***
Донхэ замечал его, играющим на фортепиано каждую ночь и всякий раз останавливался послушать. Он звучал великолепно и всегда вызывал у Донхэ улыбку. Пока лилась прекрасная мелодия, он забывал все проблемы, которые беспокоили его. Донхэ чувствовал искренность Хёкджэ в каждой ноте, и это заставляло его опереться на стену, откинуть голову назад, а взгляд устремить в пустоту. В такие моменты он думал только о приятном. Приятного было немного, но все же это не мешало наслаждаться умелой игрой Хёкджэ. Он умел проникать в сердца. Однако, конкретно эта ночь была другая. Донхэ решил наконец зайти в зал, когда увидел, как Хёкджэ бездумно тарабанил по инструменту и рычал от разочарования. Он никогда не видел парня таким, и когда он выглянул из-за дверного проема, заметил парня, раздраженно расхаживающего вокруг. Донхэ наблюдал за этим и с каждой секундой ему становилось все веселее. Хёкджэ достал карандаш из-за уха и начал постукивать им по крышке фортепиано, делая заметки к маленьким фрагментам, затем он взял этот же карандаш и принялся безжалостно грызть кончик. Слишком очаровательное зрелище. Он ухмыльнулся еще до того, как эта мысль пришла в голову, а его рука потянулась к дверной ручке. Хёкджэ замер на месте, выпучив глаза на направляющегося к нему Донхэ. Он первый раз видит профессора с искренней улыбкой на лице, а не как обычно с плотно сжатыми губами. Хёкджэ заметил его горящие глаза, внешние уголки которых мило сморщились от улыбки. — Что случилось? — нерешительно спросил Донхэ, сделав осторожный шаг. Хёкджэ взглянул на беспорядок вокруг и немного смутился. — Вы передумали? Донхэ издал тихий, сдавленный смешок, и его улыбка стала натянутой. — Не пойми меня неправильно, но ты мой студент, а моя работа — помогать студентам. Я заглаживаю свою вину перед тобой, подумал Донхэ. Это меньшее, что я могу сделать. Хёкджэ посмотрел на Донхэ еще раз, чувствуя, как горят уши. Профессор взглянул на разбросанные бумаги на крышке фортепиано. — С чего мы начнем? — Донхэ занял место на скамье около инструмента и выжидающе уставился на Хёкджэ. — Ну, давай. Тот не смог подавить широкую улыбку и торопливо сел рядом с профессором. Его сердце отбивало чечетку. — Хорошо. Так. Я готовлюсь к экзаменам. Композиция, которую я хочу исполнить — «Вальс ля Минор» Шопена. Донхэ взглянул на Хёкджэ, обратив внимание на его розовые уши и улыбку, которую тот усиленно сдерживал — это так очаровательно. Он казался таким счастливым, ведь Донхэ сам проявил инициативу. — Вижу, ты любишь минорные произведения, — прокомментировал профессор, вспоминая самый первый сыгранный отрывок Хёкджэ, а также все те ночные композиции. Уголки губ парня приподнялись, хотя глаза по-прежнему опущены. — Я думаю, это подходит. — Чему? — Мы склонны тяготеть к таким вещам. В минорных произведениях бывают моменты печали, безнадежности, но затем они вырастают в нечто большее. Музыка становится ярче. Иногда такое даже успокаивает, а иногда вызывает чувство влюбленной окрыленности. — А некоторые возвращаются к своему первоначальному настроению. — Да, но в этом и суть, разве нет? Нет ничего идеального. Мы не можем быть счастливы все время, это невозможно, но мы движемся дальше, справляясь с преградами. Донхэ снова устремил взгляд на Хёкджэ, на его острую линию челюсти, но тут разум начал жужжать. Было похоже, будто парень шлет ему сообщение, чтобы тот собрался с мыслями и снова посмотрел вверх. К успеху. И он правда хочет. Хёкджэ заставляет его хотеть этого. — Что ж, почему ты еще не показал, что у тебя уже