КОНЕЦ ИГРЫ

                                                      "Посвящается моей подруге Ди, которая сейчас уже в Нью-Йорке" - написала я в 2012-м. Но сейчас я хочу добавить.                                                             Посвящается моим подругам, с которыми мы общаемся крайне редко. Не теряйте любимых!         Я босиком гуляю по светлому утреннему лесу, и мои ступни чувствуют нежное прикосновение капелек росы. Мое лицо ласкает мягкое утреннее солнышко. Вокруг меня благоухающие цветы, всюду порхают бабочки. Я слышу дивное пение птиц. Меня охватывает ощущение счастья. Будто бы все плохое закончилось, и началась новая жизнь. Я понимаю, что сон уходит. С улыбкой я открываю глаза. Я в незнакомом месте… в свое й новой спальне. Сквозь шторы пробивается робкий и совсем не теплый свет. Ноябрь. И никакого тебе солнышка. Ну да… Вчера был день нашей свадьбы…         В голове всплывает вчерашний день и вечер... частями… Мы покинули свадьбу, чем я была жутко недовольна, злилась на Пита. И еще я была изрядно пьяна… Теперь причины моей злобы не кажутся мне такими уж уважительными. Еще я помню то, как мы поцеловались… Я прикусываю губу, вспоминая это… Это было невероятно. А как все закончилось? Это я помню с трудом или… совсем не помню. Я откидываю одеяло, чтобы встать и с ужасом обнаруживаю, что на мне нет одежды… совсем никакой. Я пытаюсь вспомнить, что было после нашего с Питом поцелуя и не могу… Ужас. А вдруг, этой ночью я переспала со своим мужем, и даже не помню этого. Голова раскалывается, проклятое похмелье.         Через какое-то время я решаюсь встать. На прикроватной тумбочке мое свадебное платье. Я не помню, как снимала его. Я ищу глазами что-нибудь, чтобы накинуть на себя, но ничего не нахожу. В квартире, несмотря на ноябрь, очень тепло, но одеться все-таки нужно. На носочках я захожу в гардеробную. Столько вещей я не видела, кажется, никогда. Все стены помещений увешаны полками, ящиками и перекладинами для вешалок.  С одной стороны, мои вещи, с другой – вещи Пита. Я не без труда нахожу длинный махровый халат и укутываюсь в него. Босиком я бреду по квартире, внимательно и без спешки рассматривая новое жилье. Она немыслимо красивое. Когда я вхожу в гостиную, там уже нет ни шампанского, ни лепестков цветов. Все убрано. Дома я одна. Пит куда-то ушел. Может это и к лучшему. Что же между нами произошло? И почему он даже не разбудил меня? А что если все случилось, а утром он просто не захотел меня видеть…  Вопросы вьются в моей голове назойливым мерзким роем…         Захожу в душевую и включаю воду. Теперь, когда я стою под душем совсем голая, я пытаюсь разобраться в своих ощущениях. Я определенно чувствую себя как-то не так. Может взрослее? Нет. Ничего. Ни боли. Ни неудобств. А как это должно быть? Пока мои сверстницы обсуждали свой первый опыт, я охотилась и кормила семью, потом готовилась к свадьбе,и голодным играм. С Мадж у нас никогда не заходили разговоры о парнях.         Только Пит точно знает, что произошло. Он был значительно трезвее меня. После душа я бреду в кухню. Теперь, смыв косметику, я чувствую, что неплохо было бы подкрепиться. Но, только открыв холодильник, я понимаю, насколько голодна. Тут я нахожу массу вкуснятины: мясное рагу, запеченный молодой картофель (и это в ноябре!), суп, пироги, колбасы и ветчина, сыры, пирожные и конфеты. На столе я нахожу нарезанный хлеб  и булочки. Хлеб и сдоба в запечатанной заводской упаковке, которую еще ни разу не вскрывали. Видимо Пит ушел куда-то, не завтракая. Может, у него и правда появились дела? Может он просто решил меня не будить?         Безрезультатно намучившись с духовкой, я решаю ограничиться тем, что можно там не греть: бутербродами и чаем. Благо я знаю, как пользоваться электрическим чайником. Я обнаружила такой в новом доме в Деревне победителей, когда только вернулась с первых голодных игр. Тогда он меня удивил. Шлак, Деревня Победителей, Капитолий. Такому пути позавидовал бы любой житель Дистрикта. Но слишком высока цена, которую пришлось и еще придется мне заплатить за эту видимость благополучия. Ведь я отлчно понимаю – все это мне не принадлежит. Это временно.         Я смотрю на настенные часы. Уже полпервого. Я припоминаю, что вечером планируется прощальный ужин с нашими с Питом родственниками, которым полагается после этого отбыть домой. Я решаю позвонить в отель маме и Прим, но тут вспоминаю, про свое обещание Одиллии Розенфорт. Что же она хочет от меня? В голову лезут самые разные мысли. Может это предложение от мятежников или очередное указание Сноу. Мне порой кажется, что я уже ничему не удивлюсь… Я нахожу в потайном карманчике своего свадебного платья записку с номером телефона, который мне дала Председатель Верховного суда.  Что ж… Настало время узнать, что она от меня хотела.         Я набираю номер телефона и представляюсь. Мужской голос на другом конце провода сообщает, что машина прибудет за мной в течение пятнадцати минут. Я пулей лечу в гардеробную и натягиваю на себя первое, что подворачивается под руку – это темно-синие брюки, белый кашемировый свитер и шерстяное полупальто. Когда я спускаюсь вниз, меня ожидает огромный черный автомобиль с затемненными стеклами. Не успеваю я к нему приблизиться и потянуться к ручке, как задняя дверь автомобиля распахивается сама.         