***
В минуту душевной невзгоды.
***
Большие темные глаза, четко очерченные короткими, но густыми ресницами. Большие и очень темные. Черная тьма. И Чимин было уже подумал, что никогда не встречал такую тьму у живых людей, да вот только в этом вся загвоздка — встречал. Определенно точно встречал. Видел их ни раз и ни два, а постоянно. Погружался в эту тьму и тонул в ней. Возможно ли, что именно этот человек поможет ему узнать правду, понять, зачем он здесь? Возможно ли, что именно эти глаза привели его в этот незнакомый мир? Мелкий разряд тока, точечные укольчики пробегают по вмиг остолбеневшему телу. Словно подключенный к энергопитанию, мальчишка начинает функционировать. И это ощущение абсолютно точно рождает в уже обреченном теле надежду. Во всем появляется смысл. Чимин заглядывает в эти знакомые глаза незнакомца, пытается найти грань между пигментной сетчаткой и самим зрачком, но ее будто не существует. Сердцевина тьмы играет чуть ярче, но совсем не отличает оттенком от радужки. Магия. Он смотрит неотрывно, намеренно стараясь перевоплотить ощущения в воспоминания, но они будто играют с ним. Заманивают в свои сети, заискивают, но картинки не дают, даже расплывчатой. Ворох мыслей, желаний и надежд. Он чувствует, что должен рассказать этому парню, что они… стоп, сказать, что они уже знакомы?! Когда до подкидыша доходит эта мысль, то губы сами расплываются в мелкой усмешке от глупости всей ситуации. Чим почти погрузился в эту свою воображаемую реальность, где он накидывается на парня, как на давнего друга и пытается ему втюхать, что они уже знакомы. И тот, разумеется, по закону дешевой комедии отталкивает своего новоиспеченного друга так далеко, что актер, который играл бы Чимина, обязательно отлетел бы до обеденного стола и сломал его пополам. Было бы еще лучше, если бы жанр кино граничил с немым фильмом. Определенно преувеличенные жесты и оценки, наравне с игривой музыкой сделали бы свое дело. Зрители бы точно не устояли и завалились с кресел от смеха. Да, что уж говорить, воображение разыгралось настолько, что Чимин и сам выпустил уже вполне себе звучный смешок, а затем еще парочку. Только вот эти смешки были уже не воображаемыми, а очень даже реальными. Мысленная ладошка бьет по лицу, в тот момент, когда он осознает, что со стороны мог показаться глупым. Стоит себе, пялится, а потом и вовсе ни с того ни с сяго смеется. Позорище. Чимин считает про себя до пяти, а после выдыхает. Сейчас он соберется с мыслями и всё исправит. Возможно, он даже расскажет те бредовые фантазии, что посетили его головку секундами ранее, чтобы сгладить обстановку и установить дружеский лад. Самоирония — вещь хорошая, да и честность еще никогда не предавала Чимина. Наверное… По крайней мере он на это надеется. — Тебя имя мое насмешило? Фраза, точнее тот холодный и раздраженный тон, с которым она была брошена, заставили Чимина, наконец-то, оценить реальность происходящего. Сначала темнота глаз, догадки прошлого, а после собственная игра воображения настолько утянули мальчишку, что тот, судя по всему, пропустил завязавшийся диалог. Видимо, парень с темными обсидианами и сдвинутыми к переносице большого носа бровями успел представиться, пока сам Чим парил на облачках своих размышлений. До чего же он нелепый. Просто дурак какой-то, и это весьма подходящий вывод. Чимин машинально оценивает собственное поведение очередным смешком. И не успевает парень подумать о грубости своего поведения, как слышит заискивающий гул вокруг. Впервые за все время неожиданной встречи он отрывает взгляд от удивленного и раздраженного лица напротив, медленно переводя его на собравшуюся вокруг них толпу. И когда только успели набежать, остается непонятным. Ученики шумно перешептываются и прячут в своих ладонях и кулаках насмешливые улыбки, а лица довольные, предвкушающие. Как раз про этих зрителей Чим и думал, когда представлял себя в немом кино. Именно такой должна была быть публика, чтобы высмеять падение человека и его позор. И всё бы ничего, только Чимин не в кино, поэтому выдержать такое количество глаз он не в силах. А ведь у этой встречи мог бы быть другой исход, если бы он просто сконцентрировал свое внимание на парне перед собой. Если бы он не обомлел под глубиной темных глаз, которые так странно следили за ним весь предыдущий месяц. Постоянно смущая самого Чимина своим вниманием и пытливостью. И что в нем хотели разглядеть? Сейчас это уже не важно, потому что в «надменном» по мнению «собеседника» молчании и оскорбительных усмешках, которые тот, разумеется, принял на свой счет, Чимин попросту не знает, что делать, как изменить ход событий? Он страшится посмотреть в лицо обиженному парню, поэтому напоследок совершает роковую ошибку, которая в будущем изменит буквально всё, перевернет жизнь на сто восемьдесят, снова… Чимин поднимает свой портфель с деревянной лавки и торопливо покидает Большой зал. Пробираясь через смеющуюся над ним толпу, он разбирает лишь единственную фразу: «похоже, тебя отшили, Чон Чонгук».***
Что страсти? — ведь рано иль поздно их сладкий недуг исчезнет при слове рассудка.
