Проект Э.Р.И.К.

Когда Кайл просыпается в следующий раз, отца уже нет рядом, а медсестра щупает воспалённую кожу на его левом локте. По-видимому, он зашевелился, потому что женщина торопливо и тихо извиняется и сообщает, что папа вышел сделать звонок и скоро вернётся. Кайл не уделяет внимания попытке его расслабить, скрывающейся за этими словами, и вместо этого позволяет себе погрузиться в глубины своего разума. Медсестра прикладывает ватку к крохотному, почти незаметному проколу, который теперь расположился на его руке, и перевязывает его бинтом. Это напоминает ему о сдаче анализа крови — что он делал более одного раза, по более, чем одной причине —, и парень тут же чувствует лёгкую слабость. Так как он уже лежит, у него нет возможности расслабиться ещё сильнее и избавить себя от угрозы свалиться в обморок. Но даже так, момент головокружения проходит. Он в сознании и чувствует себя максимально свежо за, такое ощущение, что несколько лет. — Спасибо, — произносит подросток просто из вежливости, хотя на самом деле даже не знает, за что именно её благодарит. Но у него есть ощущение, что именно эта медсестра следила за его состоянием, а за это он, кажется, благодарен. Она улыбается ему. — Доктор Ривера скоро подойдёт, чтобы поговорить с тобой и твоим отцом, — говорит женщина, что вызывает в нём некоторый дискомфорт. Несмотря на это, парень кивает. Такой уж порядок. Если уж приступ гипогликемии настолько серьёзен, что потребовалось посетить больницу, то этот приступ уж точно достоин врачебной консультации. В прошлый раз, когда всё зашло настолько далеко, он был всего лишь ребёнком и не совсем осознавал, что эта херня может быть по-настоящему опасна. Он по-детски усвоил это, конечно, но это было больше похоже на правила, а бунтарская фаза у Кайла наступила очень рано. Очевидно, когда у тебя диабет, голодовка — это не лучший способ против него протестовать. В любом случае, он помнит встречу с доктором Ривера и серьёзный разговор о важности соблюдения режима питания и приёма лекарств. Кайл думает, что медсестра уйдёт, но нет. Она достаёт из стола у больничной койки измерительный прибор, втыкает в него полоску, а потом протирает палец подростка спиртовой салфеткой и протыкает его иглой. А вот это уже что-то, что ему не делали с очень раннего возраста, а теперь, когда это происходит с ним снова, Кайл понимает, что ему больше нравится независимость, когда можешь делать это самостоятельно. Через несколько секунд испытание пройдено, и женщина выбросила медицинские отходы в большую страшную корзину у двери, помеченную как «БИОЛОГЧЕСКАЯ УГРОЗА». Прекрасно. Кайл теперь биологическая угроза. — Прости, что так внезапно, — говорит медсестра — по металлической табличке с именем понятно, что её зовут Лорен Симмонс (с очень профессиональной припиской внизу, что она, вообще-то, ДИПЛОМИРОВАННАЯ МЕДСЕСТРА) — снимая сиреневые латексные перчатки, которые, оказывается, были на ней всё это время. Она одаривает его виноватой улыбкой, хотя его честно это не беспокоит. Перчатки также летят в мусорку. — Просто я подумала, что ты знаком с процедурой. — Да, знаком. Я так полагаю, капельница помогла сахару в моей крови подняться из задницы? — Определённо, — отзывается медсестра Симмонс. Она подходит к компьютеру и вводит пароль. Кайл со скучающим видом наблюдает, не зная, куда ещё должен смотреть. К счастью, женщина не против. На её лице застыла лёгкая улыбка. В каком-то смысле, это немного мило. По крайней мере, помогает ему не чувствовать себя так дерьмово. Она набирает несколько цифр. Видимо, вносит запись о его показателях в электронную карту или вроде того. Она переводит на него взгляд, блондинистый хвостик слегка качается при движении. — Должна признаться, к нам редко попадают подростки с настолько низкими уровнями глюкозы… ты пропустил завтрак? На мгновение Кайл не знает, что ответить. Наверное, честность лучше всего, но в то же время он не хочет вырыть себе могилу, позволив всем узнать о том, что он намеренно не ел. — Ага, — отвечает мальчик в надежде, что пауза не выглядела подозрительно. Когда медсестра Симмонс смотрит на него так, будто собирается прочитать ему очередную лекцию, он быстро добавляет: — Не специально, просто так вышло… У меня утром был тест, и я не мог позволить себе опоздать. Медсестра Симмонс кивает, кажется, понимающе и возвращается к компьютеру. Она вписывает что-то ещё, пальцы быстро двигаются по клавиатуре. Кнопки громко щёлкают, хотя ногти у женщины пострижены коротко и они не слишком резко стучат по пластику. Стук ногтей по любой поверхности — это верный способ вызвать у Кайла раздражение, если парень не в лучшем расположении духа. — А что насчёт обеда? — спрашивает медсестра, и Кайлу думается, что она может просто задавать ему все те вопросы, что и доктор Ривера потом. В ответ на его молчание она поднимает взгляд с экрана. — Ты и его пропустил, так ведь? — Ну, меня тошнило, — отвечает Кайл, и, хотя это не совсем ложь, это также совсем не та причина, по которой он не ел. Он может справиться с тошнотой и знает, как помочь ей исчезнуть, когда становится совсем