***
Ран был в гостиной один, что-то лениво, но сердито листая в разбитом телефоне, развалившись на диване в обнимку с бутылкой минеральной воды. Риндо уехал по каким-то своим делам, подробности которых не заинтересовали похмельного Рана. Юки осторожно вплыла в гостиную в своем черном платье-ципао и с той самой коробочкой в руках: — Я хочу к папе, — тихо и мелодично произнесла девушка. — На тот свет? — буркнул Ран, не отрываясь от разбитого экрана. — Я хочу к папе, — «копировать-вставить». Ран недовольно развернулся в ее сторону и нахмурил сиреневые брови под спадавшими на лицо лохматыми прядями. Юки говорила тихо, но так уверенно, что не подчиниться этому напору было нельзя.***
Они приехали ближе к вечеру на кладбище и долго брели в сторону квартала с захоронениями якудза и прочих криминальных авторитетов. Было еще светло. Погода теплая, но легкий прохладный ветер заставлял особо чувствительного сейчас ко всем внешним воздействиям из-за похмелья Рана невольно подергивать плечами в черной футболке и щуриться из-за белого облачного неба, которое сейчас для него было чересчур белым. Юки бережно, как святыню, несла свою черную коробочку. — Долго еще? — проворчал Ран, стараясь смотреть по возможности под ноги. Лишь предсказуемая тишина в ответ, на что он недовольно цыкнул. Спустя минут десять они пришли к самому роскошному захоронению. Вместо обычной бетонной плиты перед ними стояла трехметровая статуя самурая в доспехах времен феодальной Японии из черного полированного мрамора. Вместо глаз были аккуратно инкрустированы два больших аметиста — таких же синих, как глаза Юки, причем так, словно, казалось, самурай грозно смотрит на присутствующих сверху вниз. В руках самурая катана, которую он держит перед собой двумя руками, будто вот-вот нанесет удар. А на мраморном лезвии выбита надпись с именем покоившегося в этом захоронении: «Хидео Мизосита». По бокам от статуи стоят два пышных зеленых дерева, на которых уже кое-где на ветвях поспели бордовые вишневые ягоды. Ран прищурено оглядел статую. Выглядело действительно довольно величественно. Где-то внутри увиденное даже произвело впечатление на Хайтани. Юки присела на колени и опустилась на щиколотки, поставив перед собой свою коробочку, и сложила руки в молитве. Ран Хайтани увидел невероятное — легкую улыбку на фарфоровом лице… На секунду ему показалось, что он просто в похмельном бреду. Ран опустился рядом на корточки и, щурясь, внимательно рассмотрел ее лицо. Нет. Не в бреду. Юки действительно улыбалась. Улыбалась, как просветленная. Как бодхисаттва, достигший своего пути. — Обидно, что сакура так мимолетна и не может цвести круглый год… — Юки распахнула синие глаза и пролепетала своим тихим мелодичным голосом с той же улыбкой. — Если бы мы пришли сюда во время ханами в апреле, ты бы увидел папу в лепестках сакуры… Она немного помолчала, не размыкая ладони и не убирая махаянскую улыбку с лица. Ран сомкнул брови, не ожидая того, что услышит от нее фразу, состоящую больше, чем из трех слов. Повисло молчание, но оно было уместным, нужным и важным. Когда приходит время, сакура расцветает по всей Японии, двигаясь с юга на север, начиная свое цветущее величественное шествие в конце января в Окинаве и заканчивая в конце мая на суровом Хоккайдо. Нежно-розовые лепестки кружатся в садах и парках, вдоль берегов рек, вокруг буддистских храмов и замков самураев, вокруг склона Фудзи и японских вулканов, окрашивая всю Японию в свои неповторимые цвета весны. Сакура призрачна и мимолетна. Японцы говорят, что она напоминает людям о недолговечности всего вокруг. Но каждый японец знает, где самые красивые виды поблизости, чтобы открыть сердце в созерцании истинной, хоть и временной красоты. Возможно в этом и есть настоящая суть красоты — насладиться лишь ее мигом, нежели вечностью. — Папа говорил, что настоящий якудза должен чтить кодекс чести, как самурай Бусидо… — Юки развеяла молчание, не отпуская с лица улыбку. Немногие знают, что в Японии сакура считается символом самурая, знаком мужества и отваги. Ведь лепестки японской вишни опадают, не увядая, когда они еще полны жизни. Так родилась поэтическая метафора о японском воине-самурае, готовом погибнуть в расцвете сил. И вот почему одни из лучших мест для ханами — это сады и парки вокруг Самурайских замков. В этом и весь Мизосита Хидео. Единственный в своем «порочном» клане, кто выбрал путь чести. Единственный якудза во всей Японии, кто был преисполнен истинного пути не только при жизни, но и после нее. О чем свидетельствует сакура на месте его вечного покоя и трехметровый памятник самурая с высеченным именем на катане, навечно напоминая о том, как это имя рубило лжецов и предателей в годы своего правления кланом Кудо-кай. Юки разомкнула ладони и раскрыла коробочку перед ней. В коробочке, кроме денег, лежала заранее упакованная черная зажигалка-зиппо — та самая, которую Ран сегодня искал полдня по всему дому и, проклиная все на свете, прикуривал свои любимые вишневые сигареты от кухонной плиты. Она немного неуверенно чиркнула зажигалкой и подожгла денежные купюры, лежащие в коробке. Юки молча передала завороженному Рану его вещь, не отрывая глаз и упоительной улыбки от полыхающих денег. Восемьдесят тысяч иен полыхали красным пламенем. Полыхали, как фамильный дом бывшего главы клана Кудо-кай. Полыхали, сжигая прошедшие девять лет. Горело прошлое Юки, которое они с Раном Хайтани сожгли вместе, словно в безмолвном сговоре. Сиреневые глаза заметно нахмурились. Казалось, что его нервно колотящееся сердце сейчас проломит ему три ребра. Будто внутренний голос что-то шепнул Хайтани, и он схватил Юки за левое запястье, рывком задирая шелковый рукав. Так он и думал… На месте круглой татуировки с гербом клана Кудо-кай сейчас был ожог. Он перевел на нее, безучастную к его действиям и завороженную пламенем, взгляд, полный совершенно невнятных эмоций: то ли злость, то ли удивление, то ли понимание, то ли волнение (за нее?)… Хайтани безмолвно, одними глазами, вопросительно вскинув брови, спросил: «Почему?» На что Юки с той же просветленной улыбкой, ни на секунду не отведя синих глаз от огня, пролепетала тихо и мелодично: «Когда я умру — я смогу переродиться сакурой. И буду цвести круглый год…»