Правило троек

Вален не задумывается над тем, что эта встреча может стать только первой в череде прочих. Честно говоря, тогда он вообще ни о чем не задумывается. Болтаясь ранним утром у стен великого морга — Мортуария, он наблюдает за сборщиками трупов, которые передают Пыльным собранный за ночь «урожай», и чувствует острую зависть. Вален тощий и верткий, не боится покойников и может пролезть в любую дыру, но его руки слишком слабые, чтобы таскать отяжелевшие негнущиеся тела. Собирать по всему Сигилу трупы бедняг, погибших своей смертью или приконченных более везучими обитателями города, — не совсем то, чего ему бы на самом деле хотелось. Не говоря уже об общении с Пыльными, каждое слово которых звучит, как грохот могильных плит. Однако за эту работу хорошо платят, а еще в руках сборщиков трупов оседает все то, что было в карманах их клиентов. Возможно, через пару лет Вален все же наймется к Фароду и его нищим — если, конечно, умудрится выжить на улице. (В чем он в свои самые темные моменты сомневается. Беспризорников в Улье много, но до совершеннолетия добираются ох не все.) В животе урчит гулко и неприятно, и Вален раздраженно трет его рукой сквозь одежду. Он голоден настолько, что даже запах жидкости для бальзамирования, которой несет от работающих вокруг Мортуария мертвяков, не способен перебить аппетит. Ближайший к Валену мертвяк сосредоточенно, но немного бестолково работает метлой, его рот зашит, а на лбу цвета старой бумаги выбиты цифры. Тифлинг еще немного наблюдает за ним сквозь металлическое ограждение, за которое цепляется ногами, руками и даже хвостом. А потом, бросив последний взгляд на сборщиков, которые с гоготом катят пустые телеги обратно, спрыгивает на землю и неторопливо бредет по площади. Над его головой, в той части пространства, где у обычного города было бы небо, один за другим тухнут фонари другого района Сигила — более благополучного, чем Улей. Но Вален не обращает внимания на существ по ту сторону кольца, они для него не более реальны, чем какой-нибудь Материальный План. На эту недостижимую сторону Сигила приятно смотреть хорошими, сытыми вечерами, желательно с крыши какого-нибудь здания повыше, брошенного или с плохой славой, чтоб никто не прогнал. А сейчас надо добыть еды. Пока на площадь перед Мортуарием стягиваются похоронные процессии, Вален неторопливо прогуливается между скорбящими — но на самом деле, хлеща себя по бедрам хвостом, напряженно думает и приглядывается. Он — вор, карманник, и наметанным взглядом выцепляет из толпы тех, кто одет побогаче, кто слишком сосредоточен на своей боли, чтобы хорошо спрятать кошелек, тех, кто праздно глазеет по сторонам, оставляя карманы топорщиться. Когда Пыльные выставят тела для прощания, начнется толкучка. И конечно, в этой толкучке никто не обратит внимания на ребенка, который в кого-нибудь врежется: о боги, простите, это получилось случайно… Вот так он и встречается впервые с этим парнем: пятится, следуя за растерянной пожилой дамой с рядом шипов по позвоночнику, и натыкается на кого-то спиной. Оборачивается — скорее от страха, что поймают на горячем и схватят. А потом просто не может пошевелиться: вся его интуиция вопит, что в Сигил забрело необычное даже для этого места существо. Лицо под балахоном Пыльных, которое нависает над Валеном, как будто уже нашло свою истинную смерть несколько раз подряд. Пепельно-серая кожа изрезана шрамами, в темные волосы вплетены цветные бусины. Он мощнее и выше, чем многие, кого видел тифлинг, и неуклюже кутается в балахон не по размеру — ткань даже не доходит ему до колен. Но больше всего Валена удивляет взгляд незнакомца. Как будто этот тип впервые в жизни увидел тифлинга и решил накрепко зафиксировать его образ в своей голове: от хвоста, живущего какой-то своей жизнью, до кончиков рогов, от ссадины над бровью до ботинок, которые давно просят каши. Когда серокожий уже собирается открыть рот, череп, парящий — ерзающий — над его головой, закатывает глаза. (Глаза — на самом деле единственное, что выглядит… влажным среди этих гладких болтающихся в воздухе костей.) Мимир щелкает челюстью и говорит, что боссу надо сваливать подальше от