Так должно было быть.
Он оказался в ловушке, сзади умещались крепкие, дубовые стеллажи, забитые магической литературой последних веков, а спереди нагнетал темный силуэт со сжатыми челюстями и кулаками.
Библиотека освещалась лишь с помощью одного светильника «Летучей мыши», аналогом которой являлась керосиновая лампа в девятнадцатом веке магловского мира. Горелка позволяла просочиться образам присутствующих актеров и декораций, но сжигала керосин недостаточно насыщенно, чтобы открыть вид чужих глаз и замыслов. Поэтому ночная атмосфера моментально окрасилось в цвета таинственности, опасности и ужасающего прошлого.
— Чонгука, п-почему мы здесь? — Чимин не оглядывается по сторонам, смотрит на темный силуэт прямо перед собой и гадает, каким же будет его следующий шаг. Чонгук непростой. Поэтому можно ждать чего угодно. — Нам не разрешено быть здесь после полуночи.
— Верно. Знаешь, только ведь устраивать вечеринки в стенах школы тоже запрещено… Тогда в чем проблема? — нет, Чонгук не грубит, не дерзит и не угрожает. Он готовится. настраивается на необратимое. Решается на последний, свой самый опрометчивый поступок, который точно откроет Чимину глаза на его чувства и поставит между ними окончательную точку. — Боишься?!
— Нет! — Бровки сходятся в раздумьях, кажется, Чимин понял, что задумал этот глупый гриффиндорец. — Не боюсь. Я лишь не хочу, чтобы из-за меня оштрафовали мой факультет. Не хочу подвести Тэмина и Розе.
Не аргумент. Для обоих лишь набор слов в предложении, чтобы продолжить говорить загадками и играть в шарады. Чимин нарочно произнес именно эти два имени, провоцируя и угрожая. Все-таки, в шахматы играют двое. Чимин использует агрессивную ловушку ферзевого гамбита.
— Ммм, какой хороший донсен… — Чонгук приближается медленно, словно хищник, загнавший жертву в тупик. Он совершенно не ведется на провокацию, мерно следуя своей собственной военной стратегии. — Так много думаешь о чувствах старших. Тогда, может, ты и обо мне позаботишься?
Напирает безапелляционно: на лице появляется ехидная ухмылка, выдающая собой провокационный смешок. В несколько широких шагов он подходит в плотную к Чимину, который до этого момента держался стойко и мужественно. Зажимает его между собой и стеллажом, наклоняется ближе, продолжает улыбаться так же дико и отстраненно. Холодно до мурашек по коже. Сильные руки сразу же тянуться к замочному бегунку на джинсах ребенка, говоря громче всего остального, что от него хотят получить. Никаких вопросов, сомнений. Решительно и бездушно.
— Ну же, помоги мне, раз уж ты такой хороший мальчик. — Чонгук доведет дело до конца, он привык жить именно по такому принципу — ни шагу назад, как бы больно потом не было.
Умелые, отточенные временем действия моментально избавляют Чимина от штанов. Можно было бы даже восхититься такому мастерству, но совсем не получается, когда Чимин осознает причину подобной ловкости, представляет частоту и качество его практических тренировок. Неприятно. Обидно. Он ведь не очередной, не такой, как те, что оставались без штанов в короткий миг. Или всё-таки такой?
Одним стремительным рывком чейзер разворачивает совершенно растерянного, но не сопротивляющегося малыша к себе спиной. Требовательно давит на поясницу, укладывая на небольшую столешницу, а сам напирает сзади. Прижимается. Трется.
— В ту ночь, когда мы с тобой познакомились Мини, я не думал тебя избивать или оскорблять. Но очень хотел нагнуть и трахнуть. Ты даже не представляешь, как тебе повезло, что ты разревелся при мне, все-таки я не хочу прослыть насильником и мерзавцем. Но сейчас ты меня не боишься, значит, можно больше не тянуть.
Такой же. Абсолютно.
Колени непроизвольно ослабевают, заставляют тело трястись. Но Чимин держится. Он уверен, что это провокация. Был уверен в этом на сто процентов, пока его штаны не были сдернуты так небрежно, будто с какой-то продажной шлюхи. Сейчас же сердце сжимается от волнения: неужели пришло время его первого раза?! Они займутся сексом?!
