Путник

Мелькнула мысль, что Натаниэль мог сообщить все-таки своему отцу о ядах, и полицаи бы оцепили особняк. Предательская мысль, но после случившегося я пока не был уверен в существовании доверия в принципе. Отчасти было жаль Даниэля и Клеа, они правда оказались в стороне, словно бы не при чем, и я мог бы даже представить, что они испытывают. И это еще не знают о предательстве Ната, да и вряд ли он им скажет. Портить отношения окончательно… Вероятно, для Натаниэля Дан останется ниточкой, которая и приведет к новому убежищу повстанцев. Зря я не подумал об этом сразу, следовало бы позаботиться об этих детях. Может, случившееся и к лучшему. Если мне было до сих пор больно от предательства, то где-то глубоко внутри, вероятно, я сам не заметил, когда загнал все мешающие чувства и эмоции подальше и сосредоточился на деле. Сначала – уничтожить яды. Возможно, почти все. И сжечь тетрадь, потому что слишком большой компромат. На случай, если Натаниэль решит донести, не будет… доказательств. И комнату надо очистить, а нужные яды перепрятать как можно надежнее. Например, под носом у Натаниэля. Хочешь спрятать дерево, прячь в лесу, среди себе подобных оно выделяться не станет, если только не окажется выкрашено в серо-буро-малиновый цвет. Кристен выглядел удивленным, когда я показался на пороге особняка. – Господин?.. – Все в порядке, Кристен. Кто-нибудь заходил? – Нет, – дворецкий посторонился. – Я слышал о повстанцах… – О них слышали, похоже, все, – усмехнулся я, разуваясь. Случайность или удача, что запасная одежда и обувь хранились в комнате Рене? – Комнату с ядами кто-нибудь трогал? – Нам запрещено приближаться к ней, господин. – Тогда не смей никого пускать в дом, – распорядился я, на ходу стягивая пиджак. – Ты меня не видел, я сюда не заходил. – Конечно, господин Рене, - Кристен понятливо улыбнулся и прижал к груди мои ботинки. – Надо же, совсем забыл убрать свою обувь от порога… Я только одобрительно ухмыльнулся. Возможно, Рене Алэззе все-таки был счастливчиком. Может, жизнь у него сложилась не самым лучшим образом, но вопреки всему рядом оставались люди, которые были готовы на все. Интересно, сильно ли любили Рене родители? Кажется, достаточно… Ирония судьбы – семья Рене умерла из-за матери, которая спрятала сына, лишь бы не отдать его внезапно сошедшему с ума Ришарту. Каким был отчим Натаниэля до яда? Какими были все эти люди, которые плели интриги, ненавидели друг друга втайне и мешались под ногами, стремясь добиться своей цели любыми способами? Возможно, мне не стоило знать. Мир Адели внезапно показался даже чище, честнее, в каком-то смысле. Да, там политики и чиновники вели свои грязные игры, там хватало мест предательству, ненависти, жажде смертей и просто никчемным убийствам, нужным лишь определенным личностям. Но… наверное, телевидение и интернет превращали это почти что в фарс, и люди, видя это, качали головой, плевались, ругались, но не могли или не смели ничего сделать. И все равно эта открытость все равно влияла, меняла что-то. В Реххе закулисные интриги меня злили больше. Они казались паутиной вонючего насекомого, липкой, мерзкой, а я все пытался вылезти из нее и никак не мог, все время за что-то цеплялся. Это уже не было похоже на нити, которые связывали бы людей, на отношения, завязывающиеся между ними, скорее покрывшуюся слизью цепь, и слизь эта отравляла всех вокруг. Отец Натаниэля ненавидел отца Рене. И знал, что семья Ришарт дружит с семьей Алэззе. Знал, что мать Рене занимается ядами, и, похоже, тоже был вхож в дом моих потомков. Вероятно, мать Рене помогала мужу в расследованиях? Яды ведь можно использовать по-разному… Я бы мог расспросить об этом Кристена, но на душе и без того было настолько тошно и мерзко, что я предпочел погрузиться в раздумья, пока перебирал пустые склянки и сбрасывал их в найденный мешок. Как все могло случиться? Отец Натаниэля в очередной раз побывал у Алэззе и стащил яд. Конкретный или случайный – хороший вопрос, но не такой уж важный. Хотя… Нет, он знал, какой брать, возможно, даже пообщался с матерью. Рене на этот счет под каким-нибудь благовидным предлогом. Потом встретился с любовницей и подсыпал ее мужу яд. Или подложил. Действительно ли мать Натаниэля ничего не знала, или он просто не хочет в это верить? Как бы то ни было, яд подействовал, Ришарт отправился убивать своего… друга? Соперника? Врага? Отца Рене, но семья оказалась дома в полном составе, и в живых в итоге оказался