***
Утренняя прохлада разбудила Антона на десять минут раньше подъёма. Он, конечно же, не был доволен подобным выкрутасам, и точно бы психанул, если бы не одно обстоятельство: он чувствовал себя отдохнувшим, без капли сонливости. Нога почти не давала о себе знать, что очень радовало. Антон, бесшумно вытащив щетку и пасту, взяв в руки тапки и натянув на ноги носки для маскировки звука шлепающих по линолеуму комнаты ступней, встал с кровати. Тихий скрип одной из фланелей, и вот на своей кровати уже заворочался Матвиенко. Он, что-то прошлепав губами, даже не открыв глаз отвернулся к стене, вытащив из-под одеяла пятку, смешно свесив её. Антон, стараясь поменьше наступать на больную ногу, кое-как, но все же выбрался из комнаты. Прямо у двери нацепив тапки, так как ноги уже успели замёрзнуть, Антон прошмыгнул в туалетную комнату. Большое окно, выходящее на лесополосу, овраг почти у подножия корпуса и видневшиеся вдали частные домики близлежащего поселка утопали в утреннем розоватом тумане. Он был не сильный, похожий на легкую дымку, поэтому было хорошо видно просторы. Антон на несколько минут завис, любуясь этой красотой. Мальчику стало грустно от мысли, что эти дни — последние в их жизни, проведенные в «патрике». Сквозь щель открытого на проветривание крайнего окна Шастун чувствовал, как потоки чистого, но уже холодного воздуха заполняют пространство. По рукам пробежались мурашки, а пальцы на ногах уже совсем задубели. Антон нехотя отвернулся от окна и встал у одной из раковин. И стоило ему засунуть зубную щетку в рот, как из коридора раздался громкий голос старшего лейтенанта: — Десятый класс, подъем! У вас семь минут на то, чтобы одеться и построиться здесь, в холле! Дневальный и дежурные по этажу, на выход! Антон, ускорившись, начал наяривать зубы и десны с такой силой и остервенением, что стер в кровь десну. Но жалеть о содеянном было некогда — нужно было успеть переодеться… Только спустя пару минут Антон вспомнил, что у него официальное освобождение от физических нагрузок, а это значило, что на зарядку он может не идти. Позов в состоянии зомби, с закрытыми глазами пытался завязать шнурки на кроссовках, улегшись животом на колени и согнувшись в три погибели для удобства, но пальцы плохо его слушались. Серёжа в таком же состоянии «поднять-подняли, а разбудить забыли» искал на полке в шкафу свою ветровку, возмущенно бормоча что-то себе под нос. Шастун прислушался, и разобрал несколько слов: — Давай… Куда и что?.. Левой… А потом завтрак… О! — Серёжа наконец-то стянул с вешалки свою ветровку и, усевшись на кровать, стал медленно одеваться. Антон, решив, что среди его коматозных товарищей его отдохнувшая рожа уж точно будет лишней, переоделся в повседневную форму и вышел из комнаты. В холле на диванчиках и креслах расположились в ожидании товарищей самые расторопные. Ребята сонно моргали и заторможенно поворачивались к источникам различных звуков. Когда из своей воспитательской комнаты вышел Воля, в его сторону медленно повернулось несколько голов. — У-у-у… Рота тюленивых войск… -Товарищ майор, правильно тюленевых… — Это решил выделиться Выграновский. Воля, ничуть не смутившись, в один шаг оказался около него, и отвесив шутливый подзатыльник, поучительно произнёс: — Именно тюленивых. От ленивых тюленев образовано. А будешь поправлять старших, Эдуард, в следующий раз я тебе уши обрежу. — За что? — Эдик немного оживился. — За всё хорошее. Встаём и строимся! Развалились тут! Как раз, пока мы ждем наших улиток Турбо, есть время для притчи военной. Когда десятиклассники, зевая, построились в две шеренги, Павел Алексеевич, заложив руки за спину, заговорил: — Построил однажды прапорщик солдат, и говорит: «сейчас все вместе идем таскать люминий». Его солдат поправляет: «правильно говорить алюминий». Прапорщик ему и отвечает: «взвод идет таскать люминий, а Петров пойдёт таскать