Произнести самое сложное заклинание: «…»
Два чёрных плаща развевались от быстрого бега волшебников. Словно летучие мыши, старшеклассники рассекали воздух, пролетая коридор за коридором, лавируя между спутанных поворот в лабиринтах школы. Ситуация была чрезвычайной, парни действительно забылись во времени и теперь серьезно опаздывали к началу отработки, но это не помешало юным сердцам превратить происходящее в настоящую гонку. Борьба сложилась нешуточная, в ход шли все способы и методы: был лишь один победитель! Ни ворон, ни тем более лев не могли позволить себе выйти проигравшим. Они толкались, пихались, подставляли друг другу подножки, хватались за руки, капюшоны, рюкзаки. Чонгук снова чувствовал себя живым, Тэхен снова чувствовал себя его другом.
— Минуту назад, после твоих пламенных речей я почти поверил в чудо. Будто после всех тех многочисленных раз, как тебе прилетало по голове бладжером, в ней могло остаться хоть пару крупиц серого вещества. Что за дурацкий вопрос, куда вы опаздываем?! Разумеется, мы собираемся на школьную экскурсию в хранилище Профессора Лэя, и ко всему прочему мы дико опаздываем, поторопись! — они перепрыгивают через одну, а то и две ступени движущейся лестницы, пробегая коридор за коридором и, наконец-таки, с гудящими сердцами и сбитым дыханием влетают в подсобку с пробирками.
— Зачем вообще увязался за мной? Это моё наказание, и твоё присутствие ничуть не помогает. — Бывшая звезда студенческого мирка раздраженно дуется на себя самого, но Тэхен об этом знать не нужно. — Если уж ты настолько святой, то прекрати вести себя как засранец!
Но вместо столь же едкого ответа от лучшего друга до ушей Чона долетает сухой, но твердый баритон заждавшегося преподавателя:
— Господин Чон Чонгук, вы опаздываете нарочно или в очередной раз собираетесь произвести присущее вам впечатление, хотите посрамить своё имя в моих глазах еще сильнее?!
Профессор, не одарив даже мимолетным вниманием шумных детей, продолжал протирать верхние полки стеллажей, что были плотно забиты магическими сосудами с различными снадобьями, отварами, камнями и травами.
Нужно отдать должное реакции Чонгука. Ученик не ждёт, не может реагировать адекватно, потому что был готов к бою еще до его начала. Его контрнаступление не заставляет себя ждать:
— Профессор Чжан, не уверен, что правильно понял вас! — с вызовом цедит Чон, окидывая темную фигуру в углу холодного помещения полыхающим взглядом, а в голове лишь вопрос: как этот хмырь вообще мог ему когда-то нравится, не просто «когда-то», а на протяжении четырех лет?
— Разве? — почти беспристрастно ухмыляется Чжан Исин, только глаза остаются слегка взволнованными, сожалеющими о чем-то неизвестном.
Чонгук старается дышать, ведь поступление в организм кислорода — очень важная часть жизни. Он вдыхает и слышно выдыхает.
Это лишь первый день отработки, а сил терпеть именно этот осуждающий взгляд уже нет!
Еще одна загадка столетия: с первого по четвертый курс включительно Чон был любимчиком учителя по зельеварению, более того их симпатия была абсолютно взаимной. Чон учился усердно, старательно зубрил ингредиенты самых различных снадобий, за что и заслужил уважительное отношение и хорошие отметки от педагога. Занятия всегда проходили на одном дыхании, словно Чонгук становился каким-то задротом или ботаником на время учебной пары. Но перейдя на пятый курс, профессора будто подменили, точнее подменили его отношение к некогда золотому ученику. Первое время Чон старательно не обращал внимания, ссылаясь на объективные промахи в выполнении заданий. Голова была вечно забита этим забитым ребенком с факультета змееносцев, поэтому отвлекался Чон часто, из-за чего допускал ошибки в варении зельев. Но даже когда он брал себя в руки, концентрировался на семинаре или лекции, когда снова становился «золотым», даже тогда профессор Лей оставался холодным. Помимо того, он умудрялся отпускать в сторону ученика едкие замечания, цепляясь к каждому пустяку. Нещадно снимал баллы с факультета по поводу и без, словно наказывал за что-то.
— Пошли, Тэ, этот фанатик пробирок меня ненавидит. — Чон форсировано шепчет очевидное на ухо своего друга, уже собираясь демонстративно покинуть это место, не до конца осознавая вытекающие из этого глупого поступка последствия.