***
Весь день он потратил на то, чтобы придумать план, как извиниться. Чимин был рассеянным на уроках, а на переменах прятался по углам, чтобы не напоминать никому о случившемся утром. И если у Чимина и был какой-то магический дар, так именно в том, чтобы оставаться незамеченным. Возможно, прятки были любимой детской игрой. Подобные догадки помогали формировать потрепанному сознанию факты, которые могли бы рассказать хоть что-то о типе его личности. Чимин выискивал в повседневной жизни знаки, которые указывали бы ему на ту или иную его черту характера. Вот еще одна находка, точнее говоря, даже две: Чимин абсолютный профан в навыках общения с людьми и мастер «пряточного» дела. Возможный вывод, — он был и остался интровертом-неудачником. По канону любого сериала всем неудачникам место либо в туалете, либо в шкафчике, либо, где сейчас и отсиживается Чимин, склонившись над потрепанными учебниками, в библиотеке. Но несмотря на обреченность и вынужденность нахождения здесь, Чимину нравится это место. Оно вселяет чувство покоя и безопасности. А так же лишает пространство любого временного континуума. Стрелки часов, минут и секунду будто замедляют свой ход, делают время тягучим и растворенным. Но в тот же миг отсчитывают так рьяно, что Чимин в этой волоките домашних заданий даже не замечает, что пропустил ужин и, что на территорию Хогвартс опустилась тьма сумеречья. Мальчишка без лишних звуков заставляет старинные письмена на свои места в длинных стеллажах. Это можно было бы сделать быстрее, воспользовавшись он волшебной палочкой, но Чимину приходится выполнять работу вручную. Как бы он не старался овладеть даже простейшей бытовой магией, волшебные палочки ему в руки не давались, буквально отрекаясь от него, как от мага. Некоторые учителя даже предполагали, что Чим не волшебник вовсе, а самый настоящий сквиб. Поэтому их злила привилегированность подкидыша со стороны директора и некоторых деканов. Какие бы доводы и аргументы не приводились, Директор Си настаивал на продолжении обучения этого «бездарного» мальчишки. От такой благосклонности Чимину жилось в два раза сложнее, но до этого момента у него хотя бы не было проблем с однокурсниками. И снова Мини погружается в себя так глубоко, что не успевает среагировать на неожиданный захват крепких горячих рук. А очухивается именно тогда, когда его затылок встречается с деревянным стеллажом, что находится глубоко-глубоко в недрах библиотеки. Совпадение — это судьба. Парень с мутными глазами, сотканными из тьмы, склоняется над ним так близко, что это мешает и без того неосторожному Чимину сконцентрироваться на мире внешнем, а не внутреннем. — Ты исключительно прекрасен, очаровательно невообразим, бесконечно недоступен. — Чонгук произносит нежные слова, но лицо его искажается в душевных муках и боли. А брюнет напротив снова хлопает своими милыми глазками и молчит. Снова возвышается над страдающим сердцем в своем высокомерном молчании. — Мне кажется довольно забавным тот факт, что ты не помнишь даже своего имени, — задумчиво потирал подбородок Чон. — Меня зовут Чи… Судьба, но точно не удача. Черноволосый парень сжимает запястья с особой жадность, с желанием не только сдержать и без того смирившегося мальчика, но и причинить боль. В глазах полыхает ярость обиды и предательства, и теперь поглощающая тьма обсидианов выглядит по-настоящему устрашающе. Чимину кажется, что парень напротив теряет человеческий облик и превращается в какого-то опасного зверя, быть может даже в дракона. Определенно в него. Потому что с каждым пропитанным ненавистью словом лицо Чимина обдается горячим дыханием, словно внутри старшекурсника кипит огненное пекло. Каждая фраза Чонгука бьет по лицу обжигающей пощечиной. И вроде бы Чимин хочет извинится, все еще хочет оправдаться, но уже не может спастись от физической боли, которую ему причиняют пылкие оскорбления. А парень напротив всё веселится, теперь он тот, кто смеется. Болезненно и насмешливо щелкает по маленькому носику. И всего становится так много, что Чимин неосознанно обрекает себя на моментально пресеченное бегство. — Прервешь меня еще раз, и я тебя ударю, понял? — угрожающе прорычал Чонгук. Ударит. Такой человек точно способен ударить. Вот и новое клише для сценария: Чимин, как любой нормальный аутсайдер школы, должен подвергаться регулярным нападкам со стороны элиты школы. Пазл сложился, теперь все и всё на своих местах. Только вот оказаться в реальности мальчиком для битья гораздо болезненнее, чем это может показаться при просмотре сериалов. Это больно, когда тебя оскорбляют. Это больно, когда тебя унижают. Это больно, когда тебя бьют. Сделал ли Чимин на самом деле что-то настолько обидное, чтобы заслужить подобную расправу — нет. Знал ли Чимин, чем обернется ему потеря памяти — нет. Знал ли он, за что его так ненавидят, — нет. Но именно так он стал всеобщим посмешищем и клишированным лузером школы. Спустя месяц относительно спокойно жизни в новых реалиях она превращается в постоянную боль от унижений теперь уже со стороны многих ребят с разных факультетов. Чимину достаточно оказаться поблизости, чтобы очередной умник пристыдил его за разную форму «уродливых» глаз, за большой «бампер» вместо задницы, за низкий рост, за пробелы в памяти, но главным образом за абсолютную беспомощность в использовании магии. Так однажды все выданные библиотекой учебники оказываются полностью промокшими и испорченными, когда один из знатоков решает, что Чимину с его способностями, точнее с их отсутствием, те попросту не нужны. Подкидыш вылавливал учебники около часа, а потом продрогший и нахлебавшийся воды из Черного озера, пролежал в больничном крыле почти неделю. Врачеватель уберег его от воспаления легких и других последствий переохлаждения, но вот от дальнейших «расправ» уберечь не смог. После того случая насмешки перестали быть «безобидными», приобретая характер физического насилия. Теперь его одежда всегда была испачкана, изрезана или выброшена, а лицо и тело было покрыто ссадинами и синяками. А ведь исход того рокового знакомства мог бы быть совершенно другим. И теперь Чимин не сомневается, что наступит день, когда он действительно полетит на стол, может и не сломав его пополам, но однозначно поранившись. И, разумеется, публика будет смеяться, как и должно быть в немом кино. Только вот теперь от этих мыслей самому мальчишке больше не смешно, ни капельки. Есть только одна удивляющая странность во всей его новой кукольной жизни, — Чонгук его не трогает. Вообще. Не обзывает, не бьет, не подходит, даже не смотрит в его сторону. Но если их взгляды сталкиваются, то теперь в глубоких обсидианах мелькает полнейшее равнодушие и пустота. И как он так умеет, Чимин понять не может. Но боится от этого лишь больше. Ведь человек, относящийся с таким беспристрастием к страданиям другого, — по-настоящему жестокий и безжалостный. Такой может даже убить. И винить Чимина за подобные мысли невозможно, ведь вся школа полыхает Его обидой. И всё-таки, это очень странное совпадение: каждый темный угол школы буквально кишит желающими отомстить за «прошлую усмешку» над главой прайда, но стоит самому льву оказаться в непосредственной близости от Чимин, как все нападки прекращаются. Его никто не трогает и не задирает, делают вид, что того просто не существует, обходят стороной и даже плечами не пихают. Наверное, это самое унизительное и непонятной явления для Чимина, — находиться в относительной безопасности, но уж точно не покое, оказавшись под молчаливой опекой того, кто самолично поднес спичку и разжег всеобщую ненависть. Вот только благодарности за свои подвиги Чонгук не получит, а сам Чимин не намерен греться в лучах его неожиданно возникшего милосердия. Чимин не умеет общаться с людьми — это минус. Чимин очень хорошо прячется в стенах, которые стали его домом — это плюс.***
Желанья!.. что пользы напрасно и вечно желать?