лишь сам Рене, и то чудом. Приехал отец Натаниэля с верными людьми, быстро составили протокол, зафиксировали сумасшествие у Ришарта – дело сделано. Да уж… в любых мирах в любые времена связи всегда играют огромную роль. Наверное, это дело даже не слишком расследовали – врачи сделали свои выводы, а им не верить смысла нет. Отец Натаниэля провел показное расследование, пришел к нужным ему выводам и красиво все обставил. Вопросов ни у кого не возникло… или возникло, но я сомневаюсь, что эти люди живы или в здравом уме сейчас. Начальник полицаев – опасный человек, но Натаниэль ему верит. Безоговорочно. Остается только один вопрос – что же все-таки случилось с матерью Ната? Почему она тоже сошла с ума и повесилась? Или ее убили? Я замер, когда закончились пустые колбы. Мешок следовало раздробить, осколки выбросить на свалку. С ядами было несколько сложнее. Я открыл тетрадь Рене и принялся сравнивать надписи, содержимое и записи. Не всегда все поддавалось определению, и такие яды, тщательно закупорив их еще раз и замотав в несколько слоев ткани, складывал в отдельный мешок. Самые простые откладывал в сторону, некоторые сливал в найденный тут же котел, надеясь, что не последует цепной реакции. Приходилось действовать на свой страх и риск, но в противном случае мог бы пострадать тот же Кристен, потому что знал об этой комнате и хранил ее секреты. Интересно, когда Натаниэль обнаружит, что я сбежал, как поступит? Вряд ли сразу побежит к отцу, скорее бросится сюда. И ни на йоту не поверит Кристену, что меня здесь нет. А не выглядит ли со стороны мой поступок так, словно я провоцирую Натаниэля? Призываю прийти, уличить в побеге, сам с его точки зрения усугубляю свое положение и словно напрашиваюсь на неприятности? Я покрутил в руках колбочку. Надпись на наклеенной бумажке гласила, что этот яд содержит в себе пищевые кислоты и после вскрытия не выделяется, полностью растворяется в организме. Причем человеку будет казаться, что он просто съел что-то протухшее, помучается животом, а потом – умрет. Кажется, я уже знаю, от чего скончается губернатор через пару-тройку дней. Наверное, все-таки следовало бы согласиться, что я действовал по плану губернатора, если это не было ловушкой. Тот полицай сказал, что пришел человек, но я так и не увидел в тот момент посторонних. Стоп. Я спрятал склянку под рубашку, остальные смахнул почти не глядя. Колбы зазвенели, но не разбились – падать было невысоко. Я потуже затянул мешки и выставил их в спальню. Книги трогать не стал – вероятней всего, они принадлежали еще матери Рене, а вот тетрадь… Я вытащил большой поднос, бросил тетрадь и поджог ее. Вот так… пусть сгорают секреты моего потомка. Возможно, сейчас Рене Алэззе умирает второй раз, почти окончательно, потому что порвать связи с Кристеном и этим домом я не сумею при всем желании. Разве что попросить архимагов стереть всем, кто знал Рене, память… Но тогда это коснется и Натаниэля, а я не хочу, не хочу вопреки всему, чтобы он забыл меня и наши… почти отношения. Но вот что мне интересно – на чьей все-таки стороне Натаниэль? понятное дело, повстанцы теперь его и близко не подпустят, а Даниэль скоро обо всем узнает, если у него остались связи. Возможно, они с Клеа съедут, что будет грустно. Позволить им жить в особняке Алэззе? Как вариант, мы же друзья. Но Нат – ради кого он все делает? Он помешал повстанцам устроить бучу, поднять восстание, но если верить его же словам, то лишь потому, что Рехху бы стало от этого много хуже. Натаниэль защищает Рехх или служит своему отцу? Или Соттверду? Начальник полицаев был способен на многое, я как-то не сомневаюсь в этом совершенно. Он сумел придумать хитрый план и убить своего начальника, значит, он сможет поступить так еще раз. Понимает ли это Натаниэль? И зная всю подоплеку событий, причины ненависти Рене… Небо и звери! Мой потомок был абсолютно прав, когда ненавидел Натаниэля. И боялся его. Знал ли Рене правду? Скорее всего, нет, но инстинктивно чувствовал, наверняка мог. Я сел на кровати, бездумно уставился в потолок. В картинке все-таки не хватало нескольких кусочков, но… они не были сколько-нибудь значимыми для Рехха в целом, а для меня - даже если, могли подождать. Губернатор. Разговоры и встреча с императором. Рехх будет освобожден, так или иначе, и пусть меня осудят потом за читерство. Архимаги позволили Соттверду подчинить мою родину, пусть теперь они же помогают вернуть ей законный статус свободной страны.

