Проект Э.Р.И.К.

Она трясётся. Кайл выходит из палаты раньше, чем успевает об этом подумать. Никто не возражает. Ни у кого нет на это сил. Никто не попросит его остаться, потому что, начнём с того, что на самом деле никто и не хочет, чтобы он остался. Она не в сознании, не совсем. Она не может с ними поговорить, не может нормально двигаться. И это ужасает больше всего. Кайл никогда не находился в одной комнате с кем-то, кто был до того болен, что не мог перестать трястись. Ему никогда не приходилось такое видеть. Сам он был на этом месте, он был на месте больного человека, но никогда ещё Кайл не видел кого-то настолько больного. Это отзывается где-то глубоко внутри, вызывает в голове образ. Повторяющаяся вещь, что-то, из-за чего он хочет свернуться в клубок и спрятаться подальше от всего. Кайл застывает на выходе из больничной палаты. Он делает глубокий вдох. Пытается справиться с тяжёлым запахом пластика, стерильности и кожи. Вот как пахнет в этой больнице. Здесь пахнет кожей. Плотью, костями и людьми, пытающимися выжить, подключёнными к пищащим аппаратам в отделении интенсивной терапии с окнами и огромным столом в центре. Квадратная штука, три стола с тремя медсёстрами за ними и ещё несколькими работницами, раскиданными по всему отделению и навещающими пациентов, отмечая жизненные показатели и записывая различные данные в свои небольшие планшеты. Смайлики с подвешенных на каждой двери шкал боли врезаются в его память. Он знает, что никогда их не забудет. Улыбающиеся, хмурящиеся и плачущие лица, уродливые смайлики, упрощённые. Кайл разворачивается и начинает идти по коридору. Он не знает куда. Он не знает почему. Он знает лишь то, что ногам не терпится двигаться и они не смогут удержать его в вертикальном положении, если он останется на месте. Парень проходит через массивные двери, отделяющие отделение интенсивной терапии от главного вестибюля. Металл своей тяжестью давит на руку и высасывает из него много сил. Зубами он кусает губы, натыкаясь на чувствительный порез в месте, где он нечаянно сорвал тонкий слой кожи. Это болезненный участок. Болезненный и немного шершавый на кончике языка. Подросток проходит зону в коридоре, в которой пахнет застоявшейся мочой, и непроизвольно задерживает дыхание. Пустые коридоры и тусклое освещение. Стены окрашены в бледно-бежевый, коричневый, жёлтый и светло-голубой, отголоски педантизма, попытки успокоить людей, пока те идут в нужную палату. Никого не видно. На следующем перекрёстке Кайл поворачивает налево, не убирая руку со стены, пусть он даже представить себе не может, сколько бактерий её покрывают. Мысль об этом вызывает у него мурашки по всему телу. Живот сводит. Мерзкая тошнота, которую ранее ему удалось проглотить, возвращается. Горло саднит и режет. Он задумывается, неужели его вырвет. Однако ощущение проходит до того, как он успевает слишком много надумать. Спазм рассеивается. Теперь его просто шатает. У него не было намерения идти к лифтам, но именно там он в итоге оказывается. Кайл сворачивает в небольшую зону, где те располагаются, уголок с четырьмя лифтами. Он делает глубокий вдох, каким-то образом уверенный в безопасности этого места. Здесь тихо, вдали от отделений с пациентами в койках, где некоторые люди, несомненно, умирают. Вероятно, он в нескольких десятках метров от своей матери. Он сбежал. Насколько же это жалкий поступок? Его мама в уязвимом положении, а первый инстинкт Кайла был просто уйти? Какой же из него после этого сын? Какой же он после этого человек? Кайл бредёт в конец помещения с лифтами и упирается в угол. Он трёт лицо руками. Пытается собраться, но это не особо работает. Теперь он не может перестать об этом думать. О том, как она тряслась. О том, как слабо она осознавала всё вокруг. О том, как она словно бы была не там. Она побледнела, или, может быть, это всё освещение, или ему просто почудилось. Он ушёл. Почему он ушёл? Он ужасный человек, такой ужасный человек, такой ужасный, отвратительный человек… Из горла вырывается всхлип. Он закрывает рот рукой, стиснув зубы и не давая больше никаким звукам выйти наружу. Он выдыхает через нос, а затем снова вдыхает и повторяет эти два действия. Дыхание. Вдох, выдох и снова вдох. Кажется, что ритмичные действия могут его успокоить, но лёгкие пытаются воспротивиться. Они вынуждают его замкнуться в себе. Она трясётся. Он ушёл. Он поцеловал Стэна, он покурил травку, и они целовались, потому что Кайл гей. И он фантазирует о своём лучшем друге во снах, и когда не может этого контролировать. А его мама трясётся. Она трясётся, а его первой реакцией