Мортуария, пока Пыльные не просекли, что в нем стало на одного мертвяка меньше. А еще лучше — перестать приставать с вопросами ко всем встречным, иначе они навеки застрянут в Улье и никогда не узнают, что стало с его, босса, памятью. И вообще — отстань-де от парня, пусть работает, как умеет, тут таких много вокруг. Только кошель надо бы перепрятать. Внимание серокожего переключается на мимира, и Вален чувствует себя так, будто на пару шагов отступил от огня — даже лицо перестает пылать. Однако череп бесстрашно и терпеливо выслушивает своего жутковатого компаньона, пусть тот говорит негромко, будто бы разминая горло после длительного молчания. Одним глазом череп косится на Валена; когда тот понимает, что говорят о нем, то отскакивает и убегает, не разбирая дороги. Смущенный произошедшим — особенно тем, что эта парочка запросто начала обсуждать его и его постыдное ремесло, — он решает поискать удачи в другом месте. Впрочем, в других местах Валена бьют, и вскоре он возвращается обратно к Мортуарию. Где начинает видеть этих двоих чаще, чем ему бы хотелось. Типа с серой и жесткой, как старый ботинок, кожей он примечает обычно еще на телеге сборщиков трупов. Иногда серокожий не появляется целыми неделями, а иногда сборщики приносят… тело по нескольку раз в течение пары дней. Перешептываются, стараются уложить поудобнее и передают на руки бледнеющим Пыльным. Что те думают обо всем этом, непонятно, однако вскоре тело, уже подлатанное, почти не таясь покидает Мортуарий и растворяется в сигильских улочках. Не забыв найти взглядом ошивающегося рядом и сгорающего от интереса Валена — как будто отмечая с некоторым успокоением, что тот никуда не делся и пока еще жив. Однажды тифлинг даже на время бросает свои каждодневные попытки протянуть чуть подольше и пробирается к очереди из телег, на которых лежат тела. Пока сборщики пререкаются о выручке, он рассматривает раскинувшее руки-ноги серокожее тело и заключает, что оно абсолютно мертво. Больно кровавыми выглядят раны на обнаженном животе, да и не протянешь долго, если голова едва держится на разодранной шее. Возможно, если бы серокожий обзавелся хоть какими-то доспехами, его раны были бы менее страшными. Рассекать по Сигилу в одной только набедренной повязке и сапогах — не самая здравая идея. Сам не зная зачем, Вален тычет ногтем в татуировку на холодном плече трупа — вообще тот весь покрыт татуировками, но эта выглядит, как надпись на непонятном языке, и уходит дальше, на спину. Словно бы этот тип вел дневник на собственной коже. О своем порыве Вален тут же жалеет и шипит, тряся рукой: на него обрушиваются дрожь и жажда действия, не такие сильные, как когда он встречает баатезу, но все равно пугающе чуждые. Он мало знает о собственной демонической крови — мать даже не смогла назвать имя его отца — и уж тем более не хочет знать, как с Нижними Планами связан его новый знакомый. Хватает и того, что он, кажется, не может умереть. Когда серокожего везут к Мортуарию, мимир стыдливо тащится за телегой в отдалении, а потом парит перед зданием и пытается убить время. Пристает к прохожим и плакальщикам, болтает с проститутками, смешно и едко комментирует ритуалы похоронных процессий. Вален опасается заговаривать с этим существом — в конце концов, это ведь висящие в воздухе кости! — но они узнают друг друга и даже кивают друг другу при встрече. Когда при очередном возвращении череп приветствует его непривычно подвижным оскалом зубов, Вален вспоминает о безумной оборванке из Улья, с которой он мысленно здоровался каждое утро. Той, чьи острые зубы всем набором выпирали наружу и двигались будто бы сами по себе. Той, что попала в Сигил случайно и металась по улицам, не в силах отыскать дорогу в свой мир. Ходили слухи, что кто-то помог ей вернуться домой, а взамен она отдала свои жуткие зубы… Мимир громко скрежещет новыми зубами, обзывая их пакостными суетливыми пеньками, а прохожие огибают его по широкой дуге. Вален пару раз клацает зубами собственными и решает, что ему не хотелось бы быть искусанным чем-то подобным. Зато, чем бы серокожий не занимался в Сигиле, новые челюсти мимира определенно должны пригодиться. Неделя идет за