еще можно помочь? – без особой надежды предположила Китари. Они подлетели ближе, и теперь ей было видно лучше, но это не много-то и дало. Человек лежал лицом вниз, его сильно засыпало снегом сверху, и наружу из ямы торчали только сапоги да ноги в белых штанах. - Аккуратно, не провались только, - напутствовала ее Крол, опускаясь в снег рядом с Китари. – Под снегом могут быть разломы в породе. Сугробы достигали по глубине Китари едва ли не до груди. Она приземлилась прямо рядом с бедолагой, а затем аккуратно вывернула крылья, уплотнив их структуру, и отгребла ими в сторону часть снега, чтобы освободить его из ледяного плена. Если он был все еще жив, нужно было убрать снег, чтобы не мешал ему дышать. - Как же удобно с крыльями всех стихий! – пробурчала под нос за ее спиной жена. Китари только улыбнулась, продолжая отгребать в сторону снежные пласты. А потом вскрикнула. Потому что из-под снега показалась шестиконечная эмблема Аватар на спине белоснежной формы того, кто лежал лицом вниз в глубоком сугробе посреди горного ущелья. Следом за ней – обледенелый черный хвостик на затылке, щетина жестких волос и профиль, от одного взгляда на который у нее, кажется, перестало биться сердце. - Мефнут! – закричала не своим голосом Китари, кидаясь вперед и хватаясь за ледяные, будто снег плечи подруги, одним рывком переворачивая ее лицом вверх. Кожа у нее была белой, глаза закрытыми, а губы совсем синими, будто никакого дыхания жизни в них совсем не осталось.