Розе говорила, предупреждала Чимина, что мужчинам нужен секс в отношениях, без этого совсем никак. Но Чим не уверен, что хотел бы… сейчас… в таких обстоятельствах.
Чонгук правда «трахнет» его в Библиотеке? Вот так просто, без подготовки, свеч, кровати… без поцелуев?
Стоп.
Чонгук его любит. Он просто играет с ним, не больше. Нужно потерпеть, нужно быть стойким. Это всего лишь секс, в том нет ничего особенного, священного и красивого. Не стоило ожидать от своего первого раза каких-то сказочных, иллюзорных плодов удовольствия. И Чимин почти смирился, почти принял ситуацию. Он принял Чонгука, каким бы тот не был. Он готов дойти до конца, лишь бы охотник добавил хотя бы немного тепла, толику заботы.
Любви.
— Все хорошо, я войду? — Чонгук сжимает ягодицы сильнее, сам шепчет на ухо, и не спрашивая вовсе, утверждая. С громким шарканьем и бренчанием расстегивает свою ширинку, вжимается мягким большим членом. Давит из себя усмешки, заставляет руки действовать почти грубо, но на грани, чтобы не было синяков. Бесится. Вгрызается в шею губами, оставляет след. Еще один. Отстраняется, долго смотрит на узкую спину трясущегося и разбитого малыша, идет до конца. Нужно продержаться еще немного. Рывком задирает футболку до плеч, снова укладываясь сверху, и в конце концов цепляется за кромку белых трусиков.
Чимин молчит.
Трясется, но молчит. Послушно выгибается, упирается лобиком в деревяшку, жмурится, держится за край столешницы обеими руками, буквально цепляется за нее пальцами, лишь бы справиться со своим испытанием. Не дышит. Молчит. Вообще никакого сопротивления.
Чонгук на пределе: он не железный, не бесчувственный. Ему невыносимо. Какой-то замкнутый круг, ведь парень сам затеял эти жестокие игры. Тогда почему уже он чувствует себя проигравшим, когда всё идет по плану, всё именно так, как планировалось — победа?! Как бы он не старался, чтобы из себя не строил, но голос ломается. Сквозит отчаянием и стыдом.
Белый обреченный флаг горит под ребрами — забота?!
— Все хорошо? — Чон выдыхает прямо в волосы, в затылок, потому что в личико заглянуть уже не решится, не после всего маскарада. Прячется, ждет окончания игры, шах и мат. «Ничего хорошего. Прощай».
Чимин даже оживает от этих целебных ноток. Все, что ему нужно было, чтобы не проиграть, чтобы выдержать, чтобы не поверить. Он был на грани, но Чонгук оказался именно тем, кем его считал Чимин.
— Да, — тихий шепот и небольшие кивки головкой. Малыш даже умудряется посмотреть на Чона из-за плеча, подарив тому подбадривающую улыбку. Потому что теперь не страшно, потому что знает, что не «такой же», что особенный. И если Чону нужно прямо сейчас, прямо здесь, значит, так нужно.
— Какого хрена, Чимин?! Какого, блять… Что ты делаешь?! — Чон срывается. Он терпел, боролся, играл. Он был уверен, что Чимин попросит остановиться, хотя бы оттолкнет или попытается это сделать. И Чон обязательно бы прекратил, отступил и проиграл. Он был готов к слезам обиды и разочарования. К страху. Но не к тому, что Чимин будет молча принимать каждое его холодное прикосновение, терпеть пренебрежение, которое Чон выдавливал из себя через силу, через боль. — Сука, сука, сука!!!
Кулак наносит удар по стеллажу, роняя инерцией несколько хилых томов. Чонгук ревет в голос, без слез, без жалости. От злости. От безнадежной глупости и собственных провалов. Он устал, откровенно так задолбался творить жестокость. Почему он не умеет по-другому, что с ним не так?!
Надо было просто поверить своему чуду, нужно было разойтись до завтра, проспаться, выветрить алкогольный дурман. А лучше бы вовсе не ходить на эту бессмысленную вечеринку. Задолбался. Устал.