есть? Я скажу, что нужно подправить, — Донхэ повернулся к разбросанным записям. — Сейчас, — Хёкджэ судорожно закивал. Донхэ сдержал улыбку и поднялся со скамьи. Он с изумлением наблюдал за игрой Хёкджэ, уделив особое внимание его рукам, странствующим по клавишам, а также лицу, передающему эмоции, точно описывающие композицию. Когда он закончил, Донхэ почти начал аплодировать, но остановил себя и снова сел рядом, чтобы указать на моменты, которые можно было бы улучшить: где-то внезапно изменить темп, где-то ярче отыграть эмоции. Хёкджэ сыграл снова, имея в виду эти советы. Время бежало незаметно, особенно в музыкальном зале, где они были полностью поглощены друг другом и музыкой. Донхэ показал пару техник, чтобы лучше справиться с резким аллегро, рассказав, что сам придумал их, когда исполнял и анализировал эту композицию. Он подошел к Хёкджэ с правой стороны, рука потянулась к клавишам. Наклонившись, Донхэ сократил расстояние между ними так, что он мог видеть движение вздымающейся груди. Он невольно прошелся взглядом по бледной шее, но быстро отдернул себя, пока в голову не начали лезть непристойные мысли. Хёкджэ даже не подумал отклониться, возможно, даже хотел приблизиться еще больше. Разум предавал Донхэ. Он был всего лишь в одном движении от того, чтобы обнять Хёкджэ за плечи. После еще нескольких повторов, Донхэ решил, что пора прекращать их приватное занятие, но для этого потребовались немалые силы. Он желал остаться с ним подольше, поэтому настоял на том, чтобы проводить его до общежития, ссылаясь на то, что он, как преподаватель, ответственен за него. Они неспешно шли в приятной для обоих тишине. Донхэ чувствовал, что наконец может дышать свободно, а легкая улыбка не покидала его лицо на протяжении всей прогулки. Хёкджэ остановился и затем шагнул к Донхэ. — Спокойной ночи, профессор. Тот открыл рот, чтобы выдать что-нибудь, немного расстроенно из-за такого короткого промежутка времени, что они провели вместе вне класса, но, конечно, не смог произнести это вслух. Он торопился, одурманенный приятно проведенным вечером. — А, да, спокойной ночи, Хёкджэ. Они смотрели друг на друга еще какое-то время, и Донхэ казалось, что он видит звезды в глазах напротив. — Эм, простого «Донхэ» будет достаточно, — выпалил он, видя недоумевающее лицо Хёкджэ. — Мы… мы не в аудитории, так что… Хёкджэ прочистил горло, подавляя смешок, норовивший выскользнуть наружу из-за слишком прелестной картины перед ним. — Точно. Да, конечно. Тогда, спокойной ночи, Донхэ. Хёкджэ сделал нерешительный шаг назад. Он до сих пор был под впечатлением от стольких часов, проведенных вместе. Донхэ оказался не таким уж сложным человеком, каким представлял себе Хёкджэ. Словно он снова стал тем самым горящим и счастливым музыкантом из юности. Таким он еще не представал перед своими студентами. Так легко было заставить его улыбаться, и Хёкджэ эгоистично полагает, что это была частично его заслуга. Донхэ взглядом провожает парня, а фраза «отлично провели время» так и застряла в горле. Он с нетерпением ждет завтрашнего дня, чтобы снова услышать игру Хёкджэ.***