невыносимо. С чем он не может справиться, так это с ощущением наполненности, которое возникает внутри каждый раз, когда он проглатывает кусочек чего-нибудь. Конечно, он не сможет избегать этого вечно; он не сможет ничего сделать, если снова станет так экстремально недоедать. Кайл решает внимательно следить за своим сахаром и есть ровно столько, сколько нужно, чтобы удержать его от слишком низкого значения — и наедаться, только если это совсем необходимо и без этого никак. Это как-то странно, ну правда. Такой ход мыслей едва получается назвать сознательным. Это просто очень повседневное «ага, вот что я теперь буду делать». — Уверена, ты знаешь, что тошнота является симптомом гипогликемии, — говорит медсестра Симмонс. — Да, но я в тот момент не очень хорошо соображал, — защищается Брофловски. — Обеденный перерыв закончился едва за пять минут до того, как я упал в обморок. Что абсолютно унизительно, если так подумать. Господи, что вообще произошло? Память о случившемся настолько туманна, что несколько моментов с теми событиями проносятся в голове почти на сверхскорости. Он не может точно вспомнить, кто что говорил. Но он определённо помнит, как Стэн ушёл — и точно помнит всё, что Эрик сотворил в столовой. Кожа покалывает от воспоминания о том, как его схватили; от этого он содрогается. — Когда меня отпустят? — спрашивает Кайл. Наконец выходя из компьютера, медсестра Симмонс отвечает, не поворачиваясь к нему лицом. — Доктор Ривера хочет оставить тебя на ночь под наблюдением, — отвечает она. От этой новости сердце Кайла проваливается в пятки. Он не хочет здесь оставаться. Совсем. — Но мои показатели сейчас в норме, так? — Да, сейчас они в норме, но её беспокоит то, что они изначально были такими низкими, — женщина наконец поворачивается, на её лице выражение сочувствия. — Мы просто хотим до конца убедиться, что всё нормально, прежде чем отправить тебя домой. — Хорошо, — говорит Кайл. — Звучит разумно. Но говорит он это, нахмурившись. Просто то, что он понимает, из чего исходят медицинские работники, не значит, что он с ними согласен, как и не значит, что он должен радоваться их решению. Он знает, что отец бы никогда не выписал его вопреки рекомендациям медиков, учитывая всё, через что проходит мама. Оставить серьёзно больного Кайла дома на случай, что с ним что-то совсем не так — что не правда, но папа этого не знает — это намного ближе к возможному смертному приговору, чем кому-либо захочется. Кроме Кайла, наверное. Кайла это устраивает. Но опять же, это может быть потому, что он знает, что с ним происходит. — Как твоё самочувствие? Сейчас тошнит, или болит голова? — Нет, я нормально себя чувствую, — однако Кайл не знает, так ли это. Чудовищное болезненное ощущение, с которым он боролся большую часть сегодняшнего дня, конечно, исчезло, но осталось эта лёгкая тошнота. Хотя после быстрой оценки своего состояния он обнаруживает, что это скорее всего из-за того, что он за весь день ничего не съел, если только яблочный сок вдруг не считается приёмом пищи. Видит бог, он таковым казался. — Тебе что-нибудь принести? Одеяло, воду или, может, тебе нужно воспользоваться уборной? — О, нет, — отзывается подросток, и на этот раз он уверен. Даже если ему и нужно было бы воспользоваться уборной, он бы сделал это самостоятельно, без помощи медсестры. Вот где он прочерчивает черту. Никто не должен стоять рядом, пока он будет мочиться, большое спасибо. — Думаю, я сам справлюсь. — Хорошо. Просто нажми кнопку, если тебе что-нибудь понадобится. Медсестра Симмонс слегка кивает, на что подросток вежливо склоняет свою голову, после чего женщина поворачивается и выходит. Он остаётся один в этой монотонной больничной палате, окружённый лишь голыми стенами и плотной портьерой, собранной в складки. Она не задёрнута и не скрывает за собой коридор, в котором в данный момент ничего не происходит. На протяжении нескольких минут юноша просто наблюдает за работой на сестринском посту снаружи его палаты. Теперь, когда у него достаточно времени отдышаться и подумать, Кайл понимает, что немного ошеломлён ситуацией. Его правда отправили в больницу из-за чего-то столь незатейливого, как низкий сахар в крови, пусть его показатели действительно опустились… видимо, на удивление низко за то время, что ушло на дорогу сюда и подключение к капельнице. Рука до сих пор немного побаливает, но это лёгкое пощипывание, а не пульсирующая боль, которую он чувствовал перед тем, как реально потерять сознание. Также у такой боли разные причины. Он всё ещё не понимает источника ощущения, возникшего в прошлом. В итоге парень решает, что не стоит об этом волноваться. Кайл поворачивает голову, чтобы посмотреть в окно. Идёт снег. Довольно сильно. Похоже, погода на грани с метелью. Кайл подбирается, когда слышит за дверью шум, мало чем отличимый от стука. Обернувшись, он видит Кенни и Айка. Последний подбегает к нему быстрее, чем Кайл успевает подумать. Айк плюхается на постель, набросившись на брата с крепкими объятьями. Он буквально ложится на Кайла, что совершенно не удобно. Когда Айк был маленьким, он был намного легче. Но