***

Как ни странно, но меня никто так и не хватился. Я вытащил мешки к выходу из спальни и оставил их пока там – почти насмешка или подсказка, если начнут все-таки обыскивать особняк. На улице стемнело, Натаниэль наверняка должен был проснуться и обнаружить мое отсутствие, но Кристен сказал, что никто не заходил. Что ж… пусть так. Я вернулся в наш общий дом тем же путем, что и ушел: через окно. Дотянуться до карниза было легко, створки так и остались открытыми. – Вернулся. Я неспешно закрыл окно, стянул ботинки, снял верхнюю одежду и только тогда коротко кивнул едва видимому в темноте силуэту. – Вернулся. Натаниэль внезапно оказался рядом, слишком близко. Я инстинктивно едва не отшатнулся, но камень архимагов не среагировал: меня просто обняли, крепко, словно желали сломать мне кости, чтобы я больше не убежал. – Господин Аннар… Нат судорожно вздохнул мне в шею, прижимаясь сильнее. Словно не верил, что я вернусь, и верил одновременно, поэтому ждал, был готов ждать до последнего, чтобы не предпринимать никаких мер. Я несмело коснулся его спины, и Натаниэль вздрогнул, резко отстранился, заглядывая мне в лицо. – Что ты делал? – Говорил с Кристеном. – Сжег тетрадь? – он усмехнулся, но руки не убрал, продолжая обнимать меня. – Правильно, пожалуй. Слишком весомый компромат. – Ну и сдал бы меня своему драгоценному отцу. Нат поджал губы, сильно, он побледнел и раздул ноздри, похоже, разозлившись. – Не сдам, – процедил он. – Что бы ты там себе ни надумал, Рейнир, я не выдам тебя. Дурацкое человеческое чувство – надежда. Она бьет очень больно, когда не оправдывается, слишком больно, и когда бьют каждый раз, перестаешь доверять. Я протянул к нему руки, осторожно касаясь лица. Можно было?.. Можно ли… попробовать все-таки довериться еще раз? Закрытая на ключ дверь встала между нами, и я мягко отстранился. Нет. Пока – нет. – Спасибо, – негромко поблагодарил я его и чуть улыбнулся. – Ты веришь мне, но закрываешь двери на ключ. Ты веришь мне и предаешь легко и просто… считая, что поступаешь во благо, конечно. И я думаю так же. Люди легко ошибаются, Нат, но прощают друг друга намного тяжелее. Тот, кто легко скажет «прости», и тот, кто легко простит, не достойны на деле полного доверия. Потому что искренности в этом нет зачастую. Есть те, кто действительно таков, кто может настолько сильно любить человека, что готов простить все что угодно, готов пойти ради этого человека хоть на убийство, хоть на суицид. Но мы, Нат, мы не такие. Я – не такой. Я не умею прощать, но я не умею полноценно обижаться, потому что для меня в случае предательства легче либо убить, либо просто уйти, больше не сближаться с человеком. У него внезапно в тусклом лунном свете заалели скулы. Натаниэль резко отвернулся, я тихо вздохнул и зажег пару свечей. Их свет не разогнал темноту, но обратил ее в легкий полусумрак. Нат громко сглотнул, втянул воздух, словно не мог решиться на что-то. Я ждал. Торопить его сейчас казалось кощунственным, хотя происходящее начинало напоминать мне какой-нибудь не самый лучший фильм. Мелодраму, зверь ее дери. – Расскажи мне про Эдмунда, – внезапно выпалил Натаниэль, резко поворачиваясь ко мне. – Что?.. – Расскажи мне о последнем короле, – повторил он. – О твоем лучшем друге, о твоем господине, о… вы были любовниками? – Нет! – я опешил на мгновение. – Зачем тебе? – Я хочу знать, – Нат уселся на постель и внимательно посмотрел на меня. – Расскажи, что хочешь, хоть о последнем бое, хоть о вашей встрече еще раз. Расскажи