Мы едем около двадцати минут. За это время мы выбираемся из каменных джунглей и въезжаем в квартал, застроенный частными домами. Расстояния между домами постепенно увеличивается, как и площади лужаек и садов вокруг этих домой. Наверно летом здесь просто чудесно. По узорам заборов я понимаю, каков размер того или другого домовладения. Не трудно догадаться, что именно здесь живут самые влиятельные капитолийцы:  вдали от шума Капитолия, в своих огромных поместьях. Дорога, по которой мы едем, ведет нас вверх. Столица Панема окружена горами и место назначения явно находится выше основной территории Капитолия. Сквозь кроны деревьев, растущих вдоль дороги, я вижу огромный город из белого камня, оставшийся внизу.          Через какое-то время, автомобиль въезжает в ворота. И мы едем по лесной дороге еще несколько минут. Когда деревья, наконец, заканчиваются, передо мной открывается чудесный вид: огромный трехэтажный дворец из темно-коричневого камня, окруженный газонами правильной геометрической формы. Несмотря на ноябрь, на газонах зеленеет трава. Капитолийские ученые умеют творить чудеса. Машина останавливается напротив парадного входа во дворец, и дверца автомобиля распахивается, намекая, что мне пора выходить. Я поднимаюсь по ступеням, ведущим внутрь. На пороге меня встречает невысокий пожилой мужчина с белоснежными волосами и бородой, одетый в темно-бордовый костюм. На вид ему около восьмидесяти.         - Миссис Мелларк, я полагаю, - говорит он, и, не дожидаясь моего ответа, добавляет, - пойдемте за мной.         Он приводит меня в комнату, которая напоминает мне картинку из учебника истории человечества до стихийных бедствий и основания Панема.  Этот огромный раздел нашего прошлого мы изучаем вскользь. Наши преподаватели говорят нам о том, что в результате природных и техногенных катастроф большая часть сведений об этом этапе развития человечества утрачена навсегда. Однако я помню изображение внутреннего убранства дворца какого-то короля. Помнится, столько позолоты я даже не могла себе представить. Она была повсюду: на лепке, которой украшены стены и потолок, на мебели и картинных рамах, на канделябрах и цветочных горшках. Готова поклясться, что этот стиль был заимствован у того самого короля. Версаль, кажется так назывался тот дворец.         Я замечаю множество фотографий, стоящих на полках и столиках. Почти на всех Одиллия Розенфорт: одна или с незнакомыми мне людьми, на всех снимках она серьезная и сосредоточенная. Мой взгляд привлекает одно единственное фото, которое отличается от остальных. На нем молодая Одиллия в возрасте не многим старше моего, с ней два молодых парня и девушка. Они стоят в обнимку и улыбаются. На них странные квадратные шляпы и шелковые мантии, а в руках какие-то документы в рамках. Наверно дипломы об окончании какого-то учебного заведения. Они выглядят чрезвычайно счастливыми. Я беру рамку в руки, чтобы рассмотреть фото поближе. Одиллия обнимает высокого темноволосого парня, возможно у них был роман.  Рядом с парнем стоит высокий светловолосый парень. Я готова поклясться, что это человек, которого я ненавижу всем сердцем – Президент Сноу в молодости. Рядом с ним, крепко держась за свой диплом, стоит невысокая девушка в очках. Она производит вид отличницы и очень гордится собой.         - Добрый день, Китнисс, изучаете мое прошлое?       Я оборачиваюсь. Передо мной в простом прямом темно-синем шерстяном платье, украшенном только брошью, стоит хозяйка дома. В этом платье ее осанка кажется мне еще более статной.       - Добрый день, миссис Розенфорт, - произношу я, - простите, что без спроса взяла вашу вещь.         - Я не против, - она берет у меня из рук фотографию и разглядывает ее, - это было так давно. Даже не верится, что когда-то было такое беззаботное время.       Я осмеливаюсь спросить:       - На этом фото Президент Сноу?       - Да, это Кариолан в день окончания юридического факультета Панема. Мы с детства дружили вчетвером: я, Кариолан Сноу, Деметрий Крейн и Магнолия Вальдау.         - И вы дружите до сих пор? – спрашиваю я. На мгновение я начинаю переживать, что задала неуместный вопрос, но он, кажется, ничуть не смучает Одиллию:         - Китнисс, у людей, обличенных властью, огромной властью, не бывает друзей. Меня посещает ощущение, что я невероятно глупа, что не догадалась о таком очевидном факте. Тон верховного судьи Панема настолько убедителен, или скорее даже безапелляционен. Хотя как иначе? Ее решения обжалованию не подлежат. Это я помню из уроков «Гражданских прав». Хотя я бы этот предмет назвала «Гражданскими обязанностями», потому что там нам рассказывали только о том, что мы должны, и ни слова о том, на что мы имеем право.         Жестом Одиллия приглашает меня присесть, и мы опускаемся на диванчики, между которыми расположен невысокий столик с причудливыми резными ножками.       - Может быть, чаю? – любезно спрашивает Розенфорт.       Я киваю. Одиллия берет в руку колокольчик, стоящий на столике, и едва двигая кистью звонит. В комнату входит девушка. На ней нет, привычного для безгласых слуг Капитолия, красного одеяния, она в черных брюках и белоснежной рубашке, а волосы заколоты в пучок.       - Марта, сделайте нам, пожалуйста, чай.       - Леди, какой вы чай предпочитаете? – обращается Марта ко мне.       - Любой, абсолютно, - отвечаю я не сразу. Я в легком негодовании. Во всех домах       Капитолия служат безгласые преступники.         - Удивлены, что в моем доме нет безгласых? – вопрос в самую цель. С другой стороны, если она ровесница Сноу и удержалась на таком высоком посту до сих пор, проницательности ей не занимать.         