Шастун, ногу выше, твою мать!

      Линейка закончилась без десяти одиннадцать. Звонок дали командир-отличник корпуса, вице-старшина Максим Титов и какой-то мелкий воспитанник седьмого класса. Видимо, выбрали самого хлипкого, чтобы легче было тащить.       — Да в нем ведь не больше сорокета! — Шастун с классом тихо засмеялись. Благо, их голоса просто глушил торжественный марш и звон колокольчика из динамиков. Когда колокольчик убрали, а зеленого семиклассника вернули на место, куратор подал общую команду:       — Корпус! Равняйсь! Смирно! Для прохождения торжественным маршем! По классам! Одиннадцатый Г направляющий! Остальные напра-во! Шагом. Марш! — В динамиках заиграло уже знакомое всем попурри маршей.       Кадеты и воспитанники, стараясь попадать в такт, двинулись по резиновому покрытию беговой дорожки. Десятый класс сосредоточенно слушал команды Лазарева. И вот долгожданное «марш». А через несколько шагов Воля, идя рядом, скомандовал «Счет!» — ему вторил класс «И раз!» — И все ребята, чеканя шаг, повернули головы направо, в сторону начальников. Они не сбили ногу, что несомненно радовало довольного своими подопечными майора. Команда «Счет», «И два!» была дана позже, когда ребят повели на вход в корпус. Новый воспитатель шёл рядом с Волей, и у них даже завязалась беседа, содержание которой расслышать было невозможно. Ребята поднялись по ступеням главного входа и вошли в здание, снимая фуражки и пилотки, чтобы закинуть их в раздевалки. Выходя, они услышали голос Павла Алексеевича:       — Без задержек поднимаетесь в класс — быстро проведем классный час и до вечера будем свободны!       Кадеты, услышав такую приятную информацию, снизошли даже до самостоятельной уборки в раздевалке, выбрав дежурного путем трудных переговоров:       — Чур дежурит Шаст! — Лазарев хитро прищурился, глядя снизу вверх на товарища. Антон не успел возмутиться, и со вздохом встал у стенки, дожидаясь, когда все выйдут. Он проверил все узкие железные шкафчики на наличие порядка в них, подобрал с пола пару фантиков и вышел в коридор.       Весь корпус буквально гудел от голосов. То были и новые седьмые, ещё не знакомые с понятием тишины, и восьмиклашки, радующиеся встрече, и уже более сдержанные девятиклассники… Шастун поднялся на учебный третий этаж и, распахнув дверь в класс, спросил:       — Товарищ майор, разрешите присутствовать? — Эта привычка вставлять перед всеми вопросами и просьбами «разрешите» принадлежала только военной дисциплине, и каждый кадет обязан был в начале своего пути запомнить одно: «Это маленькая армия, поэтому все действия здесь происходят через «разрешите», без этого никак!». Майор кивнул, садясь за свой стол перед средним рядом. Новый офицер сел за угловой у окна стол, положив руки на него и не переставая переводить взгляд с одного кадета на другого. Но особенно пристально он посмотрел на вошедшего юношу. И это не осталось незамеченным самим Антоном. Парень, сев за свою парту рядом с Выграновским, в открытую посмотрел на лейтенанта, тем самым заставив мужчину быстро отвести глаза в сторону, развернувшись к классу полу-боком. «Странный он какой-то, этот Арсений Сергеевич» — подумалось мальчишке. Когда майор включил на доске презентацию и начал классный час, мысли Антона унеслись в недалекое прошлое, в первое сентября седьмого класса.       — Дети, дети, ну-ка успокоились! Шумные, прям не могу! Паша Алексеич, успокой сорванцов! — Седовласый мужчина, оставив попытки как-то утихомирить разбушевавшихся воспитанников, сел на стул в углу класса. Его напарник громко гаркнул, заставляя детей невольно задержать дыхание:       — Класс! Встать! И слушаем внимательно. Говорю для тех, кто в танке — с этого дня и до последнего звонка в одиннадцатом классе мы для вас папа, мама и все остальные. Поэтому советую запомнить: здесь есть особый вид дисциплины, называемой кадетской. И первым пунктом там идёт «Уважай старших». Поэтому сейчас вы сядете, замолчите и может быть тем самым вы сбережете себя и своих товарищей, с которыми вам, к слову, учиться ещё пять лет, от строевой подготовки вечером. Вопросов нет? — Он посмотрел на притихших «зеленых» детей и дал команду «Садись».       Из мыслей Антона вывел голос майора:       — Шастун! Вернись к нам! — Мужчина хлопнул в ладоши, пытаясь достучаться до застывшего мальчишки. Антон вздрогнул и провел рукой по коротко подстриженному ёжику русых волос. Павел Алексеевич удовлетворенно кивнул и продолжил:       — Вы уже десятый класс. Через год будет финишная прямая, и корпус выпустит вас в свободный полёт. Но это не даёт вам право косячить! — Он пригрозил ребятам пальцем. — А сейчас предоставлю возможность Арсению Сергеевичу немного познакомиться с вами. — Офицер поднялся из-за стола, взял несколько папок с документами и вышел из класса, по видимому, к начальству. Кадеты молча сидели и смотрели на нового воспитателя с нескрываемым интересом и дотошностью. Арсений Сергеевич откашлялся и сказал:       — Можете задавать вопросы, постараюсь ответить. Мне с вами до одиннадцатого класса работать, не хочу, чтобы были какие-то недомолвки. — Он ожидающе посмотрел на ребят. Первой руку подняла Оксана. Она всегда отличалась смелостью в подобных ситуациях:       — Расскажите, почему именно наш корпус? Наверняка у вас были возможности найти более хорошую работу. — Девушка поправила спадающую на глаза прядь волос.       Офицер, казалось, совсем не смутившись, ответил:       — Так случилось, что после педагогического университета мне пришлось пойти сначала в армию, а оттуда и в военный университет. А потом выяснилось, что для работы учителем по специальности нужно медицинское образование на среднем уровне, поэтому пошёл на заочный в медколледж…       Шастун, решив наконец-то проявить своё нахальство и напористость, с последней парты перебил нового воспитателя:       — Ну про то, что вы умный, мы сразу узнали. А почему такой одаренный и всеобученный человек вдруг решил угробить себе жизнь, придя работать в кадетский корпус?       Послышались сдавленные смешки. Но, стоит отдать должное, Арсений Сергеевич держался молодцом. Он пронзительно посмотрел на Антона и медленно, с холодным спокойствием, произнёс:       — Ну, во-первых, нужно было встать и представиться, товарищ кадет. А во-вторых, перед тем как пытаться рассмешить товарищей, стоит подумать, чем ваша борзость может обернуться.       Десятиклассники молчали смотрели то на Шастуна, то на нового педагога. А их диалог продолжился. И теперь вопрос задал воспитатель:       — Представься, сорванец. Мне нужно запомнить, кому записывать в личную карточку наряд. — Голос его прозвучал с насмешкой и издёвкой. Видать, он действительно был человеком серьёзным. Антон, нехотя поднявшись, ответил:       — Кадет Шастун к вашим услугам! — И снова фырканье одноклассников, разжигающее задор. Старший лейтенант подошёл к парню, оказавшись с ним на одном уровне, и процедил:       — Запомни, тело, в мои обязанности не входит ставить на место зарвавшихся юнцов, однако за пару нарядов и выговоров за несоблюдение субординации мне ничего не будет, уж поверь.       — А в мои обязанности не входит выслушивать подобное от человека, который здесь находится по времени меньше, чем все мы вместе взятые.       Напряжение нарастало. Сидящий рядом с Антоном Женька Чебатков пихнул его из-под парты, мол, угомонись, но парень даже не обратил на это внимания. Но, по видимому, Попову продолжать полемику не хотелось. Он вскинул голову и объявил:       — Командир отделения, в котором числится Шастун, присутствует?       — Командир третьего отделения, вице-младший сержант Выграновский. — Эдик отрапортовал четко и ясно.       — Запишите своему подчиненному три наряда на работу и строгий выговор.       — А за что?! — Антон был удивлен, как быстро их новый воспитатель принял власть.       — За нарушение субординации, кодекса кадетской чести и устава. — Старший лейтенант вернулся за стол. Класс молчал. И только Антон возвышался над всеми, стоя у своей парты. Эдик, вытащив из нагрудного кармана командирский блокнот, в который записывал замечания своих подчиненных, и занес туда новые наказания.       — Разрешите сесть, Арсений Сергеевич. — Имя и отчество Шастун специально процедил сквозь зубы. Офицер снисходительно кивнул. Дальше кто-то ещё задавал ему вопросы, на которые тот отвечал довольно дружелюбно. А Антон не мог понять, когда он успел разучиться наглеть. Он уважал только некоторых офицеров и учителей, и в их число не входил этот пока ещё не известный корпусу старший лейтенант Попов.       Остаток дня прошёл без происшествий. Младших активно обрабатывали на плацу перед корпусом, поэтому старшие классы прильнули к открытым окнам, как к телевизорам, и слушали речь старшего вожатого, подполковника Царёва. Этот добрый, любящий детей человек был одним из немногих, кого уважал Шастун. А уж как проходили занятия с ним… До ушей десятого «Г» донесся громкий голос старшего:       — Для вас, дети, начинается новая жизнь. С сегодняшнего дня те, с кем вы стоите рядом сейчас, станут для вас верными товарищами. Впереди у вас почти пять лет совместного времяпровождения…       Слушая полковника, Димка Позов пихнул Антона в бок и спросил:       — А помнишь, как нас он также собрал, построил… А потом ты сидел в рекреации в углу и ревел матери в трубку, что тебе тут не нравится?       Антон со смехом ответил:       — Такое не забывается, Поз!       К ним подбоченились Илья Макаров, Оксана с Катей и Серега Матвиенко. Катя, поставив локти на подоконник рядом с Димой, с ностальгией спросила:       — А помните, как мы первые дня три вообще практически не общались? Особенно наш Шаст! К нему стоило только обратиться, как он сразу смывался куда-то! Самый дружелюбный мальчишка. — Ребята засмеялись, вспомнив себя три года назад. Три года…       — А помните, как Антоха притащил в восьмом классе колбасу? Ух Пашка тогда ругался…       Они вспомнили ещё много моментов, но когда дошли до самых интересных — из первой поездки на сборы в лагерь — старший лейтенант окликнул их:       — Эй, могучая кучка артели художников! Не хотите ли, господа, отбыть на свои места?       Антон раздражённо закатил глаза к потолку и прошептал так, чтобы слышали его только друзья:       — Интеллигент вшивый… Может, он нас ещё и на променад позовёт, к штаб-с капитану? Вылез блин из двадцатых годов. — Ребята медленно стали разбредаться к своим партам. Офицер, хоть и не услышал слов, понял, что Шастун ничего хорошего не сказал, а потому спросил:       — Кадет Шастун, может быть, вы хотите с нами поделиться? Уж больно вы активны, как я погляжу. — В голосе его Антон услышал стальные нотки раздражения. Но «проверку» — негласный тест новых офицеров-воспитателей — пройти был обязан каждый, кто устраивался на работу в корпус. Эти правила выработали самые первые кадеты, легендарный выпуск, который уходил в тот год, когда класс Антона заканчивал седьмой класс. Они выработали систему проверки на прочность нервов новых педагогов. Эта система была сложной, но рабочей. Мало кому удавалось с честью и достоинством выдержать испытание от малолетних засранцев и получить с их стороны уважение и понимание.       