Твой ход

Молчание. Один из главных врагов Донхека, приходящий по его душу через закрытые двери дома, на которых парень сам ломает замок. Он замер: пелена из чувств застилает глаза, и все расплывается, а мысли совсем не тем забиты, и язык, успей дать ему волю, развязывается. Как будто он был плотиной, сдерживал тяжесть секретов, но кое-кто эту крепость пробил, и теперь они один за другим просачиваются через лазейку. Стекают алым цветом с раненой ладони. Никто не роняет ни слова. Может быть Донхек свихнулся и в глазах остальных не больше чем псих? Псих с не имеющей границ силой. К счастью, управа находится на каждого. Хэчан нашел ее уже давно и должен сейчас стоять прямо перед ней, точно распятый. Смотреть ей в глаза. Слышать ее дыхание. Знать вкус ее губ. Марк не отрывается от лица напротив. Видит медленно уходящие к переносице брови, знакомый взгляд, злостью не владеющий. Он давно заметил — Донхек делает так, когда боится. Наверное пытается защититься, но у него не получается. Главный враг живет внутри него, роется под кожей, склевывает организм, как стервятник, лишь марковых касаний остерегается, потому что нравится, потому что ему, не сопротивляясь, сдается. — Больше всего на свете сейчас я не хочу убивать тебя, — двигает губами, не произнося, так, чтобы понял один важный человек. Донхек окончательно из грудины достает сердце, вспоминая ночь у негреющего камина в раскаленных руках. Он бы не хотел так, не хотел бы чтобы не наедине, не хотел бы помня ради чего сейчас пришел, не хотел бы с примесью обиды. Но до этого еще долго. А долго это много. У них столько нет. Слова просачиваются глубоко, смешиваются с кровью и лавой растекаются по телу. У Марка ноющая боль проходится по позвонкам, дыхание тяжелеет. Он всю ночь не спал из-за мыслей о солнце, чьи лучи к нему тянутся, а отвернуться он от них не способен. — Ты лез в голову Эйт? — сжимает кулаки Доен, обрывая Хека. Подступает ближе, зажигая в глазах искры, что Юта рядом напрягается. — Она обычный ребенок, ты мог не сдержавшись убить ее за пару секунд! Чем ты, мать твою, думаешь! — речь становится четче и слышно ее лучше. — Я не читал ее мысли, — вскипает Донхек. — Тогда что ты сделал! — Я не знаю как объяснить. — Отлично, — Ким подходит ближе, в глазах сверкают молнии, а лицо хмурое, точно грозовое небо. Его плечо сжимает рука Накамото, останавливая от лишних действий. — Мне нужно самому во всем разобраться, — Хек стихает. Слова выговаривать трудно из-за застрявшего в глотке кома, разрастающегося колючим кустом и ветками обвивающим горло. — Почему я должен верить тебе? — Потому что выход отсюда как-то связан со мной. И, может, только я могу его найти, — поник парень, зарываясь взглядом в землю. Кожа ладони зудит и пощипывает под впившимися ногтями, а другая бьет резкой болью по лицу — он задел высеченный на руке порез, из которого продолжает, торопясь, струиться кровь. — Это не дает тебе право трогать других, Эйт самая младшая и беззащитная в этом доме, ты не успеешь моргнуть, как я убью тебя, если дотронешься хоть до единого ребенка, — Доен. — Я никогда, — произносит по слогам, — не хотел причинить кому-нибудь вред! — обвинения в Донхеке торопятся натравить его на бездумные поступки. — Ты считаешь, что полный контроль над разумом не вредит человеку? — выделяет последнее слово — Я, — глаза Хэчана загораются, — не лез к ней в голову! — Иди в комнату, Донхек, — Марк видит, что злость в глазах Доена не утихает, разбушевалась и штормом готова накрыть парня и это взаимно. — Донхек, расслабь руку, — очнулась Хэсу, привстав на коленях. — Нужно срочно ее перебинтовать. Рана глубокая. Юноша наконец отвлекается на сильную боль, свет в глазах стихает, он может различать слова. — В комнату, — сталью облил так, что под кожей печет и колет. От резкости на хековой шее выступили капли холодного пота. Стекают, оставляют замерзать. Зачем так? Почему с ним так? Ком в горле рухнул камнем вниз, раздирая стенки желудка, но юноша поволок себя к дверям, не находя покой в темных глазах, которые поглядывали на него за плечом, Марк подходит ближе, заслоняя собой: Доен не потухает. Донхеку не верят. Но эта мысль его не затрагивает, даже не пытается зацепить за штанину, чтобы залечь в ногах и напоминать о себе как можно дольше. В