HEAD BULLY: fall with Pinocchio

«С тобой он будет в безопасности».

— Чи-чимин?! Чимин, что ты здесь делаешь? Прошло уже несколько дней с той позорной драки в Большом зале. За все эти пять дней Чон ни разу не смог остаться с Чимном наедине или поговорить, потому что парнишку всегда стерегли старосты змеиного факультета, приводя свой приговор в исполнение. В конце концов, Ли Тэмин не тот человек, который будет бросать слова на ветер. Сказал: «не подпущу даже на метр», — сделал. Иногда вахту дежурства сменяла ослепительная Розэ, но даже тогда Чон не решался приблизиться. Не только потому что вид белокурой красавицы сквозил чем-то животным, отдающим самоотверженной медвежьей бойкостью за собственное дитя. Но так же и потому, что сам Чон всё больше и больше убеждался, что не имеет на эту встречу ни малейшего права. Шли часы, которые превращались в дни и ночи, в сутки, но сознание раз за разом подкидало четкий, яркий кадр с рухнувшим на каменный пол мальчиком и нападающим на него ужасным учебником. Медовые глаза еще никогда не сквозили тем страхом, что окутал их в последнюю встречу за завтраком, мог ли Чонгук теперь вообще напрашиваться на что-то. Каждую ночь на протяжении почти целой недели Чон анализировал, размышлял, выискивал, но так и не смог найт видимой причины, по которой смог вызвать подобную критичную реакцию. Что случилось? Что он упустил?! Они ведь целовались, в конце концов! Чонгук был первым, кто перешел черту, этот факт отрицать бессмысленно, но ведь Чимин не сопротивлялся, отвечал, отдавался с таким невинным самозабвением, что даже сомнений не возникало о насильственном характере их поцелуев. Чонгук был уверен, что всё произошло по-взаимному согласию и удовольствию. Он уже давно не ребенок, он знает на практике, когда его партнеру по-настоящему хочется ласки и любви. В тот вечер Чимину было приятно. Им обоим было так хорошо друг с другом, что будь они в каком-то более уютном местечке, то поцелуи могли бы перерасти в более глубокую страсть. Тогда, что же с ними случилось, что такого могло произойти за несколько часов после того, как они распрощались у входа в подземелье? Неужели малыш всю ночь ковырялся в своем сердечке, взвешивая на чаше весов боль и ласку, что успел подарить ему Чонгук за эти полгода? Тогда, разумеется, счет был не в пользу прощения. Или быть может Чим всё-таки успел нарваться на неприятности в своей гостиной, может утром с ним случилось что-то? Но ведь Чонгук был «хорошим» и покладистым, всем видом показывал, что хочет помочь разобраться со всеми обидчиками, включая самого себя: смягчал взгляд, когда им все-таки удавалось пересечься в коридоре, улыбался, кивал, когда здоровался. Ощущение, что как только чейзеру удается сделать шаг навстречу, Чимин делает десяток от него. Заслуженно, разумеется. — Добрый вечер, Чонгук-сонбэним, Профессор Чжан, — неловкое перетаптывание с ноги на ногу, крепкая и слегка нервозная хватка обеих влажных ладошек за ремешки рюкзака, следом два низких поклона в знак приветствия и глубочайшего уважения. Фигурка выглядит как всегда очаровательно в своем небольшом существовании и проявлении. Мальчик ведет себя так же смущено, трогательно и прекрасно. Увидеть его так просто, спустя неделю беготни, было столь неожиданным, что Чон Чонгук по-настоящему растерялся, буквально застыв на месте. Почему это случилось именно в тот момент, когда гриффиндорец еще не отошел от чистосердечного признания перед профессором, и на его лице по-прежнему красовались следы от девичьего рёва и слёз? Почему именно в этот пятничный вечер отработки, когда Чонгук перестал быть привычным для всех Чон Чонгуком, судьба сжалилась над ним, послав неожиданную встречу с причиной сердечных болей? Они же сейчас в подземелье, вероятно, Чимин шёл к себе в гостиную, и ему нужно было зачем-то заглянуть к профессору Лею. Именно в этот вечер, когда на его пороге еле стоял король-драмы Чон Чонгук. — О мистер Пак, проходите, — восторженно скомкивается