Антон, нагло ухмыльнувшись, но не поднимая глаз, ответил:       — Я говорю, что слишком у вас устаревшие нравы. Как бы к вам военно-полевой суд не пришёл во главе с Николаем Вторым.       В классе поднялся одобрительный гул. Новый воспитатель, нахмурившись, поправив и без того ровно причесанные волосы, ответил резко, выпадом на выпад:       — А знаете, кадет Шастун, одним из моих хобби является смотреть на то, как вы отжимаетесь, а потом радуетесь наряду на работу. Внеочередным. — Он, заметив растерянность в глазах подростка, понял, что выиграл. Класс тут же затих, ожидая концовку этой словесной потассовки. Антон, осознав, что удача не на его стороне, насупился, засопел и начал снимать китель. Оставшись в одной рубашке, парень снял галстук и принял упор лежа. Над ним сразу же навис Арсений Сергеевич и с некой издевкой произнёс:       — Тридцаточку, Шастун, а потом посмотрим.       Антон принялся за отработку наказания. Первые десять цикличных сгибаний и разгибаний рук в локтях дались просто, на пятнадцати он выдохся, а на двадцатом хотел распрощаться с жизнь. В итоге, дожав приказанные тридцать раз, запыхавшийся, красный, как вареный рак, пыхтящий, словно паровая машина, мальчик встал на ноги и с ненавистью посмотрел на педагога. На лице Попова парень не увидел ничего кроме насмешливой, высокомерной улыбки. От этого захотелось встать и вмазать этому самонадеянному офицеру по его ухмыляющейся физиономии. Сжав кулаки, Антон процедил сквозь зубы, так, чтобы воспитатель услышал:       — Виноват и исправляться не собираюсь. — Он остался стоять на месте, глядя на Арсения Сергеевича. Тот, не дрогнув, как бы на «отвали» ответил:       — Садись. Нам ещё концерта не хватало.       Парень, гордо вздернув подбородок, смерил воспитателя холодным взглядом и нехотя вернулся на место. Он раскрыл учебник по истории и стал бездумно бегать глазами по строкам, в которых рассказывалось о партиях, коммунистах и прочих прелестях молодого СССР. В первый учебный день уже прошел урок истории, домашнее задание по нему было задано. В этом году их историк решил перевернуть программу для своего удобства, поэтому они начали не с всеобщей истории, а с истории России. Но это было не так важно, как то, что Шастун дико возненавидел этого напыщенного старлея за его показушничество и манерность. Сидящий рядом Матвиенко, заметив, что друг остервенело расковыривает карандаш, шепотом спросил:       — Ты из-за этого петуха так взвинтился?       — Не, ну ты его слышал вообще? Он так говорит, будто среди рабов находится, а не среди детей. — Антон с неприязнью взирал в сторону воспитательского стола, за которым Арсений Сергеевич, не обращая внимания на класс, заполнял какие-то документы. Серёга, невесело усмехнувшись, протянул:       — Да-а… Намучаемся мы с ним. Он прям педант. Но, думаю, тебе всё же стоит первое время держать себя в руках. Кто знает, каков этот гусь в деле? Вдруг он любит докладные писать старшим вожатым?       Матвиенко был прав. Антон, проворчав что-то невразумительное, положил голову на парту. До ужина оставалось совсем немного времени, а там уж и отбой. Завтра проще — с утра заступит на работу их Воля, родной, спокойный, уже привыкший к ним.       На ужине класс молчал, никто не осмеливался заговорить, когда мимо лавочек проходил Арсений Сергеевич, пристально следя за тем, чтобы кадеты сидели тихо. Антон, воротя нос от одного только запаха ненавистной, зеленоватой печёнки, пытался сдержать тошноту. Он частенько отказывался от различных приёмов пищи — заставить себя есть некоторые блюда было невозможно. А сейчас его по-настоящему мутило от ужина. Понимая, что больше этой пытки он не вынесет, мальчишка поднялся из-за стола и спросил у старлея:       — Арсений Сергеевич, можно выйти?       — Тебе куда и зачем? — Голос воспитателя оставался невозмутимым.       — Наружу, мне плохо и я больше не могу тут находиться.       Класс отвлекся от еды и внимательно следил за происходящим. Остальные классы, в том числе и зеленые младшие, с интересом слушали диалог. Арсений Сергеевич подошёл вплотную и взглянул на нетронутую порцию. Брови его нахмурились и последовал ожидаемый вопрос:       — Почему ничего не съел?       Шастун, не глядя на свой поднос и чувствуя горечь во рту, раздражительно проговорил:       — Да потому что мне из-за этого и плохо. Выпустите меня пожалуйста отсюда.       Антон чувствовал, как хочет вмазать этому надменному Попову по его офицерской роже. В нос бил мерзкий запах печёнки, в столовой стоял гул. Старший лейтенант, смерив кадета подозрительным взглядом, неожиданно согласился:       — Ступай. Жди там, на лавках. Потом будем разбираться с твоими пищевыми недовольствами.       Шастун, не веря своим ушам и пока Арсений Сергеевич не передумал, скинул поднос на железные столы для грязной посуды и пулей выскочил из столовой. Оказавшись на свободе, Антон подошёл к кулеру и набрал воды в небольшую пластиковую бутылку, которую всегда носил с собой во внутреннем кармане форменного повседневного кителя. Впрочем, выпив всё содержимое залпом, пришлось снова пополнять запасы воды. Потом, отойдя обратно к столовой, Антон уселся на скамейку у стены. Напротив была двери в столовую, откуда виднелись длинные столы, полностью заполненные кадетами.       Десятый класс Антона вышел спустя минут десять. За это время парень успел разрисовать воображаемыми узорами стену позади себя, прочитать списки всех классов на доске дисциплинарной практики, измерить в мизинцах длину скамейки и многое другое. Лазарев, отойдя чуть в сторону от столовой, скомандовал классу строиться в колонну по два. Шастун встал в середине, заняв пустое место рядом с Позовым, который, впрочем, вовсе не возражал против такой компании. Арсений Сергеевич четко и громко скомандовал: — Класс, нале. Во! — Все повернулись, образовав две шеренги лицом к воспитателю. — Сейчас у нас свободное время, поэтому по рекомендации куратора и старших вожатых вы идёте на прогулку. У нас почти час времени до вечерней поверки, поэтому сейчас оперативненько берём головные уборы, напомню, что у мальчиков это фуражки, у девушек пилотки, выходим на улицу и строимся перед корпусом. — Он повернулся к Лазареву, — командуй, командир.       Через три минуты десятиклассники стояли на плацу. Попов вышел последним, удостоверившись, что весь класс построен, сказал:       — У вас в конце этого года парад кадет, поэтому все прогулки будут начинаться со строевой подготовки, а там уж как пойдёт. Проходите хорошо первые три раза — свободное время. Если косяки будут, отрабатываем всем коллективом, вопросы есть? — Он обвел своим цепким взглядом недовольно пыхтящих подопечных. В воздух взметнулась рука Выграновского:       — Товарищ старший лейтенант, а почему тогда параллель гулять ушла?       — Так и знал, что спросите. Потому что они отработали свои пятнадцать минут после обеда, а вы сидели в классе. Ещё вопросы? — ребята притихли. — Отлично. Начнём-с, товарищи кадеты.       Для Антона строевая за три года в корпусе была вечными пытками. Он стоял в третьем отделении сразу за командиром, и так как разница в росте была существенной, ноги длинными и непослушными, отделение постоянно сбивалось, строй рушился. Воля, зная это, ставил Шастуна в конец, где тому было удобно. Но сейчас родного воспитателя рядом не было и парень уже представлял, как с первыми же шагами разует бедного командира отделения.       