он больше не малыш, и Кайл не может брать его на руки, как раньше. Или пинать его, как раньше, не то чтобы он вообще стал бы это делать на сегодняшний день. Его способность сочувствовать и сопереживать другим людям определённого возросла по мере взросления. — Никогда больше меня так не пугай! — восклицает Айк, наконец-то сползая со старшего, чтобы одарить его строгим взглядом. В его голосе слышится чистый выговор, и именно этого Кайл и ожидает от своего младшего брата. Стоя теперь сбоку от постели, Айк выпячивает грудь и скрещивает руки, глядя на него чрезмерно драматично. — Айк, успокойся, я в порядке, — Кайл игриво щёлкает Айка по лбу. Тот отбрасывает его руку, пусть в такой же братской манере. — Кстати, кто тебя сюда отвёз? С повисшим в воздухе вопросом Кайл вопросительно смотрит на Кенни. — Не смотри на меня, чел, — Маккормик разводит руками. — Я наткнулся на мелкого, когда тот без умолку болтал с людьми в зале ожидания. Кайл морщит лицо. — Болтал без умолку?.. — Я пришёл! — Айк величественно взбрасывает руки в воздух, как будто он почти что горд собой. Не веря своим ушам, Кайл ещё раз оглядывает брата с ног до головы и, естественно, замечает на его ботинках снежные комья, а на тяжёлой зимней куртке — влажные пятна. Хоть Айк и дошёл досюда пешком, объём его лёгких по-прежнему не уступает размеру Техаса. — Я пришёл со школы и позвонил тебе, потому что тебя не было дома, но мне ответил Кенни, и он сказал, что ты здесь, так что я пришёл сюда, потому что на улице было классно! Кайл ещё раз бросает взгляд на окно. — Айк, там метель. На секунду Айк отвечает только молчанием и периодическим взмахом ресниц. Затем он снова оживляется, видимо, придумав новую реплику. — Ну ладно, я пришёл сюда, потому что некому было меня отвезти. — Господи, Айк, а папа знает, что ты здесь? — Не-а! — гордо вскрикивает Айк. — Ты неисправим, — вздыхает Кайл. В последующем затишье все устраиваются поудобнее. Айк снова забирается на больничную постель, но больше не пытается задушить Кайла в очередных объятьях. Он просто усаживается у изножья кровати, совсем как всякий раз, когда они навещают маму. Кенни проходит вперёд и плюхается в пустое кресло, стоящее между постелью и окном. С его головой, загораживающей вид, Кайлу не очень хорошо видно метель, но это не играет особой роли. Метели они и есть метели, большие или маленькие. Приличные несколько минут никто ничего не говорит, все просто сидят в тишине комнаты и отпускают стресс после этого безумного дня. У Кайла до сих пор возникают трудности с пониманием масштабов произошедшего. Такое ощущение, что это что-то прямиком из мыльной оперы, нагруженной ненужной тяжёлой драмой. Как-то даже забавно подумать только, что это его жизнь. — Итааак, — в итоге подаёт голос Кенни, вытягивая гласную. Он закидывает одну ногу на другую, лениво облокотившись на ручку кресла. — Что стряслось у вас со Стэном? Это из-за того, что у тебя была слабость, или вы двое поругались? Кайл снова вздыхает от упоминания о том, что у них со Стэном «тяжёлые времена». Он бы не сказал, что они именно в ссоре, но также нельзя сказать, что они не поругались, не правда ли? Если он скажет так, то придётся вдаваться в подробности происходящего. Он не может себе это позволить. Это небезопасно. Кайл не хочет, чтобы кто-то узнал об этой фигне, правда не хочет. Последнее, что ему нужно, так это чтобы Эрик узнал об осведомлённости других людей. Тогда… ну, Кайл не хочет об этом думать. Кенни, должно быть, принимает молчание Брофловски за внутренние противоречия — и это предположение нельзя назвать неточным —, потому что он решает спросить: — Или всё, типа, сложно? Вы двое нежничаете и столкнулись с проблемами с близостью? Кайл, до этого лежащий в расслабленной позе, подскакивает и прикрывает ладонями уши Айка. Тот противится с резким: «Эй!» — Кенни, какого чёрта? — шипит Кайл, игнорируя попытки Айка убрать с себя его руки. — Об этом все, что ли, знают? — О чём все знают? — спрашивает Кенни. — Что ты гей? Ну, да, это вроде как очевидно, ты единственный, кто не демонстрировал ни капли интереса к тёлкам. — Я всё равно слышу, о чём вы говорите! — вскрикивает Айк. Негодуя, Кайл отпускает его голову и снова откидывается назад, скрестив руки на груди. Айк показывает ему язык, а тот смотрит на брата сердито. — То, что я не показываю заинтересованности в одной команде, ещё не значит, что я играю за другую, — защищается Кайл, возможно, слегка отчаянно — а кто бы не стал? Это что-то личное, и не то чтобы он хочет ходить и распространяться о том, что ему нравятся… агх, ладно, хватит думать. Хватит думать. — Ты совершенно прав, кореш, это нихера не значит, — выражение лица Кенни становится задумчивым, и он демонстративно смотрит в потолок, потирая подбородок. — Я рассматривал вариант, что ты абсолютный асексуал, но потом в десятом классе ты заинтересовался определённым Мистером-Красавчиком-ТМ и я понял, ну да, он гей. Кайл смотрит на Кенни с недоверием, его глаза сощурены, и рот приоткрыт. Он совершенно без понятия, как воспринимать услышанное. — Прошу прощения? Ещё раз, что я сделал? — переспрашивает