ушах звенит далеко не это, потому что он догадывается: Донхека заслонили не чтобы защитить, а лишь бы он не убил Кима, когда тот, затуманенный злобой, полезет грудиной на лезвие хэчанова ножа. Все нутро мечется в конвульсиях. Как же доказать всем, Марку, что в нем есть человек, упорно противостоящий демону? Ему так хочется всех спасти, и вина завывает каждую ночь, когда во снах неизвестная девушка говорит, что он может все изменить. Ли Донхек? Изменить? Да, он продолжает стоять на подкосившихся ногах среди хаоса, но за маской все еще находится парень, проливающий слезы от страшного кошмара, в который он волшебным образом попал; мальчик, давно согнувшийся пополам от нестерпимой боли, потерянный среди темных улиц, жаждущий найти дом и прижаться к родному человеку, спрятаться от лап нескончаемой тьмы. Отшагивая назад, юноша надеется, что Марк что-нибудь сделает. Что угодно, только прогонять не надо. Надежда гаснет, ноги быстрее сменяют друг друга, и вот Хек уже дал расстоянию поселиться между ними. Вдавливая шею в плечи, борется с дрожью: снова холодно. Руки так и тянутся схватиться за волосы на затылке. Донхек тормозит перед входной дверью. В комнате тесно и душно, там обитают его страхи, которые нападут, как на тряпичную куклу, сделай шаг за порог. Этого хватает, чтобы свернуть и побежать в сторону барьера, а потом и вовсе оставить его за спиной. Побитому зверю нужно время зализать раны. Человеку нужно одиночество, оно залатает душу. Ли так думает, поэтому идет глубже в лес. Природа пугается его, сворачивается в клубок, выпуская шипы. Неизвестный вот так просто ворвался в ее царство, вылез из норы, куда раньше бежал от ее же ветвистых рук. Ее глаза наблюдают, и она, на удивление, тихонько раскрывает для Донхека материнское сердце, перестает кусать и сопереживает, ведь на лице человека видна лишь отрешенность и полная путаница. Дом поглядывает на юношу за горизонтом. Мелькает темной крышей. А Ли забирает в свои объятия зеленая гуща, расстилая перед ним кусочек поляны, будто вырезанный из основной картинки. Слишком уж он неуместный, мягкий и улыбающийся. Шелковая трава мякнет под ступнями, поблескивает на лучах солнца, хвастается разбросанными цветами, которые затмевают уродство и жалость израненных стволов. Донхек припадает на колени, принимая природные ласки, дышит глубоко: воздух пахнет цветами, а не опасностью, недоверием и гневом. Расслабляет. Спина касается холодной земли. Солнце играется с травой, но почву не греет — жадничает. Зачем дарить тепло тому, что цветет последний раз? Хек сам напоит ее своими слезами и кровью, отдаст на хранение осколки своего сердца и развеется на ветру, подобно пыльце. Песок липнет к окровавленной ладони. Парень поднимает руку, отстраняясь от слабых лучей, и рассматривает. Рана правда глубокая. Болит наверное, но Донхек различить эту боль не способен, поэтому готов хоть всю плоть кромсать, дабы в голове не гудело, под ребрами не рвало. Хек не отрывает глаз от далекого солнца, играет с его лучами, чувствует сухость земли и мякоть листвы. Ему становится легче. Он сворачивается, обнимая колени, утопает, отключается под нежностью когда-то жестокой природы. Так легко становится, тело не слушается, а потом контроль вновь возвращается, и тягостная ответственность снова падает на аккуратные плечи. — Кто тебя за язык тянул? — жужжит над ухом, как противная муха. Донхек морщится сильнее и молчит, а хотелось бы отмахнуться или прихлопнуть поскорее. — Эй! Я с кем разговариваю? — Ты же знаешь, что может Эйт, — хрипло бормочет. — Она далеко не обычная, так? Это же она говорит мое имя. Почему она преследует меня? Она вторая, кто знает мое второе имя, и, честно говоря, мне становится страшно, когда я слышу ребенка в своей голове, — голос подходит опустошенному парню. Он не дрожит, но пропитан шквалом чувств, что воюют в Хэчане. — Я не могу рассказать тебе все, — терпеливо напоминает в очередной раз. — Обычные слова способны сотворить хаос, и уже никто не сможет помочь, так что тебе стоит за ними следить, — звучит с сожалением. Неужели он настолько жалко выглядит? — Ты все узнаешь, когда будет нужно. Здесь все расписано по-детально, — Донхек рвано вздыхает, когда чувствует позади себя человека. Она уселась рядом, облокотившись на спину