Атмосфера на занятиях, казалось, даже разрядилась. Генри подметил некоторые изменения: вместо тоскливого он видел Донхэ с мягким, расслабленным выражением лица. Даже освещение в аудитории изменилось — стало ярче. Генри продолжал изучать Донхэ, потому что это был совсем другой человек. Он знал иного — с опущенными уголками глаз и нервной улыбкой, адресованной пустоте. Как будто за ним кто-то постоянно следил, поэтому приходилось осторожничать и не проявлять лишних эмоций. Однако сегодня он был слегка неуклюж — ронял ручки на пол, спотыкался об воздух. Генри такое поведение казалось даже немного детским, и эта комедия продолжалась, пока первые студенты не начали заходить в кабинет. Глаза Донхэ бегали туда-сюда, исследуя лица студентов, пока он поправлял рукава на рубашке, а затем случайно налетел на угол стола, отчего чуть не упал на пол. Генри еле сдерживал смех. В итоге глаза Донхэ остановились на урагане под названием «Хёкджэ», на его неуложенных, пушистых волосах и смятых записях, которые он небрежно носил в сумке; на его большом, мягком свитере и широких штанах, которые только акцентировали внимание на том, каким на самом деле крохотным он являлся. После многочисленных наблюдений, Донхэ осознал, что тот даже слишком худой, что давало очередной повод для беспокойства. Что если он недостаточно ест? Что если все эти учебные проекты медленно губят его? Хотя на его внутренние монологи, — да, это уже стало монологами, — Хёкджэ никогда не даст ответ, (потому что Донхэ сам бы себе не позволил задать эти вопросы вслух), но он все еще помогал ему поздними вечерами в музыкальном зале. Он также делал это, чтобы сгладить те неприятные моменты из прошлого, когда был груб с ним. Он хотел показать, что на самом деле являлся не таким бесчувственным, каким казался сначала. В одном из своих монологов Донхэ задавался вопросом, какое, вообще, ему дело до того, что Хёкджэ будет думать о нём. Иногда это были лишь отговорки, чтобы не принимать тот факт, что его тянет к Хёкджэ. Он полагал, что бы он ни сделал, это все равно сблизит их, и не нужно осуждать себя. Просто глоток свежего воздуха. Генри сразу заметил эмоции, посетившие лицо профессора, но тот отвернулся быстрее, чем он смог определить их причину.***
— Твое крещендо немного медленное, — сказал Донхэ однажды на их приватной репетиции. — Я не чувствую твоего веса в нём. Хёкджэ непонимающе уставился на профессора, наклонившись вперед в естественной манере. Они были так близко, что если бы Донхэ потянулся к фортепиано, их плечи бы соприкоснулись. Однако он сделал первое движение и лишь опустил изящные кисти рук на черно-белые клавиши; все вокруг них казалось черно-белым. Но не музыка. — Ты слышал когда-нибудь о Рубинштейне? — спросил Донхэ, немного повернув голову, чтобы встретиться с чужим взглядом. — Да, — ответил Хёкджэ, случайно задев ноту на инструменте. Он быстро заморгал от удивления и отдернул руки, задевая Донхэ. — Извините! — выпалил он, отскочив в сторону, пытаясь спрятать свое смущенное лицо. — Все в порядке, я даже не почувствовал, — усмехнулся Донхэ. — Вы хотите сказать, что я слабый? — пробормотал обиженно Хёкджэ, но в его глазах горели нотки игривости. Донхэ приподнял одну бровь. — Ну, судя по твоему крещендо… Хёкджэ открыл рот, чтобы выдать нечто более остроумное, но ребячество взяло верх — он боднул Донхэ локтем. Тот даже подпрыгнул от внезапного контакта и затем толкнул плечом в ответ. С зарождающейся улыбкой в купе с горящими глазами Донхэ указал пальцем на тетрадь — соната Шопена «Си-бемоль минор», и они оба стали вновь серьезными и сосредоточенными, возводя невидимую границу между учеником и учителем. — И так, Рубинштейн, — начал Донхэ. — Лично я думаю, что у него самые лучше интерпретации работ Шопена. Может быть, призрак Шопена овладел его телом и, поэтому он исполнял их почти идеально- Хёкджэ издал легкий смешок. — Его стиль отражает оригинал, его динамика безупречна, даже немного романтична, — Донхэ убрал