он более, чем просто язвительно. Кенни открывает рот, но потом бросает взгляд на Айка и передумывает. «Ага, — думает Кайл, закатывая глаза. — Это вряд ли». Кенни шевелится в кресле, расставляет ноги и наклоняется вперёд, поставив локти на колени. Кайл старается не смотреть на него и вместо этого обращает своё внимание на дверной косяк. Снаружи палаты пусто; он замечает медсестру, которая крутится рядом с другой палатой по другую сторону сестринского поста, но на этом всё. — Слушай, Кайл, — говорит Кенни. — В этом нет ничего такого… — Говори за себя, — огрызается Кайл, резко поворачиваясь к Маккормику. Он отвечает так быстро, что по лицу Кенни становится ясно, что тот не совсем понимает, как на это реагировать. Кайлу плевать; он сболтнул что-то, хотя даже не осознавал, что это его беспокоило, пока слова не сорвались с языка, а мысли после не подтвердили сказанное: — Не тебе жить с тем фактом, что у тебя никогда не будет своих детей. Лицо Кенни сочувственно искажается. Это злит Кайла, поэтому он снова отводит взгляд. Он считает плитки на полу, даже не осознавая этого. Медленно, Кенни произносит: — Что ты имеешь в виду? Всегда есть суррогатное материнство или усыновление… — Это не то же самое, — Кайл вдруг осознаёт, что сложил руки на груди. Даже не задумываясь об этом, он отгораживается. Чем больше он об этом думает, тем сильнее это его беспокоит; не скрещенные руки, а эта… тема с детьми. Он никогда серьёзно не чувствовал безмерное стремление обзавестись собственной семьёй, но с ясной головой и странным покровом безопасности, накрывшем его в больнице с камерами и охранниками, Кайл не может не чувствовать лёгкую… грусть. Может быть, это дурно с его стороны, может быть, глупо об этом грустить, но он ничего не может с собой поделать, чёрт возьми. Он хочет найти кого-то, кого полюбит, и хочет иметь возможность вместе продолжить их родословные. Он не хочет быть этим обделён. Просто это кажется таким… инстинктивным. Но он неправильно устроен. Всё равно у него не будет детей. Пока Эрик рядом, у него никогда не будет детей. Чёрт, пока Эрик рядом, может быть хорошей идеей не заводить отношений. Чтобы исключить все возможности того, что Эрик причинит вред ещё кому-нибудь. Эрик не успокоится, пока не позаботится о Кайле, значит ли это смерть или судьбу похуже — но Кайл отказывается сдаваться. Он выиграет или же умрёт, пытаясь. Вот в чём смысл игры Эрика. Этой блядской идиотской маленькой игры… — Я не знал, что ты… ну, что для тебя это такая тяжёлая тема, — голос Кенни вырывает Кайла из размышлений. Брофловски поворачивается к другу, мимолётом кинув любопытный взгляд на Айка. У того странное выражение лица, такое, которое не получается описать словами. — Это не тяжёлая тема, — объясняет Кайл. — Всё ужасно просто и очевидно: я не хочу быть геем, понятно? Я не просил об этой херне, я не просил не иметь возможности продолжить свой род, я не просил. Кенни на это ничего не отвечает, и Кайл не ожидает от него ответа. Он какое-то время осматривает повязку на сгибе локтя и вспоминает, как пытался выдернуть капельницу. — Никто не просит, Кайл, — вдруг произносит Кенни. Кайл поднимает взгляд, снова хмуря брови. — Прости? — Никто не просит, всем приходится играть с теми картами, которые им выпали, — поясняет Кенни. Его слова кажется немного резкими, но тон голоса совсем иной; честно говоря, он звучит чисто утешительно. — Поэтому способность с хладнокровием выдерживать удары судьбы — это привлекательная черта, чувак, не каждый на это способен. Кайл не знает, к чему именно клонит Кенни, его слова всё равно задевают что-то внутри, из-за чего его глаза начинают наполняться влагой. Кайл обнимает себя, оставаясь максимально тихим. — Это что-то романтичного плана? — спрашивает Кенни, наконец немного меняя тему разговора. — Со Стэном, в смысле? — Стэн не гей, — Кайл игнорирует тот факт, что это может быть ложью. Он не станет выдавать ориентацию своего друга. Тишина. Напряжённая тишина, неуютная тишина — и Кайл внезапно очень огорчается тому, что они в больнице, разговаривают о его идиотской сексуальной ориентации, из всех возможных тем. Кайл знает, что этого не нужно стыдиться, но это просто очень глубоко укоренившаяся боль, которую ему бы хотелось, чтобы кто-нибудь мог понять. Он знает, что кто-то может его понять — вот что говорят страдающим людям, так ведь? Ты не один. Но Кайл не может ничего поделать с этим ощущением, когда никогда не встречал никого, кто бы действительно… понимал. Кайл очень хочет кого-нибудь, кто бы понимал. Но это эгоистично, не так ли? У Кайла есть множество людей, которые любят его и заботятся о нём, и, если бы он попытался открыться, они бы не осудили, поняли и выслушали бы его. Но какая-то его часть на самом деле этого не хочет. Он просто хочет… — Он тебе нравится, да? — очень тихим голосом спрашивает Кенни. — Не начинай, — говорит Кайл. — Просто не надо. Кайл мысленно возвращается к тому моменту, когда он впервые проснулся, когда отец гладил его по плечу и вёл себя подобающе поддерживающему родителю. То, насколько успокаивающим он был и как просто