— Тш, Гук, смирись! Ты заслужил, надеюсь, ты понимаешь хотя бы это.
Друг поправляет форму и мантию их обоих, чтобы внешний вид перестал кричать каждому об их торопливой гонке в подземелье. Заодно и для того, чтобы у профессора не было даже повода усомниться в полнейшем повиновении проверившегося. Только вот, судя по разъяренному взгляду льва, у Чона на этот счет свои мысли и планы.
«
Идиот».
— Заслужил?! — шепот перестает быть таковым, наполняясь силой и окрашиваясь в сдавленный писк. — Ты издеваешься?! Он просто психанул по непонятно какому поводу, а мне пришлось два месяца оттирать парты от засохших пятен и драить лабораторную комнату. Это не считая того, что мой факультет лишился 45 баллов из общего зачета. Тогда я тоже «заслужил» по твоему?! Скажи, ты прикалываешься надо мной?!
— Прикалываешься здесь только ты, и не смотри на меня так. — Техен глазом не ведет и, с присущим ему спокойствием, затягивает галстук туже, располагая его ровно по центру чоновской рубашки. — Тебе нужно было подумать головой раз семь, не меньше, прежде чем воровать из профессорского запаса понравившиеся колбочки, да скляночки.
Есть в этом отцовском голосе столько знакомого поучения, столько раздражения от вынужденного разъяснения очевидных вещей, что Чон почти взрывается негодованием.
— Что ты несёшь, Тэхен? — С растянутых в недовольной гримасе губ едва ли успевает слететь поток нецензурной лексики. Какого черта снова происходит, почему он не мог подружиться с кем-нибудь попроще, с кем-то понятным и адекватным?
Тэ едва ли не цокает своим длинным языком, но удержаться от разочарованного вздоха не может. Он оценивающе осматривает внешний вид своего кокосоголового друга, наконец-то, приходя в сравнительное удовольствие от заправленной рубашки, уложенного галстука и натянутой мантии, и мысленно соглашается с тем, что в таком виде можно показаться перед отчужденным профессором, что так учтиво дает им на это время:
— Чонгук, я твой друг, и я постараюсь, как можно реже припоминать тебе об ошибках прошлого, но и отрицать факт того, что наказание было заслуженным — не стану!
— Но я не брал ничего! — Чон пихает Техена в грудь, тем самым устраивая очередные детсадовские разборки пятилеток. — Мне плевать на то, что думают обо мне другие, Тэ. Но я никогда не отказывался от ответственности за свои проебы.
— Я знаю, — давит грубоватым голосом ворон, будто силой нажимая на очевидный факт, — Так оно всегда и было, но только вот в данной ситуации, видимо, что-то пошло не так, раз ты считаешь себя непричастным. Потому что я сам видел у тебя весь набор тех самых ингредиентов.
— Я не брал! — Сдается Чон, голос почти гремит капризной беспомощностью.
О чём они вообще говорят, зачем было Чонгуку воровать какие-то гребаные склянки? — Я знал бы, если бы сделал что-то подобное, блять… Нет?!
Оставаться глухонемым более Лею не позволяет педагогическая ответственность: он снес оскорбления в свою сторону, громкий шепот и перепалку, но прозвучавшее матершинное слово заставляет его припомнить и о воспитательной роли профессора в жизнях учеников:
— Господа, если вы продолжите выяснять свои отношения в моем присутствии, то «фанатик пробирок», как вы успели выразиться, не только снимет с каждого из вас по десять баллов, но и назначит новое наказание. И на этот раз вы не отделаетесь влажной уборкой помещения.
— Подожди, что ты сказал? — Почти выкрикивает Чон, когда до него доходит суть сказанного.
— Мистер Чон! — Моментально реагирует профессор Лей, принявшей столь дерзкое обращение на свой счет, — это уже перебор.
— Профессор, просим прощения! — Тэхен хватает своего на удивление несопротивляющегося друга за шиворот и волоком тащит в сторону еще не захлопнувшейся двери. — Ах, как же так, мой друг по пути к Вам потерял свои мозги, видимо, оставил где-то на подоконниках или скамейках. Мы быстро сбегаем за ними и вернемся. И, разумеется, мой безмозглый друг задержится допоздна, сэр.
Студенты вылетают из подсобки так же стремительно как и влетели в нее минутой ранее, оставляя профессора полыхать от негодования:
— Чонгук, ты в конец свихнулся! Как ты можешь вести себя так грубо с педагогом школы?!