руки Хёкджэ с фортепиано, а затем сел поудобнее. — И звучало это примерно так. Донхэ начал играть, а Хёкджэ оставалось лишь наблюдать за ним с восторгом. Горло сжималось, а эмоции пробуждались и превращались в слезы, скопившиеся у края глаз. Когда Донхэ закончил свое маленькое выступление элегантной манипуляцией рук, Хёкджэ пытался научиться заново дышать. Он почти захлопал в ладоши, но замер под пристальным взглядом напротив. Хёкджэ хотел вернуться назад, хотел выкинуть написанные им заметки и ноты в мусорку, потому что тихий голос в голове шептал, что он никогда не сможет даже приблизиться к уровню Ли Донхэ — это был его заранее придуманный план (больше похожий на эксперимент); это была причина, по которой он учился здесь и пренебрегал работой. Хёкджэ мечтал быть как он. — Что? — пробормотал Донхэ. Хёкджэ потряс головой, пытаясь вспомнить, как тот играл на фортепиано. Если бы он был более внимателен, то смог бы сыграть также. — У меня есть вопрос, — вдруг остановился Хёкджэ. — Спрашивай, — Донхэ выглядел довольным. — Что вы имели в виду, когда сказали, что не чувствуете моего веса? — Хёкджэ был горд, что, наконец, задал этот вопрос. Донхэ кивнул, роясь в своих мыслях. — Я наблюдал за тобой. И заметил, что когда ты переходишь в крещендо, ты делаешь это беззаботно и без усилий. Хёкджэ льстит, что профессор наблюдал за ним. — Может быть, это сработает для других произведений, Моцарта например, но в этой конкретной композиции, — Донхэ снова устроил руки на фортепиано и нежно улыбнулся. — Сделай вот так. Кстати, ты еще меняешь темп — не делай этого. Может быть, люди и не заметят, но сделай это для меня, потому что я замечу. Донхэ продемонстрировал снова, и Хёкджэ ликовал в душе, потому что в этот раз удалось не отвлекаться. Настала его очередь играть, а когда он закончил, то покраснел, увидев гордый взгляд профессора. Хёкджэ был удивлен, а желание узнать Донхэ со всех сторон и добраться до самой скрытной росло в геометрической прогрессии. Он затаил обиду на того Донхэ, которого знал с их первой встречи, но с течением времени стало весьма любопытно, ведь тот Ли Донхэ постепенно исчезал. Оба улыбнулись, один — застенчиво, другой — пристально наблюдая, или может, в каждом из них было и то, и другое. На секунду могло показаться, что они отражения друг друга.***
Поздние вечера стали особенными для Донхэ. В эти часы он мог облокотиться на раму дверного проема того самого зала, и, наслаждаясь, слушать, какую музыку Хёкджэ припас в рукаве на этот раз. Теперь это было частью его расписания перед тем, как вернуться в пустой дом. Стало привычкой и наблюдать за Хёкджэ, замечая его причуды, слыша лучшие и худшие исполнения. Донхэ помнит, как в молодости он не спал до восхода солнца, доводя до идеала проклятые композиции. Он бы хотел, чтобы кто-нибудь увидел, что до стоящего результата было и много неудач, но сейчас это не имеет значения. У Хёкджэ есть он — тот, кто будет следить за его успехом с самого начала. Он с тоской наблюдал за происходящим, улыбаясь в местах, когда Хёкджэ играл так, как сыграл бы он сам, мысленно делая пометку побудить студента создать свой собственный стиль. В одну из таких ночей, когда холод проникал сквозь стены и приходилось включать обогреватели, Хёкджэ с широко раскрытыми глазами умолял послушать новую, написанную им композицию, и Донхэ был вынужден согласиться. Ему тоже было любопытно, ведь тот уже показывал некоторые наброски. Интерес брал верх, поэтому он сдался и пошел с ним. Донхэ поставил свой портфель на пол и облокотился