— Чимин, какого, я спрашиваю, хрена?! — Ярость перерастает в отчаяние и бессилие. Разве нельзя было поступить иначе? Чонгук не знает, как теперь преодолеть последствия жуткой ночи. — Как далеко ты собирался зайти?! Чёрт возьми, позволил бы мне изнасиловать тебя?!
— А ты, как далеко ты собирался зайти? — Чимин не дерзит, спрашивает почти искренне, без подвоха, будто действительно хочет услышать ответ. Он тоже устал. Каждый раз какие-то провокации, игры, чуть ли не шантаж. Мальчишка больше не хочет гадать, что еще придумает Чонгук, чтобы они просто не могли быть вместе. Не хочет искать правду в стоге лжи, чтобы оправдать его поведение. Если ему нужен секс, тогда Чимин отдаст себя до последнего, если же он хочет быть друзьями, то Чимин вытерпит и такое. Привилегии только для Чон Чонгука. Только бы он уже сказал без подвоха, чего он хочет от до беспамятства влюбленного в него Пак Чимина!
— Ты — глупый! — Моментально поднимается с удивленного ребенка, упуская его футболку вдоль спины. Кричит. Кривится. Разворачивает его за талию к себе лицом, поднимает с коленок джинсы, застегивает быстро, аккуратно. Осматривает целиком: на щеке небольшой отлежавшийся след от дерева, губы покусаны, грудная клетка трепещет часто, как у загнанной птички. Слез нет. Из покраснений только два оставленных Чоном засоса. Чонгук не понимает, что видит. Причинил ли он боль? — Нельзя так рисковать, любой другой воспользовался бы тобой, ты понимаешь?!
— Да. Любой другой, но не ты! — Чонгук ждет сомнений, опровержений или упрёков. Он ждет вопросов. Но теперь на лице ребенка вызов. Уверенность. Наконец-то, глаза смотрят сердито, укоризненно. Обвиняют. Обижаются. Чимин злится, демонстрирует это. Очень смелый котенок. Самый. — Я не глупый. Чонгук, давай просто прекратим?!
Удар, словно пощечина. Неожиданная, отрезвляющая. Хлыстом по нежной коже.
Он ведь ждал. Он сам шел к этому. Но сердце останавливается от неожиданности, как будто не было готово к такому исходу. Победа. Ура. Белый флаг сгорел до тла за ненадобностью. Чонгук молодец, смог дойти до конца и получить нужный результат.
Нет ничего более болезненного, чем беспомощный привкус сожаления. Чонгук растерян.
Он не хотел. Как же поздно он принял истину.
Чимин же смотрит заискивающе, очень проникновенно, почти трогательно в своем немом вопросе. Пытается увидеть подсказку, чтобы сделать всё как можно менее рискованно для себя, для Чонгука.
— Давай попробуем по-простому, легко, как … у всех. Без вечной совести и вины. Давай попробуем быть… парой? — Тихонько, очень осторожно, так искренне, что почти неслышно.
Чонгук проиграл. Тяжелый камень недоверия падает с плеч, освобождая истерзанную совестью душу. Мы свои самые жестокие палачи, Чонгук убедился в этом на собственной шкуре. То, как мучал себя он сам, раз за разом пренебрегая чувствами и желаниями, не смог бы провернуть ни один мракоборец Азкабана.
— Ты не глупый. Понял всё, сразу? — Чонгуку самому сложно поверить, он казался себе более чем устрашающим. Что уж говорить, он сам себя боялся и ненавидел, когда произносил грубые слова, когда прикасался так лживо и поверхностно. Он был уверен, что его дерьмовый план сработал. Может ли быть, что его мальчик по-настоящему простил и… Есть ли шанс, что он действительно больше не боится Чон Чонгука, зазнайку с факультета львов? Чудеса. Чон наспех застегивает свои джинсы, всецело ненавидя себя и собственные решения. Но виноватая улыбка облегчения дарит почти эфемерный шанс обоим. — Снова облажался… ты уже привык к этому, верно?
Глаза в глаза. Не отрываясь. Оба понимаю, что наконец-то пришли к самому главному, к финалу. К долгожданной точке. Могло ли так случиться сразу с самого начала, без их глупых приключений, минуя пережитые слезы и ошибки. Нет. Случится могло лишь то, что случилось. Никаких других вариантов.
