КОНЕЦ ИГРЫ

Посвящается памяти моего отца

        Сегодня тот самый день. День, о котором мечтают наверно все девушки, и неважно, живут они в Капитолии или в дальнем Дистрикте. Я же всегда боялась этого дня. Я клялась, что никогда не выйду замуж. Но по иронии судьбы о моей свадьбе знает вся страна. Сегодня в прямом эфире все увидят, как я стану миссис Мелларк.         И вот я стою перед зеркалом в невероятно красивом свадебном платье. Плечи и руки обнажены, корсет, сидящий как влитой, плавно переходит в  пышную юбку, которая сшита по крайнем мере из пяти слоев тончайшего белого шифона, украшенного вышивкой. Мою голову украшает тиара и несколько слоев шифоновой фаты… Волосы накручены крупными локонами и невероятно блестят. Лицо как у фарфоровой куклы, которой у меня никогда не было: кожа идеально ровная и сияет здоровьем, глаза обрамляют невероятно длинные нарощенные ресницы, губы пухлее, чем обычно, но не раздуты, у капитолийских пигалиц. Их губы мне напоминают сардельки. Стараниями моей команды подготовки и Цинны я с трудом узнаю себя в зеркале. Но я готова признать, что очень симпатичная девушка. В моих руках букет пионов. Их выбрал Цинна, оказывается это его любимый цветок. Он нежен и невинен, и так невероятно пахнет, что я то и дело подношу букет к носу, чтобы вдохнуть очередной глоток этого аромата.       Пока Прим и Мадж обсуждают предстоящее торжество, мама подходит ко мне и, не говоря ни слова, обнимает. Я чувствую, что она безумно переживает за меня. Несмотря на то, что при ней все делают вид, будто мне постоянно везет и в моей жизни все идет «лучше не придумаешь», она понимает, что просто так семнадцатилетняя девушка из 12-го Дистрикта не выйдет замуж в Капитолии. Сердце матери не обманешь, и я чувствую, как сильно она переживает.         В комнату вносится Эффи. Она неотразима… в своем своеобразном стиле, разумеется… Она в платье из светло-сиреневого кружева с огромным разрезом, обнажающем одну ногу, и блондинистом парике, который украшает пышное фиолетовое перо. Ему вторят клатч и туфли на невероятно высоких каблуках. Она, как заведенная, то вбегает, то выбегает из комнаты, дает кому-то указания. На мою просьбу не мельтешить передо мной, потому что у меня уже рябит глазах от фиолетового, Эффи громко возмущается:         - Китнисс, это цвет индиго!       Ну, что тут скажешь? Эффи есть Эффи.         Мы спускаемся на лифте в подземный гараж, где нас уже ждет украшенный цветами лимузин. На нем мы поедем во Дворец правосудия. Какая ирония, в Капитолии даже правосудие отправляется во Дворце… Как я понимаю из общения с Эффи, и помню со времен школьных уроков по «Гражданским правам», здесь располагается Верховный суд Панема. Как и в Домах правосудия любого Дистрикта здесь проходят не только судебные заседания, но и осуществляется регистрация браков. Браков между капитолийцами.         Наш лимузин едет по улицам Капитолий не спеша. Его сопровождают четыре миротворца на белых мотоциклах. Я вижу, как жители столицы приветствуют свадебный кортеж. Они улыбаются и радостно машут нам. Для них это праздник, очередное шоу, которое покажут на всех экранах. Шоу, которое они наверняка полюбят… Ведь независимо от места рождения, все любят красивые сказки о любви, которые заканчиваются хеппи эндом.         С каждой минутой мне становится все страшнее. Я все ближе к своему замужеству. Пит… Последняя наша встреча в клубе и прощальный разговор показал мне, он хочет придерживаться дружеских отношений и не более. Я не думаю, что таблетки все еще действуют. Он принял абсолютно сознательное решение. В его глазах я не увидела ни любви, ни привязанности. Только дружескую симпатию, обычное расположение. Будь там ненависть, отвращение или презрение я бы с радостью оправдала это действием пандорума. Но я уверена в том, что таблетки действительно помогли Питу излечиться, и все, на что я вправе рассчитывать, это его осознанное дружеское отношение ко мне. От этого кошки скребут на душе. Как поздно я осознала то, что Пит для меня значит. А он теперь вынужден связать жизнь с человеком, который причинил ему боль. Я собственными руками разрушила ту связь, которая была между нами. Как бы я сейчас хотела уйти в лес, посидеть у озера или побродить по знакомым местам. Или просто посидеть в своей комнате подальше от всех, чтобы никто на меня не смотрел, не ждал от меня безудержной радости и искреннего счастья, которое мне предстоит излучать весь день.         