юноши, и продолжила монолог, — Не поверишь, но жизни всех людей — самая непримечательная и бесполезная вещь во вселенной. Не ожидала, что все беды появятся из-за вас… — Если ты все можешь и знаешь, то что помешало тебе истребить нас? — не двигается Ли, продолжая смирять взглядом пустоту. — Ничего. Я вообще-то так и сделала. Упустила важную часть, разозлилась, опоздала чуток, но позволила случиться веренице событий, результат которых мы пожинаем сейчас. Я не все могу, Хэчан… Теперь не все. Поэтому появился ты — провод на бомбе, который нужно перерезать, чтобы таймер остановился. Многое зависит от тебя. — Многое… это вселенная? — между бровей появляется складка. Он внимательно вслушивался в каждое произнесенное слово. — Ну… может еще чуть-чуть побольше. В легких застревает воздух. Что может быть больше «всего»? Хэчан тяжело сглатывает, этот вопрос так хочется задать. Жаль, произнести он его не в силах. — Глупо будет, если я скажу «не пугайся», да? Вам людям так тяжело с этими чувствами. Они во многом мешают. — А ты разве ничего не чувствуешь? — Нет, я и эмоции в целом не испытываю. — Почему? — Мне это не нужно. Зачем мне слабость? Она привычна только вам. Донхек давит усмешку, в чем-то все-таки его собеседница права. — Не забывай питаться, Хэчан, — как ни в чем не бывало меняет тему, заботливо продолжает, — Не противься, сила не убьет тебя, если ты перестанешь отрицать ее. Лучше же, когда убиваешь ты, а не тебя? — Могла просто сразу позлорадствовать без всех этих речей. — Ладно тебе злиться. — Как ты умудрилась утратить силу, и как в этом замешано человечество? — по долгому молчанию стало понятно, что вопросом Хэчан попал в самое яблочко. — Люди постоянно хотят власти. Их главное наказание за это — жадность. Она, как паразит, забирается под корку и продолжает расти. Сколько войн было развязано в вашем мире, ради богатств, возможностей, земель, титулов, перечислять можно бесконечно. Но загвоздка в том, что насытиться невозможно. Почему-то, достав сокровища с вершин, они начинают лезть на небо за солнцем. И нашелся один человек, решивший, что может обмануть меня. У него не вышло, — голос покрылся коркой льда. — Но дурак обрек на гибель всех себе-подобных и не только. — Но почему спасение зависит от меня? — он еле сдержал порыв повернуться к девушке. Впитывая ее рассказы, Хек начинает ей верить. Что-то ему подсказывает, что пока лица ее он видеть не должен, что-то ему подсказывает, что это будет абсолютно бессмысленно. — Человек не умер, он был обязан отживать срок в страшнейших муках. Его душа оказалась слишком гнила, и он был готов на все, лишь бы сократить свою жизнь и освободиться, поэтому согласился отплатить. Чтобы часы заработали исправно, нужна была потерянная деталь… Мне оставалось ее дождаться, — останавливается она и, вздохнув, произносит медленно, словно читая легенду в неизвестной сказке, — Принесет ее ребенок, связанный кровью с провинившимся. Появившись на свет, он укажет на две половины разрушенного равновесия, возьмет на себя все грехи. Именуют его в честь пропавшего солнца, время ради него остановится, и станет младенец спасением всему миру людскому, — девушка делает паузу, после чего пронзает парня, — Он назвал тебя, Хэчан. Юношу окатило холодной водой. В услышанное верится с трудом, но в голове торопятся сложиться все пазлы. Донхек знает кто «он», кто его как огня боялся, знает почему, знает кто жизнь его выжег, не успев Ли родиться. Губу прокусывает, глотая льющиеся слезы. Они омывают воспоминания, стирая любовь и свет. — Мне жаль, — шепчет на ухо. — Не забудь вылечить рану. Пора просыпаться, тебя заждались. Веки тяжелеют, в уши уже пробивается еле слышимый зов, который Донхек с трудом различает. Перед глазами размываются охраняющие его деревья, колышется трава, что, кажется, слышен шелест. Начинает смеркаться. Щеки обжигает тепло чужих ладоней, и взгляд нехотя фокусируется. — Донхек, очнись, — Марк придерживает его, слабо бьет второй рукой по скуле, и с облегчением выдыхает, когда на него вполне осознанно глядят стеклянные зрачки. — Какого, я хочу знать, черта ты в одиночку вышел за барьер, так еще и… — взглянул на темнеющее небо, стараясь успокоиться. — Радуйся, что тебя не сожрали. До Хека только доходит абсурдность поступка. Он с глубокой