Чон опускается на колено, раскрывает руки в стороны, приглашая в объятия. Подхватывает сорвавшегося ребенка, чуть приподнимает, прежде чем вернуть на пол. Прижимает по-настоящему близко, прямо к сердцу, что так благодарно обливается кровью.
«Будь, пожалуйста, моим… потому что я всецело твой. Я постараюсь сделать тебя счастливым… «по-простому», без вины, без совести. Давай, мы попробуем?»
— Малыш, Ми-ни... — По слогам, надрывно. Приподнимает личико за подбородок, сам наклоняется чуть ниже, чтобы произнести слова прямо в губы.
Видит, как мальчик смущается толи от ласкового прозвища, которым Чон впервые к нему обратился, толи от близости поцелуя. Чимин смущен, настолько, что готов отстраниться, лишь бы спрятать румяные щечки в теплых объятиях. Но Чон не позволяет, больше не может игнорировать сигналы, которые посылают чуть слезящиеся медовые глаза.
Зарытые в шелковые волосы, пальцы массируют головку, стягивают пряди в кулак. Ноздри раздуваются, как у дикого зверя.
Голод. Желание.
— Не хочу так, не могу с тобой дружить, мой маленький. — Снова вдыхает аромат, афродизиак, страсть.
— Кк-ак ты, мх, хочешь? — надломленный хрип просит поставить точку во всех недосказанностях.
— Целиком, полностью. Хочу себе, хочу всего. Насовсем. Хочу целовать, хочу любить. Долго. Страстно. Хочу тебя.
Честно. Много. Всего очень много. Чимин не знает, сможет ли пережить эту ночь и те чувства, что в нем пробудились.
— Я думаю, у нас получится, Чонгук?! Я хочу этого. Очень! — Улыбается так счастливо, что перекрывает собой светильник, лунный свет из окон.
— Я буду очень стараться, моё темноволосое очарование. Я стану самым нежным, самым добрым, самым достойным тебя парнем. Обещаю.
— Мы слишком неловкие, чтобы дру… — попытка ослабить накал обрывается на корню. Не время для шуток. Им обоим нужна истина.
— Нет, это ты слишком желанный, чтобы дружить. — Чонгук в жизни не произносил этих слов с такой частотой, с какой делает это для Чимина. — Я люблю тебя. Хочу, чтобы ты тоже смог… полюбить меня. Однажды.
Чон не успевает сделать ни шагу, прежде чем ответ, словно заклятие «Остолбеней», смог пригвоздить его намертво пятками к полу.
— Уже.
Ошарашенные черные глаза кричат не шутить так жестоко, не обманывать, дикими зрачками бегая по смущенному лицу.
Парни так близко, что Чонгук видит каждую веснушку на носике-кнопке, каждую трещинку на алых губах. Проходит бесконечных десять секунд, Чонгук срывается. Атакует без промедлений, без предупреждений.
— Мх, маленький. — Чонгук проникает в горячий ротик с языком, с любовью. Напирает всем, что в нем есть. Так должно было быть с самого начала. Именно так он должен был разговаривать и знакомиться с Чимином. Сжимать волосы в кулак, чтобы притянуть для поцелуев, чтобы сглатывать его беспомощные стоны удовольствия. Декорации библиотеки возбуждают до предела, и Чимин ведет себя так покладисто, отзывчиво, что сердце разрывается от обилия чувств. Так должно было быть с самого начала.
Частое горячее дыхание чередуется с мокрыми жаркими поцелуями вдоль чувствительной шеи, раскрасневшихся щек. Распухшие губы без стеснения исследуют накаленную кожу с особым трепетом. Алкоголь вступил в химическую реакцию со страстью, разрешая Чонгуку действовать смело, с чувством. Руки сжимают податливое тело, прижимают к стеллажу с книгами, стискивают одежду, рыщут под ней. Мокрые мечты становятся реальностью.
— Пойдешь со мной? — Молодое мужское тело заведено, напор не сходит, а каждый поцелуй увеличивает их общее желание.
— Да, да… — сразу же, без раздумий… громким шепотом с хриплым срывом. Такой отчаянный, искренний ответ. И снова поцелуй, еще один, еще…
Срывается. Подхватывает малыша под бедра, усаживает к себе на талию. Прижимает еще крепче, чтобы Чимин чувствовал. Чтобы знал, как сильно его хотят, жаждут. Ладонями сжимает упругие ягодицы. Толкается к такому же возбужденному, как и он сам, телу. Воздержание на протяжении восьми месяцев дает о себе знать.