***
Дни сменялись месяцами, и становилось легче. Хотя, может быть, Чимин просто привык к такому образу жизни. Злые языки уже не задевали с той силой, что в первые месяцы насмешек. Говоря о каком-то ни было физическом насилии, то нужно отдать должное местным хулиганам, ничего общего с избиениями в школьной жизни Чимина не происходило. Максимум, на который были способны одногруппники, — это пихнуть бедолагу в плечо или поставить неожиданную подножку. Синяки и раны появлялись скорее в попытках достать свои вещи из разных труднодоступных мест. Расскажи о таких проделках родителям или учителям, то те не отреагировали бы с должным волнением. Это всё тянуло на разборки в песочнице за целую лопатку, ведерко и грабельки. Со стороны, происходящее не вызывало вопросов, никто из ребят не рисковал вылететь из школы за «плохое» поведение. Поэтому прочерченную обществом грань морали, они не преступали. Человек удивительное создание, так решил для себя Чимин в одну из бессонных ночей, размышляя над смыслом своего нынешнего бытия. Все механизмы устроены так, чтобы выжить, несмотря ни на что. Отстраненно анализируя реальность, он даже умудрялся гордиться собой, ведь как же всё-таки хорошо он со всем справляется. Может, будь он чуть слабее, то не смог бы свыкнуться с отсутствием прошлого, друзей и семьи. И кто знает, может более слабый человек растерялся бы, поник и сдался? Но вот Чимин, он справился прекрасно по-своему субъективному мнению. Плакал он редко. Нужно заметить, что сейчас так вообще почти прекратил заниматься подобным. И гордость берет за то, какой же он всё-таки молодец. Даже небольшая улыбка пробирается из глубин одинокой души. А это уже совершенно другой уровень. Глаза заглядывают в свое оконное отражение и дают себе обещание, что однажды Чимин станет таким сильным, что будет улыбаться, возможно, попробует быть счастливым. Конечно, не сейчас. Не всё сразу. Ведь он уже большой молодец. И словно болванчик с мокрыми от неверия глазами, он кивает своему отражению пару незаметных раз. И соленые озера дают начало новому истоку, с которого появляются русла постоянного водотока. Худые руки обволакивают замерзшее тело тугими оковами, пытаясь подарить чувство защищенности, нежели тепла. Его отражение плачет дождевыми слезами вместе с ним. Прошло около часа с тех пор, как он «хорошо справляется» со всеми ненастьями, имя которых всегда — Чон Чонгук, сидя на холодных камнях и прижимаясь к ледяному окну. Прошло около четырех месяцев с тех пор, как Чим нашел своё тайное убежище в темном углу Астрономической башни. Здесь действительно безопасно. Первое время он пытался найти приют в стенах собственной гостиной, в подземелье, но там всегда было много народу, а значит, что такое место переставало быть для Чимина безопасным. Но эта башня просто находка для местного аутсайдера. Из-за того, что она является самой высокой точкой из всех построек Хогвартс, то автоматически становится и самым холодным его местом. Холод никто не любит, поэтому башня пустует всё то время, в которое в ней не проводит свои лекции Профессор GD. Ветра здесь бьют сильнейшие, противоположные и строптивые, но всё же менее угрожающие, чем люди. Вечерами, ночами и ранним утром здесь безопасно, холодно и одиноко. Идеальное место для пряток. Прошло столько времени с тех, когда Чимин последний раз чувствовал этот липкий, лишающий воли страх, что искренне верил, будто всё в прошлом. Будто больше подобное его не коснется. Чимин поверил, что Чонгук больше его не коснется. Глупый. Наивный. А еще, как оказалось, почему-то влюбленный. И всё же Чимин хорошо справляется, он молодец.***
Любить, но кого же? на время — не стоит труда, а вечно любить невозможно.
***
— «Можно мне пойти к себе? Как он вообще додумался произнести подобную просьбу вслух? Как кто-то может быть настолько…» Если бы Чонгук вспомнил всё раньше, то не удивлялся бы такой покорности и безропотности со стороны запуганного малыша. Если бы Чон-грёбаный-идиот-и-недоумок, -беспросветный-мудак-и-эгоист-Чонгук, развалившись в собственной жалости, не выпил бы это непонятно для чего изобретенное зелье забывчивости, то он не причинил бы Чимину столько боли и слез. И уж точно не сделал то, что сделал в холле для репетиций, оставшись со своим «чудом» наедине. Только вот, все ошибочно совершенные «если бы» не исправить. Наконец-то хорошие новости, Чонгук узнал, почему в глазах Чимина столько страха при одном только его виде. Вопросы, «когда всё началось» и бесчисленное количество «почему», — наконец-то, получили свои ответы. Долгожданные ответ. И по логике вещей Чону должно было стать легче, хотя бы на одну тонну внутренних, а порой и внешних терзаний. Но нет, легче не стало ни на грамм. Теперь, лежа на гриффиндорском диване, с размазанными по лицу соплями и слезами, уже бывший чейзер львиной команды, лишенный всех привилегий и благ, думает лишь о том, что заслужил куда большего. Внутренний садист за справедливость желает наказать человека, которым он стал. Что он себе там напридумывал раньше, что Чимин безосновательно лишил его толерантного отношения к себе? В голове всплывают еще прачка неуместных убеждений прошлого, что Чон не припомнит, именно не припомнит, чтобы когда-либо был резок с Мини. Он оправдывал себя тем, что старался уберечь от издевок хотя бы изредка. Видимо зелье забывчивости смогло договориться только с памятью, а остатки совести ежедневно напоминали о забытом. Не прямолинейно, а внутренними метаниям, попытками загладить вину хотя бы таким путем. Чонгук физически ощущает тошноту. Далеко не надуманную, не фантомную. Он подскакивает с дивана, запинаясь об длинные ноги пришедшего друга и со всех ног летит в сторону общего туалета, прочь из когда-то уютной гостиной. Его так и неусвоенный ужин, а может быть жизненный урок омерзительным месивом спускается в магическую канализацию. Горло режет острием отчаянного крика и позывными спазмами. Истерика накрывает с головой, заставляет тело биться в агонии, руки осточертело бьют кулаками по каменным стенам кабинки, оставляя после себя кровавые следы со сбитых костяшек. Тэхен поспевает очень вовремя, ну хоть сейчас он оказался с Чоном в нужное время. Обхватывая друга всем своим телом, он удерживает его от попыток причинить себе вред, заслуженную по мнению обоих боль. — Тише, Чон, успокойся. Тише-тише. Всё хорошо, всё будет хорошо. — Громкие