— О, нет, Тэхен, почему ты не мог рассказать мне всё целиком? Что за ребусы и загадки, какого черта?!
— Пошёл ты, Чон! — Ворон почти сдается, как можно быть таким упертым, словно баран, застрявший со своими рогами, но упорно продолжающий брыкаться.
— Что ты только что сказал, Тэхен? —
«тебе нужно было подумать головой, прежде чем воровать из профессорского запаса»… блять! Резко ухудшившееся отношения с профессором — это не «старческий маразм» педагога, как было решил для себя Чон. Всё, разумеется, более чем заслуженно!
— О, я повторюсь с превеликим удовольствием. Пошёл ты к черту, Чон Чонгук! Не смей меня винить в чем-либо. Мне казалось, что когда человек вспоминает, то он вспоминает, блин!!! Откуда мне было знать, что твоя тупая голова так и не поняла, что зелье забывчивости ты сварил из запасов профессора? На мой взгляд, даже если ты и не вспомнил самого проеба перед профессором Леем, то мог бы хотя бы логически догадаться! Как иначе бы ты сварил его, если у тебя не было ингредиентов? Ты совсем кретин что ли, я понять не могу?!
— Почему ты меня не остановил? — тушуется лев, окончательно теряя всю своенравную спесь. Принимать неоспоримый факт собственного тупизма — очень больно для львиной гордости. Но еще тяжелей здраво оценивать свое детское поведение перед любимым профессором. Получается, Чон — дебил, получается, он реально заслужил.
— А как я мог, тупоголовый ты Кроль, в тебе же мышц больше, чем во всей нашей сборной. — Тэхен обводит воздух руками, будто снова говоря об очевидном.
— Тебя бы я послушал. — Чон сомневается, сам знает, что если уж решился на что-то, его уже не остановить никому… даже Тэтэ.
— Нет! Не послушал! Ты меня не послушал: выкрал ингредиенты, в своем пьяном угаре разгромил там всё, Лей понес большие упадки своего магического запаса, и если бы на его месте был я или любой другой педагог, то вообще потребовали бы твоего исключения и были более чем правы. Ты еще легко отделался именно потому, что профессор тебя любит. «
Тебя бы я послушал», ага, конечно! Наплевал на все мои предостережения и уговоры, к тому же зарядил мне по лицу так убедительно, что я отключился на несколько часов.
Снова повержен. Один неверный шаг, а какая разрушительная сила. Единственное с чем ему повезло, так это то, что Тэ оказался непробиваемым.
Тэхен — лучший. А он сам:
— Кретин.
— И не говори, полный придурок. — Как бы себя не утешал сам ворон, но где-то в душе он был очень обижен за тот кук. И, может быть, его ответный удар в Большом зале стал возмездием затянувшейся мести, как бы мерзко это не звучало. Тэ не святой, кто бы что ни думал. Ему было очень тяжело последние пол года. И сегодня, наконец-то, он сбросил каменную тяжесть с плеч.
— Мне жаль, что ты выпил то зелье, но прошлого не воротить, и ты это сам понимаешь. «Забвение» — самый тупой твой проступок, но теперь остаётся лишь двигаться вперёд. Поэтому улыбнись его последствиям и постарайся всё исправить. Я буду рядом, обещаю.
— Прости. — Чонгук сам не понимает, когда срывается с места и сгребает Тэхена в крепкие объятия.
Он вырос, стал большим и сильным, но главным образом безгранично глупым. И, как оказалось, очень удачливым: Тэ сказал, что будет рядом, и Чонгук верит безапелляционно. Ворон никогда не отвернется, а значит, Чон справится со всем без исключения.
— Давно простил. — Тэхен не врет, он правда простил. По крайней мере он верит в это. Но услышав самое важное, такое долгожданное слово, чуть не поддался моменту и не разрыдался. Он и не догадывался ранее, как сильно нуждался в этом «
прости».
— Но я смотрю, ты все-таки занялся спортом. — Слегка разрывая неловкость ситуации, отстраняясь друг от друга с покрасневшими носами, они оба заливаются облегченным смехом. Легкая ирония всегда спасала их обоих, а немного юмора доставало дружбу со дна.
— Я должен быть готовым ко всему, ведь планирую продружить с твоей кокосиной до конца своих дней. Без обид, малыш Гугу, я уверен на сто процентов, что «
Пиноккио» — не последняя твоя роковая ошибка, с которой мне придется разбираться. — Чонгук скучал по заразительной квадратной улыбке, что теперь так привычно сияет на красивом лице. Без преувеличений, он скучал по другу в целом, ведь только сейчас понял, как сильно отстранился от Тэхена, пока вершил свои глупейшие решения.