Мы пребываем ко Дворцу Правосудия. Это здание поражает своей монументальностью. По высоте оно не меньше, чем 12-этажный Тренировочный центр. Это огромный дворец, отделанный блестящим светло-серым мрамором и украшенный по периметру колоннадой. Я не представляю, как вообще можно возвести колонны такой высоты. Но в Капитолии возможно все.         Лимузин уходит в подземный гараж, количество красивых и блестящих автомобилей в котором не может не впечатлить. Гараж просто огромный. Водитель останавливает машину рядом с лифтом, на котором мы уже через пару минут поднимаемся на самый верхний этаж. Тут, как поясняет Эффи, и будет проходить церемония. Когда мы покидаем лифт, я вижу Кентариуса Лимба, который руководит установкой камер. Он просит нас еще раз выйти из лифта, дабы запечатлеть упущенное им прибытие невесты и ее свиты на торжество. Его работа – делать из скучной реальности впечатляющее зрелище. А если реальности не хватает, то ее всегда можно придумать...         И вот я одна в комнате с кучей дверей и огромным зеркалом, за одной из них  комната подруг невесты и зал, где толпа с нетерпением ожидает появления главной невесты Панема.         - Волнуешься? – я оборачиваюсь на входящего ко мне Цинну. На нем светло-кремовый, костюм, такие же рубашка и платок, повязанный вместо галстука, с той лишь разницей, что он под воротом рубашки. Я киваю.         - Хотел бы я сейчас сказать, что поставил бы на тебя, но не тот случай… Мы улыбаемся. Ситуация действительно чем-то напоминает сцену перед началом Голодных игр. Такое же важное-преважное событие, во всем Панеме публика застыла у экранов в ожидании, и Китнисс Эвердин и Пит Мелларк снова будут радовать аудиторию.           – Ну, сегодня сценарий поскучнее, - произношу я с иронией. Я отмечаю, что со времени моего первого прибытия в Капитолий я научилась значительно интереснее выражать свои мысли. Ну хоть в этом есть что-то неплохое…         Цинна достает из кармана пиджака небольшую коробочку и протягивает ее мне. Я слегка удивлена. Кольца должны быть чуть позже. Но внутри я обнаруживаю кое-что другое: это подвеска: на тончайшей цепочке висит заключенная в оправу жемчужина – подарок Пита на Квартальной бойне. Наверно Прим выкрала ее и передала моему стилисту.         - Я знаю, что произошло с Питом. И догадываюсь, что у тебе не самое свадебное настроение. Но помни о том то, что действительно важно, - Цинна помогает мне одеть украшение и обнимает меня.         В комнату заходит Хеймитч. Он трезв и вид не такой потрепанный, как обычно. В голубом фраке и с уложенными волосами он походит на капитолийского модника. Сегодня он поведет меня к алтарю вместо моего покойного отца.       - Ну, что, Китнисс, - начинает он иронично, но весьма мило, - сегодня я стану самым счастливым ментором на свете. Мои детишки сегодня женятся. Легкое настроение Хеймитча на меня действует ободряюще.       - Ну, пора, - произносит Цинна и скрывается за одной из дверей, чтобы занять свое место среди гостей.         Я наполняю грудь воздухом и громко вздыхаю, затем подхожу к Хеймитчу, чтобы взять его под руку. Мы подходим к закрытым двустворчатым дверям, которые ведут в зал главного действа, и становимся перед ними.         - Солнышко, ты бледная как смерть. Тебя на арену краше отправляли. Улыбнись хоть.         Я улыбнусь, но позже, когда двери распахнуться, а пока мне есть, что сказать Хеймитчу:       - Ты наверно не в восторге, от всего этого. Ведь теперь, когда я стану женой Пита, я могу принести ему еще больше страданий. Помнишь, ты сказал, что желаешь Питу разлюбить меня?         Хеймитч хмыкает:       - Переживаешь, что мое желание сбылось? Китнисс, а чего хочешь ты сама? Ты не станешь счастливой, пока не признаешься в своих желаниях самой себе. Что бы я тебе не говорил, я тебе только счастья желаю. Как дочери.         Его прерывают свадебные фанфары и двери распахиваются.  