Опасения подтвердились, и уже очень скоро над ухом взревел голос Арсения Сергеевича:       — Ногами своими научись управлять! За три года не научился ходить строевым шагом, Шастун?       Сзади сдавленно хихикнули, практически сразу затихнув. Антон хотел было возразить, но толчок в бок от стоящего рядом одноклассника заставил его молчать. Мучения продолжались очень долго, после чего Попов, уже не выдержав, дал команду строиться. Лазарев выстроил класс в две шеренги по отделениям. Воспитатель вытащил Антона на середину и с нотками раздражения произнёс как можно громче:       — Объясните-ка мне, товарищ кадет, почему вы до сих пор не научились ровно ходить в строю и не задевать товарища впереди вас? Ещё и ногу сбиваете. Позор!       Шастун чувствовал, как кровь приливает к голове от гнева, но поделать ничего не мог. Воспитатель был частично, но прав. Парень молчал. Офицер недовольно и даже заносчиво произнёс:       — Если ваш товарищ не научится контролировать свои ноги, страдать будет вся группа. Займитесь кто-нибудь этим. — Старший лейтенант окинул Антона беглым взглядом и снисходительно скомандовал:       — Класс, разойдись, через двадцать минут сбор здесь же. Если опоздаете, придётся применить меры.       Кадеты разошлись по территории. Антон примкнул к Диме и Серёже. Они устроились на скамейке около футбольной коробки и молча смотрели на весело орущих огурцов. Матвиенко, чтобы разрядить обстановку, покачав головой проговорил:       — Бедные, наивные дети. Ещё не знают, куда попали, радуются, не думая, что скоро их счастье закончится.       — Ага. Бьюсь об заклад, уже завтра половина из них будет плакать в туалете и просить по телефону родителей забрать их домой, — подхватил Позов. Антон промолчал. Его мысли с недавних пор занимал лишь их новый воспитатель, который меньше чем за двенадцать часов сумел вывести мальчишку из себя. И на кой черт он только свалился на их класс?!       Прогулка прошла быстро. Дима с Серёжей, оставив Антона, присоединились к младшим и успели погонять мяч. Шастун так и сидел напротив, уйдя в свои мысли, где ему доступно надавать Арсению Сергеевичу по шее. Вот нафига таких брать сюда на работу?       Вечернюю поверку решили провести на улице перед корпусом, так как была отличная погода. Все классы, от мала до велика, выстроились вдоль здания. Из дверей показался Делев и дал команду приступить. Командиры групп вышли из строя и встав ровно посередине, раскрыли именные списки. Полнялся жуткий гул, в котором услышать свою фамилию означало стать победителем этого дня. Лазарев читал практически скороговоркой, ребята едва успевали выкрикнуть «я», услышав свою фамилию. Арсений стоял сбоку от класса, пристально следя за тем, как кадеты выполняют команду «смирно», когда командиры пошли на доклад к старшему вожатому. Все ждали долгожданного «вольно» от своего командира.       Первая после каникул поверка прошла довольно быстро. Делев, толкнув короткую речь и поздравив новоприбывших, разрешил корпусу отправляться в спальник. Арсений Сергеевич, развернув класс к себе лицом, проговорил:       — Значит так. Ночью вести себя подобающе. День прошел так себе, надеюсь, что ночь будет намного лучше. Не дай боже мне завтра скажут, что вы накосячили — лично заставлю мыть толчки зубной щеткой. — Угроза прозвучала внятно, но только у мальчишек уже был готов план на ночь, и ничто им уже не было авторитетом. Первая ночь в полном составе всегда была подобием королевской, но без пасты. Особенно старшие старались сохранять традиции, а многие ночные воспитатели были в курсе ночной бесовщины, закрывая глаза на буйствующих.       Когда десятиклассники, поднявшись на второй этаж, увидели очередь в душ, вопросов, кто первый, никто не задал. Стало сразу понятно, что изнеженные домашние мальчики весь отведенный час будут намывать себе все свои прелести.       — Блин. Вот не люблю первый месяц с огурцами. Они медленные и наглые, в душ хер попадёшь! — Возмутился Лазарев, когда они оказались в комнате. Его тут же поддержало дружное «ага». Но радовало, что Воля совсем не проверил их на наличие запрещенки, поэтому у Позова в сумке были кетчуп и майонез, у Эда Выграновского сыр, у Дениса четыре батона хлеба, а у Матвиенко колбаса, которую он умело заныкал в холодильник в женской воспитательской комнате и недавно забрал обратно. С Антона были чипсы, с других напитки, в их случае газировка. Ребята готовились к тому, чтобы делать самые вкусные, традиционные корпусные бутерброды, имя которым — «витязь». Это было, пожалуй, лучшее блюдо корпуса, доступ к рецепту которого имели только посвященные кадеты, то есть старшие. Младшие пытались лепить что-то подобное, но десятые и одиннадцатые лишь посмеивались над ними, глядя на совершенное несоответствие традиционной технологии приготовления.       В комнату до отбоя пару раз заглядывал старлей, но ребята имели немалый опыт в скрывании запрещенки в своих тумбочках, поэтому все обошлось. Готовили два человека — Дорохов и Матвиенко — у них были все задатки. А технология была непростой. Антон, сидя на своей кровати и наблюдая за тем, как друзья ловко делают на всех лакомство, вспомнил вечер, когда их собрали уходящие одиннадцатиклассники-создатели рецепта и поведали о том, как правильно делать «витязь».       «Сначала берёте батон, разрезаете его вдоль на две части. Потом выскребаете или приминаете мякиш, делая лодочки. Берёте майонез и кетчуп и мажете в пропорции три полосы майонеза и две между ними кетчупа. Дальше идут чипсы — их крошим на соус. Потом сыр, чтобы было вкусно и много. Дальше колбаса и бутер готов.»       Веселье и застолье началось после одиннадцати, когда все ночные воспитатели угомонились и перестали проверять комнаты. После скудной пищи кадетской столовой «витязь» казался ребятам едой богов. Они спокойно поделили восемь бутербродов между собой и каждый в комнате был занят пережевыванием. Когда все насытились, был тост за встречу, потом за новый год мучений, дальше за то, чтобы у Делева не выпали глаза… В итоге решили устроить тихое испытание — прыгать с двухъярусной кровати на обычную. Конечно, никто не учитывал вес, поэтому первый же прыгнувший Шастун проломил свою же кровать. Раздался громкий треск и парень явно провалился ниже вместе с матрасом. Вокруг воцарилась сначала звенящая тишина, но потом она переросла в убийственное в их положении хихиканье. Услышав шаги за дверью, парни разлетелись по своим кроватям и зарылись лицами в подушку, чтобы проржаться. Антону было также весело, но мысль о том, что рано или поздно косяк вскроется, уже закралась в его короткостриженную бошку. Дверь резко открылась и на пороге комнаты возник Арсений Сергеевич. Он прошелся вдоль кроватей, и если бы Антон не перевернулся на бок, тут же об этом пожалев, воспитатель, может, ни о чем не узнал бы, но увы… Стоило мальчишке лечь на бок, как матрас, поправленный до этого, резко просел в том месте, где были сломаны планки, и Антон оказался в небольшой ямке, чертыхнувшись. Внимание старлея было привлечено, и вкрадчивый, сердитый голос раздался над головой Шастуна:       — А почему же мы не спим, товарищ кадет? Неужели подушка душная, одеяло кусачее, а кровать вовсе представляет собой сундук?..       Антон с содроганием понял, что теперь ему точно каюк. Причем по его же вине. В голове крутилась только одна мысль: «только бы родителям ничего не сказал». А Попов, недобро сверкнув в полумраке глазами, скомандовал:       — Марш за мной, Шастун. Там и объяснишь, почему нарушаешь режим.