учитель, приглашающим жестом рокой ведет вдоль комнаты, после чего малыш делает неуверенные шаги внутрь, останавливаясь подле гриффиндорца, — чем могу помочь, Чимин? Темноволосое очарование мельком пробегает сомневающимся взглядом по замороженному лицу Чона, упираясь своим медовым сиянием в покрасневшие глаза чейзера. Поправочка, бывшего чейзера… Чонгук видит в них немой вопрос, что-то очень тонкое для того, что бы быть озвученным, поэтому отвечает самым нежным из того, что в нем осталось: слегка наклоняет голову, прикрывая веки, растягивая губы в небольшой поджатой улыбке и кивая. Он говорит «да» на всё, чтобы Чимин не просил. Тот дважды удивленно моргает, резко отворачивается, а после быстрыми шажками подбирается к профессору вплотную и что-то шепчет тому на ухо. — Да неужели, Профессор Чхве не обмолвился ни словом по поводу вашего наказания, — густые брови Профессора наигранно взлетают вверх, рисуя на лбу волны удивления. Он чуть взмахивает руками, упираясь кулаки в бока, в то время как по лицу едва ли не расплывается хитрющая ухмылка, говорящая сама за себя. — С другой стороны, это действительно очень справедливое решение, наш профессор Топ всегда поступает так непредвзято, здраво и рационально. Чимин, видно, очень взволнован, раз не улавливает смешинки в каждом произнесенном слове, зато отголоски сарказма не ускользают от Чонгука. Чтобы Чимин не нашептал профессору, тот ему абсолютно точно не поверил. Исин даже не пытается скрыть, как сильно его веселит сложившаяся мелодрама: маленький примерный мальчик пришел спасать своего безалаберного рыцаря-хулигана, в очередной раз попавшего в передрягу из-за своего несносного характера. Клише. — Что ж, раз профессор Чхве настоятельно просил, то я не буду сопротивляться принятому решению. — Профессор собирает несколько свернутых пергаментных рулонов, подбирает мантию со стула и направляется в сторону выхода. Чимин облегченно выдыхает, сердечко перестает биться в груди так взволновано, но всё это умиротворение так и не успевает дойти до своего завершения. Почти преодолев комнату в несколько широких шагов, Исин останавливается рядом с Чоном: — Вероятно, мне нужно лично выразить свою благодарность Профессору ЗОТИ за столь активное участие в воспитании молодежи, как думаете мистер Чон? Как и предполагалось, затаившийся котенок пугается разоблачения моментально, его глазки округляются сильно-сильно, а с губ почти срывается испуганный всхлип. Невольно на душе светлеет, и Чон позволяет себе улыбнуться от умиления. Какой храбрый у него малыш, действительно пришел спасать такого недоумка, как Чон Чонгук. Рука Исина похлопывает по плечу точно так же, как это делал Тэхен ранее. В этом простом жесте не только поддержка, отцовская забота и усмешка, но и просьба не облажаться хотя бы в этот раз. Чонгук очень постарается: — Профессор, я слышал, что декана змееносцев вызвали по срочным делам, и его нет в замке, — ложь срывается так легко, потому что никто, кроме Чимина, в нее не верит. — Что ж, значит, не судьба. — Профессор оставляет их наедине, и со спокойной совестью отправляется на вечернюю прогулку до «Трех Метел». В конце концов, на одну загадку меньше: «больше собственного забвения я бы хотел, чтобы забыл обо всём Он». Они остаются один на один с ворохом недоговоренностей и обид, но оба понимают, что их время пришло. Первым начинает Чимин: — Я ходил к Хоби-сонбэ, чтобы… Я искал Вас, Чонгук-сонбэним, хотел попросить у Вас… — Чимин, — мягко протягивает имя мальчишки Чонгук, — пожалуйста, не нужно вот этого всего. — Не нужно этого? Всего? — согласно кивает сам себе Чимин, коротко поджимая губы, растеряно повторяет услышанное предложение, мнет пальчики, ищет глазами в углах комнаты ответ, пытается из-за всех сил, но не понимает, чего же именно «не надо». Такой растерянный, начинающий паниковать Чимин заставлял задуматься Чонгука о своих «высоких моральных ценностях». Каким же мудаком он был, то есть, неужели, он на самом деле