чугуний!..» В строю раздались приглушенные смешки, на лицах у сонных мальчишек появились улыбки. Майор, довольный результатом своей научно-просветительской деятельности, задал вопрос: — Мораль такова. Кто будет поправлять старшего по званию, тот будет таскать чугуний ответственности! А кто будет опаздывать в строй, тот будет бежать лишний круг на разминке! — Последняя фраза адресовывалась четырем мальчишкам: Матвиенко, Позову, Орлову и Косицыну. Павел Алексеевич, пересчитав личный состав, удовлетворенно кивнул и скомандовал: — Выходим на улицу, там строимся и в составе коробки бежим на плац, поняли? Лазарев старший, вперёд. Антон, немного замявшись, все-таки обратился к воспитателю: — А мне тоже бежать? — Э, забыл совсем. Ты идёшь пешком на плац, там и остаёшься и гуляешь в составе партии «здоровая Россия». — Офицер ухмыльнулся. Различные присказки и подколы были его фишкой, и весьма остроумной. Антон, кивнув, натянул на голову кепку, спустился на первый этаж и вышел на улицу. Лазарев построил класс, ждали только Антона. — Шаст, давай побыстрее! — Я не бегу, забыл? — Антон возмущенно поставил руки на бока. Командир, махнув в его сторону рукой, дал команду «бегом марш», и топот ног стал удаляться в сторону плаца. Антон прогулочным шагом, совсем немного прихрамывая, двинулся туда же. Он отлично знал, что сейчас его и других болезных соберут в отдельную группу и заставят наматывать пешие круги по плацу до тех пор, пока кто-то из воспитателей не придет за своими несчастными. Осень в «Патриоте» была красивой — территория была засажена елями, берёзами, дубами и клёнами, поэтому сейчас деревья уже начинали понемногу золотеть, рыжеть и краснеть. По пути к плацу Антон успел разглядеть корни деревьев, листья на кустах, стены жилых корпусов, трещины в асфальте… И так ему не хотелось сейчас в составе группы освобожденных бесцельно бродить из стороны в сторону — ну реально же бесполезно! От того, что они вместо бега с утра будут просто ходить вместо, например, дежурства по комнате, пользы не было вовсе. На плацу сегодня за освобожденными приставили подполковника восьмого класса, добряка и шутника Савчука. Этот офицер был из тех, кто всех детей корпуса считал своими, и искренне относился даже к самым отъявленным залётчикам. Конечно, свой класс Савчук любил больше, но и к другим кадетам проявлял отцовскую теплоту. Увидев, как Шастун ковыляет по плацу к строю в повседневной форме, Савчук расплылся в приветственной улыбке: — В нашем строю прибыло! — Здравия желаю, товарищ подполковник. Кадет Шастун, разрешите встать в строй? — Антон по всем правилам вытянулся в струнку и приставил ладонь к виску. Савчук, довольно кивнув, спросил: — А ты чего это, Антошка, сегодня в нашем оздоровительном отряде? — Ногу подвернул, разрешили не бегать. — Ну, понятно, понятно. А мы тут историями балуемся, а то мне не хочется, чтоб вы разбредались, поэтому рассказываем и слушаем стоя на месте, а не в движении. Антон встал во второй шеренге и, всего себя отдав наслаждению утренней прохладой, вполуха стал слушать рассказ Савчука о том, как в части, где он служил, один раз потеряли танк. Где-то недалеко раздавался стрёкот какой-то птицы, со стороны стадиона было слышно кадетский шум и гвалт. Вот раздался гул, и над лагерем пролетели три сверхзвуковых самолёта — недалеко от Патриота находился военный аэродром, истребители были обычным делом. Вскоре по плацу стали проходить взмокшие, шумные классы — сначала младшие, потом старшие. Класс Антона двигался замыкающим, и Шастун, неохотно прервав подполковника, спросил: — Разрешите идти? Мой воспитатель вон там. — Да? Уже? Задержал я вас, ребятки! Разойдись, по своим классам шагом марш! Освобожденные рассыпались из ровного строя, и каждый поспешил к своим. Антон, посмотрев на наручные часы, подсчитал оставшееся время. До утреннего осмотра оставалось почти