— Ащ, я так сильно виноват, — нужно, как можно скорее разобрать со всем, что он успел натворить. Пришло время отпустить: сегодня — последний день, когда Чонгук будет сожалеть, ругать себя или жевать сопли. Он станет сильным! Станет храбрым львом: извинится, возьмет ответственность, стерпит все наказания. Он все исправит, каждую несправедливость последних шести месяцев. И, может быть, простит себя самого. — Очень виноват.
— Не только передо мной, — мягко, но решительно, и это идеальное сочетание, описывающее Тэхена.
— Прости, — звучит уж слишком отстраненно и к тому же очень подавленно.
— Не только передо мной, говорю, придурок!
— Я знаю, но храбрости хватает только на это, — кроличья улыбка и этот виноватый взгляд из-под черных кудрей, словно Тэхен вновь встретил маленького Чонгука на Кинг-Кросс пять лет назад. Они выросли, они изменились, но вот перед ним тот самый «малыш Гугу», и сердце Тэхена затапливается дружеским теплом и ностальгией.
— Ты же не собираешься сейчас разрыдаться, я был уверен, что мы оставили это на первых двух курсах.
— Вообще-то собирался, и это полностью твоя вина. — В подтверждение своих мыслей и слов Чон театрально смахивает невидимые слезы в стороны. Игривый, милый, привычный «малыш Гугу». И все же Тэ действительно не ожидает столкнуться с покрасневшими глазами. наполняющиеся влагой.
— Фу, нееет! — отмахивается ворон, потому что никогда не был устойчив к чужим слезам. Это был лишь вопрос времени, когда он подхватит эстафету и сам превратится в сопливого тролля. — Плакса.
— Хах, я люблю тебя, Тэхен, — задорно смеется кроль, но редкие слезы успевают скатиться по зарумяненным щекам.
— Ащщ, это уже перебор, Чонгук, — ага, «перебор», а сам тянет руки за новой порцией объятий. И улыбка такая счастливая, широкая — он тоже любит!
— Я серьезно, — смущение не встанет на пути к решимости, к храбрости. Чон же пообещал, что все исправит, а Тэхен пообещал, что будет рядом.
— Я знаю.
Парни делают самые неловкие в их жизни два шага друг от друга, на лица смущенные, но счастливые улыбки с ярким оттенком облегчения. Обоим кажется, что это конец или новое начало. В любом случае прошлое, наконец-таки, становится прошлым.
Чонгук готов встать на тяжёлый путь исправлений последний той ошибки, а Тэ готов выполнить свое обещание быть рядом.
Спустя еще минуту ворон дарит свое самое мотивирующее похлопывание по плечу льва, подбирает рюкзак с пылящегося пола и медленным уверенным шагом уходит прочь в сторону своего птичьего дома. В двух вещах Чон был прав: во-первых, это наказание никоим образом не относится к самому Тэхену непосредственно, а во-вторых, недавняя гордость золотого прайда, лучший охотник Чон Чонгук действительно никогда не уклоняется от ответственности, что несут за собой его поступки. Тэхен уходит, потому что знает на все сто процентов, — Чонгук теперь готов разобраться со всем самостоятельно.
Вечер выдался очень эмоционально непростым и физически энергозатратным.
Первым делом, по возвращению в подсобку Профессора Лея парень собрал всю свою волю и храбрость в кулак, а потом произнес самое сложное заклинание из всех, что существует в волшебном и не магическом мирах: он попросил прощения.
Порядок уже и не вспомнить, слова сливались в предложения, в целый монолог раскаяния. Он просил прощения за свое паршивое поведение на протяжении всего учебного года, за воровство важных для обучения по зельеварению компонентов, извинился за ужасный разгром, что оставил в каморке. И после того, как волшебные слова вылетели из его измученной души, ему моментально стало легче дышать. Скорее всего им обоим.
Только после произнесенных
«я прошу прощения, Профессор Чжан Исин» Чон Чонгук осознал, что с начала ранней осени боялся на каком-то подсознательном уровне посмотреть педагогу в глаза. Память, быть может, смогла вычеркнуть роковую ночь, но вот совесть была непреклонна. Она заставляла пыхтеть, дуться и отводить провинившийся взгляд. Даже сложно представить, каким безалаберным и наглым щенком он предстал в умных глазах любимого педагога. Наверное сложившееся разочарование, уже не перекрыть никакими речами, но Чон постарается вернуть себе уважение. В конце концов, он неспроста был и остается по сей день Гордостью Золотого Прайда.
