Правило троек

Воспоминание о следующей встрече с серокожим возвращается к нему ночным кошмаром — как и многие другие воспоминания о времени, которое он провел на Кровавой войне. Вален приходит в себя с пересохшим горлом, раскалывающейся головой и то ли ревом, то ли воплем в ушах. Затем понимает, что эти звуки, кажется, издавал сам, благо, в голове они были громче. Затем едва успевает перехватить собственные руки, которые собираются сделать что-то нехорошее с тем, кто его растолкал. Только после этого он полностью просыпается и осознает, что находится глубоко под поверхностью нового для себя мира и пытается собрать армию, чтобы помочь одним дроу выжить в схватке против других дроу. (И против архидьявола еще, кстати, но об этом говорят редко, чтобы не падал боевой дух войск.) А за плечо его пару мгновений назад трясла их Избранная, которой предстоит повести эту самую армию в бой и которая только что плюхнулась на пол, напуганная его резкими движениями. Кобольд по другую сторону их маленького лагеря высовывается из-под одеяла и громко ворчит, что в следующий раз Вален привлечет к ним своими воплями всех окрестных тварей, а Дикену-де не хочется воевать спросонья, потому что это плохо сказывается на голосе. На Валена наваливается стыд, кислый, липкий, от которого горят щеки. Но прежде, чем он успевает хоть что-то сказать, Избранная, сконфуженно улыбнувшись, поднимается на ноги и отходит. По дороге еще и успевает что-то шикнуть кобольду, так что тот вновь скрывается под одеялом. В качестве извинения Вален напрашивается подежурить пораньше и все дежурство почти не моргая смотрит в темноту Андердарка, чувствуя, как бушует его кровь. Он сжимает и разжимает кулаки, ходит из стороны в сторону и даже думает потренироваться — но это тоже будет громко, и потом придется выслушивать кобольдские возмущения. Возвращаться к тому, что приснилось, ему не хочется. Но в конце концов, устав бороться с волнами дурноты, Вален разрешает себе обдумать воспоминание, касается его осторожно, словно холодной воды. Он вспоминает, как сражался среди сумасшедших пейзажей багрового мира, название которого ему было не важно, среди черных скал и пахнущего серой воздуха, который даже нельзя было вдохнуть до конца. Помнит, как сгребал руками красную пыль, которую удобно было швырять в глаза очередному противнику, и старался не наступать на трещины в земле, потому что из них вырывался едкий горячий пар. В этом мире день и ночь не менялись местами — это было место бесконечного гудящего полудня. Это мир поглотила Кровавая война. Его союзниками были существа, один вид которых мог бы подарить какому-нибудь обитателю Материального Плана несколько бессонных ночей, но Вален не испытывал к ним ничего. Его переполняла сжигающая внутренности ненависть к другим существам, с кровью баатезу, хотя он уже даже не различал их форм. Да и вообще он тогда мало чем отличался от тех, кого убивал: не помнил, когда в последний раз чистил доспехи, покрытые слоем коричневого, черного и красного, не мог сказать, где именно находились донимающие его раны. Он просто наслаждался силой в своих руках и выражениями на лицах и мордах различных тварей перед тем, как их черепа сминало ударом цепа. Все вокруг казалось ему бесконечным багровым морем со своими потоками. Вален просто двигался вместе со всеми в этом сражении и не задумывался, кто он или сколько времени провел здесь. Однако когда краем глаза выхватил островок пустоты среди каши из танар'ри и баатезу, то остановился, ощущая глубокую неправильность происходящего. В мире, где всегда шла война, просто не могло быть спокойного места. Поэтому Вален направился туда, предварительно добив сапогом похожую на бело-желтого червя тварь, которая пыталась прогрызть подошву. И обнаружил, что это не спокойное место, нет: просто прямо сквозь гущу битвы кто-то шел, а существа вокруг падали быстрее, чем успевали причинить вред. Многие пытались атаковать, но видели павших вокруг и предпочитали рвать на части друг друга. Тот, кто шел через поле битвы, был серокож и вооружен экзотический дубиной, настолько старой, что на рукояти должны были бы отпечататься следы рук. Его лицо на фоне перекошенных рож вокруг было спокойным и несколько отрешенным. Как будто мыслями он был совсем в другом месте, а уничтожение чудовищ вокруг не приносило ему ни радости, ни удовлетворения. Спокойная сосредоточенность серокожего бесила Валена даже на расстоянии — так, что хотелось вопить и рычать в лицо чужаку, как это делали танар'ри и баатезу вокруг. Но в разы сильнее его бесил непонятно откуда взявшийся голос в собственной голове, который вопил, что знает этого чужака, знает эти бусины в волосах и татуировки на теле, похожие на волны текста. Еще этот голос вопил, что не понимает, где находится, и не желает, чтобы Вален дальше занимался тем, чем занимается. От него в висках колотило даже сильнее, чем во время сражений, сильнее, чем когда он пытался вспомнить что-то из своего прошлого до войны. Пытаясь избавиться от растерянности, Вален тоже бросился на серокожего, и крик, в котором было не слишком много человеческого, как всегда придал ему сил. Серокожий отреагировал на тифлинга так же, как и на остальных существ в этой бойне, — никак. Сначала. Зато когда Вален был настолько близко, что уже рассчитывал проломить тому пару костей, серокожий как будто впервые за долгое время оказался здесь-и-сейчас. Парировал удар, повалил Валена на землю, замахнулся своей древней дубиной, но опустил руку. Прищурился и чуть наклонил голову набок, разглядывая тифлинга, оглушенного, пытающегося подняться. Грубое, будто выбитое из камня лицо серокожего смялось — словно бы тот давно уже не испытывал эмоции и теперь неуклюже вспоминал, как это делается. Удивление, узнавание, радость. Впрочем, Вален тогда этого не понимал, да и не хотел понимать — для него было важно лишь то, что его почему-то не стали добивать, а значит, есть возможность для нового броска. Даже когда серокожий обратился к нему, побудительно, как к знакомому, тифлинг не стал прислушиваться, и слова утонули в шуме сражения. Вскочив на ноги, Вален напал снова и даже с большей яростью, хотя его чуть-чуть уколола мысль о том, что руки чужака вместе с оружием опущены и вообще тот словно о чем-то скорбит. Последнее, что ему запомнилось, — жалость в темных глазах серокожего, так сильно и неправильно контрастирующая с местом, где они встретились. А потом Валену наваляли магией. Впрочем, это не помешало ему прийти в себя спустя пару часов и, прихрамывая, направиться в сторону, где все еще шло сражение. Удивительно, что за это время его не успели растерзать или задавить. Хотя, наверно, была причина и этому.