неделей, и свита серокожего становится больше. И страньше. Пожилой печальный гитзерай с мечом, фактура которого меняется каждый раз, когда владелец вздыхает и теребит свисающие ниже подбородка усы. Рыжая, как и сам Вален, хвостатая тифлингша, скорее раздетая, чем одетая. Суккуба с белыми крыльями, от присутствия которой у Валена все скукоживается внутри, но которая мимоходом подкидывает ему пару монет. Горящий, но не сгорающий человек, парящий в раскаленной сфере, никогда не касающийся земли. (Остальные спутники серокожего выглядят так, будто бы предпочли оказаться подальше от этого существа, и только тифлингша тайком поджаривает сухой хлеб.) Их слишком много, чтобы ждать серокожего под стенами Мортуария, поэтому они прогуливаются по площади или сидят в баре Пыльных неподалеку. Приносят на себе странные запахи и громко обсуждают невероятные вещи вроде города, скатывающегося в Бездну, падшего дэва и коварного разума из сотен крыс. Мимир увивается за тифлингшей, тифлингша корчит гримасы и дергается, когда к ней слишком близко стоит суккуба, а суккуба как может ободряет старика-гитзерая. Последний всегда краем глаза следит за тем, чем занимается несгорающий и что за выражение написано на его лице. Вален уверен, что пару раз взгляд огненного мага останавливался на нем, и это пугало его даже больше, чем осторожное внимание серокожего. Когда ко всем к ним присоединяется механическое существо, проворно ковыляющее по сигильским мостовым на длинных, как у кузнечика, металлических ногах, Вален какое-то время трет глаза кулаками. Но существо никуда не исчезает — все его шестеренки блестят от света, а на металлическом экране-корпусе с чертами лица написано довольство и интерес ко всему вокруг. Когда серокожий кладет ладонь на… голову существа, то попискивает в ответ. Две из его четырех рук заканчиваются арбалетами и пару дней не выходят из головы у Валена, когда он укладывается спать. Он радуется где-то внутри себя каждый раз, когда замечает эту компанию. Пожалуй, в его жизни не так уж много лиц, которые он успевает запомнить, да и здорово хотя бы иногда видеть кого-то, кто не пытается тебя поймать, сожрать или побить. Впрочем, подходить слишком близко он все равно не решается. Они знают его, знают, чем он занимается, череп давным-давно всё всем разболтал. Валену не хочется выглядеть вором хотя бы в их глазах. Наверно, поэтому он не решается подойти даже в тот самый, последний день, хотя понимает, что больше не увидит их вместе. Вален читает беду по лицам, слишком серьезным и сосредоточенным, по тому, как все проверяют-перепроверяют карманы и готовят оружие. Ну и по тому еще, что теперь в Мортуарий направляются все они: кто зажимая нос платком, кто — поглаживая и успокаивая меч, словно испуганного питомца. Никто не шутит, не болтает и не шарахается от огненного мага, зато каждый как будто решает для себя что-то важное. Даже механическое существо, приплясывающее, приобнимающее себя руками в волнении. Серокожий пропускает их в ворота вперед себя и выглядит слишком виноватым для такой громадины. Уставшим — будто на плечи ему давит какая-то сила, ноша, ложащаяся тенью на всех, кто с ним. Мимир, которого бросает в воздухе вверх и вниз, прежде чем проплыть в ворота, что-то скрежещет ему и кивает на Валена. Тот уже не таясь смотрит во все глаза, не обращая внимания на то, что его пихают и ругают прохожие. Даже огрызаться в ответ не пытается, настроение не то. Пропитываясь торжественностью момента, он и сам не понимает, отчего ему так тошно, почему он так сильно и панически жалеет, что не заговорил, не спросил. Так и не узнал историю серокожего, хотя сам возвращался к ней в мыслях каждый раз, когда надо было отвлечься от чего-то жуткого, болезненного или противного. Не выяснил, почему за серокожим пошли такие разные существа — из металла и чистых костей, танар'ри и баатезу. Это незнание, эти сожаления будут кусать его каждый раз, когда он станет смотреть на громаду похоронного дома. Серокожий машет ему рукой, больше похожей на татуированную дубину, и скрывается в Мортуарии. Там, откуда и явился когда-то. Вален вдруг чувствует, что вновь остался во всем Сигиле — один.