мне о нем, Рене. Я осторожно опустился на пол в ногах Ната, он не преминул этим воспользоваться и тут же зарылся мне в волосы, легко перебирая пряди. Рассказать ему об Эде?.. Сегодня утром он предал меня, и наше доверие порвалось, испарилось, а сейчас я должен… нет, Нат просит меня рассказать об Эдмунде? – Эдмунд был лучшим королем и лучшим другом, которого можно было пожелать, – я усмехнулся, почувствовав, как замер Натаниэль. – Он все порывался женить меня, я слишком много времени проводил на границе, в разъездах, ловил шпионов… Я и мои люди, верные подданные Эдмунда, его армия, маленькая, но самая преданная… Эд платил нам тем же, мы всегда получали лучшее, и плевать он хотел, если это шло в разрез с желаниями других военачальников или герцогов. Знать для Эда не была опорой, он верил людям, с которыми прошел свою первую войну, которые подчинились ему не потому, что он был наследным принцем, а потому что стал прекрасным командиром, потому что стремился сохранить жизни своих солдат. Эдмунд… сиял. Я не стал говорить об этом Нату, просто откинулся назад, упираясь затылком ему в живот, и тихо снова заговорил. О первой встрече, о боях, о наших первых потерях и осознании, что война – это не игрушка, это не храбрые подвиги, а грязь, слякоть, смерти и много крови – чужой и своей. И хорошо, если больше чужой, но когда льется кровь близких, это много хуже. Я рассказал, как едва не умер сам, защищая Эдмунда, как Эд, прикрыв меня в ответ, был при смерти, и только чудо, что стрела не задела сердце, спасло его. Как мы ругались потом, что решили пожертвовать ради друг друга жизнями, и поклялись, что будем стараться выйти живыми, потому что самоубийство ради другого приносит лишь боль оставшимся в живых. Что мы поняли – жить куда сложнее, чем умирать, потому что в большинстве случаев смерть – это бегство от трудностей. Я рассказал о восхождении Эдмунда на престол, о его свадьбе, о его попытках сбежать из дворца, когда власть особенно сдавливала горло. Как мы с Эдом переодевались в нищих и ходили по Рехху, попрошайничали, и ведь люди, не узнавая, давали нам деньги или кусок хлеба. Сердобольные старушки однажды вынесли целую корзину с едой. И еще мы слушали, что говорят, и Эд набирался новых сил, потому что люди любили своего короля. Не все, но блуждая среди людей, Эдмунд видел и узнавал, что нужно поменять, исправить, чтобы Рехх стал желанным и еще более любимым. В какой-то момент Натаниэль просто склонился надо мной и легко коснулся губ, не давая закончить фразу. – Спасибо, – шепнул он. – Ты любил его, да? Не как меня, но как своего лучшего друга, как самого близкого человека. Рейнир… Рене. Я помню, ты просил называть себя Рене, но я не могу забыть, что там, внутри этого тела Рейнир, лучший друг короля Эдмунда, последнего короля Рехха. Поэтому я не могу все-таки так просто… – Натаниэль оборвал себя и снова легко, почти целомудренно поцеловал меня, заставляя податься чуть вверх, чтобы продлить поцелуй. – Ты все же Рейнир, какое бы тело ни носил, но я постараюсь звать тебя Рене и дальше. Расскажи мне потом как-нибудь еще об Эдмунде, ладно? Ты больше не уйдешь? – Мне нужно будет встретиться с губернатором, – пробормотал я и прикусил язык. Стоило ли говорить? – Натаниэль, на чьей ты стороне? Он ответил не сразу, словно раздумывал, пытаясь найти верный ответ. – На твоей, – наконец серьезно откликнулся он и обнял меня, скрещивая руки на груди. – На твоей стороне. Я больше не предам. И я все-таки поверил ему.