И всё же к будущему исходу своей пламенной речи Чон готов не был.
Когда освободившийся голос правды иссяк, а предательские слезы уже стекали быстрыми ручейками по щекам смущенного молодого лица, он вдруг опешил от той силы, на которую способна искренность. Потому как профессор в считанные шаги сократил между ними дистанцию и замахнулся рукой, чтобы… самым отцовским образом взлохматить угольные кудри на глупой голове «старшего сына».
Того, кто вырос в суровых руках, лишенный ласки и баловства, того, кто вырос и стал хулиганить, лишь бы привлечь родительское внимание. Всё это было не слишком далеко от действительности, Чон идеально подходил под киношное клише ребенка из благородного и высокопоставленного семейства, которое держится на трех нерушимых столпах в виде дисциплины, полнейшего повиновения и отличного внешнего фасада. Ребенок, который должен был родиться взрослым: статный, сдержанный, красивый и удобный для родителей. В итоге Чон Чонгук стал таким уже к четырнадцати годам, совершенно лишившись естественного права на ошибки. И если таковые случались, то он, как самый настоящий взрослый, нос за них ответственность по всей мере строгости. Отличный приобретенный рефлекс Павлова. Отличная черта характера для взрослого ребенка.
Сейчас Чону девятнадцать.Через каких-то полгода будет двадцать, и ребенком его назвать уже язык не повернется. Но именно сейчас, когда он вырвался из стен своего разрушенного детства, оно начинает напоминать о себе. Возможно, соверши он такие глупости в свое время, в нужное, отведенное для ошибок время, то сейчас не попал бы в ловушку из неизвестных чувств и мотивов.
На лице Исина играет легкая сожалеющая ухмылка, голова едва покачивалась из стороны в сторону, а пальцы бережно, но беспощадно наводят беспорядочное гнездо.
«Глупый, глупый мальчишка». Но почему-то до невозможности очаровательный.
Возвращаясь к событиям осенней давности, Лей непроизвольно цокает языком, будто всё еще не веря в то, на что способен этот ребенок.
Когда он только услышал грохот в святыне святых по зельям, то был уверен, что это ночные проделки парочки слизеринцев, что остались недовольны после получения
«О — отвратительно» за практическую работу. Говоря откровенно, работа того самого Паркинсона и его дружков заслуживала самого настоящего «
Т- тролля», низшую из оценочного ряда отметку, но Лей пожалел ребят, списав провал на начало учебного года, когда летний воздух еще не до конца выветрился из юных голов. Какого же было удивление, непонимание, разочарование, когда среди разбитых стекляшек он откопал пьянющего Чон Чонгука.
Все четыре года гриффиндорец отличался невероятным усердием и осмысленностью в изучении его предмета, Исин гордился тем, как парень здраво взвешивал важность навыков по зельеварению. В ту октябрьскую ночь, он привел внешний вид парня в относительный порядок, умыл, напоил лично сваренным антипохмельным зельем медового оттенка, чтобы парень смог самостоятельно добраться до постели, не растеряв по пути репутацию всего факультета.
Чжан ждал объяснений две недели, ждал хотя бы какого оправдания, но вместо этого получил лишь мерзкого мальчишку, проходящего болезненные этапы пубертата. Были дни, когда Чон пересекал последние границы профессорского терпения, тогда Исин жалел, что назначил парню такое простенькое наказание в виде отработки. В голову регулярно закрадывались мысли, что освети он все подробности случившегося, и парня могли бы даже исключить. Но тогда, он соврал, назначил наказание будто бы за неосторожное обращение с ингредиентами во время лабораторной работы. Скажи он тогда правду, и, возможно, жизнь профессора была чуть спокойнее. И каждый раз, доходя до точки кипения, точки невозврата он останавливал свой гнев. Стоило посмотреть в оленьи темные глаза парня, как он отчетливо видел перед собой провинившегося, напуганного ребенка. В них плескалось отчаяние, бессилие и злость, скорее всего из-за последнего. Этот болезненный коктейль не давал Лею сделать последний решающий шаг в мире образования для Чон Чонгука.
Кто бы мог подумать, что этому упертому гордецу понадобится шесть месяцев, чтобы признаться и попросить прощения.