сорок минут, а это с лихвой хватало на заправку и уборку, и именно поэтому мальчишка не стал торопиться. Таким же размеренным шагом он следовал по дорожке к жилому корпусу и в душе надеялся, что не встретит никого из старших офицеров, которые запросто дадут втык не только ему, но и воспитателям. А больше, чем заполнять нормативные документы, Воля ненавидел выслушивать от кого-то из начальства о том, что его кадеты как-либо и что-либо нарушили и попались с этим. Однако сегодня и майору, и Шастуну повезло — все старшие офицеры, судя по всему, решили не портить своим видом хорошее утро, не кошмарить детей и не орать на них же, разгоняя с деревьев ворон и прочую живность. Антон, без приключений добравшись до своего этажа, осторожно толкнул дверь и просунул в образовавшуюся щель голову. Убедившись, что ни Арсения Сергеевича, ни Павла Алексеевича в холле нет, мальчик поспешил к себе в комнату, чтобы не испытывать фортуну на прочность. Бардак на кровати Матвиенко, полуголый её владелец, скачущий в одном носке, натянутом до пятки, в штанах, надетых только на одну ногу, с футболкой в зубах, несомненно, контрастировал с порядком у Димы. Позов, уже убравшись у себя, идеально заправив кровать, сидел на стуле у кровати и читал «Преступление и наказание». Антон, хохотнув со всего этого, чуть не споткнулся о берец Серёжи, валяющийся посреди комнаты ровно напротив кровати Шастуна. Заправив своё место, разложив в тумбочке всё по армейскому феншую а-ля «хрен докопаешься», Антон снова покинул комнату. Выйдя в холл и усевшись на диванчик, мальчишка с двумя другими товарищами залип в телевизор, где по телеканалу СТС шли утренние мультики. Так как главное было не смотреть, а убить время, никто не возражал против дятла Вуди на экране. В тот момент, когда персонаж мультфильма победно подолбил противника по макушке клювом и издал свой знаменитый клич, сбоку, от комнаты воспитателей донеслось: — Вот именно так вы выдалбливаете нам мозг. — Голос принадлежал Воле. Офицер, заткнув за ремень свою кепку, со скептической улыбкой смотрел в телевизор. Антон, вдруг почувствовав себя камикадзе, пошутил: — Да нет, Павел Алексеевич, это Делев всей своей тушей нам мозг делает! Раздался дружный смех кадет, ибо шутка была достаточно злободневной. Воля, нахмурившись, покачал головой, но ругать никого не стал — его Делев тоже подбешивал. Спустя ещё не очень продолжительное время кадеты в полном составе оказались перед телевизором. Воля, взглянув на часы, воскликнул: — Тревога! Опаздываем, товарищи кадеты! Хватаем все свои вещи и бегом вниз, Матвиенко побежит за девочками! — А почему я?! — Серёжа не был доволен поручением воспитателя. — Потому что! Вперёд! Телевизор был выключен, и ребята спешно покинули этаж. Утренний осмотр обычно начинался в восемь ноль пять, к этому времени все должны были стоять на плацу. Сейчас на циферблате сверкала гордая двойка, считанные минуты до смачных и громких словесных пиздюлей! Антон шел в ускоренном темпе, но всё равно не успевал за классом, поэтому в голову пришёл единственный план по увеличению собственной скорости шага: Шастун изловчился делать небольшой прыжок вперёд на здоровой ноге, приземляясь на причину своей черепашности. Такими темпами он значительно ускорился, а Арсений Сергеевич, появившийся вдруг откуда-то сбоку, ехидно заметил: — Что, Шастун, весело тебе, что испрыгался весь? Антон промолчал. Нечего было с самого утра тратить нервы и силы, тем более что у офицера стиль общения такой был, специфичный и надменный. За спинами колонны десятого класса послышался топот, и девочки во главе с Серёжей встали в строй, тяжело дыша и пытаясь не распрощаться с жизнью прямо здесь. На плацу весь корпус уже был построен, ждали только два класса: восьмой и десятый. Недовольный Делев, застыв у трибуны, подмышкой зажав свою любимую папку с фиг знает какими документами, недобро