Я киваю.       - Здесь все просто. Верховный суд возглавлял мой отец, затем я. Когда твоя семья возглавляет орган, который выносит приговоры по всем делам о государственной измене, глупо брать приговоренных в дом, - в ее голосе абсолютное спокойствие и уверенность, - но даже если бы я не имела отношения к политике, я бы предпочла окружить себя людьми, с которыми можно побеседовать. Забавно… На закате своих лет мне даже не с кем поговорить по душам. Власть накладывает отпечаток на круг и характер твоего общения.         Я поднимаю брови:       - Мне почему-то кажется, что Вы пригласили меня, не потому что нашли во мне интересного собеседника, так ведь?       - Не волнуйтесь, Китнисс, я не отниму у Вас много времени, - обращается она ко мне, - или Вам в тягость общение со мной?         Несмотря на то, что передо мной женщина, возглавляющая орган, который выносит самые суровые приговоры, я не испытываю к ней ненависти и уж точно не хочу ее обидеть:       - Не в тягость. Просто мне любопытно, чем может помочь девушка из Двенадцатого Дистрикта.         Марта вносит поднос. Ставит его на столик перед нами и исчезает. Одиллия неторопливо берет со стола чашку и блюдце, делает глоток чая и ставит их обратно. В ее движениях столько грации, манеры женщины безупречны, но при этом естественны. Это не утрированный и иногда наигранный этикет Эффи, а нечто другое, идущее глубоко из нутрии. Это достоинство.         - Вы себя недооцениваете, Китнисс. Ваша история и Ваши поступки не оставили равнодушными никого в Панеме. Но Вы правы, невежливо держать в тайне цель моего приглашения. Я хочу поблагодарить Вас за спасение моего сына Константина Крейна.         Я поднимаю брови, и она понимающе кивает:       - Вы знаете его как Цинну. Он мой сын. После того сгорающего свадебного платья я была уверена в том, что моего сына казнят. И что самое ужасное, мне самой предстояло вынести ему приговор. По законам Панема, капитолиец, призывающий к мятежу, может быть осужден только председателем Верховного суда. Жители Дистриктов за подобное могут быть осуждены на родине. Для этого есть Дома правосудия. Я подключила всех, направилась к Сноу. Но даже мое положение не могло помочь. Сноу не стал меня слушать. Я уже стара, и я не угроза его власти. Это мне помогало так долго держаться у власти и именно это лишило меня политического веса, столь нужного в тот момент. А вы своими выступлениями в интервью, публичной клятвой верности Сноу спасли жизнь моему сыну.         - Мне трудно поверить, что это моя заслуга.         - Ваша и Вашего мужа. Вы в обмен на жизнь чужого человека вверили себя Президенту, который мечтал стереть Вас в порошок на последних Голодный играх. Жертвенность – чрезвычайно редкое качество. Когда-то Вы пожертвовали собой ради спасения сестры, теперь – моего сына. Вы – благородная девушка, и я в неоплатном долгу перед Вами.         Эта новость потрясает меня до глубины души. Я не знала, что Цинна из одной из самых влиятельных семей Капитолия. И что заставило этого золотого мальчика публично обнародовать свое открытое неповиновение существующей власти, которая принадлежит, в том числе, и его матери.         - Расскажите, какой он сейчас, мой мальчик, - просит она, -меня не интересуют его успехи в модной индустрии. О них пишут все, кому не лень. Меня интересует, чем он живет, интересуется.         Я без промедления начинаю:       - Он очень добрый и великодушный. Очень благородный и бескорыстный. Моя маленькая сестра проводит него почти каждые выходные, он учит ее разбираться в моде, помогает ей с уроками. И знаете, он мой самый близкий человек в Капитолии. Он единственный, кто никогда не относился ко мне, как к куску мяса.         - Мой мальчик. Он всегда был потрясающим, - комментирует она.         - Позвольте спросить? А почему Вы не общаетесь?         Она вздыхает:       - Когда Константин окончил школу, ему предстояло продолжить семейную традицию. Окончить юридический университет и стать судьей Верховного суда. Но он бросил учебу, не окончив и первого курса. А потом объявил, что собирается стать модельером. Мой муж был в ужасе.  Портной - худшая участь для ребенка, если его родители из политической элиты страны. Сын был непреклонен, и мой муж выгнал его из дома. В итоге, мой сын ушел в никуда, отрекся от семьи, взял псевдоним и больше никогда не появлялся здесь. Я поначалу не могла понять сына, думала, что эта блажь пройдет. Я стала на сторону мужа, ведь я дочь Александра Розенфорта. И это была самая серьезная ошибка в моей жизни. Но Деметрия не стало, как и многих других, кто мог осудить моего сына. Я слишком поздно поняла, насколько безразлично, что думают окружающие. В конце концов, мы остаемся нужны только своей семье. Но тогда мне казалось, что Деметрий прав и наш сын создан для политики. Знал бы Деметрий, что его сын - портной сможет коренным образом повлиять на нее.         Одиллия слегка иронично улыбается. И сейчас я не вижу в ней вершителя судеб, передо мной пожилая одинокая женщина, преисполненная сожалением о прошлом.         - Китнисс, Вы не поверите, я смотрела только два сезона Голодный игр. Родственник Цинны, племянник моего мужа Сенека Крейн пригласил его в шоу. Он наверно был единственным среди друзей семьи, если их так можно назвать, кто не осуждал занятие моего сына. Хотя Сенека никогда не отличался наличием каких-либо устойчивых принципов и сам был белой вороной в обществе… Как и любой, кого занимает только шоу.         - А вы не пробовали помириться с сыном? – спрашиваю я.         - Он не желает со мной общаться. Я знаю. Он осуждает меня за то, что я считала его занятие недостойным, что не стала на его сторону. Считает меня лицемерной. И у него есть на это право. Работа с тканью в крови у Розерфортов. Ведь наша семья родом из Дистрикта 8, около двухсот лет назад, мой дед приехал сюда продавать ткани, наладил поставки. В качестве представителя от родного Дистрикта он был выдвинут в Парламент. Тогда в Парламенте заседали представители из всех Дистриктов и один от Капитолия. Всего 14.  Так мой дед обосновался в Капитолии, как и многие жители Дистриктов, нашедшие место в столице. Со временем Капитолий обособился, влиятельным семьям было невыгодно терять власть и достаток, возвращаться в родной дистрикт и ставить свою власть на кон очередных выборов очередного депутата. Капитолий стал самостоятельным.         - Затем случилось восстание против Капитолия, которое было жестоко подавлено 75 лет назад. И мы получили Голодные игры…, - добавляю я.         - Вы правы, Китнисс. И я могу представить, что вы ненавидите Капитолий.  Вы наверно и меня ненавидите, зная кто я. Я не прошу у Вас посредничества для примирения с сыном. Я пригласила Вас, что выразить свою признательность и благодарность за все, что Вы сделали для моего сына. И я рада, что Вы мне рассказали, что у него все хорошо.         Я хотела бы возразить на ее слова о моей ненависти, но я не уверена, что я вообще чувствую по отношению к ней после всего услышанного. Поэтому я просто делаю глоток чая и выдаю:         - Мне наверно уже пора. Пит заждался…, - придумываю я повод выйти из этого неловкого момента.         Она понимающе кивает:       - Водитель отвезет Вас обратно. Не переживайте. Подождите минуту, - она выходит из комнаты и возвращается с небольшим бумажным свертком в руке, - я не сделала Вам свадебный подарок, - и она протягивает мне сверток, - развернете его вдали от чужих глаз.       - Спасибо, - я беру сверток. Когда чай допит, я поднимаюсь с диванчика. Одиллия встает вместе со мной.       - Спасибо, что приехали.       - Не за что, - отвечаю я, - до свидания, - и выхожу из комнаты.         Пока я еду из поместья Розенфорт, на город опускается сумеречная пелена. Со склона горы открывается потрясающий вид: город внизу загорается миллионами разноцветных огоньков уличных фонарей, домашних люстр, рекламы на уличных экранах, иллюминации модных заведений.  Как же разительно он отличается от городов и деревень Дистриктов. Даже самых богатых. Здесь жизнь легка и приятна… За счет нас.  А ведь судя по рассказам Одиллии Розенфорт, Капитолий создан жителями Дистриктов и когда-то каждый Дистрикт имел возможность управлять Панемом. Этого в школе нам не рассказывали…         __         Когда я возвращаюсь в квартиру,  помимо Пита у нас в квартире толпа людей. Мама с Прим и Мадж, родители и братья моего супруга, Хеймитч, Эффи, Цинна и Порция. Я совсем забыла, о прощальном ужине.         - Я же говорил, она вот-вот придет, теперь можно и за стол садиться, - улыбается всем Пит. Не представляю, что он всем рассказал, но, по крайней мере, выгородил. Я улыбаюсь, снимаю пальто, отношу его в гардеробную вместе со свертком и присоединяюсь ко всем.         За столом, я то и дело смотрю на Цинну. Действительно у него с матерью много общего. Глаза и улыбка, которую я видела на той фотографии. Стоит ли ему сказать, что я говорила с его матерью, или же лучше не лезть в чужие семейные проблемы. В любом случае, нужно сначала посоветоваться с Питом.         Пит… Наши «семейные» проблемы может и не такие серьезные, но они не дают мне покоя. Что было между нами? И как мне это выяснить? Не спрашивать же в лоб.         Пока я пытаюсь придумать, как восстановить в памяти вчерашний вечер, Эффи объявляет «наши планы» на ближайшее время. К моему удивлению, отъезд наших родственников домой почему-то откладывается почти на неделю. Вместе с ними поеду и я, чтобы заняться «важными делами по подготовке к следующим Голодным играм». Под этим подразумевается организация академии добровольцев, но Эффи никогда не произносит слов, о которых может пожалеть. Еще она сообщает, что я и Хеймитч, должны будем вернуться в Капитолий в конце февраля на ежегодный съезд менторов. Хеймитч, слыша эти слова, вздыхает: после нашей «победы» в последних играх он надеялся, что «честь» быть ментором перейдет к Питу. Но Пит как ведущий по условиям шоу не может быть пристрастным. А ментор – лицо, заинтересованное в победе подопечных трибутов.         От слов «подопечные трибуты» у меня по коже пробегают мурашки. Через полгода мне предстоит повезти на Голодные игры двух детей, шансы которых на выживание изначально 1:24, а это совсем немного.         Когда гости уходят, я подхожу к Питу и шепчу ему на ухо: - Нам нужно срочно поговорить!         Понимая, что квартира вполне возможно прослушивается, мы выходим на холодный балкон, и под прикрытием шума большого города я шепотом рассказываю ему о вчерашней просьбе Розенфорт и моем нынешнем визите к ней. Пит так же удивлен, как и я.         - Она нам свадебный подарок сделала, - сообщаю я и бегу в гардеробную за свертком. На балконе мы разворачиваем его. Это книга. По виду она весьма старая и датирована годом начала Голодных игр.         