такой мудак? Тот факт, что он был пьян, сейчас никоим образом не оправдывает его. Чонгук не понимает, как мог заставить парня, в которого он между прочим влюблён, унижаться перед ним? Как у него язык повернулся приказать этому очаровательному ребёнку обращаться к себе, как к какой-то высокопочтенный особе? Невыносимо. Ввиду того, что ребёнок постоянно прятался, стараясь не пересекаться лишний раз с главой золотого прайда, то Чонгук даже не сразу заметил, что малыш обращается к нему «сонсэним» и всегда на «Вы». Но после того, как голова прояснилась, Чонгук отчётливо вспомнил тот момент, когда прижал хрупкое тело к стеллажам в библиотеке и угрожал ему, запугивал, насмехался. Знать такое о себе — терпимо. Видеть, как малыш впадает в панику всякий раз, стоит Чону открыть рот — невыносимо. — Никаких «вы» — нет, и никогда не было. Я не отличаюсь никакими успехами и почестями, чтобы звать меня «сонбенимом». Могу я попросить тебя, Чимин, обращаться ко мне на «ты», как к дру… к знакомому? Мог бы и ты звать меня по имени, ммм? — Он делает первый шаг на пути к Чимину, а именно протягивает свою большую теплую руку для знакомства, окрасив лицо самой робкой, но искренне лучистой улыбкой. — Меня зовут Чон Чонгук. Змееносец отвечает не сразу, видимо, пытается осмыслить услышанное. И когда до него доходит сама просьба, то щеки тут же заливаются краской. Ему, конечно же, очень неловко, но по большей части непривычно. Чонгук отмечает, что мальчик никак не может расслабиться в его присутствии, по-прежнему остерегается его и боится довериться, поэтому медлит. — Чимин … Чонгук готов поклясться, что впервые видит, как этот красивый мальчик еле улыбается. Хотя… Едва ли ее можно назвать таковой, уж слишком кроткая для улыбки. Пухлые губы слегка натягивают кожицу, а уголки поднимаются к появившимся ямочкам. Этого было бы так мало, если бы они были друзьями, но все же так много для их исковерканных отношений. Гриффиндорец почти счастлив. — Чонгук, — мальчик делает перерыв, сглатывает свои нервы, пытается привыкнуть к тому, как теперь должен обращаться к старшекурснику, — я, кх, я хотел попросить у тебя прощения. Я не хотел, чтобы с тобой случилось столько всего из-за меня. И сегодня утром я подошел к Хосоку-хену, чтобы попросить пересмотреть его решение о твоем… Всё то время, пока темноволосое очарование тараторит свое абсолютно не справедливое извинение, Чонгук не может оторвать от него глаз. Такой красивый и хрупкий. Охотник всегда знал это, но, видимо, не до конца осознавал насколько его мальчик хрупкий. Стоит перед ним извиняется за то, к чему не имеет вообще никакого отношения. Добрый, милый и наивный. Слишком. Чимин весь для него «слишком». Он успевает прервать бессмысленный монолог где-то на середине, потому что больше не может слышать эти болезненны слова: — Мне это не нужно, — обрывает Чон. Коротко и по делу. В его жизни было много красивого фасада, помогающего ему носить корону успешного красавца всей школы. Но, смотря в эти медовые глаза, ему становится очень стыдно за то, кем он был. Так хочется стереть из и без того потрепанной памяти Чимина все их прошлое, чтобы в глазах больше никогда не мелькало чувство страха от нахождения в непосредственной близости с львом. — Хосоки-хен сказал тоже самое, — Мини будто и не слышит, что именно ему говорит Чонгук. Ведь, как «мне это не нужно» — может быть правдой для кого-то вроде Чон Чонгука? Чимин тараторит с несвойственной ему сложносочиненностью и распространённостью в предложениях: — Он сказал, что если бы ты пришел к нему и, раскаявшись в учиненном беспорядке, попросил прощения, то тебя незамедлительно вернули бы в команду. — Я уже сказал, что мне это не нужно. — Чон старается придать голосу мягкий оттенок, разбавить нежным тембром, чтобы малыш не дай Бог не услышал в его словах угрозы, которой на самом деле нет. Но остаётся твердым и решительным. Чимин должен услышать ответ, если этот ребёнок прибежал к нему ради того, чтобы обрадовать