стало уйти куда-нибудь в другое место, где он бы не мог её видеть. Потому что он эгоист и нарцисс, и абсолютный гротеск. Он отвратителен. Отвратителен, отвратителен, отвратителен, отвра… — Кайл? Кайл стирает слёзы с щёк и пытается сильнее вжаться в угол. Если бы только он просто исчез. Если бы только он просто исчез. Если бы только он просто исчез. Но он не может. Он занимает слишком много места, в нём слишком много атомов, его слишком много, чтобы раствориться в окружающей обстановке, и он бы рад раствориться, если бы от этого стало лучше, но не становится. Он просто не хочет здесь находиться. И он почти наверняка уверен, что не хочет находиться вообще где-либо, но он… и… и он думает, что это новое ощущение. — Кайл, это ты? Нет. Нет, не я. Убирайся. Но Кайл не может этого сказать. Вместо этого он во второй раз протирает глаза и оглядывается через плечо. Он уж точно не ожидал увидеть здесь Клайда. Но опять же, он и себя здесь увидеть не ожидал. Не сегодня. Но всё не всегда идёт по плану, да? Нет, не всегда. Никогда ничего, блять, не идёт по плану. Какой тогда вообще смысл в планировании? Какой, сука, смысл в планировании, когда ничего не идёт по плану? Почему его вообще это волнует, если всё равно ничто из того, что он хочет, не случится? Что это за херня, и почему все притворяются, что их устраивает, что жизнь их всех наёбывает? — Ой, чел, — брови Клайда подпрыгивают от удавления. Его руки спрятаны в карманах форменной куртки. Он выглядит слишком сострадающим. — Ты плачешь? Кайл проглатывает всхлип. Слёзы никак не останавливаются, а уголки губ продолжают ползти вниз. Он наслаждается мыслью, что, наверное, выглядит сейчас очень уродливо, но ничего не может поделать. Он икает и пытается скрыть своё лицо, опустив глаза в пол и подняв руку, чтобы прикрыться запястьем. Он пытается замаскировать это действие, притворившись, что поправляет волосы, но это точно не возымеет успеха, так ведь? Клайд делает шаг навстречу, и Кайл разворачивается, снова прячась в углу. — Уйди, — сдавлено просит Кайл. Шаги останавливаются, и Клайд остаётся на месте. На какое-то время становится тихо, и Кайл благодарен за эту тишину. Однако она не длится вечно. Ничто, блять, не длится вечно. — Почему ты здесь? — спрашивает Клайд. Кайл пытается заставить себя перестать плакать, но вопрос никак не помогает его самочувствию. Кайл решает, что сейчас ему правда просто нужно побыть в одиночестве. Ему просто нужно побыть одному, чтобы никто не расспрашивал его о происходящем, потому что даже он сам понять этого не может. Он не понимает, почему это происходит. Его мама всегда была такой здоровой. Она всегда была в порядке. Так с какого хуя ей так плохо из-за пневмонии? Какого хрена случилось? Почему Кайл не может это, блять, контролировать? Кайл зарывается лицом в ладони. Мысли никак не перестанут его атаковать. Образы, мысли и вопросы. Утверждения о том, чего он не желает признавать, наблюдения, которые говорят ему, что он совершает ошибку, пронзающие, злые и острые. Он слышит их. Такое ощущение, что кто-то пытается его задушить. Клайд пытается дотронуться до его плеч, пытается с двух сторон достать руками до основания его шеи. Это щекотно, чересчур неприятно, чересчур сильно, и Кайл со всех сил дёргает плечами, сбрасывая прикосновение, и выворачивается, чтобы грозно посмотреть на Клайда. — Перестань меня трогать, — рычит он. Тишина. Когда с глаз спадает пелена, он понимает, что Клайд находится в приличных нескольких метрах от него. Донован выглядит сбитым с толку, взгляд потерянный, словно Кайл безо всякой видимой на то причины сорвался на нём — и, видимо, так и есть. Клайд слишком далеко. Он вовсе не прикасался к Кайлу. — А? — вопросительно произносит Клайд. Кайл не может ответить. Он не знает. Это лишь ещё одна вещь в списке, ещё одна вещь, которую он не может понять. Механизмы. Детали. Магия, возможно, потому что этому нет объяснения, чудо в худшем его смысле. — Всё нормально? Кайл открывает рот, чтобы ответить, чтобы сказать, что всё просто охеренно, но не может. Слова не выходят наружу. Он закрывает глаза, сглатывая скопившуюся во рту слюну. Это так отличается от сухости, с которой он боролся всего несколькими часами ранее. Проходят секунды или, возможно, минуты. Кайл снова открывает глаза, и на этот раз он отвечает. Не вербально, но физически. Он отрицательно мотает головой. Как ни странно, Клайд, кажется, его понимает. — Хочешь, ээ… поговорить об этом? — спрашивает он. Кайл снова мотает головой. Клайд кивает. Между ними воцаряется странная неловкость. Клайд пихает руки глубже в