на стену, откуда прекрасно был виден профиль студента и его плавная линия тела. Хёкджэ начал играть, и на первом же звуке Донхэ погрузился в музыку. Он чувствовал, будто каждая нота подталкивает его вперед, и он следует за ними по невидимой тропе. Хёкджэ звучал игриво, даже немного насмешливо, как ребенок, радостно кричащий во все горло, как бы подзывая к себе, а затем снова убегая. В конце композиции, Донхэ был лишен дара речи. Он не знал, как совладать с эмоциями, которые уже начали проявляться на лице. Он мог лишь смотреть, как Хёкджэ вальяжной походкой направлялся к нему. Весь его вид отражал ожидание — ожидание реакции. Донхэ видел, что тот очень нервничал, постукивая ногой и неловко обнимая себя руками. — Не смотрите так потрясенно, если это было ужасно, просто скажите. Не нужно нежничать со мной, — уверенно выдал Хёкджэ и прикусил нижнюю губу, затем отвел взгляд, так как щеки уже горели. Донхэ приоткрыл рот, чтобы ответить; он был полностью изумлен. Уголки его губ невольно приподнялись. — Что? — непонимающе спросил Хёкджэ и шагнул ближе, сморщив лоб в страхе быть раскритикованным. Донхэ выдавил кривую усмешку и внезапно притянул парня, заключая в объятия. Но осознав свои действия, тут же отпустил. — И-извини, — пролепетал Донхэ. Глаза Хёкджэ округлились от удивления, а губы слегка приоткрылись. — Это было замечательно, Хёкджэ, — наконец, подытожил профессор. На чужом лице тут же появилась широкая улыбка, что позволило Донхэ увидеть розовые десна. — Правда? — воскликнул он, снова придвигаясь ближе. Донхэ кивнул и только сейчас заметил, что его руки по-прежнему держали ладони Хёкджэ. Он медленно отпустил их, не в силах отвести взгляд от по-детски счастливого студента. — Значит… — промычал Хёкджэ, — Вы передумали? Вы будете моим наставником? Донхэ неловко похлопывает его по плечу. — Мне нужно идти. Спокойной ночи, Хёкджэ. Легкое раздражение тут же охватило парня, но он сдержал себя. Насколько он понимал, Донхэ не оценит его колкий язык. Он почесал затылок, наблюдая, как профессор удаляется из зала. — Ой, Донхэ, подождите! — позвал Хёкджэ. Было забавно видеть, как тот повернулся так же резко, как и ушел. — Да? — Вы загляните завтра? Конечно, если хотите. П-пожалуйста? — Хёкджэ ненавидел то, как он крохотно и отчаянно звучал. Это раздражало, ведь таким его делает присутствие Донхэ. — Да, я зайду завтра, — Донхэ непринужденно улыбнулся. Хёкджэ облегченно выдохнул, наконец, позволяя профессору пойти домой. Донхэ поспешил удалиться, поэтому даже не заметил, что в коридоре он был не один. Вдруг куча бумаг взлетела в воздух, а затем плавно опустилась на линолеум, кто-то тут же кинулся подбирать их. — Извините, профессор! Донхэ присел, чтобы помочь студенту, а когда взглянул наверх, то узнал его. Это был один из тех, кто всегда получает самые высокие оценки в группе. — Держи, — сказал Донхэ, протянув чужие вещи. — Спасибо, профессор! — Бёнхун низко поклонился, а Донхэ от такого напора почти подскочил. — Будь осторожнее, — вымолвил Донхэ и направился к выходу из университета. Бёнхун все еще стоял, согнувшись под углом девяносто градусов, и только когда Донхэ исчез из его поля зрения, он выпрямился и продолжил свой путь. Он остановился у зала, где играл Хёкджэ, и вслушался. Его глаза бегали предмету внимания профессора.***