раной вышел в кишащий тварями лес и заснул на поляне. Считай, сам положил себя на блюдце, существам оставалось только прийти на запах крови, а жертва бы и не стала убегать. Но природа была так добра, что, думалось, укроет от монстров. Так она и сделала, либо Донхеку просто повезло. — Обопрись на меня, и пойдем домой, — снижает голос Марк, в нем слышится самая настоящая усталость. Человеческая. Раньше в голове не получалось такого представить не то что в жизни почувствовать и увидеть. — Я не хочу домой, — почти шепчет. Если попробует громче, горло надорвет и не сдержит слезы. — Что? — Давай побудем тут еще немного. Парень видит в Донхеке океаны боли и страха, которых не было раньше. Что или кто зародил их? На этот вопрос ему ответит только один человек, но сможет ли? — Тебе нужно перебинтовать порез. — Мне не больно… честно. Пожалуйста, — они даже не ведут борьбу. Марк медлит, но отпускает Донхека, за что тот безмерно благодарен, слабо натягивает губы и запрокидывает голову, снова приковываясь к небу. Утирает нос и молчит протяжные пять минут, пока рядом не решают нарушить идиллию. Марк был менее разговорчивым в отличие от Хека, и спровоцированное им начало диалога ощущалось на коже мурашками, непривычно леденящими. — Ты спокойно спишь? От вопроса пальцы мелко задрожали. — Почему ты спрашиваешь? — Я давно начал замечать, что утром ты выглядишь потерянным, иногда более истощенным, чем вечером. А твой взгляд сейчас, когда ты только очнулся, — язык не поворачивается сказать «проснулся», — он был совсем другим. — Другим? — не понимает, распахивая лучше глаза: вдруг так он разглядит к чему клонит парень. — Разбитым. Совсем. В последний раз ты смотрел так, когда… — осекается, — когда впервые убил, — Марк не смотрит на Донхека, но слышит, что тот тяжело сглатывает. Ему тоже не хочется вспоминать тот день. — Боишься ты, злишься или грустишь — не важно, в твоих глазах остается что-то светлое. Тогда и сегодня этот свет пропал, — наконец окидывает разноцветные радужки. В одной отражается звезда. В другой — целая луна. — Что преследует тебя в твоих снах? — Я не знаю, — Хек поджимает губы, — не могу рассказать. Она говорит, что я все пойму, но позже. — Она? — вопросительно хмурится. — Девушка из снов. Она постоянно напоминает мне, что только я могу всех спасти. Я… я, — Хэчан, не осознавая, скользит по лицу раненой рукой, из груди вырывается нервный смешок, — это тяжело бывает принять. То есть то, что я схожу с ума. Марк рвет рукава футболки. Легко поворачивает Донхека за подбородок, заставляя того охнуть от неожиданности. Захватывая один из кусков зубами, другим вытирает размазанную на щеке кровь, а потом и сам порез, хмыкая на шипение со стороны. Чистая ткань ложится на кожу и осторожно завязывается. — А говорил, что не болит. Упрек согревает внутри, и лицо алеет, но в темноте, благо, плохо заметно. — Я давно хотел тебе сказать, что восхищался тобой с первого дня встречи, — Хэчан опускает взгляд, следует на поводу у распирающих мыслей. — Этому не помешало даже дуло пистолета у моего лба, потому что первое, о чем я подумал — он защищает свою «семью». Ты поверил мне, спас меня на охоте и готов был пожертвовать собой при нападении; продолжал всех оберегать, несмотря на отсутствие способностей; отказался от них, от собственной защиты, чтобы не навредить остальным. Прости, если не должен был этого знать, я увидел много твоих воспоминаний, не контролируя себя, забравшись к тебе в голову. Они проявлялись постепенно. И я понял одну важную вещь, — их взгляды снова сталкиваются, — Отдать тебе жизнь — меньшее, что я смог сделать для тебя. Марк, ты слишком красив, — заключает, закладывая в это слово далеко не исконное значение. Мягко улыбается на выраженное напротив удивление. Тянется к застывшему человеку, утыкается носом в шею и окольцовывает талию, прижимаясь сильнее. Он не знает, что им движет, но после того, что сегодня он узнал, ему нужно разделить боль с человеком, который его примет. Что и делает Марк. Они не озвучивают это вслух, но старший чувствует, что что-то Донхека сегодня разбило окончательно. Младший неосознанно выдыхает ртом, когда от поясницы до лопаток скользят чужие руки, в ответ сгребая его в объятия. Оседающий на коже горячий воздух Марка стирает в пыль.