карманы, ещё одно напоминание о том, что он вовсе его не трогал. Кайл мог бы расхохотаться, честно. Он мог бы рассмеяться тому факту, что сходит с ума. Может быть, он и правда теряет рассудок. Может быть, он теряет связь с окружающим миром. Насколько бы это было смешно? Сойти с ума в больнице у лифтов. Клайд пинает пол носком ботинка. — Слушай, эм… На мгновение он замолкает. Кайл отвлекается на попытки остановить всё никак не прекращающиеся потоки слёз из глаз. Рукава уже успели намокнуть. Ему придётся постирать этот свитер. И куртку тоже, она до сих пор пахнет травкой. Этот запах не вывести из вещей, да? Его не вывести из вещей. Он просто остаётся там навечно. Клайд прочищает горло. — Я не знаю, что с тобой происходит, — продолжает он. — В смысле, э, очевидно, но… ты понимаешь, я не… хочу, чтобы ты грустил и всё такое, поэтому, если ты когда-нибудь… захочешь это обсудить, или тебе понадобится плечо, на котором можно поплакать, я… здесь. Один из светильников под потолком над ними мерцает. Становится ещё темнее. У Кайла возникают трудности с попыткой вдохнуть достаточно воздуха. — Не то чтобы ты обязан со мной разговаривать, ничего подобного, потому что мы не, э… близки, совсем? Но… просто если ты захочешь поговорить или… — снова пауза. Клайд сглатывает. — Посидеть и ничего не делать, это тоже неплохо, я понимаю, бывает сложно и без обременительных попыток… объяснить? На мгновение Клайд замолкает, видимо, обдумывая всё, что только что сорвалось у него с языка. Однако пауза быстро проходит, и, довольный своей речью, Клайд кивает, подтверждая сказанное. Кайл тоже кивает. Наверное, между ними возникает немного странное понимание. Эта недосказанность, с которой никто из них не знает, как справиться, но всё в порядке. Взаимодействие вышло коротким и милым, по существу. Во многих смыслах оно освежает, и Кайл благодарен за его краткость. — Прости, э, это странно, эм… оставить тебя одного? — интересуется Клайд. Кайл ничего не говорит. Голос по-прежнему не слушается его так хорошо, как хотелось бы. Он не готов доверить языку составление связных предложений. Вместо этого он просто снова кивает. В этот раз кивок возвращает уже Клайд. Они не прощаются друг с другом. Просто кивают в третий раз. Клайд жмёт на кнопку вызова лифта, заходит в первый прибывший и исчезает за дверьми, когда те закрываются. Приступ паники у Кайла закончился. Насколько он знает, по крайней мере — он на это надеется. Слёзы до сих пор скапливаются в глазах, но они больше не пытаются сбежать вниз по щекам. Всё прошло так быстро. Это был тяжёлый, сильный порыв, который продлился короткий промежуток времени. Он думает, что в каком-то смысле ему просто нужно было проплакаться. Клайд подтолкнул его к тому, чтобы просто… выпустить это наружу. Это было мило. Кайл ценит его помощь. Хотелось бы иметь возможность отблагодарить его, но теперь момент уже позади, и он не собирается снова поднимать эту тему. Когда-либо. А зачем? Кайл может по пальцам одной руки сосчитать разы, когда они с Клайдом за последние несколько лет взаимодействовали. Он вытирает оставшуюся влагу с лица и ждёт минуту, чтобы собраться, прежде чем выйти из уголка с лифтами в коридор. Неподалёку располагаются уборные. Он заходит в мужской туалет и останавливается напротив одной из раковин. Здесь тоже никого. Он начинает задумываться, есть ли на самом деле кто-нибудь в больнице. Быть может, всё это нечто вроде одной из тех безумных карикатурных теорий. Быть может, всё это какая-то странная галлюцинация. Быть может, он сбрендил несколько лет назад. Быть может, он до сих пор в том сумасшедшем доме, в котором оказался в восемь после проделок мистера Говняшки. Забавно. Кайл включает кран, набирает в ладони немного воды и склоняется над раковиной, чтобы оплескать ею лицо. Вода приятная и прохладная, она позволяет ему остынуть. Каламбур вышел неумышленно. Он оставляет воду включённой ещё на секунду или около того, глядя на себя в отражении. Его лицо жутко красное. Очевидно, ведь он плакал. Глаза отекли, он выглядит как-то ужасно. Парень трёт лицо пальцами, пытаясь придать себе более естественный вид — или хотя бы просто сделать так, чтобы это не выглядело, будто он так уж сильно рыдал. Он делает глубокий вдох, обрызгивает лицо ещё раз, а потом вытирает его футболкой. Он нерешительно дышит, протирает руки о штаны, выключает воду… Кайл смотрит на своё отражение. Что-то подсознательное говорит ему отвернуться. Так он и делает. Более ни о чём не задумываясь, он выходит из уборной и направляется в отделение интенсивной терапии, обратно к палате матери.