«Глупый, глупый мальчишка».
— Расскажешь, Чонгук? — профессор достает из своей безразмерной мантии чистый лоскуток ткани и тычет им прямо в заплаканное лицо, будто говоря, чтобы тот привел себя в порядок.
— Ммм, нет, не стоит, — несмотря на то, что Чон буквально молит о пропуске столь щепетильной темы, его глаза выражают смирение и принятие, — вы сочтете меня самым настоящим глупцом.
— Ох, не переживайте, — усмехается профессор, наблюдая за тем, как забавно молодой парень трет покрасневшие глаза и нос, — я уже считаю вас таковым, так что терять нечего. К тому же, самому-то не кажется, что я имею право знать, за что поплатился драгоценным запасом стекляшек. — Профессор дразнится, парадируя манеру речи и мимики самого ученика. — О, да, фанатик пробирок очень дорожил своей коллекцией.
— Нет! — Чон понуро зарывается в уже грязный платок, и хоть на его лице сквозит легкая улыбка, она окрашена лишь стыдом и сожалением. — Простите, пожалуйста, Профессор… я не имел ввиду… я не имел права…
— Чонгук, я шучу, расслабься. Прощения ты уже попросил, но чтобы я его принял, мне нужна вся правда.
Протяженный выдох, но Чонгук готов говорить, осталось лишь убить последнего трусливого червячка:
— Это действительно глупо.
— Хах, я обещаю не удивляться, так как такое поведение свойственно глупым мальчишкам.
— Профессор… — никакой профессор не хмырь, а самый классный человек во всей школе, не удивительно, что Чонгук был так околдован им. — В ту ночь я напился до такого состояния, что позволил проникнуть сумасшедшей мысли в голову. Будь я трезв, то ни за что бы не стал делать то, что сделал. Я бы никогда не принес вам столько проблем, если мог соображать здраво.
— Почему же ты напился? — Лей до сих пор не понимает, как организм гриффиндорца справился с тем количеством алкоголя, который попал в кровь волшебника. Когда он его откапывал из-под завалов досок от стеллажей, то боялся, что он может не дожить до утра. Но парень оказался сильным, да и зелье подействовало незамедлительно. Пять минут и тот уже ковылял в свою гостиную.
— Я… Я не могу сказать, потому что это то, за что я еще не просил прощения; это то, что я еще не поправил, — такой серьезный, такой виноватый, что продолжать этот разговор почти невозможно, — это то, за что я не скоро смогу себя простить. Можно, я лучше расскажу, зачем совершил набег на ваши владения? Я хотел забыть кое-что. Я ворвался к вам в хранилище, чтобы выкрасть
ягоды омелы, валерьяну и немного
воды из реки Лета…
— Зелье Забывчивости?.. — хранилище понесло действительно большой убыток, поэтому Лэй даже не рассматривал мысль, что Чонгук искал что-то конкретное, разочарованный профессорский разум твердил лишь то, что ученик напился и решил напакостить. Выходит, случилось что-то по-настоящему важное для парня, раз ему оказалось недостаточным, просто забыться в пьяном угаре.
— Ммм… — Чонгук поджимает губы в обреченном согласии, а в глаза слайдом мелькают детали прошлого. — Оно самоё, моё роковое зелье забывчивости, мой ящик Пандоры.
— Хорошо, я понял… — Лей не садист и никогда им не был. Судя по всему, Чонгук терзал себя на протяжении шести месяцев, пусть и сам не знал за что конкретно. Добавить к этому нечего, остается лишь принять и двигаться дальше. — Мистер Чон, я принимаю ваши извинения, и мы с вами закрываем главу с этим инцидентом, потому что я вижу, что выводы сделаны, раскаяние наступило, и сожаление уже осадило вас по вашей чугунной голове. Все мы — люди, все мы совершаем ошибки, более того, все мы имеем право ошибаться. Время помогает нам пережить их, а память оберегает нас от их повторения. Береги свой опыт и больше никогда не отказывайся от него. Будь смелым в принятии себя, ты же лев. Ну и, разумеется, смирись и стойко отработай часы, назначенные за драку в Большом зале.
«Глупый, глупый мальчишка».
— Профессор Чжан, я всё еще хочу забыть… так сильно хочу забыть, хоть и не заслуживаю этого. Но больше собственного забвения я бы хотел, чтобы забыл обо всём
Он.
«Прости».
— Чи-чимин? Чимин, что ты здесь делаешь?