хорошей на его взгляд новостью, то должен поскорее услышать его, пока не сделал неверных выводов. Конечно, в тот день, когда его вышвырнули из команды, когда ему казалось, что он потерял всех друзей, все блага жизни и всё свое социальное положение, то тогда был расстроен. Он был подавлен и слаб. Ему до сих пор неловко вспоминать тот вечер, когда он залил слезами не только гостиную Гриффиндора, но и закрытый туалет, а также плечо лучшего друга. Эта была по-настоящему тяжелая ночь. Но после пробуждения, после того как лучи рассветного солнца осветили его комнату, смятую постель и распухшее лицо, стало значительно легче. После того как он избавился от вещей, которые на самом деле были не нужными, он смог вдохнуть свободно. — Но ведь ты так любишь квиддич?! — Чимин не унимается, но за это его нельзя винить. Ведь мальчик совершенно не знает, что творится на душе у льва. Откровенно говоря, как бы больно не было от этой мысли, Мини в принципе ничего не знает о том, кем является Чон Чонгук. Он и сам до недавних пор не знал, кто он и чего хочет. — Тебе просто нужно… Я могу попросить прощение сам, — а вот и неверные выводы подоспели, ребенок решил, что гордость не позволяет Чону вернуться в команду, — просто, давай сходим к капитану Хо-сонбэ и… — Чимин, почему ты здесь? Чонгук подходит ближе к разгорячённому личику, склоняясь над ним. Сколько можно говорить, думать одно и тоже: он влюблён. — Тренировка сборной давно закончилась, а сам Хосок-хен уже греется в гостиной Гриффиндор. Но ты … здесь?! Со мной?! — Потому что ты здесь, это же очевидно?! — Красиво очерченные тонкие бровки слегка хмурятся, сдвигаются к переносице, словно пытаются понять, какой же подвох в заданном вопросе. Где он ещё должен быть, если сам бывший охотник находится в подсобке, отрабатывая свое наказание. — Очевидно… — Чонгук слегка тянет каждый слог, соглашается, добродушно ухмыляется, подталкивая на более развёрнутый ответ. — Вызвался разгребать весь этот хаос, ввозиться в пыли, зачем? Я хочу знать, почему? Хочешь сказать что-то именно мне? — Х-хочу. — Бровки до сих пор хмурятся, но все выражение личика говорит лишь о том, что малыш, наконец-таки, понял, насколько он запутался в собственных словах и поступках. Ему казалось, что мотивы кристально чисты, что не придётся объяснять очевидных фактов. Сейчас же, пытаясь посмотреть на ситуацию со стороны, он и сам с трудом понимает, зачем пришел и чего пытался добиться? — Хорошо.— Чонгук непривычно ласковый, и это заставляет мысли в голове Чимина путаться ещё сильнее. — Потому что я тоже хочу сказать тебе кое-что. Можно, я первый? — Я, да, да, конечно!!! — Мальчик окончательно теряет свой пылкий настрой, поддавайся на уловки собеседника. Когда Мини только поговорил с Хосоком, то сразу же принял решение поделиться хорошими новостями с наверняка расстроенным охотником. Но встретившись с ним в подземелье, понял, точнее почувствовал, что Чонгук более не беспокоиться о прошлом. — Ты — можно. То есть, тебе можно. Нет, не то, чтобы я тебе разрешал. То есть, позволял. Я имею ввиду. Пожалуйста, говори, если ты, конечно, хочешь. Вот он момент истины. Наконец-то, жизнь улыбается ему, дает шанс все исправить на деле, а не на словах: — Прости меня. Вот так просто?! Просто — «прости?!» — Что? Чимин в ступоре: в каком это смысле — «прости?!» Мог ли он понять что-то неверно? Может ли у этого слова быть другое значение? Например, когда мы зовём человека, но не знаем его имени, мы говорим «простите», или когда переспрашиваем информацию, которую не расслышали, то тоже говорим это слово. Какое значение вкладывает в «прости» непонятный Чон Чонгук? Не мог же он … по-настоящему… — По-настоящему прости, пожалуйста. Мог?! Нет?! Может это ловушка? Иного объяснения нет. Нужно уточнить, потому что Чимин устал разбираться с тем, что говорит Чонгук. — Я не… — Глаза бегают по мужественному лицу, в котором сейчас столько невиданных ранее эмоций, что это даже пугает. Чонгук выглядит