сказал «я знаю», когда Кайл признался ему в своей ориентации. В каком-то смысле, с его плеч будто упал вес. Но это не означает, что он освободился от всего бремени. Он всё ещё покрыт толстым, тяжёлым покрывалом секретности. Хранить секреты страшно. Он боится переступить что-то и в итоге загнать себя в опасную ситуацию. Он боится, что может умереть, возможно, но это отдалённый страх. Он боится Эрика, наверное, но отказывается позволять этому страху себя парализовать. Кайл думает о том, что было как раз перед тем, как он снова заснул. Стэн ему написал. Стэн спросил где он. Стэн просто хотел убедиться, что Кайл в порядке, а Кайл отмахнулся от него, как будто он был не больше, чем вредителем, которого он нашёл под крыльцом. Вот этого теперь боится Кайл. В постепенно тускнеющей больничной палате Кайл понимает, что слышит шумы. Пиликанье медицинских аппаратов, определённо, и тиканье настенных часов. Откуда-то разносится слабый звон, но он такой тихий, что Кайл уверен, что это просто звенит у него в ушах. Он слышит дыхание. Кенни почти беззвучен, но его брат менее осторожен. Кайл ощущает своё сердцебиение, но только если на нём сосредоточиться. Потом, в тихом гуле всех этих звуков, Кайл слышит шорох. А потом Айк спрашивает: — Ты анорексик? На ответ у Кайла не уходит много времени. — Нет, — он думает о том времени, когда потерял контроль над количеством потребляемой пищи, что до сих пор кажется странным, и он не может уложить это в голове. Он не понимает, как после этого его сахар в крови опустился настолько низко. Он ловит себя на том, что рассматривает очертания своих рук и запястий. — Это тупо. — Я пойду отолью, — бросает Кенни и исчезает прежде, чем кто-то успевает понять, что он заговорил. Айк не принимает ответ Кайла. — Ты попал сюда из-за того, что не ел, — говорит он. — Ты худеешь и продолжаешь мне говорить, что ешь, но я не видел, чтобы ты действительно что-то ел после того апельсина два дня назад. — Вчера, — поправляет Кайл. — Я съел его вчера утром, это было вчера. Айк только хмурится. — Почему ты за этим следишь? У Кайла нет ответа. К счастью для него, ему не требуется отвечать. Айку, кажется, более или менее достаточно тишины, хотя его взгляд прикован к плитке, покрытой каплями воды и следами, оставшимися после испачканных в снегу ботинок. Айк не хмурится, но также и не улыбается. Кайл не ожидает от него ничего такого, однако чувствует отдалённое стремление найти способ сделать Айка счастливым. Он точно не в восторге от нахождения здесь. После больше, чем десяти минут молчания (и осознания того, что ни Кенни, ни их отец не вернутся), Кайл предлагает Айку пойти домой, если ему хочется. Айк на это ничего не отвечает, и этого достаточно, чтобы Кайл понял, что он никуда не планирует уходить. Где-то в этой новообретённой тишине Кайл начинает грезить. Ничего определённого не приходит ему на ум; он просто позволяет своего зрению расфокусироваться, а векам мягко опуститься. Возможно, более подходящим описанием этого состояния будет слово «дремать», но это не так важно. Фактически, уже очень долгое время для него ничего не имеет значения. Пробуждается от странного полусна он из-за воздействия извне. В палату входит медсестра, и после нескольких секунд наблюдения он признаёт в ней медсестру Симмонс. Её блондинистые волосы ни с чем не спутаешь. Другая безошибочная деталь — это то, что она принесла с собой инсулин. — Воу, — Кайл вдруг резко приходит в сознание. И Айк, и медсестра Симмонс оглядываются на него. Он улыбается, хотя на самом деле не хочет, указывая на шприц в руке у медсестры. — А это ещё для чего? Я пришёл сюда из-за гипогликемии, а не гипергликемии. Медсестра Симмонс усмехается. — Скоро принесут твою еду, не волнуйся, — она подходит с медицинскими приборами, поднимая прикреплённый к койке столик и раскладывая их на нём. Спиртовые салфетки, чистый шприц с инсулином, полный грёбаный набор. Он сглатывает. — Что? Не помню, чтобы просил еду. Айк бросает на него взгляд, и улыбка медсестры Симмонс чуть-чуть тускнеет. — Это так, ты не просил еды, — подтверждает женщина. — Но таков порядок, Кайл, и нам нужно это уважать… ты пропускал вечерние приёмы пищи? В этот раз она одаривает его этим взглядом. Он ему не нравится. Это взгляд, говорящий о том, что она что-то заподозрила, взгляд, говорящий о том, что она что-то понимает, взгляд беспокойства о его питании и взгляд, который печалит его больше, чем ободряет. Он решает, что ненавидит этот взгляд. — Я не пропускал вечерние приёмы пищи, — говорит он, возможно, немного более резко, чем следовало бы, но… — Пропускает, — выпаливает Айк, прожигая брата взглядом. Почти сразу же его прошибает холодным нервным румянцем. У него не хватает дальновидности смерить Айка взглядом, или же это даже к лучшему. Медсестра Симмонс едва заметно хмурит брови. Выражение такое мягкое, такое выученное, что Кайл искренне сомневается, не было ли это лишь его воображением. Он знает, однако, что не было. Кайл вмешивается прежде, чем она успевает начать задавать вопросы. — Я не пропускаю приёмы пищи, — утверждает он. — Это тупо, я тут не пытаюсь