***

— Доен, пожалуйста, остановись, — еле поспевает за молодым человеком, который идет вперед по коридору. После разговора с Марком его продолжает преследовать ярость. Девушка спотыкается, но следующий рядом Юта вовремя подхватывает ее за локоть. Нервы у Джухен заканчиваются, вынуждая твердо встать и топнуть ногой. В догонялки ей поиграть еще не хватало. — Успокойся! Или ты плохо меня слышишь? Веди себя как взрослый человек и говори наконец! — повышает тон. — Если бы на месте Эйт был Сонджун, что бы чувствовала ты? — резко отрезает Ким, оборачиваясь на застывшую подругу. — Я доверяю Донхеку по многим причинам, но и я также решил и взял на себя ответственность оберегать Эйт, и не в моих силах позволять кому-то использовать на ней свои способности, особенно имея проблемы с их контролем. Это полное безрассудство! Джухен продолжает стоять без движений, даже не моргает. — Но при этом ребенок цел и невредим, — вмешивается бакэнэко, понимая, что он здесь нужен. Как бы ни выглядели их отношения со стороны, на самом деле они гораздо глубже. Некоторые огрызаются из-за неприязни или ненависти, но они скорее придерживаются другого вида общения. Грубо говоря — как кошка с собакой. Поэтому Доен фокусируется на его словах. — Я не одобряю чужой поступок, но пока нет повода для новых войн. Ким наконец расслабляет сжатые кулаки, и костяшки снова розовеют. Потирает переносицу и виновато поднимает глаза на Айрин. — Прости, — понимание, что он перегнул и слишком остро прошелся по ссадинам близкого человека лезет под язык. Пальцы зарываются в волосах, убирая их с вспотевшего лба. — Джухен… — Не нужно, — она расстроена, но понимает. — Мне нужно уйти, — на лице сверкнули слезы и быстро скрылись, уносясь вдаль дома. — Кретин, — вставляет Юта, провожая взглядом опечаленную девушку. Заправляет руки в карманы и осуждающе вскидывает бровь. Киму на это так и хочется кинуть язвительное «Кто бы говорил», но поступок не позволяет. — Знаю. — Мечтал тебе это сказать, но подходящего момента не было, — ухмыляется Накамото, подходит ближе и смотрит в распахнутое окно. — Не знал, что дождусь его. В чем твоя проблема? — Проблема в том, что я ему доверяю. Сам подумай, Хек сказал, что он не читал ее мысли, тогда что произошло на самом деле? Меня раздражает эта неизвестность. Что-то происходит у меня перед носом, а я не понимаю. — Не легче тогда отцепиться? — парень смотрит на собеседника так, будто они складывают два плюс два, и в роли гения впервые Юта, а у Доена в ответе выходит пять. Хотя красноволосый вообще считает, что ноль. — О чем ты? — Оставить ненужный груз. — Ясно, — ничего ему не ясно на самом-то деле. Точно на разных языках разговаривают. — Ты такой туповатый оказывается, — закидывает руку на кимово плечо, забавляясь нарушением личного пространства брюнета. Смех вырывается, но его сдерживают железной хваткой, когда Юта глядит исподлобья, склоняя ближе голову, а Доен на сколько возможно отстраняется. — Ты не всегда можешь подправить или изменить события. В некоторых ты бессилен. Может они и происходят перед носом, но точно не перед твоим, ты сам его туда суешь. Частенько, все что нам остается — набраться терпения и ждать, когда у нас будет влияние, там уж и всю историю перевернуть можно, если сильно захотеть, как ты всегда говоришь, в таком уж мы положении, — замолкает и щурится, по-кошачьи вслушиваясь. — Слышишь? Часики тикают, пора включать мозги, — Кима хватают за плечи и разворачивают на девяносто градусов, подталкивая в спину. — Что ты… — Иди проси прощения. Надеюсь, Айрин заставит тебя драить полы в наказание. На грозное лицо задорно отсалютывают и внимательно следят за исчезающим силуэтом, дожидаясь момента когда тот окончательно скроется. Улыбка на губах тут же гаснет, и Накамото торопливо тянется к окну, которое старательно загораживал. Рама широкая, местами старые дощечки поломаны и отходят от основания. Пальцы тянутся к такому углу, с третьей попытки достают клочок бумажки, разворачивают, стараясь не порвать. — Сюда тебе залезть я уж точно не дам… — в никуда шепчет бакэнэко, сводя брови, внимательно изучает рисунок разноцветных глаз, смазанного на другой стороне кленового листа. Содержание его совсем не радует, где-то далеко пробуждается тревога. Знать бы, что значит очень криво, но жирно выведенное «Х.»