слова, обещающие успокоение и благодать будущего, звучат неуместно лицемерно и лживо. Тэхен понимает прекрасно, что ничего хорошего не будет. Но слова вылетают сами собой. Словно диктор, он зачитывает вслух одобренный кем-то текст на суфлерской дорожке. А ведь Тэхен и не задумывается о том, что говорит. Просто, он знает, что так нужно. Чонгук же совершенно не реагирует. Он продолжает вырываться, размахивая кулаками в разные стороны. — Чонгук, пожалуйста, ты делаешь мне больно, ты делаешь больно себе. Истерика выкачивает из организма очень много жизненных сил, поэтому и не может длится долга. По крайней мере, это то, на что надеется сам Тэхен. И оказывается абсолютно прав. Всё-таки, не зря же, он учится на факультете мыслящих воронов. Проходит минут двадцать, может быть чуть больше или меньше, Чонгук затихает. Нет, он не успокаивается, а именно что затихает. Его тело обмякает в дружеском захвате. Конечности вытягиваются на грязном холодном полу. Голова безвольно утыкается в крепкое, натренированное плечо Тэхена. Высохшие глаза бездумно упираются в зеркала над умывальниками. Тэхен не предпринимает какие-либо попытки поднять себя и Чона с пола, прекрасно осознает, что ему это не под силу. Да и не нужно совершенно. Никто из них представить не мог, что окажется в подобной ситуации. Никогда бы не додумались, что дружбе придется претерпеть такое испытание и проверку. — Чуть не забыл спросить, ты вчера разобрался с той чертовщиной, которая происходила на игре? Кто же в итоге запустил в тебя «Эвердо Статим», неужели и правда Пак Чимин?! — громкий возглас Тэхена звучал в потерянном сознании будто наяву. — Тэхен, зачем ты это сделал? — бесцветный тон разбивался эхом о пустое помещение. — Ты ведь прекрасно знал, что он был не причастен к моему падению. Тогда зачем ты обманом привел его ко мне, не понимаю? Ты ведь защищал его до того и после того момента. Зачем? — Знал, и ты знал. Мы оба прекрасно знали, что он не виноват. А еще я знал, что ты беспросветно в него влюблен, мы оба это знали. — Бархатистый голос обнажал истину с присущей его обладателю простотой и искренностью. Наверное, именно из-за этих качеств Чонгук и запутался. Ведь Тэ всегда был искренним, поэтом в сознании не умещалась мысль об игре и тайных умыслах друга. — Ты был влюблен, а страдал из-за этого Чимин. Тяжело было держать обмякшее тело в своих руках, но смотреть как трескается душа друга еще тяжелее. Тэхен понимал, что решить ситуацию можно было другими путями. Нужно было сразу всё раскрыть, а еще лучше не допустить. Но никто же не говорит, что Тэ святой. Только не он, у него омут полон демонов, с которыми ему ежедневно приходится вести неравный бой. И сам Чонгук уже не маленький, в свои девятнадцать с лишнем лет, да какой там, почти двадцать лет он должен был научиться разделять палитру цветов, хотя бы черное от белого. Сейчас об этом размышлять смысла нет, но они оба размышляют, словно деля один мозг на двоих. — После матча начался такой переполох, все спорили о его результатах: кричали, ругались, смеялись, толкались и тд. Но знаешь, это по-прежнему не несло никакой реальной угрозы для кого-то из нас. Но как только ты пришел в себя и объявил, что хочешь расплаты за «позор», все как будто с цепи сорвались. А я до сих пор понять не могу, о каком позоре шла речь. Ты выиграл игру, привел команду к победе, дал шанс выступить за кубок, но был просто в ярости от какого-то позора? О чем ты тогда думал? — Хм, теперь я и сам не знаю, я просто тщеславный придурок, это всё. — Теперь Чонгук действительно сам не может понять, как мог заварить такую кашу. Падение с метлы казалось чем-то по-настоящему важным? Нет, даже тогда. И откровенно говоря, даже несмотря на неожиданность заклинания, Чон смог бы удержаться, будь его сознание и внимательность на поле, вместе с ним. Но к сожалению, только сейчас Чонгук готов сознаться перед собой, что сам виноват в падении. — Я играл действительно круто в тот день. Тэхен, я очень старался, хотел, произвести впечатление. Тэхен уставился в зеркало, чтобы увидеть в лице друга, что тот имел виду. Разумеется, он старался. Разве он не каждую игру старается? — Так старался, что даже пойманный Рыжей Бестией снитч не смог изменить счет игры. — Тогда, что случилось, Гуки, объясни мне, пожалуйста. Неужели падение с метлы, могло перекрыть вкус победы? Вымученный смешок покинул истерзанные губы. Чонгук вспоминает секунды перед тем, как полететь вниз головой прямиком к зеленистому полю, и понимает, что уже тогда вкус победы был омрачен разочарованием. — Его не было. Тэхен понимал, что речь скорее всего шла о Чимини, но вот причина следственной связи все равно не помогала собрать картинку во едино. Этого было не достаточно, чтобы понять Чонгука. Значит ли это, что Чонгук все еще считает Чимина виновным в падении, если так, то… — Когда только я вылетел на поле, то мои глаза сразу же наткнулись на темную макушку, что пряталась в змеином шарфике от холодного ветра. Меня будто водой окатило. Тэ, может быть, ты не замечал, но Он почти никогда не посещал матчи: никогда, — если не играл Слизерин, очень редко — если он играл. Удивительно, что мальчик, который полностью захватил меня в свой плен, совершенно не интересовался тем, в чем я был хорош. — Еле заметная улыбка промелькнула на отреченном лице, будто само упоминание об его «чуде» могло способствовать улучшению настроения. — Но вчера он сидел на трибунах. И я, как самый настоящий школьник, решил, что вот он мой шанс. Мне нужно было хорошенько постараться, чтобы он увидел меня. Наконец-то, я мог бы быть замеченным, ведь в обычные дни он был так напуган моей персоной, а я был уверен, что это незаслуженно, что это лишь следствие слухов, которые ходят обо мне. Идиот. — Тэ чуть сильнее сжал руку друга, чтобы выразить свое соболезнование, если не присутствие. Но Чон на удивление не впал в пучину самобичевания. — Он ушел? — произнес догадку друг. — Я играл с таким усердием, что не позволял себе отвлекаться даже на моего зрителя. И когда пришло время, когда Профессор Ванг дал свисток об окончании игры… его, его не было. И я не знаю, как быстро он ушел. Смотрел ли он вообще мою игру, в тот момент меня охватило такое разочарование. Я точно поймал себя на том, что выход в финал не стоил моих стараний. А потом меня скинуло с метлы, как кого-то новичка или новобранца. Вот, мой