смотрел на задерживающихся. Рядом с ним стояли Костылев и Царёв, как безмолвная свита, готовая в любой момент поцеловать своему господину колени. Антон, конечно же, знал, что Делева не считали за адекватного человека, так как частенько его выходки заходили за рамки общепринятых норм. Но и увольнять его никто не собирался за это — некому тогда будет работать. — Корпус, становись! Равняйсь! Смир-р-рна! — У Царёва откуда-то в руках появился рупор, из которого оглушительным восклицанием над лагерем разнеслись команды, привычные для утреннего осмотра. Все классы зашевелились, подровнялись и замерли, вытянувшись по стойке «смирно». Шастун видел, как рупор перекочевал в руки Делева, и разнесся его голос: — Товарищи офицеры, товарищи кадеты, перед началом утреннего осмотра хочу сделать объявление. Завтра у нас состоится смотр-конкурс художественной самодеятельности, а это значит, что к сегодняшним шести часам все классы должны предоставить мне или подполковнику Костылеву списки номеров, не меньше двух от класса! На этом всё, прошу. — Мужчина снова отдал рупор Царёву, а тот, в свою очередь, скомандовал: — Равняйсь! Смирно! Командиры класса выйти из строя! Утренний осмотр провести, о результатах доложить! Лазарев, сделав два шага вперёд и встав ровно посередине лицом к одноклассникам, дал команды: — Разойдись! Фронтом на меня. В две шеренги. Становись! Перестроиться было проще простого, тем более опыт у десятиклассников был огромный. Не то что маленькие дети, которые сейчас еле-еле сообразили, как надо! Лазарев дал очередную команду: — Равняйсь. Смирно, первая шеренга два шага вперед шагом марш; командиры отделений, выйти из строя. — Дождавшись, пока три командира отделений сделают два шага вперёд, Серёжа кивнул. — Утренний осмотр провести, о недостатках доложить. Все начали доставать из карманов хозпакеты, удостоверения и расчески. У девушек расческа была необязательным атрибутом, а вот парней заставляли всегда при себе иметь гребень. Арсений Сергеевич, расхаживая по коридору из кадет, проверял чистоту подворотничков и берец, опрятность формы и общий вид. Антон же думал совершенно о другом. Конкурс. Творческий. Парень очень хотел поучаствовать, хоть и боялся сцены, считал, что не обладает вокальными способностями, но он хотел что-то исполнить. Было бы очень хорошо, если бы Воля придумал их классу номер с песней, и тогда в составе хора Шастун уж точно бы не дал попятную… — О чем таком важном ты задумался, что не слышишь команды, Шастун? — Над ухом раздался голос старшего лейтенанта, уже готовый язвить и портить настроение. Антон, откинув свои размышления, с удивлением заметил, что один остался перед строем смеющихся товарищей. Да уж, ситуация и впрямь веселая, Антон, не расстроившись, вместе с остальными от души посмеялся, вставая в строй и ловя на себе взгляды одноклассников. Арсений Сергеевич, только покачав осуждающе головой, отошел в сторону. От трибун послышалась команда Делева: — Закончить утренний осмотр, с докладом ко мне! Лазарев успел в это время перестроить класс в колонну по три, скомандовал «смирно!» и быстрым шагом направился к старшему офицеру. Конечно, хотелось сейчас вдоволь повертеться, пообщаться, пробежаться… Такие мысли во время неподвижного стояния были нормой, но те, кто поддавались на провокации своего мозга, потом очень сильно сожалели об этом, так как Делев видел всё, его дотошности мог позавидовать Шерлок Холмс… Такому точно надо было работать в тюрьме — не один заключённый не смог бы в жопе заточку протащить. Где-то справа раздалось испуганное «ох», и Антон краем глаза увидел, что за строй, к краю плаца под руки потащили младшеклассника. Судя по всему, мальчишке стало плохо, и всей ситуацией немедленно заинтересовались старшие офицеры, поэтому дисциплина сегодняшнего утреннего осмотра была полностью нарушена. Делев, уже спеша к месту