Когда я открываю ее, из книги вылетает листок бумаги. Пит поднимает его, и прислонившись плечом к плечу, мы читаем про себя обращение Одиллии:         «Это сборник законодательства Панема. Некоторые из этих законов вы знаете, а о других никогда не слышали. Но все, собранные здесь акты никто не отменял. Полагаю, Вы понимаете, что никто не должен знать, что эта книга у вас. Распорядитесь этим знанием правильно».          Питу тоже есть, что сказать:       - Вчера во время прямой трансляции нашей свадьбы в четырех Дистриктах Панема были взорваны Дома правосудия. Видимо поэтому отъезд наших родных отложили. Границы между Дистриктами закрыты.       - А в каких именно Дистриктах? – я вспоминаю о Гейле.       - Речь шла о 3, 6, 9 и 11-м. Ходят слухи, что восстания уже не носят локальный характер. Дистрикты объединяются в борьбе.       - Так ты был утром в телецентре?       - Да, - коротко отвечает Пит, и тут же меняет тему, - до твоего отъезда в Двенадцатый мы должны внимательно изучить эту книгу. На этом Пит уходит обратно в квартиру.         Странно, мой супруг – не та фигура, которую бы вызвали на работу во время таких событий, да еще и на следующий день после свадьбы. Не то время, чтобы ставить мужа бывшей сойки-пересмешницы в известность о том, что четыре Дистрикта организованно взбунтовались против государства. Могу поставить на то, что он пошел туда по своей воле.         Вывод напрашивается неутешительный: он ушел из квартиры, чтобы не проводить утро со мной. Если бы между нами ничего не было, он наверняка никуда бы не убегал и наверняка перевел бы все в шутку. Но ему определенно не хотелось смотреть мне в глаза… может его смущало, что я проснусь и буду ожидать от него чувств, которых он больше не испытывает ко мне. Возможно, ему даже было стыдно, что вчера он позволил себе слабость… В любом случае, у благородного Пита Мелларка даже не хватило смелости сказать это мне в лицо. Я чувствую себя использованной и обесчещенной. Я ненавижу его, презираю, мне хочется задушить его собственными руками. Такого унижения я никогда не испытывала. Я едва сдерживаю слезы и пытаюсь успокоиться. Холодный ноябрьский ветер не дает мне окончательно раскиснуть. Вчера я все еще верила в сказку, что возвращение моего Пита возможно, что мое признание чудесным образом поможет вернуться моему мальчику с хлебом. Но пора смириться с реальностью, он никогда не станет прежним. Да, я причинила ему много боли, но он взял реванш. Что ж, пора идти дальше. Я не позволю ему считать меня слабой. Я сильная и гордая. Пусть думает, что хочет. Всем своим видом я буду показывать, что мне безразлично, что произошло прошлой ночью…         Я возвращаюсь в квартиру и застаю Пита за чтением книги от Одиллии Розенфорт. В углу гостиной красуется гора подарков, которые наверно доставили во время моего отсутствия. Будет чем занять Прим и маму. Я решаю убрать тарелки со стола. - Если хочешь, можно позвать прислугу, они все уберут, - говорит мне Пит. - Все это приготовили безгласые? – спрашиваю я, но потом понимаю, что могла бы и сама догадаться. Даже Пит с его кулинарными способностями в одиночку не успеет наготовить столько вкусностей, - я сама справлюсь! – твердо отвечаю я и ухожу, лишь бы не находиться наедине с Питом в одном помещении.         Я не люблю дела по дому, и я занималась ими очень редко. Я с раннего утра охотилась, затем пыталась обменять добычу на нужные вещи или монеты. Как правило, я возвращалась домой уставшая и никогда не занималась готовкой или уборкой. Мама и Прим делили эти обязанности между собой. Так уж повелось. От меня никто и не ждал иного. Вот и Гейл считал меня бесполезным существом в плане создания домашнего уюта, еще задолго до первых игр он подшучивал, что меня никто не захочет брать в жены. В ответ я отвечала, что никогда ни за кого и не выйду. Теперь трудно сказать, он шутил над моей бесхозяйственностью или же над моими планами всю жизнь прожить одной.         Когда посуда вымыта и стол убран, я решительным шагом направляюсь в спальню, одним махом распахиваю постель и хватаю подушку. Во мне вскипает злоба на Пита. Нет, я не должна показывать эмоций. Ему не следует знать, что меня вообще волнует вчерашняя ночь. Я делаю глубокий вдох. Самообладание поможет сохранить достоинство. С бесстрастным выражением лица я выхожу из спальни в гостиную Пита. Он поднимает глаза от книги, и я вижу, на его лице удивление.         - Спокойной ночи, - я со спокойным выражением лица, протягиваю ему подушку, разворачиваюсь и ухожу в спальню, аккуратненько заперев за собой дверь.         Только оказавшись в постели я, наконец, даю волю эмоциям. Уткнувшись в мягкое одеяло, я беззвучно рыдаю, оплакивая свои дурацкие неразделенные чувства, свою невинность, которой я даже не помню, как лишилась, свою голодную свободу… Одно я знаю точно, это мои последние слезы…       __         Оставшуюся до моего отъезда в Двенадцатый неделю мы с Питом практически не общаемся. Он проводит время на съемках или с семьей, я - в тренировочном центре с Финником и Джоаной, либо с мамой и Прим. Все наше общение сводится к обсуждению тревожных вестей из Дистриктов, которые Питу удается подслушать в телецентре, и отдельных выдержек из сборника законов Панема. Тему нашей первой брачной ночи никто не поднимает. Когда другие темы для разговора исчерпаны и между нами возникает неловкое молчание я делаю вид, что совсем забыла о каком-нибудь неотложном деле и выхожу из комнаты. Благо есть материалы по подготовке трибутов-добровольцев, заботливо переданные мне Плутархом, и еще сборник законодательства Панема.         