Библиотека прекрасное место для фантазий, но в реальности Чимина хочется исключительно на своей постели, на своих простынях с разбросанными по подушкам волосами, громкими откровенными стонами, признаниями в любви.
— Чимин, — Чонгук медленно опускает чужие ножки вдоль своего тела, но продолжает вжимать малыша в себя, словно теперь они склеены на всю оставшуюся ночь, жизнь.
Руки не готовы отпускать ни сейчас, ни ночью, ни завтра, — Мх, ты… мы…
— Хочу, хочу, Чонгук! — стонет в кусачий поцелуй разнеженное возбужденное тело. Чимин не думал об этом ни секунды, только всё время представлял, а по ночам мечтал.
Бешенный темп сердец, пожар тел. Идеальные родственные души и соотношение пропорций: рост, характер, тембр голоса, способности, мировоззрение. Разные. Идеально подходящие друг другу.
Так должно было быть с самого начала: стеллажи, поцелуи, стоны, признания. Чонгук оттягивает пухлую губу зубами, всасывает и дышит так часто, почти болезненно. Трется носом, вдыхает запах кожи. Наркоман.
Вдвоем сквозь темные и пустые коридоры. Крепкий замок рук двух парней. Постоянные остановки у каменных стен. Поцелуи. Стоны. Бурчание разбуженных жителей картин. Перешептывания, признания. Поцелуи.
Быстрый, стремительный шаг превращается в нетерпеливый бег. Чонгук старается не отвлекаться, но стоит мыслями коснуться Чимина, как голова самостоятельно, машинально поворачивается назад. А дальше он даже не сопротивляется своим инстинктам: резко останавливается, подрывается обратно к своему отчаянному желанию, напирает с новой волной физической страсти, прижимает к стене, уводя почти в животный поцелуй.
Он знает, что лучше не задерживаться в ночное время посреди коридоров, их могут застукать, пристыдить. Тогда Чимин моментально остынет, начнет оправдываться, расстраиваться и переживать. Но на данный момент единственное, что Чонгук может позволить Чимину пережить — это его первый раз.
— Давай, малыш, поторопимся, — только не смотря на слова, Чон продолжает свои страстные поцелуи, покрывая ими кожу шеи сантиметр за сантиметром.
— Но ведь это не я! — Чимин хнычет от бессилия, он ведь готов поторопиться, но Чонгук постоянно прижимает его к стенам, останавливаясь на полпути. Чимину только и остаётся, что послушно раскрывать ротик и подставлять тело для ласк.
— Знаю, прости, очень хочу тебя.
Ураган возобновляется, усиливается, доходит до пика, когда зубы впиваются в кожу.
— Чонгук! — стон слишком откровенный, слишком отчаянный. Кричащий о наслаждении. — Гуки.
— Не бойся меня, ни за что не сделаю тебе больно. — Последнее обещание, больше никаких мук совести, только любовь.
— Я не боюсь! — Чимин даже умудряется открыть свои томные от растущего возбуждения глаза, почти сердито впиваясь растекшимся медом в обсидианы.
— Смелый котенок, — обрывает все вокруг ласковый шепот льва, прямо в хмурые губки он дарит почти невинный поцелуй, словно прося прощение за напрасные переживания. — Пойдешь со мной, мм?
— Да.
Полной дамы нигде не было, она редко покидала свою картину, но ввиду достаточно скверного характера могла себе позволить своеобразное наказание для учеников, не вернувшихся вовремя в свои комнаты. У нее словно появлялись неотложные дела в районе с двух ночи до пяти утра. Совпадение, что подобное случилось в ночную попойку старших курсов. И в принципе, можно было бы не волноваться, если бы картина с проводницей не была единственным проходом в гостиную Гриффиндор, в которую отчаянно стремились двое влюбленных. Чонгук только и мог, что рыскать по ближайшим картинам с пианистами, носорогами и бегемотами. Слишком много препятствий на их пути сближения. Чонгук готов принять эти отказы за судьбоносное «нет». Только парень не успевает озвучить свое предположение, тем самым разрушив их атмосферу.