таким открытым, будто вся его броня из титанового сплава мигом рухнула, разошлась по швам. Чимин не привык к такому Чонгуку, он совершенно точно не знает, что делать с этой ранящей искренностью. Чимин в очередной раз выглядит напуганным, в его медовых глазах искрится желание скрыться, сбежать, стереть все чоновские извинения. Растерянное и подавленное личико юного слизеринца сквозит не пониманием, но кроме того, какой-то новой, сильной обидой. Будто бы Чон и не извинился вовсе, а сказал что-то грубое и смертельно ранящее. С другой стороны, никто не говорил что будет легко. Разумеется, простого «прости» будет недостаточно, уже никогда и ничего не будет достаточным для того, чтобы быть полностью прощенным. Но Чонгук должен озвучить свои мысли. Не для того, чтобы скинуть их груз со собственной души, а для того чтобы убедить мальчика, что тот никогда не был тем, кто заслуживает подобного обращения. Единственная причина, по которой он вынужден был терпеть издевательства напротяжении шести месяцев, — это встреча с таким редкостным мудаком как Чон Чонгук. — Мне жаль, что, кичась своей храбростью, моя трусость превратила твою итак непростую жизни в невыносимую. Мне жаль, что я был тем, кто заставил всю школу обижать тебя. Мне жаль, что я позволил своему рассудку заглушить кое-что по-настоящему честное и правильное. Мне жаль, что я напился и… — не может позволить себе остановиться, не сейчас. — Ненавижу себя за то, что посмел касаться тебя своими грубыми руками. Каждый раз, когда в голове всплывает картина, где я сжимаю свой проклятый кулак в твоих прекрасных волосах, каждый раз мне хочется как минимум сдохнуть. Или утопиться в чёрном озере, или спрыгнуть с башни. Мне жаль, Чимини. Очень, очень жаль, что я причинял тебе боль. Я искренне раскаиваюсь перед тобой. Я прошу прощения, потому жить с этим дерьмом действительно невыносимо, но я буду, если ты этого захочешь. Мини, меня волнует лишь это, на остальное плевать! Всё, что было до тебя, мне больше не нужно. Чимин всхлипывает самым неожиданным образом, пугая не только Чонгука, но и себя самого. Он же так «хорошо справлялся» со всеми ненастьями, имя которым всегда — Чон Чонгук. Но к такому неожиданному признанию влюбленное сердце слизеринца не было готово. Какой же Чон все-таки… парадоксальный с его безграничным безразличием, но постоянным участием в жизни младшего. Этот Чонгук всегда поступает так нечестно по отношению к чувствам мальчишки. Весь такой проницательный, далекий, холодный, но обжигающий, сложный, грубый, большой и очень сильный. Чимин не успевает взять себя под контроль: вся полугодовая усталость мгновенно превращается в поток горячих, болючих слез, принося с собой головную мигрень и долгожданное очищение. — Тише-тише, маленький, не нужно плакать, пожалуйста. Я так виноват перед тобой…— Чон не сдерживается и прижимает разбитого ребенка близко к собственному сердцу. Окольцовывает содрогающееся тельце своими большими руками, оглаживает покатые плечи. «С тобой он будет в большей безопасности». Будет, обязательно! Обещаю. Голова опускается, мягко укладываясь на макушку младшего, нос зарывается в шелковистые пряди. Чонгук вдыхает, он, наконец-то, дышит. — Даже представить не мог, что видеть твои слезы будет так больно. — Я, я, йа, … — Мини сипит, заикается и не может выговорить ни слова: слезы мешают, застревают в горле, перекрывают доступ к кислороду. Но он продолжает бороться, больше не хочет молчать, — йа-я тоже хочу попросить прощения… — Тебе не за что, мой хороший. — Как же хочется, чтобы Чимин всегда бежал в его руки в поисках защиты и тепла, прямо как он делает это сейчас. Жмется так доверчиво, пока старший гладит его по спине, будто Чон никогда не причинял ему страданий, будто не он был причиной его слез. — Нет, это же я, это же из-за… — головка отрицательно качает из стороны, плотнее зарываясь носиком в форменный мягкий жилет, — всё это случилось… Это тяжело. Чона буквально ломает. Это милое создание в