Подарок Одиллии Розенфорт весьма любопытен. Благодаря ему, мы узнаем об истории и законах нашего государства больше, чем могли бы узнать за весь период обучения в школе, даже если бы не бросили ее после того, как вернулись с 74-х Голодных игр.         В Панеме есть Конституция, об этом нам рассказывали на уроках, но зачитывали весьма избирательно. Теперь мы понимаем причину этого. Зачем черни знать, что она имеет право управлять Государством? Власть Панема разделена: законы – принимает Парламент, следит за их исполнением и управляет государством Президент с Правительством, в состав которого входят министры, управляющие министерствами, за нарушение закона карает Верховный суд. Конституция провозглашает равенство всех трех ветвей власти. Парламент состоит из14 депутатов – по одному от каждого из 13-ти Дистриктов и Капитолия. Депутаты должны избираться на определенный срок. Только вот я не припомню никаких выборов. У жителей Дистриктов выбор – это вообще роскошь и, как правило, его нет. Нетрудно понять, что Конституцию никто не соблюдает. Вся власть принадлежит Сноу. И так было и до него.         В Конституции есть положение о том, что Парламент вправе объявить Президенту недоверие и отстранить его от власти. Так от лица граждан Панема депутаты ограничивают власть Президента. Да уж… Депутатские места давно принадлежат капитолийцам…         Последний закон в книге – закон о Голодных играх. Он принят в год издания книги. Странно, что они вообще в одном переплете с этой сказочной Конституцией. Закону предшествовал договор между покоренными Дистриктами и Капитолием. На его основании Парламент принял этот страшный закон. Не удивлюсь, если это единственный закон, который исполняется. Я не могу его читать и оставляю это на откуп Питу.         Мы поглощаем несметное количество новой для себя информации, только вот какой в этом толк. Обнародовать такое – подписать себе и своим семьям смертный приговор. Да и кто нам поверит? И я и Пит это прекрасно понимаем.         Я долго не решаюсь поговорить с Цинной, потому что никогда не лезу в чужие семейные отношения. Мои отношения с матерью непросты, и я бы не хотела, чтобы кто-то в них вмешивался из вне. Но близится отъезд домой, и я понимаю, что мне жизненно необходимо пообщаться со своим стилистом. Вдруг он сможет пролить свет на то, зачем его мать сделала нам с Питом такой странный подарок. В день перед отъездом я приезжаю к нему в студию.         В зале, где он творит, атмосфера суеты: примерка его новой коллекции, созданной совместно с «начинающим дизайнером» Флавием. Какое-то время мне приходится наблюдать за этим любопытным действом. Вдоль стены стоят шесть девушек. Их вид настолько жалкий, и они выглядят еще более голодными, чем самые бедные жители нашего Дистрикта. На них висят платья, созданные моим другом. Цинна, облокотившись на стол для кроя, стоящий у противоположной стены от этих живых манекенов, смотрит на них и сосредоточенно потирает подбородок. Зато Флавий периодически подходит то к одной, то к другой модели и делает едкие замечания:         - Афродита, слово «похудеть» не означает «поправиться». Ты видела себя в зеркало? Еще немного и ты своим весом проломишь подиум… Августа, у тебя выражение лица, будто ты только что съела лягушку, улыбнись, никого не волнует, что тебе не нравятся этот чудесный мандариновый оттенок… Нарцисс, а ты молодец, это платье тебе чрезвычайно идет. Женские показы – это твое… Только принимай побольше гармонов, а то у тебя начинает пробиваться щетина.         Флавию плевать, что плоскогрудая Афродита представляет собой кости, обтянутые кожей, и вот-вот упадет в голодный обморок, волосы и брови Августы настолько мерзкого цвета, что они не вызывают у окружающих ничего, кроме головокружения, а после таблеток ни одна девушка не заинтересуется этим андрогинным мальчиком… Хотя может ему и не нужны девушки.         Этим ребятам не нужно голодать. Они всегда могут позволить себе кусок хлеба с маслом, не замерзают от холода, они не обязаны выходить на жатву. Однако в погоне за модой они добровольно идут на жертвы, подвергают свои жизнь и здоровье риску. Большинство Капитолийцев – жертвы иной власти, власти моды, престижа и больших денег. И, глядя на них, мне в голову приходит странная мысль: возможно, большинство людей просто не могут жить без власти. Они не умеют не подчиняться… И если над ними нет тирана, они его придумывают…         Когда примерки заканчиваются, и Флавий уводит моделей с собой, Цинна уделяет мне внимание:         - Готов спорить, ты не за советом по стилю приехала, - встречает меня Цинна. Я киваю. Затем я рассказываю ему обо всем, от регистрации нашей свадьбы до содержания отдельных глав свадебного подарка его матери. Цинна слушает меня внимательно, но я не замечаю на его лице особого удивления. По окончании моего рассказа он резюмирует:         - Я не исключал, что моя мать выйдет на тебя, когда было объявлено, что Церемония будет проходить во Дворце Правосудия.       Я не могу не сказать ему, что даже симпатизирую ей и предлагаю:       - Может, стоит восстановить с ней отношения? Мне показалось, что она сожалеет о том, что поссорилась с тобой и признает свои ошибки.         - Может моя мать и признает свои ошибки по отношению ко мне. Но не нужно обольщаться по поводу того, что она подарила тебе сборник законов Панема. Она типичный представитель тех, кто когда-то поверг в рабство большую часть населения страны. Она никогда не шла против системы, и никогда не пойдет. Моя мать почти все вещи оправдывает теми или иными законами. И она прекрасно понимает, что те законы Панема, которые все еще соблюдаются, защищают действующую власть. И если на одних весах окажутся твои интересы, а на другой – интересы власти, она без раздумий выберет второе, несмотря на ее «благодарность» на спасение ее сына. Так уже было, когда она выносила приговор Сенеке Крейну. Она не посмотрела, что он племянник ее мужа и моего отца. А знаешь, за что он был осужден?         - Нет, - я не задумывалась, был ли вообще суд над Крейном.         -  Ему выдвинули обвинение за нарушение Закона о Голодных играх. Якобы он делал ставки на трибутов. Если точнее он поставил на победу 2-х трибутов: тебя и Пита. Законом запрещено заключать пари и играть на тотализаторе всем лицам, которым могут быть известны преимущества игрока. Только ты, как никто, знаешь, что даже если тебе известен расклад сил, финальный результат на Голодных играх угадать непросто. На то, что вы с Питом выиграете в 74-х Голодных играх вдвоем, в Панеме не поставил никто. На победу 2-х игроков никто и никогда вообще не ставил. И если совсем честно, все, кто работает на этом шоу, не станут рисковать своим местом под солнцем ради призрачного выигрыша. Ты сама поверишь в то, что Сенека объявил вас обоих победителями, чтобы наполнить себе карманы, а не из-за попытки преподнести в хорошем свете безвыходную для Игр ситуацию? Дело было сфабриковано. Шито белыми нитками. Но моя мать не сняла повязки с глаз. У нее было обвинительное заключение, ей было достаточно формальных доказательств. И, несмотря на родственные связи, она приговорила его к смерти. И его нашли повешенным раньше, чем приговор был приведен в исполнение. Какое совпадение. Уверен, что так приказал Президент. Она считает себя образцом справедливости и беспристрастности, но на самом деле все решения за нее принимал и принимает он.         Цинна дает мне понять, что тема закрыта и ему нечего больше сказать о своей матери. Я не настаиваю. Он обнимает меня на прощание и обещает звонить. Перед тем, как я покину его студию, он дает мне совет:         - Китнисс, таких книг всего три. В Парламенте, Верховном суде и у Президента. Такие книги раньше хранились в национальном архиве и подтверждали подлинность воли государства. Надеюсь, что ты понимаешь, что ни одной живой душе не следует знать, что одна из них у вас.         Дома я застаю Пита, который явно взволнован. Когда он видит меня, он кивает в сторону балкона (наш, рожденный за последнюю неделю, жест, которым мы сигнализируем друг другу о том, что пора обсудить что-то запретное).         Я не успеваю и рта раскрыть, потому что Пит выплескивает на меня новости, которые ему удалось услышать в телецентре:       - Заговорщики, ответственные за взрывы Домов Правосудия, пойманы. Их везут в Капитолий для того, чтобы предать суду.         Он достает из кармана куртки два плоских небольших черных предмета. Они чем-то похожи на планшеты, с которыми ходят Пит и Эффи, только гораздо меньше.       - Что это?       - Это коммуникаторы. Мы сможем общаться с тобой даже когда ты будешь в Двенадцатом. Только никому не показывай эту вещицу. Коммуникаторы запрещены в Дистриктах. Там такие только у миротворцев, и то, не у всех. По ним мы сможем посылать друг другу сообщения.         Пит показывает, как им пользоваться, и мы отправляем друг другу тестовые сообщения. Удобная штука. И ясно, почему они запрещены у нас в Дистриктах. Чтобы мы не смогли общаться с нашими соседями, были не в курсе, что происходит в стране.          рассказываю Питу о нашем разговоре с Цинной. Мы пытаемся найти во всем этом смысл, который пока нам не доступен. Мы перешептываемся, прижимаясь друг к другу на холодном балконе.       - Китнисс, не знаю как, но мне кажется, что эта книга нам еще пригодится. И, возможно, Цинна слишком суров к матери.         Поднимается холодный ветер. На улице уже середина ноября и долго стоять тут, даже в куртках не слишком комфортно.       - Пойду собирать чемоданы, завтра рано утром я уезжаю в Двенадцатый.         Я уединяюсь в гардеробной, чтобы упаковать вещи, которые мне понадобятся. Удобные брюки, ботинки, спортивная одежда и обувь, куртки и никаких платьев и неудобных туфлей на каблуках. В этом я вижу некоторое освобождения. Со мной не поедут телевизионщики и вызажисты, больше никаких фальшивых улыбок перед камерами и дурацких интервью. Впереди только работа по организации академии добровольцев. Я наверно еще очень долго не увижу Пита, но это и к лучшему. После того, что между нами было, это лучший выход. Как говорится, с глаз долой…         Взгляд падает на мое свадебное платье, висящее на вешалке. Оно прекрасно, но вызывает во мне только грусть и сожаление. А чего я ожидала? Я никогда не планировала для себя семейного счастья. Получила то, чего ожидала. Мой брак фикция.  Он не обязывает меня заботиться о муже, и у нас не будет детей. В официальных документах у меня другая фамилия…  и все на этом. Хотя наверно было в значительной степени легче, если бы на месте моего фиктивного мужа был кто-то другой, абсолютно безразличный мне человек.         