Донхэ засунул свой ноутбук и все нужные ему бумаги в портфель и быстрым шагом направился к залам с музыкальными инструментами. В мыслях он формулировал все то, что хотел сказать Хёкджэ. Во-первых, он недоволен, как тот обращается со своими записями, и в каком состоянии они находятся после носки в сумке. Донхэ верил, что у Хёкджэ есть потенциал преуспеть в музыке и, возможно, даже стать лучшего него, но, к сожалению, учебная программа рассчитана не только на талант, но и на оценки. Он не хотел видеть, как тот все испортит своим безответственным отношением к учебе. Далее он поправил себя: он не хотел видеть, как любой его студент портит свою возможную карьеру, пренебрегая учебой. Так ведь у всех преподавателей происходит, да? Тогда почему его заботит судьба Хёкджэ больше, чем остальных? Донхэ шел по коридору, его одинокие шаги эхом отражались от стен. Он уже услышал отдаленную игру на фортепиано, но когда подошел ближе, был удивлен увидеть Генри в дверном проеме, который внимательно за чем-то наблюдал. У Донхэ было ощущение, будто Генри вторгся в его личное пространство, и что-то внутри него кричало об опасности. Конечно, он умел справляться с паникой, главное — сохранять безразличное выражение лица. Генри мотнул головой, подзывая профессора к себе. — Сейчас я вижу, почему он тебе нравится. Он нечто. Донхэ уставился на своего ассистента, пока ком в горле мешал говорить. — Он очень талантлив, — откашлявшись, произнес Донхэ. — Да, так и есть, — уголок губ Генри невольно пополз вверх. Донхэ осмелился взглянуть на Хёкджэ. Внутри стало заметно теплее и спокойнее. Он ничего не хотел, кроме как сесть рядом и слушать прекрасное исполнение. В голове промелькнула сцена, как он держал руки Хёкджэ в своих. — Ты же понимаешь, что можешь потерять его, если он не справится с этим семестром, — выдал Генри. — Он очень умён, но я не думаю, что он сможет выкарабкаться, если продолжит в том же духе. Сердце сжалось на фразе, что он может потерять его — никогда не увидеть и не услышать больше. Генри строго посмотрел на профессора. — Тебе он нравится. — Не неси чушь, — Донхэ закатил глаза. — Все в порядке, я не осуждаю, — замотал головой Генри. — Он мой студент, — губы сжались в тонкую полоску. Генри выпрямился и отпрянул от дверного косяка. — Просто будь осторожен. Тебя уволят, даже несмотря на то, что ты известен. Донхэ молчал. — Я не расскажу. Генри ушел прочь, оставляя окаменевшего Донхэ посреди коридора. Его рука уже была готова взяться за дверную ручку, но он отдернул ее в последний момент, как будто она была нестерпимо горячая. Затем он тоже ушел. Хёкджэ прекратил играть и бросил взгляд на стеклянную дверь, ему показалось, что там кто-то был, но он ошибся. Он задавался вопросом, где сейчас Донхэ, но даже после нескольких часов, проведенных в зале, он так и не появился. Хёкджэ покинул зал, чувствуя себя отвергнутым. Он думал, что Донхэ правда хотел послушать его игру снова, но, может быть, он забыл зайти, прямо как тогда, на вечеринке в клубе его брата, сказал, что будет его наставником и в итоге забыл. Он вернулся в общежитие удрученный и, когда наконец лег спать, задумался о том, как его путь стал более уверенным с появлением Донхэ. Хёкджэ чувствовал разочарование по отношению к нему по многим причинам, в частности, из-за того, что тот медленно овладевал его жизнью и сознанием. Он не хотел, чтобы Донхэ был единственной причиной достижения целей. И все же, так и было. Перевернувшись на бок и поправив простынь, он смог погрузиться в сон. Ему снился Донхэ с яркой улыбкой, предназначенной только ему одному. Он чувствовал чужие руки вокруг своего тела, обволакивающие словно сотня пуховых подушек. А когда Хёкджэ проснулся, его окутал холод и осознание того, что он по-прежнему один.