его руках дарит иллюзию принадлежности, будто Чон действительно может забрать его себе навсегда. Голова прекрасно понимает, что это ложь, но руки самовольно прижимают теснее, держат крепче: — Чимин-а, пожалуйста, не мучай меня. — Я не… — боящийся до этого поднять свое мокрое личико, Чимин жалобно всматривается в обсидианы, опасаясь найти в них скрытую угрозу или раздражение. — В том, что меня выгнали из команды, назначили отработку и мой факультет лишился заработанных баллов действительно виноват лишь один человек — это я сам. Я начал драку, я был тем, кто устроил разборки, поэтому вся вина лежит только на мне, и я совершенно не против вынести свое наказание. «Всё, что угодно, только бы ты простил. Только бы больше не видеть этот липкий страх в твоих красивых, но постоянно напуганных глазах». Чимин всхлипывает еще какое-то время, шмыгает носиком, теребит пальчиками одежду старшекурсника, но взгляд больше не прячет. Смотрит открыто. Такой смелый маленький котенок. — Но если ты хочешь, чтобы мне стало чуть легче… Ладонь перемещается на мокрую покрасневшую щечку, оглаживая ее большим пальцем, вытирая отчаянные слезы. Бережные, обволакивающие касания подкрепляются теплотой взгляда, мягкостью улыбки и заботой объятий. — Мгм, — едва слышно мурлычет Мини в ответ на нежные касания. Чонгук уверен, что это очарование даже не подозревает, что вытворяет с его сердцем, как сильно сжимает своими лапками жизненно важный орган, пока так доверчиво успокаивается в его руках. Наконец-то, Чон смог подарить ему что-то теплое, хорошее. Смог приласкать и утешить, наконец-то, встал на его сторону. — Я могу помочь? — Да, можешь. — Голос хрипит от волнения, но Чонгук должен быть храбрым под стать своему львёнку. Чон наклоняется к полыхающему ушку, прижимается губами почти вплотную, чтобы прошептать самое мощное и сложное заклинание: — Мини, прими мои извинения. Очень тебя прошу, пожалуйста. Прости меня, Пак Чимин. В этот раз Чим не медлит. Немного кривит личико в слезных падугах, сдерживая прилив новой истерики, и часто-часто кивает, словно китайская куколка. — Хр-хорошо, — завороженно шепчет куда-то в шею юный змееносец. Он правда готов простить, отпустить всю боль, лишь бы Чон продолжал быть таким же теплым, продолжал держать его в своих объятиях. — Хорошо. — Сам Чон кивает лишь раз, словно ставя точку в этом вопросе. Он, нехотя, отпускает свое очарование, напоследок проводя несколько раз ладонью по еще еле вздрагивающей спине и плечику. Каким-то чудом, волшебным образом вечер был скрашен маленьким очаровательным рыцарем. Чону ещё предстоит выяснить, зачем мальчик вызвался помогать? И сколько усилий понадобилось, чтобы уговорить себя на обман перед профессором? Должно быть, змееносец пережил настоящие душевные терзания, пока уговаривал себя на эту авантюру. И ради чего, точнее ради кого? Ради зазнавшегося парня, который месяцами отправлял ему жизнь? Пак Чимин — удивительное создание и точка. Когда Чон только зашел в подсобку, то чуть не умер от того, сколько же работы его поджидало. Атмосфера стояла напряженная, хотя явных признаков не комфортного существования или нахождения в подсобке не было. Но всё же оба парня регулярно посматривали в сторону друг друга и тут же отводили столкнувшиеся неловкие взгляды. Несмотря на то, что Лей возился с коллекцией как помешанный, даже его страсти и любви не хватило, дабы навести генеральную влажную уборку. Работы очень много: сначала нужно будет аккуратно переместить все банки и склянки на стол или на пол, потом влажной тряпкой очистить полку стеллажа от пыли, повторить этот пункт несколько раз до полной частоты, спустится со стремянки, взять сухую тряпку и провести ею по уже чистой полочке, снова спуститься, протереть каждую баночку от мала до велика, высушить их, проверить чтобы названия ингредиентов были читабельными, в случае, если чернила где-то подтерлись, взять в руки перо с чернильницей и написать название на чистом листочке, который