рисковать своей жизнью, окей? Я просто ел, когда тебя не было рядом. — Это не… — Кайл сердито смотрит на Айка, ради своего собственного душевного равновесия надеясь, что тот поймёт намёк. К счастью, Айк понимает и замолкает. На медсестру Симмонс, кажется, это не производит впечатления. — Кайл, что-то не так? — интересуется она, потому что ну конечно она это спросит. Он отрицательно мотает головой и протягивает руку за инсулином, чтобы вколоть себе эту дурацкую штуку. Она не передаёт ему шприц. Только качает головой и поджимает губы. — К сожалению, это должна сделать я. — Что? Почему? — Это просто формальность, — объясняет женщина, однако её губы сжимаются после этого в тонкую линию. Она просит его протянуть руку, и подросток закатывает рукав кофты, чтобы облегчить доступ к бицепсу. Она протирает место укола спиртовой салфеткой, за чем следует тот знакомый укол и жжение. И оно внутри. Она также прилепляет лейкопластырь поверх места укола, хотя это точно лишь для галочки. После чего женщина собирает все приспособления, напоминает о том, что другая медсестра скоро придёт с едой, и уходит. Провожая её взглядом, Кайл отчётливо ощущает, что его переполняют эмоции. Мысли перепрыгивают из прежнего спокойствия от понимания, что всё в порядке, к неистовому осознанию того, что ему придётся съесть то, что дадут. Первый инстинкт: сказать, что он может просто отпроситься в туалет, но он знает, что не может этого сделать. По крайней мере, он не сможет избавиться от еды. Голова идёт кругом. Он чешет пластырь на руке и пытается найти выход из положения. Конечно, такового нет. — Эй, Кайл? — зовёт Айк, глядя на него широкими, почти опасно любопытными глазами. Кайл мычит, подталкивая его продолжить. — Ты… не считаешь меня своим братом? На это Кайл не знает, что сказать. Это такой шокирующий, внезапный, как гром среди ясного неба, вопрос, что ему требуется пара секунд, чтобы прийти в себя. — Что? Айк, конечно я считаю тебя своим братом… с чего такой вопрос? — Я просто… — начинает Айк, и Кайл тут же думает о худшем. Он думает, что Эрик нашёл Айка и сказал ему что-то. Это его первая мысль. Но затем Айк говорит: — О том, что ты сказал недавно, что хочешь собственных детей. Это поражает Кайла прямо в сердце. Он не может этого объяснить. Есть просто что-то странным образом болезненное в том, что его первой мыслью было обвинить Эрика, когда на самом деле это он сам обидел Айка. — Я… я не знаю, — Айк, кажется, потерял смелость. Он смотрит вниз. — Может быть, я просто слишком переживаю. Кайл хмурится. — Ты не слишком переживаешь… не в плохом смысле, как минимум, — заверяет парень. Айк не отвечает. — Айк, мы можем об этом поговорить, если хочешь. Айк дёргает рукава своей куртки, опуская их края вниз, себе на кисти, только чтобы те позже вернулись к своему изначальному положению. — Я просто… — но затем он снова замолкает, его глаза опущены и рыщут в воздухе, словно он не может чего-то понять. — Я просто не могу не думать, порой, правда ли я… вписываюсь. Тишина, и в этой тишине Айк ёрзает с очевидным дискомфортом. Он выглядит так, будто вот-вот поднимется и уйдёт. Кайл открывает рот, но Айк перебивает его прежде, чем у старшего появляется шанс разрушить момент какими-либо словами. — И не говори мне, что это не так, потому что я знаю это. Головой-то я знаю, что это мой дом и это всегда было так, но всё равно есть какая-то часть меня, Кайл, и мне не нравится эта моя часть, и я… — Айк делает паузу, чтобы сглотнуть, вдруг замирая и затихая. Его лицо приобретает это выражение, которое граничит с зомбиподобным, такое, которое Кайл видел только у Стэна на лице. Айк шепчет слова, словно признание. — Я хочу, чтобы она исчезла. Кайл не знает, что сказать. Он не знает, как это исправить, и не знает, как это облегчить, не знает, что сделать, чтобы всё стало нормально. Чем больше он об этом думает, однако ж, тем больше понимает, что Айку не нужно, чтобы кто-то указал ему на способ всё исправить. Ему нужно с кем-то поговорить, выговориться и быть выслушанным, чтобы его услышали и, по крайней мере, побыли рядом. Может быть, Кайл не лучший в выражении своих чувств и не лучший в том, чтобы успокаивать грустных людей, но он знает достаточно, чтобы понимать, что вербальный ответ не всегда необходим. Он придвигается, не обращая внимания на различные шнурки и кнопки на пульте у койки. Айк не поднимает глаз. Но это нормально. Кайлу это и не нужно. Он сгребает Айка в объятия. Его куртка до сих пор немного влажная из-за непогоды на улице, но к этому моменту большая часть подтаявшего снега высохла. Это занимает несколько секунд, но в конечном счёте Айк сдаётся объятиям. Он проваливается в них, более-менее отвечая, но Кайл не против. Он просто надеется, что посыл будет донесён. Когда объятья сходят на нет, Кайл не отодвигается обратно на своё место. Он остаётся рядом с Айком у изножья больничной кровати и не убирает руку со спины брата — ничего особо ей не делая, просто держа её там в знак поддержки. В момент, когда они смотрят друг на друга, к Кайлу возвращается инстинкт защищать, присущий любым братьям и