позор: влюбленный мальчишка слетел с метлы, потому что его предмет обожания не смотрел в его сторону. Я просто смешен. Мой позор в том, что я умею лишь красоваться, как какой-то петух. — Ну знаешь, самцы львов не далеко ушли от куриных. Красуются даже похлеще, я бы сказал. — Странно принимать реальность, в которой самовлюбленный друг, притворяющийся грозой школы и полнейшим мудаком, - это субъективно техенова вставочка, как и другие тоже; так вот, странно осознавать даже спустя пять с лишнем месяцев, что любовь правит миром. Ни какие ни деньги, слава, почет и сила. Его глупый друг тому доказательство. — Когда я шел в лазарет проведать тебя, возможно, немного поглумиться над твоим сбитым самомнением, я наткнулся на очень неприятный разговор. — Тэ перехватил инициативу в сложившемся искренно-душевном разговоре на грязном полу в туалете. — Кучка змей сползлась в канаву и начала плеваться ядом. Я человек любопытный, не более. — Чонгук согласился, Тэхен — тот еще сплетник. А для сплетен нужна информация. Сам Тэ говорил иначе, а именно «знания — сила». И это звучало куда благороднее, оправдывая его длинный нос в чужих делах. — Они были ужасно раздражены проигрышем команды, не искали причин, но хотели найти виноватых. Меня это позабавило, представлял себе, как в красках расскажу тебе их тупую зависть. Я собирался продолжить свой путь, но… Они нашли виновного. Слишком быстро нашли того, кто будет отвечать за проигрыш собственной головой. Сложно сказать как, но Чон будто на бессознательном уровне понимал, когда дело касалось его очарования. Он моментально мотнул взглядом в лицо Тэхена и нашел подтверждение в своих догадках. Его тело неожиданным образом наполнилось силами, и, собрав конечности, он полностью развернулся к другу. Тэхен, чуть размяв спину и смачно хрустнув шейным отделом позвоночника, показал всем своим видом, что готов продолжать свой рассказ. — Те парни несли полнейшую чушь. И один из них, кажется, то был потомок семейства Паркинсон, — Тэхен задумчиво потер подбородок. Этот парень отвлекался от главного с такой скоростью, с какой принимал правильные, по его мнению, решения. — Тэ, это имеет значение? — Чонгук по-прежнему не понимал, как это связанно с тем, что Тэ привел Чимина в роли подозреваемого. Плюс ко всему, лицо друга становилось всё более красочным и потерянным. Будто до него только сейчас дошла мысль, что он поступил глупо. Или, что в его плане были большие пробелы. — Ты прав, так вот. Этот самый Паркинсон, точно, думаю это был он, с его огромным носом в виде картошки и сальными волосами. Конечно, кто, если не он. — Тэ, что он сказал?! — Чонгук, чуть сдерживаясь, попытался вернуться в реальность, где значение имеет только Чимин. — А то, что если бы Чимина не было на арене, то Львы никогда бы не выиграли тот матч. — Тэхен, наконец-то, выдыхает оставшийся воздух, тараторя фразу на одном дыхании. — Они обзывали ребенка, обвиняя его в неудаче. Будто бы он является «оберегом», только наоборот… словно он «порча» факультета, которая одним своим присутствием принесла за собой проигрыш команды. И остальные парни подхватили эту бредовую идею на «ура», соглашаясь с тем, что от Пака нужно избавиться или, хотя бы, проучить его. — Теперь уже лицо самого Чонгука становилось красным. Как вообще можно было прийти к такому выводу. Какими придурками нужно быть, чтобы оправдать бездарность команды, хорошо, тут Чон погорячился, но он был зол. — И они начали планировать расправу над малышом. А ты ведь и сам заметил, что личико Пака выглядит куда лучше без этих ссадин. Я только начал привыкать к тому, что хотя бы внешне Чимину становится лучше. И не мог позволить, чтобы его снова жестоко обидели, согласен? Ох, Чон не просто согласен, он уже мысленно ставит пометку по умолчанию, оторвать яйца этому, как там его, Паркинсону и его хладнокровным друзьям. Как вдруг всю его спесь сбивает осознание, что сам вел себя не лучше по отношению к Чимину. — Я носился по замку, как угорелый в поисках этого скрытного мальчишки. И теперь понимаю тебя с лихвой. Его просто невозможно отыскать, словно прятаться — это его дар свыше. И когда отчаяние полностью одолело меня, я случайным образом наткнулся на него у самого входа в подземелье. Думать нужно было быстро, понимаешь? Чонгук понимал. Но большей частью всё же нет. Что Чимина нужно было спасать, — было ясно. Но как это связанно с тем, что Тэ обвинил мальчишку в гребаной атаке на Чонгука, оставалось нелогичной загадкой без какого-то либо ответа. Тэхен же, при виде недогоняющего его гениальный план друга, с нетерпением и пылким напором соизволил раскрыть свои карты. — Мы с ним не друзья, окей. С чего бы ему доверять мне и слушаться, верно? Поэтому это первое, что пришло мне на ум. Не мог же я сказать, не ходи пока в ваше подземелье, потому что, скорее всего, тебе надерут задницу. Идея с Профессором Топом пришла сама собой, она казалась самой действенной из всех. Ведь вряд ли Чимин проигнорировал бы вызов собственного Декана. А потом я просто действовал по наитию. Я был уверен, что с тобой он будет в большей безопасности, чем в собственной гостиной факультета. Я же просил быть аккуратнее с ним, говорил, что он не виноват. Помнишь?! И, возможно, — Тэ потер заднюю поверхность шеи, которая постепенно покраснела от смущения, но всё-таки продолжил, — я надеялся, что после такого знаменательного выигрыша в тебе взыграет ваша любимая храбрость, чтобы признаться Чимину … во всем, что его и тебя касается. Вот. — Вот. — Обреченно выдохнул Чонгук, по достоинству награждая гениальность плана. — Вот оно что! А я взял и… — Мозг усердно переваривает одну единственную фразу, которую Тэ, произнося, наверное, даже не запомнил. Не осознал. «Я был уверен, что с тобой он будет в большей безопасности». — Что между вами тогда произошло? Никогда еще не видел его таким напуганным, как сегодня утром. — Прошептал Тэхен, терзая зубами нижнюю губу. Хватит уже молчания и тайн, когтевранец пришел к выводу, что это не приводит ни к чему хорошему. Нужно было поговорить с самого начала. Причем абсолютно всем. Тэхену с Чонгуком, но главным образом Чонгуку с Чимином. Почему-то парень уверен, что они смогли бы избежать трагичного настоящего, если бы все выговорились. Что же касается чувства такта и личных границ, — к черту это замороченное современное дерьмо. Если тебе не безразличен человек, то