Под торжественную музыку мы входим в очень светлый и просторный зал, в центре которого синяя дорожка, ведущая к главной трибуне, перед которой мы дадим свадебные обеты. Прим уже далеко впереди меня. За ней медленно шагает Мадж. Вокруг, кажется, тысячи людей. Я не смотрю по сторонам, но нетрудно догадаться, что почти все эти люди – влиятельные капитолийцы, купившие себе билеты на главное светское событие этого года.         У главной трибуны я вижу Пита. Он одет в черный смокинг, белую рубашку с белой бабочкой. Глядя на него, я перестаю испытывать страх. Мы встречаемся взглядами, и я ловлю его милую  и теплую улыбку. Теперь это улыбка друга, просто друга. Мы с Хеймитчем подходим к трибуне, справа от которого стоят братья Пита, а слева Прим и Мадж. Хеймитч «передает» меня жениху и садится в первый ряд по соседству с Эффи. Я беру Пита под руку:       - Привет, - улыбаясь, шепчет он.       - Привет, - отвечаю я.       - Отлично выглядишь.       - Спасибо, я старалась… Вернее, не я… Ну ты понял.         Наш шепот прерывает гимн Панема. Зал встает, ведь гимн положено слушать стоя. Он никогда не вызывал во мне патриотических чувств, хотя не могу не отметить, что он весьма величественный. В том, что наша свадьба, которая сейчас транслируется в прямом эфире, начинается с гимна Панема, заключается обращение ко всем жителям страны, в том числе и повстанцам. Обращение следующего содержания – «ваши герои признают власть Капитолия, и играют по его правилам».         Когда гимн заканчивается к трибуне поднимается высокая дама в строгой белой мантии до пола. На вид ей около шестидесяти, но ее легкая походка и величественная осанка не соответствует морщинкам на ее лице. Она не похожа на Капитолийцев – никакого намека на яркие цвета, или пудру, на ней нет парика, а недлинные короткие каштановые волосы с проседью уложены аккуратно и без особой фантазии. Вид у нее суровый и сосредоточенный. Это Председатель Верховного суда – Одиллия Розенфорт. Несколько раз я видела ее по телевидению. Тогда речь шла о вынесении приговоров за совершение громких преступлений против Панема. Ее показывали вскользь, как правило, выходящей из своего кабинета или из зала суда. Она никогда не давала интервью, и я вряд ли бы вспомнила ее, столкнувшись с ней на улице.  В обычных случаях она, конечно, не регистрирует браки, но видимо наша свадьба имеет значение национального масштаба, раз столь высокое должностное лицо будет выступать регистратором этого фарса.         Я смотрю на нее и понимаю, что ее лицо мне почему-то знакомо. Хотя откуда? Я никогда не видела ее на играх. Да и в Дистрикте № 12 я не могла ее случайно встретить. Ерунда.         - Граждане Панема, - начинает Одиллия, - сегодня мы собрались здесь, во Дворце Правосудия, чтобы соединить узами законного брака двух граждан Панема, уроженца Дистрикта № 12 Пита Мелларка, 18-ти лет, и Китнисс Эвердин, уроженки Дистрикта  12, 17-ти лет. Они не достигли брачного возраста, а мисс Эвердин даже совершеннолетия, однако в подтверждение полной гражданской дееспособности мне предоставлен Указ Президента Панема, позволяющий данным гражданам вступить в брак. Прошу Вас произнести Ваши брачные клятвы.         И тут меня осеняет. Розенфорт прекрасно осведомлена о юридической силе нашего брака. И она на весь Панем в прямом эфире объявила о документе, на основании которого нам разрешено заключить его. Но зачем? Может снять с себя ответственность? Или это просто процедура? Но почему-то мне кажется, что у этой дамы определенно есть свои мысли на этот счет.         Пит поворачивается ко мне и берет меня за руки:         - Когда я увидел тебя впервые, я сказал отцу, что мечтаю жениться на тебе, когда мне исполниться 30 лет. Но моя мечта сбылась раньше. Я благодарен судьбе за то, что смог познакомиться с тобой и за то, что ты меня полюбила меня. Я, Пит Мелларк, перед Панемом: Капитолием и 12-ю Дистриктами, беру тебя, Китнисс Эвередин, в законные жены, клянусь любить и защищать тебя, пока смерть не разлучит нас.         