Уже около часа ночи, а поезд рано утром. Чемодан собран, я поднимаю его и как можно тише качу через гостиную к двери, чтобы не разбудить Пита, спящего на диване. Почти сразу я понимаю, что идея была неудачной, потому что спотыкаюсь обо что-то и с грохотом падаю на пол, цепляя локтем журнальный столик. Свет зажигается. Пит не мог не проснуться от такого грохота.       - Сбегаешь в ночи? – спрашивает Пит, глядя на мой чемодан.       - Нет, - отвечаю я и понимаю, что мне весьма трудно встать. Я неудачно упала на левое колено, еще и рука невыносимо болит от удара об угол стола. Обиднее всего, что Пит меня застал двигающей ночью чемодан к двери.         Я поднимаюсь на ближайший диванчик, поднимаю глаза на Пита и тут же от смущения опускаю их обратно. На нем только трусы.       - Прости, что разбудила. Я только поставлю чемодан к выходу и пойду к себе.       - Давай я посмотрю твою руку, - произносит он, видя, как я сжимаю ушибленный локоть, - хотя подожди минуту, - заметив мое смущение, он кидается натягивать на себя домашние брюки.         Затем он осматривает ссадину на моей руке: ниже локтя верхний слой кожи содран, кое-где проступила кровь. Рана не очень большая и не самая серьезная, но крайне неприятная.  Пит обрабатывает ее перекисью водорода и накладывает бинт. Под кожей наливается огромный синяк, и рука начинает опухать. Мой супруг приносит из холодильника лед, насыпает его в полотенце и прикладывает к ушибу. В его действиях столько заботы к моей больной руке. Я бы даже сказала, нежности, но это было бы наивно. Но почему-то мне кажется, что он и правда искренне волнуется обо мне.         - Китнисс, - вдруг говорит Пит, - я тебя обидел чем-то? Странный вопрос.       - Нет, - односложно отвечаю я, - с чего ты взял?       - Ты сторонишься меня, ведешь себя отчужденно уже неделю.       Я поднимаю на него глаза.       - Ты тоже, - с некоторым вызовом отвечаю я.       Он смотрит на меня с тревогой:       - То, что было после свадьбы – это алкоголь и нервное напряжение. Мы не должны рвать нашу дружбу из-за этого.         «Рвать дружбу» из-за такой мелочи как наша близость. Да он издевается! Как вообще можно дружить после такого. После нашего секса и его подлого побега утром???? Но я обязана держать себя в руках и выглядеть как можно спокойнее. Я глубоко вздыхаю и медленно произношу.         - Пит, я не уверена, что смогу дружить с тобой как раньше после этого.       - Такое ощущение, что ты себя уговариваешь. Ну… как знаешь, - вид у него слегка растерянный, - но именно ты просила меня о дружбе, - с озадаченным видом он встает с дивана и добавляет, - и мне всегда казалось, что ты значительно проще относишься к поцелуям.         Мне не послышалось?       - К поцелуям??? То есть мы только целовались и все? – спрашиваю я удивленно и при этом все более радостно, - а как же мое платье на полу и…, - я осекаюсь.       - Ну… Ты была очень пьяна. И я тоже не был трезв. Нам, разумеется, не следовало, заходить так далеко, но ты можешь не переживать, у нас не было ничего, о чем можно было бы жалеть.         Я с облегчением вздыхаю. Будто камень с души упал. Но я не долго радуюсь, потому, что встречаю на себе его осуждающий и печальный взгляд. Он прав. Допиться до такого состояния… Мне так стыдно, что я готова провалиться сквозь пол.       - Извини, - произношу я.       Он садится на диван, на котором спит, и тянется к скинутому впопыхах одеялу.       - Китнисс, выключи свет, пожалуйста, и иди спать.         В постели я лежу, не сомкнув глаз. Мне стыдно, что я так плохо думала о Пите, упрекала его в фальшивом благородстве. А ведь он дважды мог воспользоваться моим состоянием. Почему-то в голове вдруг возникают забытые воспоминания той ночи. Он целует меня в губы,  я, не отрываясь от него, стягиваю рубашку. Он пытается нащупать шнуровку на моем платье, но у него не выходит справиться с ней с первого раза. Тогда он, поворачивает меня спиной к себе и, лаская мои плечи и затылок, освобождает меня от корсета. Я помню, как платье падает на пол, и я перешагиваю через него… Мне было безумно хорошо… И я в очередной раз выставила себя в дурном свете.  Тогда, вырубившись от шампанского, потом, сторонившись его как прокаженного, и сегодня…         Я не заслуживаю его любви, и никогда не заслуживала, а теперь могу потерять еще и его дружбу.         Начинает светать, я поднимаюсь и тихо одеваюсь в гардеробной. Через 10 минут, за мной должна прибыть машина, которая отвезет меня на вокзал. В квартире уже достаточно светло, чтобы не опасаться падений, но я двигаюсь к двери как можно аккуратнее.         - Китнисс, - я оборачиваюсь, и вижу Пита, одетого в домашние брюки и толстовку, - я помогу тебе с чемоданом.       Лифт спускает нас в гараж, где небольшой черный автомобиль уже ждет меня. Пока водитель забирает чемодан и укладывает его в багажник, я стою напротив Пита, не глядя ему в глаза, и думаю, что лучше сказать на прощание.  Теперь, когда мною сделано столько глупостей, я пытаюсь найти слова, которые могут сгладить мою вину.         - Миссис Мелларк, пора, - обращается ко мне водитель.       Я поднимаю глаза на Пита.       - Я буду скучать, - произношу я, подхожу к своему супругу и утыкаюсь носом ему в плечо. Он сжимает меня в объятиях. Так мы стоим некоторое время, пока гудок автомобиля не заставляет нас отстраниться друг от друга.       - Обещай мне, что будешь осторожна, - произносит он на прощание.       - Обещаю, - киваю я.         Я наблюдаю за стоящим у лифта Питом, пока машина не выезжает из гаража.   Конец первой части