Маленькие пальчики требовательно тянут его за кисть, словно просят продолжить их путь. Чонгук послушно повинуется, делает несколько неосознанных шагов за Чимином, а когда приходит в себя, то оказывается на пути к Астрономической башни. Чимин ничего не объясняет, но его щечки и кончики ушей горят решительностью намерений.
Откуда в нем столько сил. Чонгук снова поражен своим любимым человеком. Заключить итоги путешествия получается только тогда, когда под ногами ощущаются шаткие ступени деревянной лестницы, что он так и не починил. Неужели они направляются в «их норку».
Конечно! Как он мог забыть?!
Оказавшись уже перед знакомой стеной, Чонгук осматривает вид слегка раскрасневшегося котенка и достает волшебную палочку.
Заученный рисунок.
Проход.
И вот Чимин снова прижат к стене, но уже внутри их комнатки. Только затылок любовно придерживают крепкой ладонью, поэтому никаких ударов страсти. Забота. Нежность. Поцелуй носами перерастает в настоящее безумие. Страсть.
— Хочу взять тебя на ручки, донести до… — Чон забавно осматривает уютную комнатку, в которой вместо полноценной кровати сформировано гнездышко из одеял и подушек.
— Хорошо, потому что я тоже хочу на ручки. — Слова идут своим чередом, без сдерживающих обстоятельств, без притворства. Это заводит до предела.
Такой откровенный, каким может быть лишь смелый человек. Или тот, кто по-настоящему доверяет своему партнеру. Для Чонгука Чимин — первое. Для Чимина он — второе. Но сейчас важно лишь то, с какой легкостью сильные, теплые руки подбрасывают доверившееся тельце, тут же усаживая к себе на талию.
Чон несёт свое темноволосое очарование в центр круглой норки, в два шага оказывается у гнездышка, присаживается, аккуратно укладывая малыша на мягкие подушки.
Прекрасен. И волосы так интимно разбросаны в разные стороны, футболка задрана, а ножки остаются скрещенными за спиной Чона.
Чонгук затягивает в глубины своих налитых алкоголем и страстью обсидианов. Застывшая лава возбуждения и желания отражает в себе абсолютно идентичные чувства растянувшегося по постели мальчика. Воздух можно резать ножом, об него же можно порезаться. Предел. Пик. Наслаждение.
Пальцы рук слегка покалывает от предвкушения долгожданной близости. На этот раз старшекурсник действует медленно, тягуче, словно он змей искуситель.
Тёплая кожа рук дарит обманчивое спокойствие, вводит в ступор. Чонгук завораживает, чтобы у жертвы не было даже мыслей о побеге. И каждое его действие гипнотизирует, подчиняет.
Чимин ощущает себя маленьким цыпленком. Желтым. Пушистым. Обреченным.
Чейзер усаживается на перину, смотрит, не моргает, медленно разводит коленки мальчика шире, придвигает ближе. Раздевается первым, прямо на глазах у загнанного малыша со сбитым дыханием и сердечной недостаточностью. Стягивает с себя футболку через голову неторопливо, размашисто. Ерошит свои волосы, наводя полнейший беспорядок.
— Теперь твоя очередь, — Чимин не успевает вообще ничего, потому что следом за тягучей как патока фразой следуют не менее липкие, вязкие поцелуи. Опять же абсолютно вневременные, туманные, долгие. Каждый новый поцелуй дарит свою порцию парализующего яда. Губы действуют мягко, с паузами, с напором. Чон спускается ладонями к талии, забирается под футболку, гладит, сминает кожу на животике, очерчивает ребра, обводит кругами талию. Целует беспрерывно. Нависает своим телом, обжигает дыханием, заставляет гореть под вспыхнувшими вулканическими недрами своих черных глаз. — Я сам тебя раздену, сам тебя подготовлю, растяну, я сделаю все сам. Хочу обладать полным контролем над твоим телом, малыш, договорились?
Чимин не способен на слова, только не под раскаленными словно железо пальцами, что так бесцеремонно проникают в трусики.