происшествия, дал команду кассам выдвигаться на завтрак без задержек, и вскоре зелёный ручеёк потёк к столовой. — Малыши, что с них взять. Вон, в обмороки в такое прохладное время падают. — Павел Алексеевич обратился к Попову, на что старший лейтенант отвечал: — Наверняка перенапрягся, бывает. А может, вообще заболел мальчишка, кто знает… Главное, чтобы наши не падали и здоровы были, а остальное уже не столь важно. Интересная интонация была у старлея. Что-то похожее на заботу услышал Шастун, ибо шёл он как раз на уровне воспитателей. Но эту мысль про то, что Попов успел привязаться к кадетам за столь короткий срок, Антон почему-то сразу отбросил. Обычно у взрослых, новых офицеров, адаптация к детскому коллективу была сложнее и дольше, чем у семиклассников в корпусе в первый месяц кадетской жизни. Старшему поколению, быть может, от того было труднее, что они частенько пытались стать для ребят не покровителем, а правителем. Их целью было подчинить, выдрессировать, а не понять и стать наставником. Такие надолго не задерживались, так как невозможно было спокойно работать, когда два десятка безбашенных кадет намеренно нарушали дисциплину. У входа в клуб-столовую толпились «бедные, голодные детишки», как любил отшучиваться Воля. Дежурные опять не успевали, пришлось только наслаждаться ароматами, распространяющимися по улице. Десятиклассники, со вчерашнего вечера не видевшие ничего, кроме воды, сиротливо ждали, пока запустят младшие классы. А те, в свою очередь, лишь возмущенно гудели, гонимые голодом. — Шастун, как нога твоя? — Неожиданный вопрос застал Антона врасплох. Мальчик, вздрогнув, попытался успокоить колотящееся сердце, готовое в любой момент рухнуть от пережитого страха в трусы, а то и куда-нибудь ещё ниже, в носки, например. — Не пугайте меня так больше! Нормально нога, хожу же… — Ему стало неловко под проницательным взглядом холодных голубых глаз воспитателя, и Антон поспешил отвести свои глаза куда-нибудь подальше, вперившись в стену столовой. Вскоре классы пришли в движение, и стало свободнее перед входом. Уже через пять минут десятиклассники стояли напротив ступеней у столовой в ожидании команды на вход. Есть хотелось жутко, и Матвиенко недовольно проворчал: — Уже живот сводит! Я сейчас как тот мелкий в голодном обмороке свалюсь, будут знать, как опаздывать с дежурством! — Вот только попробует мне кто-нибудь тут упасть! Только обмороков не хватало! — Воля пригрозил кулаком и поправил кепку. — Никаких обмороков, переломов, синяков и ушибов! Для всего этого у нас есть отличный вариант — Шастун. Только ему доступна сверхспособность, остальные могут даже не раскатывать губу. — А что сразу Шастун? Как будто никто больше не косячит. — Антон насупился и ссутулился больше обычного, скрестив руки на груди. Подстёбам их воспитателя не было конца и края, казалось, на все случаи кадетской жизни у Воли найдутся свои прибаутки. Вот и сейчас, добродушно смеясь, он в примирительном жесте похлопал Антона по спине и отошёл к Арсению Сергеевичу. Когда наконец-то дежуривший у дверей Царёв принял доклад у Лазарева и узнал о том, накрыто ли на десятый «Г» класс, все сторонние мысли у кадет улетучились: завтрак был превыше всего.***
Строевая после приема пищи была, несомненно, самым бесполезным мероприятием в лагерной жизни. Приходилось из довольных, сытых и спокойных детей превращаться в шумящих, недовольно канючащих троглодитов, уговаривающих воспитателей сократить время с двух часов до часу занятий. И не важно было, четырнадцать лет, или шестнадцать, ведь перед ленью все равны. У десятых классов бонусом к полевому выезду была подготовка к параду седьмого ноября, поэтому приходилось терпеть постоянный напряг в этом плане. Однако, Антон сильно удивился, когда его поманил к себе Воля по пути из столовой на плац и, в компании офицера младшего класса попросил: — Антон, тут у