впоследствии нужно будет приклеить к верной стекляшке, и только после всей этой проделанной работы можно будет вернуть каждую баночку на законное место. И таких полок в подсобке было несколько десятков. Она только выглядела небольшой и скромный, на деле складывалось впечатление, будто профессор наложил на комнату заклятие незримого расширения. Сложно представить, сколько бы времени потребовалось на уборку в этом хранилище, будь он один. Чонгук был уверен, что смог бы вернуться в свою теплую постель далеко за полночь. Разумеется, он бы не успел выполнить всю работу качественно и до конца за один вечер. Поэтому напрашивался вполне логичный вывод: ему суждено было провести каждый свой вечер пятницы и субботы в этой подсобке, протирая и увлажняя, до конца учебного года. Благодаря совместным же усилиям, разговорам, взглядам и просто компании друг друга, они даже не заметили, как привели в порядок последнюю на сегодня нижнюю полку. Нужно отметить, что они успели выполнить ту часть работы, которую Чон планировал сделать за пятницу и субботу. С Чимином они справились гораздо быстрее. Конечно, Чонгуку придётся попотеть ещё несколько недель, чтобы выполнить свое наказание, но, как бы слащаво это не звучало, сегодня чистка хранилища с зельями никаким образом не напоминала ему наказание. Песочные часы, стоявшие на одной из полок, не смогли выполнить свою функцию отсчета минут, потому что некоторое время назад, песчинки, находящиеся в них, застыли, тем самым остановив время и пространство. Окон в подземелье тоже не было. Но Чонгук знал, что наступил глубокий вечер, и следовало бы расходиться. Ведь они оба очень устали, несмотря на совместные усилия. Чон Чонгук должен отпустить свое темноволосое очарование, но лишь оттягивает время, придумывает дополнительные просьбы, например, чтобы Мини помог ему очистить форму от пыли или найти наручные часы, которые он снял перед отработкой и забыл, куда положил, в то время как они спокойненько лежат во внутреннем кармане его рюкзака. Когда поводы для задержки в подземелье исчерпали себя, то Чон, скрепя сердце, направляется к выходу. Чимин, как самый послушный ученик школы, следует за ним. Старшекурсник придерживает для него дверь, в желании проявить заботу, и пропускает чуть вперёд: мальчик смущенно протискивается между дверным косяком и горячим телом, краснеет, извиняется, когда случайно задевает крепкое бедро своими пальчиками. Чонгук и не думал его смущать, в этот раз действительно хотел лишь побыть джентельменом, но ситуация сложилась так, как сложилась. Он просчитался, ширина прохода была рассчитана на одного, поэтому они оказались в одной из киношных сцен романтической комедии или драмы, как уж посмотреть. Они молча идут по опустевшим коридорам, освещенным волшебными факелами. Тишину разбавляют лишь лёгкое цоканье небольших каблучков на ботинках змееносца и постоянное пыхтения со стороны гриффиндорца. Медленно, как будто бы совершенно не торопясь расстаться. В сердце каждого осталась доля недосказанности, которая острой иголочкой кололась и напоминала о себе, несмотря на их душевный разговор. Что с этим делать? Этого не знал никто из них. Ведь чисто теоретически, они как будто бы обсудили их взаимоотношения: Чонгук объяснился, попросил прощения; Чимин выслушал, простил, плюсом еще поплакал в теплых объятиях. Но обоих парней мучают следующие вопросы: если они сейчас расстанутся, то в качестве кого встретятся завтра утром? Будут ли делать вид, что ничего не произошло, точнее ничего не происходило, и они просто знакомы незнакомцы? Такая перспектива не нравилась ни одному из них, наверное, именно поэтому они оттягивали момент расставания. Каждый пытался набраться смелости, каждый ожидал, что у второго это получится чуть быстрее. Когда эта мысль пронеслась по лабиринтам львиной головы, когда мечта, что Чимин тоже ждёт его, осветилась среди прочих красной лампочкой, все внутри оборвалось. Боевая сирена стала мотивационным рычагом для