сёстрам. — Прости, что я это сказал, — говорит он. Айк дёргает плечами, очевидно пытаясь просто отмахнуться от извинения, но Кайл принимает важное решение не оставлять это так. — Я серьёзно, прости, я не подумал. — Всё нормально. — Не нормально, если это сделало тебе больно. — Это не сделало мне больно, ты не делаешь мне больно. Айк снова опускает глаза. Он крутит в руках манжеты своей куртки. Они слишком тугие; нужно поскорее их ослабить. Айк всегда забывает это сделать. Кайл делает себе мысленную заметку исправить это, как только они отсюда выберутся. Завтра, скорее всего. Потому что они задерживают его для обследования, что бы это, блять, не означало. Наверное, врачи даже ничего не собираются делать, просто заставят его тихо сидеть в этой тусклой больничной палате, пока не минует двадцать четыре часа, после чего вышвырнут. Таким образом больницы перестраховываются. Ну, мы оставляли его на ночь, и с ним всё было хорошо! Кайл потрясён своей озлобленностью. — Ты никому не причиняешь боли просто своим существованием, — произносит Айк. — Ты не обуза, и мне бы хотелось, чтобы ты это знал. На это Кайл никак не отвечает. Заходит другая медсестра с подносом еды. Там что-то похожее на курицу и обжаренный рис. Она кладёт всё на маленький выдвижной столик, справляется о том, нужно ли ему ещё что-нибудь, а когда парень отвечает отрицательно, медсестра уходит. Остаются только Кайл, Айк и тарелка еды. Это даже как-то странно. Кайл не знает, что делать с едой. Он просто смотрит на неё, как на нечто инопланетное, и ждёт, пока она исчезнет. Конечно, этого не происходит. Он тупит достаточно, чтобы Айк начал нудеть о важности приёма пищи после инъекции инсулина. Кайл знает. Он никак не отвечает, но знает, как это важно. Просто это один из тех случаев, когда ему бы хотелось, чтобы ему не нужно было так строго следить за своим питанием. Кайл берёт в руку вилку и осторожно набирает небольшую горстку риса. Он двигается медленно, насколько это возможно, словно от этого будет выглядеть менее отвращённым перспективой есть перед другими людьми. Это один из его страхов, как он понял. Он ненавидит есть перед людьми. Он боится, что они будут наблюдать за ним, осуждать его и дожидаться, пока он как-нибудь оплошает. Он не знает, что случится, если они найдут, за что прицепиться, но просто складывается такое впечатление, что это опасно. После нескольких секунд тыканья вилкой в еду Кайл кивает. Он протягивает столовый прибор Айку. — Это вкусно, тебе стоит попробовать. На что Айк невозмутимо указывает: — Ты ещё даже ничего не съел. Да. Это было тупо. И всё же Кайл продолжает гнуть свою линию. — Окей, ладно, но я уверен, что это вкусно, хочешь немного? — Кайл, это больничная еда. — Да, ну и что? Еда есть еда, верно? Айк странно на него поглядывает, словно не уверен, как ему это воспринимать. Честно говоря, Кайл и сам не уверен, как это воспринимать. Он просто знает, что от этого никуда не деться, а если от этого никуда не деться, то… Кайл опускает взгляд на порцию, изучает горку риса и варёную курицу. Сбоку есть ещё овощи. Он мог бы сначала съесть овощи и выпить воды, чтобы насытиться, а потом использовать это как оправдание. Верно? Только вот предельно ясно, что стоит ему начать, он может уже не суметь остановиться, пока не съест всё, и это ужасает. Не хочется, чтобы повторилось случившееся на днях. Он не хочет выпасть из реальности и объесться только ради какого-то непонятного облегчения. На этой дурацкой тарелке слишком много еды. Кайл решает, что ему не нравится размер тарелки. Он отодвигает половину риса на противоположный её край, делит курицу пополам и кладёт одну половину на дальнюю горстку риса. Так-то лучше, да? Половины порции более чем достаточно. Только он не может приступить к еде, пока не найдёт способ избавиться от другой половины, есть которую не собирается. Если этого не сделать, то парень просто съест всю порцию. И это мерзко. Он снова протягивает Айку вилку. — Давай, поешь. Айк корчит гримасу. — Кайл… — Чувак, тут хватит на двоих… к тому же ты, наверное, в последний раз ел в обед, так? Ты, должно быть, проголодался. — Это ты тут не ел со вчера. Кайл хочет это отрицать, но не может. Айк был утром на кухне. Они оба знают, что Кайл ничем не завтракал. Его отвезли в больницу прямо после обеда. Понадобилась бы ему госпитализация, если бы он просто пообедал? Скорее всего, нет. Но это же не значит, что Кайл намерен никогда не есть, ладно? Ему просто нужно избавиться от половины тарелки, чтобы он мог без угрызений совести съесть другую половину. Всё очень просто. Блин, он бы даже рискнул сказать, что идёт на поправку, потому что даже не спланировал где и как собирается вырвать. Вообще-то, он бы даже не побоялся сказать, что не собирается очищать желудок. Он просто собирается съесть половину. Несмотря на то, что Эрик сказал ему ничего не есть. Ещё одно маленькое «пошёл на хуй» в сторону Эрика, видимо. Ещё один маленький успех. Ещё одна маленькая победа. — Айк, — Кайл даже не узнаёт собственный голос. Он не думает о том, чтобы что-то сказать, но рот всё равно продолжает извергать из себя