хороших людей есть заманчивая для тебя просьба помочь с конкурсным номером на предстоящей минуте славы. Если ты выступишь с ними, нашему классу тоже пойдет плюсик. — Выручай, Антон, мои все на гитаре играют через раз, вот и предложили тебя на помощь позвать, говорят, ты с ними уже что-то пел даже. — Пожилой майор Батраев, воспитатель восьмого класса, был человеком довольно интересным, местами спокойным, местами неадекватным, и скорее всего из-за возраста был такой контраст. Но Шастун, недолго поразмышляв, согласился: — А когда репетиция? — Да вот, хотел сейчас освободить своих артистов. — Офицер воззрился на Волю с ожиданием его разрешения на то, чтобы забрать Антона. Павел Алексеевич, усмехнувшись, сказал: — Этому только бы прогуливать! Иди уже, Шастунец, и смотри там, не обижай младших, защитник творчесткой чести! — Не буду! — Антон, повеселев, кивнул и пошел вслед за не менее довольным майором к жилому корпусу младших классов.***
— Итак, давайте ещё раз… — Антон уже несколько часов подряд пытался хоть как-то собрать в кучу восьмиклассников, чтобы они услышали ритм гитары и мелодию самой песни, но слишком возбужденные, младшие совсем не хотели понимать, что от них хотят, и приходилось уже в который раз начинать заново… Антон, уже выбившись из сил, решительно встал, отложил гитару и не без показухи прихрамывая вышел на лестницу и стал медленно спускаться, провожаемый взглядами недоумевающих восьмиклассников. Но вот, самый спокойный среди расшумевшихся кадет, наконец-то сообразил, что к чему, и громко произнёс — Антон слышал это немного отдалённо, стоя на пролёт ниже: — Ребята, а может стоит все же перестать шуметь? Нам нужно выступить, нам согласились помочь, а мы как свиньи! — А почему именно он нам помогает? Он какой-то странный, непонятно что хочет. — Да потому, что он гитарист, да и поёт получше нашего! Надо попросить его вернуться. Шастун решил, что он не принцесса, чтобы за ним ходили и упрашивали, а потому, выдохнул и изобразив на лице максимально нейтральная мину, поднялся по ступеням и успел возникнуть у двери в тот самый момент, когда её уже открывал тот самый мальчишка-дипломат. — Ой, ты вернулся! — А я и не собирался уходить, спустился на пару минут на этаж к знакомым. — Парень спокойно прошёл к креслу, на котором лежала гитара, взял инструмент в руки и, поставив первый аккорд и проведя по струнам пальцами, обвёл столпившихся вокруг него певцов-восьмиклассников и сказал: — Ну что, давайте ещё раз. Только смотрите, на словах «за мечту свою детскую» к концу фразы нужно будет попеть чуть выше, голосом именно взять звук, хорошо? А слова «наизусть» и «подвести» нужно будет как бы их проговорить, а не пропеть. Откуда-то сбоку Антон услышал тихое «наконец-то», но не заострив на этом внимание начал отыгрывать мелодию и напевать так, чтобы слышать нестройный хор голосов. Через несколько попыток получилось то, чего Антон и хотел услышать от своих младших товарищей. Его тактика спокойствия и более чёткого изложения мыслей помогла, поэтому повеселевшие, а главное по-настоящему воспылавшие желанием петь, восьмиклассники довольно вытягивали мелодию. После обеда Антон снова вернулся в расположение восьмых классов, и вместе с ними опять и опять пропевал уже заученный текст, не забывая вовремя менять аккорды. Время пролетело совершенно незаметно, Шастун заметил, что с ним хотят общаться, к нему прислушиваются, но только в обмен на взаимный интерес к их историями и шуткам. Парень забыл обо всем на свете, попав в то общество, где на него смотрят, как на мудреца. Конечно, рецепт витязя ведь кроме десяти классиков никто не помнит, да и не делает. А чего стоили рассказы подрастающему поколению о кроватях, коих было сломано одним только Антоном с десяток… Когда перед ужином Воля пришёл за своим подопечным кадетом, пришлось чуть ли не за уши тащить мальчишку на приём пищи! Вот