И вот речь Пита произнесена. Он – мастер ораторского искусства – впервые не удивил меня, хотя на каждом шоу он ухитрялся запомниться своими выступлениями. Все вроде бы безупречно, правильная речь, красивый голос, мягкий тембр, именно то, чего ждет толпа. Вот только я ожидала чего-то большего. Чего-то более личного. Но он не стал кривить душой и выдумывать изысканные, но притворные признания в любви для публики… и для меня… И пусть мы оба знаем, что эта церемония незаконна, и вероятно будет аннулирована, мне было бы гораздо приятнее, если бы сейчас Пит солгал. Я хотя бы на мгновение могла бы представить, что все это по-настоящему, и на минуту поверить в эту сказку… Но Пит даже не пытается сыграть чуть больше чувств, чем предполагается по сценарию…         Одиллия поворачивает ко мне, показывая видом, что теперь моя очередь произносить клятву. И вот он, тот неловкий момент, когда ты понимаешь, что не помнишь ни единого слова из заготовленного текста... Я стою напротив Пита, вокруг море людей, а моя речь, подготовленная Эффи и заученная наизусть, напрочь вылетела из головы. Сначала меня охватывает испуг. Цезарь, который на всех шоу говорил за меня, не может сейчас мне помочь. Молчание затягивается… мой взгляд бегает между Питом и Одиллией, которая вопросительно на меня смотрит. Первое желание – провалиться сквозь землю. И тут я вспоминаю слова Хеймитча и перестаю нервничать. Я понимаю, что, наконец, знаю, чего я хочу и что сказать:         - Пит, - начинаю я, - когда я увидела тебя впервые, мне было 11 лет и ты спас мне жизнь. Потом ты еще ни раз спасал меня, подчас жертвуя собой. Но я не сразу влюбилась в тебя и долго боялась самой себе признаться в этом. Ты – добрый и нежный, сильный и смелый, талантливый и великодушный. И я тебя люблю. Все, чего я хочу, чтобы ты был счастлив. И я посвящу этому все время, которое будет мне отведено на это. Я, Китнисс Эвердин, перед Панемом: Капитолием и 12-ю Дистриктами, беру тебя, Пит Мелларк, в законные мужья, клянусь любить и защищать тебя, пока смерть не разлучит нас.         Я сказала… сказала это на весь Панем. Я сделала выбор и призналась себе в этом. И пусть все здесь ожидали этих слов, и возможно даже Пит не принял эти слова за чистую монету. Я, наконец, сделала признание. И свой выбор. Когда Пит относится ко мне как другу, а наш брак в любой момент может лопнуть как мыльный пузырь. Я сделаю все, чтобы он стал счастливым… возможно даже счастливым без меня.         - Именем Панема и властью, данной мне Верховным судом, я объявляю вас мужем и женой, - произносит Одиллия. Звучит как вердикт.         После этих слов мы обмениваемся кольцами, которые подает нам старший брат моего теперь уже мужа. Затем Пит прикасается к моей щеке, подносит свои губы к моим и целует меня невероятно нежно и чувственно. Или мне так кажется, потому что самой невероятно приятно прикасаться к его губам… Я понимаю, что сама падаю в пропасть чувств, из которой лишь недавно выбрался Пит.         Зал взрывается аплодисментами, и мы размыкаем губы. Гости аплодируют нам стоя. Я обращаю внимание на то, как Пит, обнимая меня, улыбается благодарным зрителям. Он – звезда экрана, любимец публики. Его обаянию невозможно не поддаться. Он берет меня за руку, и мы по голубой ковровой дорожке выходим из зала, пока нас осыпают лепестками цветов. Все счастливы. Шоу удалось.         --         Мы покидаем зал. Вышедшие за нами Эффи и Хеймитч, Цинна и Порция разводят нас по комнатам, где мы находились до церемонии бракосочетания. Перед тем как поехать во Дворец Президента принимать поздравления от Сноу, нам предстоит переодевание, поэтому никто из нашей «команды» не тратит времени на сантименты или поздравления. Все расписано по минутам.         И вот, на мне белое непышное платье, облегающее фигуру. Оно из тяжелого шелка без вышивки или драпировок. Крой весьма прост, но подчеркивает все достоинства моей фигуры, о которых я узнала благодаря моим искушенным в моде друзьям.         Когда мы уже собираемся спускаться в гараж, Эффи сообщает внезапную новость. Мы с Питом не едем к Сноу, у него внезапно «появились дела государственной важности». Вместо этого нам предстоит возложить цветы к мемориалу павших, погибших 75 лет назад во время восстания. От этой новости я прихожу в бешенство. Пусть моя свадьба фарс, но большего унижения придумать трудно. Мы, победители Голодных игр из Дистрикта 12, должны на глазах у всего Панема, возложить цветы к мемориалу, воздвигнутого в честь подавления и порабощения Дистриктов Капитолием и почтить память тех, кто боролся за наше теперешнее униженное положение.         