ты должен лезть в его дела, совать нос, докапываться, давать советы. Обязан быть громким! И пусть Тэ не знаток психологии, педагогики и психиатрии, зато он человек мыслящий, сочувствующий. Во времена «благородного» равнодушия, когда навязывается «правильное поведение», когда считается нормой, что не просивший о помощи остается со своими проблемами один на один. Современная догма — дерьмо, вот к чему пришел Тэ, сидя на полу в грязном туалете рядом с полностью разбитым другом. Пусть он лучше будет бестактным абьюзером с синдромом спасателя, или каким-либо другим заумно названным ребенком с травмами, вот только не безразличным чужаком. Тэхен — друг Чона, и это единственно важное звание, которое стоит сохранить. — Гука, расскажи мне, не молчи больше, прошу. — Я поцеловал его. Удивительно, как просто Чону дались эти слова. Похоже, истерика забрала все силы и сняла с предохранителей все рычаги, иначе простоту слов объяснить невозможно. — Ты поцеловал его. — Шарманкой повторил Тэ на теплом глухом выдохе. — Поцеловал. И вроде всё хорошо, точнее не плохо. Говоря откровенно, ворон ожидал услышать совершенно другую историю, точнее исход истории, которую ему еще не рассказали. По реакции самого Чимина сегодня утром в Большом зале за завтраком Тэ представил себе некоторые зацензуренные кадры с насилием, но поцелуй, это что-то совершенно неожиданное. — Хорошо, — глаза забегали по пустому лицу вмиг поникшего гриффиндорца. — Эм, ему… не понравилось, он оттолкнул тебя? — И стыдно стало за то, каким его мозг вырисовал лучшего друга злодеем. Буквально громилой, что мог поднять свои обиженные кулаки на безответную любовь. А Чон лишь поцеловал, но почему же Чимин был так напуган? Они сидели в тишине, долго сидели. А потом Чонгук, затрачивая все свои оставшиеся силы на то, чтобы подняться с пола без лишних кряхтений, медленно посеменил обратно в гостиную. Спустя секунд шесть Тэхен поспешил за ним. Нагнать друга было не сложно, словно безмолвная тень, Тэ ступал по коридору, аккуратно прошел мимо или, корректнее сказать, сквозь портрет Полной Дамы, тихой поступью поднялся по крутым ступеням винтовой лестницы, ведущей в просторную спальню, снял ботинки и залез под согревающее одно на двоих одеяло. Они лежали в тишине, долго лежали. А потом Чонгук, затрачивая все свои оставшиеся сила на то, чтобы голос звучал ровнее, заговорил, корректнее сказать, зашептал.***
В себя ли заглянешь, там прошлого нет и следа.
***
Карандаш со звоном ударяется о каменную плиту, несколько раз подскакивая, прежде чем окончательно закатиться под громоздкий стул. Мальчик застыл на пару мгновений, абсолютно проигнорировав это графитное событие. — Сам виноват, я звал тебя, но ты проигнорировал мою просьбу. — Простите, я не слышал, Чонгук сонбэ-ним. Чимин прячет наушники от греха подальше в забавный силиконовый чехольчик. Красивые блестящие глаза быстро скользят по пустому пространству, а пухлые губы раскрываются в удивлённую букву «о». До мальчика постепенно доходит картинка происходящего. Рукава черной плотной мантии натянуты до предела. Маленькие кулачки, в попытке спрятаться от внешней угрозы в лице Чона, сжимают ткань с приглушенным треском. Чон всматривается в лицо напротив, аккуратно очерченные бровки сведены к переносице, мальчишка смотрится до безумия хрупко. Какой же он удивительно красивый… Напуганный. Темноволосое очарование продолжало прятаться в себе, будто искренне надеясь, что сможет исчезнуть, как по-волшебству. Они стоят в пустом холле для репетиций, впервые оказавшись друг к другу так близко, что Чон может пересчитать каждую веснушку на маленьком носике и проявившихся острых скулах, а Чимин просто осознает, что вся эта встреча добром не кончится. Он даже не думает о побеге. Несколько месяцев назад, в глубинах библиотеки ему уже доступно и популярно объяснили, что будет, если прервать льва. Чон не может открыть рта, не отвечает ни на один из вопросов стоящего перед ним исхудавшего еще сильнее малыша. Испуганный ласковый шёпот наивными просьбами заставляет болезненный комок перекрыть доступ к кислороду. Сердце сжимается, пропустив несколько жизненно необходимых ударных заходов. Почему же, стоя так близко, они по-прежнему так далеки друг от друга. — Можно мне пойти к себе? Все внутренности сжимаются и кричат единогласное: «нет, не уходи, пожалуйста», яростнее остальных кипит сердечная мышца: «побудь со мной еще немного». Чонгук не замечет, как едва ощутимо качает головой из стороны в сторону. Мысли не концентрируются, не реагируют на функционирование тела. Те полностью скучковались вокруг желания удержать это сознание рядом, хотя бы ненадолго. Поэтому Чон не отдает себе отчета в том, как осторожно подносит свою большую руку к спрятанному в мантии влажному кулачку. Чимин закрывается уже рефлекторно, на уровне гена о самосохранении. Невозможно не ощутить хрупкость момента. Чон неторопливо зарывается в слои-лабиринты слизеринской мантии, что отличается от его собственной лишь цветом на внутренней стороне капюшона и тех самых рукавов, края которых он расправляет. Различность цветовой гаммы словно определяет расу волшебника, и это совершенно безнравственный вывод, к которому когда-то давно пришел Чонгук. Это разделение на хороших и плохих, ориентирующиеся только на цвете капюшона — самый настоящий расизм. И явно идет в разрез с тем, за что боролся Дамблдор и Гарри Поттер. Только сегодня, в данную секунду Чонгук обращает внимание не на этот признак, что отличает их мантии. Его затаскивает в глубины сознания факт того, что по правилам волшебного учебного заведения мантия должна быть овер-размера. Потому как ее основное предназначение — оберегать мага от стихий. Ритуальная одежда служит коконом, под покровом которого волшебник вершит свой труд. Но даже с натяжкой принимая свободный крой мантии невысокого второкурсника, у Чона извилина не поворачивается назвать ее большой. Покатые плечи, узкая спина, тот невысокий рост — мантия сшита маленькой, однозначно разошедшейся по швам в случае, если ее примерит кто-то вроде Чонгука. Поэтому прикасаться даже к мантии Чимина с тем рвением, что хотелось бы, — опасно. Оттого пальцы ощущают плотность воздуха перед каждым касанием. Эстетическое удовольствие превалирует, словно он, Чонгук, хочет раскрыть новогодний подарок. Да так, чтобы не повредить, случайно не порвать тонкую, красочную, бумажную