Чон хочет незамедлительно. Хочет в одежде. Это заводит. Не снимая узких штанов, он протискивает одну руку внутрь, скользит вдоль уже твердой плоти, изворачиваясь так, чтобы дотянуться до сжавшихся яичек. Сжимает в кулак, массирует. Наслаждается криком, остановившимся дыханием, открытым губами и перепуганными глазами. Не выдерживает, свободная рука тянется двумя пальцами внутрь рта, заставляет облизывать. Чон представляет на их месте свой набухший член, который уже готов к основному действу. От возбуждения рука сжимает яички только сильнее, порождая новую порцию первобытных стонов.
Вылизанные юрким языком пальцы покидают горячий ротик. Чонгук водит ими по распухшим губам, по натянутой венке на шее. Прекращает все действия моментально.
Растягивает замок на джинсах, медленно тянет за штанины, оголяя тонкие ножки.
Смущения нет.
Как нет и самого Чимина. Он вне системы, вне галактики. Он под теплыми влажными пальцами, под опасными огнями обсидианов, под Чон Чонгуком.
— Ты невероятно красивый, Мини. Не представляешь, как сильно меня тянет к тебе. Магнитом. — Чейзер опаляет собой рассудок, душу, тело. Как заклинатель покрывает кожу магическими печатями принадлежности. — Мне не хватит одного раза, не хватит ночи. Мне нужно — навсегда. Я не спрашиваю, я предупреждаю тебя.
Пусть будет так, как Чон скажет, как потребует, как прикажет. Лишь бы никогда больше не отрекался от него. Чимин будет послушным. Только бы сильные руки присваивали себе, подчиняли. Перекрывали кислород ласково, нежно.
Чонгук не разбрасывается словами, как и одеждой. Складывает бережно, с расстановками, по полочкам. Мысль ясна. Чимин даже сквозь негу понял каждое слово. Джинсы, сложенные стопочкой, присоединяются к чоновской футболке в сторонке, недалеко от гнездышка. Следом идут нежно-голубые носочки с белыми полосками и небольшой дырочкой на месте большого пальчика. Чонгук улыбается ласково, почти теряя свой образ змея-искусителя. Но это трогательное помешательство длится лишь до тех пор, пока он не стягивает с молочных бедер трусы.
Чимин остаётся в одной футболке под пристальным вниманием взволнованных глаз.
— Что ты скажешь, когда захочешь остановиться? Когда будет слишком? — Чонгук целует еле ощутимо, для того чтобы привлечь внимание разнеженного мальчика.
— Я не…
— Чимин, я спросил, что ты произнесешь. — Рычит приглушенно, сдержанно, но с нажимом. Снова легонько целует, противореча своему рычанию. — Мне нужно одно слово, чтобы не переступить твой предел.
— Гуки, пожалуйста, я не понимаю… не знаю, — туманные и бессмысленные вопросы путают неспособного на размышления ребенка. Он действительно не понимает смысла, не знает никаких слов, пределов. Ему просто хочется, чтобы Чонгук продолжал касаться, продолжал шептать, целовать.
— Прости, я дурак. — Стоило заглянуть в растерянные глаза, как старшего озаряет простая истина, — им не нужно никакое стоп-слово, как было каждый раз, когда Чон занимался с кем-то сексом. Потому что с Чимином он сразу поймет, если что-то пойдет не так. Потому что с Чимином он занимается любовью, для этого нужны другие ключи и отвертки. — Чимин, ммм, Мини, если тебе будет очень неприятно или даже больно, ты должен будешь сказать мне сразу. Хотя, лучше… говори мне обо всем, что чувствуешь, котёночек. Каждую деталь проговаривай, выстанывай, не стесняйся меня, я хочу слышать тебя. Договорились?
— Мгм, — Чимин на все согласен, и на данный момент уже немного болезненно ждать, когда Чонгук приступит к его телу. Сам тянется руками к красивому лицу, но останавливается в нескольких миллиметрах от слегка колючей щеки. — Что мне можно делать, Гуки?
— Тебе можно всё, абсолютно. — Чонгук не врет. Он получит желаемый контроль, только если Чимин будет свободным в желаниях, словах, действиях. Он сам сможет получить удовольствие, только если его партнеру будет хорошо.
— Те-тебе тоже, Чонгук. — Черные глаза смотрят долго, запоминают самый счастливый миг, который ему подарил неожиданно свалившийся из ниоткуда … малыш. Его любимый Пиноккио.