действий. Старшекурсник, что какое-то время шел чуть впереди, освещая дорогу своей волшебный палочкой, резко остановился. К сожалению Чимин был слишком внимательным по отношению к другому, поэтому киношного столкновение, которое смогло бы облегчить участь каждого, которое могло бы послужить началом разговора, не произошло. Малыш лишь слегка вздрогнул от удивления, остановившись сбоку от каменной статуи, в которую превратился Чон. На мгновение зажмурив глаза и решительно их распахнув, Чон посмотрел на Чимина, а после вовсе развернулся к нему корпусом. Ему так жизненно необходимо было прикоснуться, что он даже не отследил миг, когда его рука проскользнула от маленьких пальчиков к тонкому запястью, а потом едва ощутимым касанием поднялась к предплечью, ухватившись за тонкую ткань рубашки. Нужно поговорить. Они, наконец-то, будут разговаривать. — Чимин, — «я не хочу тебя отпускать» кричат неоновым светом глаза, но вместо этого Чон лишь безмолвно удерживает мальчишку двумя пальцами за рукав рубашки. Это даже хваткой назвать нельзя, не прилагая больших усилий даже хрупкий Чим мог бы выдернуть руку и уйти восвояси. — Да? Оба ждут продолжения, оба не знают, как теперь прощаться. Чон, сам не осознавая того, проводил парнишку до гостиной его факультета. Им, по-хорошему, обоим пора прощаться, возвращаться к себе в комнаты, чтобы заняться домашней работой или отдохнуть после утомительного дня. Но вот, они стоят друг напротив друга, сцепленные большим количеством неловкости и желанием её преодолеть. — Я… мы могли бы… — язык отказывается слушать своего хозяина, превращая того в неразумное трусливое существо. — Знаешь, после всего, что мы пережили, мы могли попробовать стать друзьями? Не сразу, и я не тороплю, не настаиваю. Только если ты захочешь… — он лепечет быстро, надрывно, почти отчаянно, понижая голос на несколько тонов, звуча почти неслышно, — потому что я хочу, хух, очень. Звонкое молчание давит на нервы сильнее положенного. Чонгук не дышит, ждет своего приговора, уверяет себя, что примет любой ответ своего темноволосого очарования. Но уже репетирует следующую фразу, в которой убеждает мальчика, что нет ничего страшного, если они не могут быть таковыми. Не страшно, если Чимин не захочет с ним дружить, Чон понимает. Обязательно поймет его. Он не будет обижаться. Ведь так бывает, и он заслужил это недоверие в свою сторону. Острая сердечная недостаточность рождает кратковременный инфаркт миокарда. Чонгуку больно и страшно. Он так напуган, что готов забрать свои слова обратно, уговорить Чимина забыть о такой поспешной и самонадеянной просьбе, но Чимин опережает его. Змееносец наполняет грудную клетку воздухом, поджимает губы и делает протяжный тихий выдох, сглатывает страх и поднимает свои обезоруживающие сияющие глаза: — Я бы хотел этого, — тихо-тихо, будто это секрет, а он сам был инициатором этого неловкого предложения. — Хорошо. — Чонгук не верит, но его голова кивает часто-часто, слишком уж интенсивно. — Хорошо. — Улыбка. Такая красивая, бесценная. Первая. Единственная. Чонгук протягивает свою руку собранную в говорящий жест: три центральных пальца собраны, упираются в ладонь, а мизинец и большой палец формируют своё «предложение». — Друзья? Чимин вторит похожий жест, скрепляя свой маленький пухлый мизинчик с длинным чоновым. Обещание завязывается нерушимой печатью, когда два больших пальца, стремясь друг к другу, прижимаются подушечками. — Друзья. «Обещаешь», «обещаю». Плавными движениями большая ладонь размыкает их клятву, но только для того, чтобы сплести в замок переплетенных пальцев. Все его действия трепетные, непрерывные. Чонгук перекатывает косточки в своей ладони, не принося даже намека на боль. У него своя собственная клятва. Положа руку на сердце, он не уверен, что стать другом для Чимина — это счастье. Есть в этом обещании колючие шипы, которые напоминают об истинных чувствах и намерениях Льва. Нет смысла врать хотя бы себе, мужчина внутри него желает большего.