упаковку. Словно он отклеивает кусочки скотча. Для такого дела нужно унять нетерпение, а сами движения и касания должны отдавать бережным отношением и безукоризненным трепетом. Маленькие пальчики инстинктивно расслабляют свою хватку, ощутимая забота тела к телу срабатывает моментально. Возможно, Чимин в эту секунду существует так же как и сам Чон, не отдавая себе отчета в происходящем. Тела говорят, их не обмануть. Глаза обоих парней завороженно следят за тем, как один из них касается другого, в то время как тот самый другой не выказывает ни малейшего сопротивления. И может быть, Чимину по-прежнему боязно оставаться со старшекурсником наедине, может быть, своей безропотностью он обеспечивает себе больничный отпуск на ближайшие пару дней. Только вот тело не слушает тихие, опасливые нотки рассудка на высокой октаве пережитого страха. Оно проникается доверием к легким поглаживаниям, едва уловимым соприкосновениям огрубевших от долгих полетов на метле пальцев охотника о собственный мизинчик. Чимин за месяцы обучения узнал многое о возможностях волшебников и ведьм, но Чонгук совершает магию другого уровня, совершенно не прибегая при этом к использованию волшебной палочки. Парень напротив будто останавливает время своими неведанными ранее манипуляциями, его внутренний темпоритм подчиняет себе всё вокруг, Чимина в том числе. Казавшийся еще несколько минут назад злодеем и обидчиком человек сейчас всепоглощающе располагает к себе. Окутывает жизненно необходимой и долгожданной лаской, заботой и теплом. Огрубевшие, сбитые костяшки водят по тыльной стороне маленькой и теплой ручки, что остается спрятанной еще на половину в рукаве. Поднимаются чуть вверх, потом медленно спускаются вниз. Не прерывая возникший контакт, Чон разворачивает кисть так, чтобы иметь возможность обхватить Чимина вокруг кисти. Завораживающий момент. Приятнее, чем поочередно перебирать пальчик за пальчиком, начиная с того самого пухлого мизинчика, собирательно движась к указательному, может быть только ощущение чужой ладони в своей. Но пока что Чонгук греет уже собранные четыре коротких пальчика в трепетном захвате. Оглаживает своим большим, действительно большим на фоне чужой кисти пальцем тыльную сторону ладошки. Чимин не вырывается, не сопротивляется и, кажется, почти не дышит. Его ноги бездумно делают несколько коротких шажков вперед, сокращая расстояние, а глаза, с по-прежнему нахмуренными бровками, внимательно следят за телесной беседой, знакомством их рук. Маленькая головка очарована интимным моментом между бывшими неприятелями. Мини наблюдает словно со стороны за тем, как бережно дотрагивается до его кожи. Он и не знал, что может быть настолько чувствительным, что может забыть прошлое. Но видимо, это у него вместо регенерации. Песок в настольных магических часах застывает в невесомости, сквозь дремоту времени. Большая ладонь перетекает поверх кулачка. Словно вода струится сквозь пальчики, соединяет двух парней в расслабленное переплетение рук. Не прекращая своего пути, скрепляет ладони ближе. Теплая текучая волна ощущается по всему телу. Пульсирующая нежность на самых кончиках стирает границы реальности пространства и времени. Чон притягивает ладошку вплотную, сминает без применения силы. Переплетение перестает быть невесомым, отдавая приятным весом, плотностью тесноты. Руки скрепились. Шажки навстречу. Чонгук медленно ведет за собой, к себе. Утягивает их пропитанное чувствами сцепление рук между телами вверх, к своей широкой груди, прячущей за грудой мышц самое главное. Шажки навстречу, а внимательные глазки следом за их общим замком кистей. На пол пути к чужому сердцу ладошка уже ощущает вибрацию от его биения. Мини хочет прикоснуться к глухому завораживающему звуку, который гипнотизирует своей стабильностью. Вторая рука парит сама собой, но без чужого воздействия долетает только лишь до уровня крепкого торса, который ощущается сквозь вязанность жилета. Остаток пути вторая ладошка карабкается пальчиками вверх по холмистой одежде, словно по мягким горам. Обладатель этих гор не медлит, Чонгук вплотную следует за Чимином. Сильная рука скатываясь по тонкому предплечью к согнутому локотку. Чонгук находит свое пристанище и успокоение на стройной талии темноволосого чуда. Честные тела сблизили их быстрее, чем смогли они сами, руководствуясь рассудком и предубеждениями. Чонгук поднимает неверящие глаза к личику, что каким-то чудом оказалось в нескольких сантиметрах от его подбородка, и рот моментально приоткрывается, выдыхая теплую струю. Мягкие черты личика показывают льву, что такое притяжение. Очаровательных щек хочется коснуться, хочется ощутить нежность кожи, познать ее мягкость на вкус, запах. И все же дотронутся до личика тело Чона боится. Бесстрашная ранее рука, дирижирует в нескольких миллиметрах, дарит тепло, но притронуться не решается до тех пор, пока изучающие теплые глаза поглощенного мальчика не закрываются в дурманной неге, а хмурые бровки не очерчиваются в доверчивую надломленность. Единение происходит по наитию. Просто Чонгук наклоняется всё ближе, разрушая атомные барьеры чужого пространства. Притягивает личико к своему. Мажет взглядом по ласковым чертам красоты, которая никогда не должна была стать доступной в пользование для кого-то вроде него. Притягивает Чимина за талию вплотную к своему разгоряченному телу, но лишь для того, чтобы, забывшись в моменте, не уронить свое сокровище. Сухое и мягкое касание. Теплый выдох на полных губах. Но Чон не отстраняется, оставляя свои губы на чужих. Кончиком носа поддевает кнопочку Чимина, ласково бодает, очерчивает небольшие круги хрящиком. По инерции поглаживает своими пылающими губами те, что снились ночами. Но глаза не закрывает. Хочет видеть, хочет запомнить. Хочет быть уверенным. Расслабленное маленькое тело жмется ближе, впервые за все время, не отталкивает, не бежит прочь, не зовет на помощь, не плачет. Его чудо не боится. Осознание сладкой негой растекается по сосудам, растворяясь в крови. В одно из таких еле ощутимых ныряний Чонгук приоткрывает рот и утягивает подрагивающие губы в легкий поцелуй. Выдыхает и снова несколько легких раз поддевает носик. Черт возьми, как же глупо он вляпался в это… Словно впервые. И Чимин не делает жизнь легче. Такой красивый, что кости ломит. Язык пробегается по собственным губам, смачивая, делая приятными для