Цинна накидывает мне на плечи шубу из белой норки и ободряюще гладит меня по плечу. Он понимает, что мне отвратительно предстоящее мероприятие, но мы вынуждены следовать регламенту. В гараже мы опять встречаемся с Питом, к мемориалу нам предстоит ехать в одном лимузине. На его лице нет улыбки, ему, как и мне, ненавистна идея о почитании памяти наших поработителей. Мы, молча, садимся в машину вместе с Хеймитчем и Эффи и в тишине направляемся к огромному мемориалу, возведенному в центре столицы. Его показывают детям по всей стране на уроках истории, рассказывая о том, что этот мемориал установлен в память победы над предателями. Но всем жителям Дистриктов известно, что для Капитолия – это воплощение их триумфа и их гордости от победы над нами. Ежегодно в Панеме празднуется День памяти – годовщина окончания гражданской войны, если быть честными, годовщина подавления восстания. Но только в Капитолии люди несут цветы к мемориалу и считают павших земляков – великими войнами. Нам же остается с сожалением думать о том, что тогда у Дистриктов имелась реальная возможность изменить жизнь к лучшему, которая была упущена.         Мы пребываем к месту и выходим из машины. Перед нами огромные круглые ступени, ведущие на верх круглого пьедестала, по периметру которого расположены огромные мраморные плиты: на них высечены имена всех погибших капитолийцев. Хеймитч вручает Питу огромный  букет из белых роз, а мне - две розы и тихо произносит: - Всего лишь положите букет на плиту, которая лежит в центре мемориала и вернитесь обратно. Хвост пистолетом!         Я беру Пита под руку, и мы начинаем подниматься вверх по ступеням. Вокруг камеры, поэтому мы не можем идти слишком быстро. Обсуждать что-либо тоже нет возможности. Нельзя, чтобы по нашим губам прочитали что-нибудь крамольное, тем более в этом месте. И вот мы в центре мемориала у квадратной плиты. Мы опускаем цветы и, следуя регламенту, останавливаемся «почтить минутой молчания» павших капитолийцев. У меня есть время рассмотреть плиту. На ней герб Панема и надпись:         «В память о павших, в назидание живым…       Максимилиан Вальдау, президент       Александр Розенфорт, верховный судья       Красс Сноу, генерал-майор корпуса миротврцев       ...»         И почему меня не удивляет, что я вижу здесь фамилии предков тех, кто теперь у власти. Отцы узурпировали власть в стране, а их потомки продолжают держать нас на коленях. Когда мы, наконец, оказываемся в машине, Пит произносит первую фразу после того, как он стал моим мужем:         - Не переживай, Китнисс, впереди самая легкая часть праздника. Скоро все закончится.         Я понимаю, что Пит пытается приободрить меня, но у него это не очень получается. Я вспоминаю тот день год назад, когда Пит сделал мне предложение. Он действительно мечтал обо мне и о свадьбе. Тогда я воспринимала это, как само собой разумеющееся. Помню, как я сказала: «Да», даже не задумываясь о том, что на самом деле испытывал тот белокурый голубоглазый мальчик. Теперь рядом со мной серьезный молодой мужчина, который прекрасно играет свою роль образцового новоиспеченного мужа и мечтает, чтобы все скорее «закончилось».         --         После посещения мемориала, прием действительно очень неплох. Шикарный фуршет, красивая музыка, практически полное отсутствие регламента и никаких прямых трансляций. То, как едят и веселятся в Капитолии, Дистриктам не показывают. Но виновникам торжества не до угощений. Да и у меня после посещения мемориала нет аппетита.  Мы с Питом стоим посреди зала уже около часа и принимаем поздравления от незнакомых нам людей. Они вручают нам подарки, а мы даже не представляем, кто они такие.         - Это сколько же часов мы будем подарки распаковывать, - шепчу я Питу. Он улыбается в ответ.         