слова. Потому что, видимо, вот где теперь он оказался. Смотрит на тарелку еды, поделенную пополам, и говорит, не думая. Не осознано думая, по крайней мере. — Мне просто нужно, чтобы ты съел половину, хорошо? Обещаю, я съем остальное, я просто не могу… Он говорит слишком много. Кайл говорит слишком много, и теперь он это знает, но уже слишком поздно. Айк не выглядит настолько встревоженным, как ожидал от него Кайл. Зато он выглядит немного скептичным. Но этот скептичный взгляд медленно меняется, превращаясь в хмурые брови и сочувствующие глаза. Кайлу не нравится это вид. Он предпочитает скептицизм беспокойству. Жалости, даже посмеет сказать парень. — Ты анорексик, так ведь, — произносит Айк, и это даже не вопрос. Кайл знает это, но отказывается принимать. — Нет, — отрицает он. — Я не анорексик, Айк, я просто не хочу есть всё это целиком. — Тогда не ешь всё. Зачем тебе, чтобы я ел с тобой? — Потому что я… — Я снова потеряю контроль, Айк, я не могу этого допустить, —…не хочу переводить продукты, ладно? И затем Кайл прибавляет, защищаясь: — А ты почему не хочешь съесть немного? — Потому что это не моя еда. Конечно, с этим Кайл поспорить не может. А как иначе? Может быть, обычно он и способен быстро возразить, но это при обычных обстоятельствах. Сейчас ни обстоятельства не нормальные, ни его мозг не способен выйти за рамки логики. Какой-то аппарат за пределами палаты пиликает, и очень тусклый оранжевый свет мерцает под одной из дверей. Он видит, как медсестра направляется в сторону той палаты. Свет и пиликанье стихают. Кайл прибегает к крайней мере, произносимое повседневно, но всё же странным образом напряжённое: — Пожалуйста. Айк хмурится. Кайл понимает намёк. Неловко сглотнув, он разрезает курицу на кусочки и начинает есть. Вкусно. Ничего особенного, но приятно съесть что-то настоящее и вкусное. Апельсины и салаты не в счёт, они не сытные. Хотя именно поэтому ему нравится есть подобные вещи. Они простые и подходят для случаев, когда вокруг есть люди; что-то, что можно прожевать и проглотить, чтобы убедиться, что сахар в крови не упадёт до опасной отметки, или же чтобы избежать подозрений от других людей. Он съедает всю тарелку. Кайл кладёт поднос на идиотский столик и возвращается к изголовью постели, усаживаясь со скрещенными ногами и пялясь на свои ладони. Он теребит повязку на руке, оттягивает воротник рубашки, только чтобы почувствовать, что правда занят чем-то. Ещё одно пиликанье, ещё одна вспышка света, ещё одна пара ног, идущая по коридору к палате, а следом тишина. Айк что-то говорит, кажется, но Кайл его не слышит. Он слишком занят тем, что сглатывает образовывающуюся во рту слюну. Слишком занят попытками успокоить боль в животе, слишком занят попытками не обращать внимания на то, насколько наполненным он себя ощущает. Он слишком занят, приглушая окружающие звуки и шумы, дабы услышать. Но давление слишком нарастает, и его дыхание слегка учащается. Воздух слишком разреженный; он не заполняет лёгкие. Подросток жаждет оказаться дома. Кайл дёргается, желая подняться с постели, но не успевает перекинуть обе ноги с её края, как Айк оживляется, спрашивая: — Ты куда? — Меня сейчас стошнит, — произносит Кайл, не поднимая взгляда. Он снова двигается, но Айк толкает его обратно на койку. Кайл вздрагивает от толчка, глаза широкие и неуверенные в том, как поступить, потому что он здесь совсем не шутит, ему правда нужно вырвать. Но потом Айк возвращается с пластиковым ведром, которое есть в каждой больничной палате, и суёт его Кайлу в руки. — Вот. Кайл с неохотой устраивается с дурацким ведром на коленях и сверлит взглядом его дно. Пластик покрашен в бледно-розовый цвет. Не очень приятный глазу оттенок, ему не по вкусу. В тусклом свете от него болят глаза. Чем дольше парень смотрит, тем сильнее темнеет перед глазами. Он смаргивает пелену, пытаясь избавиться от помех, пытаясь игнорировать частицы и уговорить их исчезнуть. Он думает об углероде и азоте, кислороде и аргоне — он думает о гелии, водороде и астате, думает о хлориде натрия и хлориде меди, лазури, голубизне, розовом цвете, и тошнота спадает. Его дыхание успокаивается, и слюна больше не собирается во рту с пугающей скоростью. Ему даже не нужно сплёвывать в ведро. Он более или менее в норме, с одним только исключением, что весь ужин остался у него в желудке, и он не сможет его оттуда убрать. Не сегодня. Кайл закрывает глаза и расслабляется, немного запрокидывая голову назад. Он чувствует, как к лицу приливает кровь, пульсируя в щеках, ушах и бровях. Это больно. — У тебя булимия, да? — спрашивает Айк. Кайл смотрит на него. Айк обнимает себя, потирая плечи и раскачиваясь вперёд-назад на пятках. На его лице нет тревоги, но движения более чем тревожны. Кайл задумывается, почему так. Он открывает рот, чтобы заговорить, может быть, отвлечь его бессмысленным вопросом или парочкой вопросов, может быть, защитить себя, инициировать спор, который явно будет перебором, или же просто сказать «нет». — Папа не вернётся, да? — мягко спрашивает Кайл. Айк только смотрит вниз на свои ноги. Это больнее, чем Кайл рассчитывал.