скольжения. В растянувшемся мгновении Чон оглаживает щечку несколько раз, а потом пальцы спускаются к затылку. Путается в шелковистых темных волосах самого ласкового котенка на свете. Вторая рука трепетно перемещается на поясницу, теперь уже совершенно с другой целью: не только для того, чтобы удержать и не уронить, но и для того, чтобы слиться воедино на столько, на сколько позволит его маленькое чудо. Голова инстинктивно наклоняется в сторону под большим углом, и глаза, наконец-то, закрываются, отдаваясь моменту их первого поцелуя. Чимин хочет жить, видеть и дышать лишь телом. Он и не знал, что родился кинестетиком. Мог бы Чон всегда просто касаться его так: без лишних разговоров, что обычно причиняют боль. Лучше, вот так стоять в пустом холле, ничего не понимать, не осознавать, а главным образом ничего не бояться. Лишь бы просто ощущать, как по его пухлым губам скользит мягким касанием кончик чужого языка. Как следом за ним их сразу же одолевают чужие губы. Обхватывают, притягивают, поглощают. Ничего прекраснее за время учебы с мальчишкой не случалось. Ручки самостоятельно притягивают Чонгука за жилетку ближе, а с губ слетает рваный выдох в тот миг, когда Чон отстраняется. Только пауза длится ровно столько секунд, чтобы успеть ухватить мальчика поудобнее. Теперь маленькие пальчики крепко держатся за плечевые мышцы, цепляясь за приятную на ощупь хлопчатую рубашку. Сам же Чонгук словно подхватывает стройного мальчика под лопатку, прижимаясь грудной клеткой к его, по-прежнему вплетая пальцы в слишком уж мягкие локоны. Ровно два тяжелых вдоха и столько же обжигающих выдохов. Живот стягивается в щекочущий узел желания, руки сжимают крепко настолько, что приподнимают безвольное тело, и Чимин оказывается на носочках. Язык активизируется с первых мгновений поцелуев. Ласкает, раскрывает для себя губки, чтобы почувствовать их вкус. Они сладкие, мягкие, словно суфле. Чонгук всегда был любителем заварного крема, поэтому сейчас, растворившись в экстазе от наслаждения, упивается поданным десертом. Эта трапеза длится слишком мало для того, кто хотел бы поглотить пирожное разом, без остатка. В какой-то момент языка становится мало, смакование требует радикальных мер, поэтому в ход идет жесткая артиллерия: облюбовав нижнюю губку, сильно втянув ее в свой собственный рот, Чонгук запускает в нее острые зубы, проезжается ими по всей длине, но не успевает она выбраться из плена, как Чон снова прикусывает ее по середине и оттягивает, наслаждаясь первым выскочившим стоном. Этот сладкий скулеж не пугает никого из них, но заставляет самого Чона сбавить обороты. Не в силах совладать с желаниями тела и разума, чейзер утыкается горящим лицом в кожицу за ушком. Зарывается орлиным носом в длинную шею, что покорно склонила голову Чимина в противоположную сторону. Ощущение, что они оба не дышали последние несколько минут, поэтому сейчас глотаю воздух литрами, захлебываясь кислородом. Воздух пропитан феромонами парнишки, что так доверчиво погряз в безапелляционных объятьях. И Чон задыхается. Так же себя чувствует и Чимин. Прислушиваясь к себе и друг другу, они возращают здравость рассудка. Оба постепенно ослабляют хватку, но не отстраняются. Разнозаряженные тела формируют электрическое взаимодействие: словно протон притянувший электрон. Два магнита смотрят глаза в глаза, и Чимин снова тонет в темноте обсидианов, как и сам Чонгук в нежности медовых глаз. Чон не выдерживает первым, роняет взгляд на поалевшие губы, закусывая свои собственные, а потом в одно стремительное касание соединяет их в новом поцелуе. Это слишком. Этого очень много. Но оторваться просто не получается. Гук через силу заставляет себя ограничиться хотя бы тем, что прижимается лбом, заламывает брови, пытается отклеить липучий от приоткрытых манящих губ мутный взгляд, но всё тщетно. Потому что еще не пришедший в себя Чимин едва заметно тянется ближе вперед к Чонгуку навстречу. Такому противостоять невозможно. Совладать с притяжением хотя бы немного получается лишь тогда, когда Чон обнаруживает, что вовсю покрывает нежными засосами лебединую шею, полностью прижимая самого Чимина к столу, за которым тот сидел в начале их «разговора». Наконец-то в голове всплывает реально действующая причина, по которой Чонгук должен успокоится: Мини не должен его больше бояться. Нужно показать своей выдержкой и силой воли, что Чонгук хочет исправиться, начать заново. Чонгук серьезен в намерениях, а значит должен быть терпелив, обходителен. К тому же, им нужно поговорить в обязательном порядке. Но сегодня его разбушевавшиеся гормоны уже не дадут закончить встречу дружеским разговором. Нужно отпустить Мини отдохнуть и всё обдумать. Им обоим нужно отоспаться, прийти в себя. Завтра, Чонгук клянется, что возьмет волю в кулак и воспользуется своим ртом чуть иначе. А именно, чтобы признаться в своих чувствах, спросить о том, где он успел налажать, раз парнишка трясется при каждой встрече. Самолично собрав разбросанные вещи мальчика в рюкзак и предварительно закинув его себе на плечо, Чон протягивает свою раскрытую ладонь смущенному созданию. На удивление, тот осторожно цепляется за нее в ответ, и они стремительным паровозиком выходят из холла. Преодолевают лабиринты коридоров, движущиеся лестницы и оказываются у входа в змеиной логово. Чонгука передергивает от влажности холодного воздуха, и в голове всплывает альфийское беспокойство о здоровье и комфорте «выбранной» пары. Чимин же снова залипает на сцепленных руках, да так крепко, что не замечает того, как они оказываются у входа в его гостиную. Прийти в себя, точнее выйти окончательно помогает именно Чонгук. Полюбившимся способом, он заныривает, чуть сгибаясь, к личику вниз, оставляя легкий поцелую на нежной щечке. Спустя пару секунд после того, как оба косятся в направлении губ, голова Чимина едва заметно разворачивается к Чону, и тот припадает к пухлым губам. На этот раз поцелуй сдержанный, тягучий и совсем не продолжительный. Чонгук отстраняется и сквозь внутреннее сопротивление отдает портфель его владельцу. Нерешительный взволнованный взгляд просит о чем-то, а сам Чон держится из последних сил. Отступает пару уверенных шагов назад и, наконец-то, сипит неловкое прощание: — Иди, — и только когда волшебная стена закрывает собой вошедшего внутрь ребенка, тихонько добавляет, — мой маленький.***
Такая пустая и глупая шутка…
***