Наши друзья и знакомые явно наслаждаются вечером. Вения, Октавия и Флавий, которые почувствовали себя свободными, после того, как нарядили меня в последнее платье, не отходят от парня, смешивающего коктейли. Хеймитч, который к этому времени уже еле держится на ногах и что-то доказывает отцу Пита. Прим повсюду бегает с маленькой белокурой девочкой, ее подругой Олимпией, с которой она учится в школе. Родители девочки, видимо, довольно богаты, раз смогли позволить купить билеты на это мероприятие. Эффи что-то активно обсуждает с Цезарем Фликерманом. Сейчас, пока она на коне и работает с самым успешным Дистриктом, она не упускает возможности обрасти полезными знакомствами и сблизиться с полезными людьми. Только вот Цинне и Порции явно не до развлечений. Капитолийцы не дают им и шага сделать.         Очередь поздравляющих наконец заканчивается, к нам подходит Финник. Вместе с ним молоденькая девушка симпатичная невысокого роста. Нельзя не обратить внимания на ее глаза, в них какая-то отстраненность от всего происходящего и даже обеспокоенность. Может даже показаться, что в них что-то безумное. Но ее безумие не вызывает желания сбежать от нее подальше, а, напротив, защитить ее. Финник обнимает свою спутницу с невероятной нежностью, боясь причинить ей малейшее неудобство. Сейчас он совсем не похож на того Финика Оддейра, к которому привыкли фанаты. Когда я впервые увидела его на параде трибутов полгода назад, на нем из одежды была только рыболовная сеть. Тогда он показался мне самовлюбленным и самоуверенным наглецом. Кто бы мог подумать, что сейчас я буду считать его своим другом.         - Познакомьтесь, это моя невеста Энни Креста. Энни, это мои друзья – Китнисс и Пит. Мы пожимаем друг другу руки.       - Поздравляю Вас с Днем свадьбы, пусть ваша семейная жизнь будет долгой и счастливой, - тихо и неуверенно произносит девушка. В этом хрупком и немного робком создании я никогда не увидела бы победителя Голодных игр, да еще и профи в далеком прошлом. Именно она годами сидела на пандоруме, а потом боролась со своим безумием.         - Спасибо, Энни. Знаешь, если бы не твой жених, этой свадьбы не было бы, - так я даю понять, что помню, что Финник спас жизнь Пита, когда он ударился о силовое поле, и еще, что всегда буду благодарна ему за это, - у тебя замечательный жених. Вы отличная пара.         Девушка робко улыбается. Нетрудно догадаться, что ей непросто сближаться с людьми, и она не сразу подпускает их к себе. Хотя, судя по тому, что мы слышали от Финника про пандорум, проблемы с общением – это лишь малая часть багажа, который приобрела Энни, участвуя в Голодных играх.         Уголки ее губ слегка приподнимаются:       - Я знаю, спасибо, - Энни поворачивается к Финнику. Они встречаются взглядами. В их поведении столько безграничной нежности, любви и заботы, что на ум не приходит ничего, кроме того, что они созданы друг для друга.         Мы тоже весь вечер целуемся и обнимаемся, завидев приближающегося фотографа, но мы и в половину не выглядим такими влюбленными. Такое сыграть невозможно. На их фоне это пафосное мероприятие кажется еще большим абсурдом. Все эти люди вокруг… что они знают о наших чувствах? Абсолютно ничего. Им плевать на нас, мы всего лишь модное явление. А как говорит Цинна, мода имеет свойство уходить. А в Капитолии все немодное быстро выкидывают на помойку, не выясняя чувств устаревшего барахла…         Пит извиняется и отлучается от меня поговорить с отцом. Я беру бокал шампанского с подноса проходящего мимо бесгласого и выпиваю в надежде, что перестану так близко воспринимать к сердцу всю эту ярмарку тщеславия. Но легче не становится… Тогда я беру еще один у уже подношу к губам, как меня останавливает женский голос:         - Мисс Эвердин, или теперь уже миссис Мэлларк.         Я оборачиваюсь. Передо мной с бокалом шампанского стоит Одиллия Розенфорт. На ней кремовое платье, не сильно, впрочем, отличающееся от белой мантии, в которой несколько часов назад она регистрировала мой брак.         - Здравствуйте, - говорю я. Признаться, я слегка удивлена, что эта серьезная и влиятельная дама, не следующая всеобщей моде, пришла на это пафосное и по своей сути крайне абсурдное мероприятие.         - Позвольте мне поздравить Вас с Днем Вашего бракосочетания, - она говорит не спеша и не громко, но в ее голосе столько силы, уверенности и величия, что от этого невольно испытываешь трепет. В ее голосе нет скрытой угрозы, как в голосе Сноу, несмотря на то, что она, несомненно, очень влиятельна.         - Благодарю Вас, - отвечаю я.       - Китнисс, могу я называть Вас так? - я киваю, - у меня к вам есть небольшая просьба.         Я не представляю, что ей, председателю Верховного суда Панема, может понадобиться от меня.       - Какая?       - У Вас есть планы на завтра?       Какие у меня могут быть планы на день после свадьбы? Это у нормальных невест главный план на ближайшую неделю – наслаждаться прелестями семейной жизнью наедине с новоиспеченным мужем. Но я - не нормальная невеста.         Я отрицательно машу головой. И почему ее это не удивляет? Может она просто привыкла никогда не слышать отказов. Тем не менее, таким же бесстрастным голосом она продолжает.         - Если планы не появятся, я жду Вас в своем доме завтра. Позвоните по этому номеру, и за вами прибудет машина, - и она протягивает мне небольшой листик бумаги с цифрами. Я в недоумении киваю. Сказать, что я обескуражена – ничего не сказать.         - Еще раз с Днем Свадьбы, - говорит Одиллия Розенфорт и удаляется.       - Это не наш регистратор? – спрашивает меня подошедший Пит.         - Именно, - отвечаю я, и залпом выпиваю бокал шампанского, вижу его удивленный взгляд и добавляю, - дома расскажу, - я осекаюсь, осознав что у меня сорвалась с языка некая вольность. «Дома…» Напоминаю себе влюбленную дурочку этим «дома». Ляпнула глупость… При Пите такого позволять не следовало… Мы ведь друзья, а я с этим «дома»… Лучший способ в сгладить такой ляп – сделать невозмутимый вид, будто бы ничего не произошло, и я следую этому правилу, - пойду искать Цинну.         И я удаляюсь от него, прихватив с подноса еще бокальчик.         Вот бы не выдать при Пите еще что-нибудь эдакое. Как бы я к нему не относилась, я не хочу, чтобы он знал о моих чувствах. Да, я призналась в них самой себе, но если он догадается о них, мне станет в десятки раз больнее. В нем это вызовет лишь жалость. Жалость к неудачнице, которая влюбилась в парня, только что разлюбившего ее. Да еще и успевшей выскочить за него замуж. Что может быть обиднее, чем быть нелюбимой девушкой? Только быть нелюбимой женой! Потому что от мужа никуда не денешься, тем более в нашем случае.         Но я не успеваю далеко отойти от своего новоиспеченного супруга, как раздается голос Эффи, которая объявляет о первом танце Мистера и Миссис Мелларк. Мы искушены капитолийскими танцами и станцевать в обнимку нам не составляет труда. Затем одна за другой следуют другие капитолийские традиции: огромный свадебный торт, тосты родителей и Хеймитча, выступающего сегодня в роли моего отца. Все они желают нам любви, детишек, благополучия, восхищаются тем, как мы боролись друг за друга. От их пожеланий, мне становится все более печально, и я глотаю шампанское. И оно меня, кажется, ободряет…         И вот наступает момент прощания со всеми и отъезда домой на нашу новую квартиру. Молодежь заговорчески желает нам приятной первой брачной ночи, а парни ободряюще похлопывают Пита по плечу. Можно подумать, что у нас что-то будет. У нас то, когда он еще любил меня, ничего не случилось. К этому моменту мне становится так легко и весело, что я уже не хочу никуда уезжать. Я невеста, и это мой праздник. Я хочу веселиться, но Пит почему-то хватает меня за руку и под предлогом того, что ему срочно нужно что-то обсудить, уводит в лифт.         - Так что ты хотел мне сказать? И почему мы едем вниз? – до меня сразу не доходит, что лифт вообще едет.       - Потому что нам пора. Китнисс, ты ведь не любишь вечеринки. Считаешь их фарсом.         - Но это мой фарс! И я имею право в нем участвовать! Я невеста! И это мой веселый праздник! – я пытаюсь остановить лифт и нажать другую кнопку, но Пит мне не дает этого сделать.         - Китнисс, ты пьяна. Ты в том состоянии, в котором не стоит появляться на публике. Мне внезапно становится грустно. Почему он меня увозит. Какое он имеет право мной командовать. Почему его тон такой великодушно-снисходительный. Этот тон просто выводит меня из себя. Какое Питу дело до того, как я себя веду, и я решаю высказать ему все, что накипело:         - Я, может быть, и выпила лишнего, но ты вообще еще неделю назад сидел на наркотиках. И какое теперь тебе до меня дело? Как ты там выразился про то, что выполнишь свои условия контракта…?... Так выполняй их и оставь меня в покое!              Лифт распахивается, и я гордо выхожу в гараж. Одной рукой я поднимаю подол платья, я в другой несу снятые туфли. Не оборачиваясь назад, я плюхаюсь в лимузин, Пит садится с другой стороны.         Мы едем домой молча. Меня переполняет злость на Пита. Почему, чтобы он ни сделал, он всегда остается благородным, а я же всегда виновна во всем.         Я залетаю в квартиру первая и эффектно швыряю в сторону туфли, которые целый день портили мне жизнь. От  кипящей во мне ярости я не сразу замечаю, что повсюду разбросаны лепестки пионов. Затем мое внимание привлекает шампанское, стоящее в ведре со льдом на столе. Пробка открыта только что, и из горлышка идет дымка. Настроение резко идет вверх. Я беру увесистую бутылку и наливаю себе в бокал игристый напиток, экранно поднимаю его и поворачиваюсь к Питу, который подпирает плечом дверной косяк нашей гостиной и смотрит на меня. Он не разделяет моей радости.         - За нас! – я делаю глоток, - Пит, мы ведь теперь муж и жена. И это наша первая брачная ночь, - я подхожу к нему, - Ты забрал меня с нашей свадьбы. У тебя наверно были на это веские причины.         Я хочу вылить на него всю свою злость. Но Пит не шевелится, лишь не отводит взгляда. Я не могу понять по его взгляду, о чем он думает, но вид у него выжидающий.         - Тебе не хочется…? Шампанского?       Он, молча/ подходит к столику и наливает себе бокал, затем поворачивается ко мне:       - За нас! – спокойно произносит он, выпивает шампанское почти залпом, ставит бокал на место и направляется в спальню, снимая с себя смокинг и бабочку.         Его подчеркнуто вежливое и даже надменное поведение меня просто убивает. Сегодня я призналась ему в любви, а он… он даже не собирается со мной общаться. А вдруг он догадался? Догадался о моих чувствах? Он наверняка понял, что я не лгала… И теперь он считает, что меня следует наказать своим невниманием и принебрежительным отношением. Что ж, закономерно... Он так дает мне сдачи за все ту боль, которую я причинила ему. Только вот недолго ему думать, что я в него влюблена.         Я ставлю уже сухой бокал на столик и направляюсь за Питом.       - Я буду спать на диване, спальня твоя, - спокойно говорит он мне и берет себе подушку с кровати.       - Ты считаешь себя лучше других… Лучше меня… Весь такой идеальный Пит Мелларк, который в любой ситуации сохраняет лицо, играет в благородство, даже тогда, когда может потерять все…. Раз ты такой, тогда просто стой и наслаждайся.         Я вынимаю подушку у него из рук и кидаю ее на кровать. Затем глядя ему в глаза, я расстегиваю верхнюю пуговицу его рубашки. Он неподвижно стоит и смотрит на то, как я провожу пальцем по его скуле, затем по от мочки уха по шее. Я всем телом приближаюсь к нему и слышу, его замедленное и сбившееся дыхание. Несомненно, как бы он не пытался сделать бесстрастное выражение лица, я уверена в том, что сейчас мы хотим одного и того же. Я приближаю свои губы к его губам, но не тороплюсь с поцелуем, хотя мои пересохшие от желания губы мечтают о нем. Но поцелуй не входит в мои планы. Я изучаю его реакцию на меня. Я чувствую его вожделение, но он не позволяет ему взять над собой верх. Как умный человек, который продумывает каждый шаг… Пит определенно лучше владеет собой, чем я. Мне становится досадно. Я столько шагов сделала навстречу, а он не может даже вежливо отказать мне. И тут меня озаряет. Пит не может не желать продолжения. И я вижу, что в нем кипит желание. Но в нем больше нет прежних чувств и теперь это определяет его отношение ко мне… Он предпочитает смотреть на то, как я унижаюсь… И меня охватывает злость:         - Первая брачная ночь… Неудачно я вышла замуж… - произношу я с вызовом и отстраняюсь. Через мгновение его губы буквально впиваются в мои. Такого поцелуя у нас никогда не было…