что делает с человеком тяга к искусству… — Ну что, Антон, будет Прохор Шаляпин или Иосиф Кобзон? — Будет ещё круче, Павел Алексеич! — Шастун бодро шагал к их жилому корпусу, чтобы взять бушлат. На улице уже сгущались сумерки и становилось прохладно. Где-то вдалеке раздавались звуки трактора, какие-то крики людей поселка, стук колёс электричек, стрёкот птиц, шум собирающихся на построение кадет… Как же жаль, что детство так быстро ушло. Антон, отключившись от происходящего в данный момент перенесся в начало своего кадетского пути. Вспомнились весёлые подъёмы, когда Воля на каждого брызгал водой, дружные песни по вечерам в расположении, футбол и другие игры… Вспомнились косяки Матвиенко, то, как он ночью был пойман застрявшим в окне, потому что зацепился за гвоздь и не смог ничего сделать! А как Позов решил, что ему необходимо прогуляться по ночному лагерю, но его остановили ещё на лестнице… Как Ирка Кузнецова притащила, будучи сердобольной дурочкой, какую-то улитку с аргументом, что ей, этой улитке, холодно? Все эти моменты были частью семейных воспоминаний. И плохо верилось в то, что через год уже экзамены, одиннадцатый класс и выпускной… Хотелось возвращаться в беззаботность, как в фильмах и книгах, по щелчку пальцев, смотреть заново, как сериал, самые смешные казусы, связанные с корпусом… — Шастун, проснись! Застрял что-ли в развитии? Иди бери бушлат и пойдем уже на построение! — Антона как кипятком ошпарило. Он не заметил, что уже был на месте, в их корпусе, и что Воля уже немного злился. Мальчик, отогнав ностальгические мысли, в две минуты успел подняться в комнату, взять бушлат и вернуться на первый этаж жилого корпуса. И снова построение…***
После ужина всех согнали в клуб на просмотр фильма, на этот раз «август восьмого», про конфликт с Грузией. Сюжет, конечно, интересный, но Устроившийся на последнем ряду в самом уголке, Антон задремал. Голова от загруженного дня шумела, поэтому не хотелось лишний раз нагружать её ненужной информацией. Завтра предстояло выступить на конкурсе… И не ударить в грязь лицом, ведь одно дело, когда ты за свой класс, а другое, когда за младших, так ещё и с их обнадеженным воспитателем не хотелось иметь конфликтов. И всё-таки как хорошо тут спится… Повезло, что рядом сидел Позов, который не сомкнул глаз и каждый раз, когда Арсений Сергеевич выискивал тех, кто спит, Дима пихал Антона локтем в бок, оповещая об опасности. В девять часов фильм остановили, свет зажегся и зелёная река потекла к вешалкам, а потом, шурша бушлатами и звеня пряжками ремней, на улицу, чтобы в ускоренном темпе попасть на плац, где будут зачитывать лист вечерухи. Антон пребывал где-то в своих мыслях, поэтому даже не возникали особо по поводу долгого стояния без дела. Как только вся информация была доведена, личный состав направили на круги почёта строевым шагом. Антон вдруг почувствовал, как его кто-то буквально выволок из строя. Собрав в кучу мозг, кадет увидел рядом с собой Арсения Сергеевича, который, заметив замешательство, произнёс: — Ты всё равно освобождённый. Пойдём к корпусу, пока доковыляешь, уже гляди и наши догонят. Дивясь такому жесту доброй воли, Шастун поплелся вслед за офицером к их спальному корпусу. Арсений Сергеевич шёл, ориентируясь на кадета, поэтому Антону не нужно было торопиться. Они быстро дошли до места, поднялись на этаж и, неловко попрощавшись фразами «спокойной ночи», разошлись по своим комнатам. Антон, поленившись даже сходить в душ перед сном, просто переоделся и упал в кровать. Закутавшись в одеяло, при включённом свете он быстро уснул, потом даже не услышав пришедших товарищей. Дима с Серёжей, зная о том, что Антону нужно больше сна, чем другим, иначе он будет похож на Цербера утром, погасил свет и переодевались под свет фонариков. Когда воспитатель параллельного класса прокричал «отбой», спальный этаж погрузился во тьму.