КОНЕЦ ИГРЫ

Посвящается моему любимому (теперь уже мужу) Диме         Когда я прихожу в академию на следующее утро, чтобы провести последний учебный день в этом году, на пороге меня встречает толпа людей. Подойдя поближе, я вижу, что это не только мои ученики, которые отличаются от остальных одинаковыми пуховиками и рюкзаками. Выбежавший мне навстречу миротворец объясняет, что остальные - это новые добровольцы, желающие поступить в школу, и их родители. Я прошу его завести всех абитуриентов и их родственников в спортзал, и, пока подоспевшая Энобария уводит уже поступивших ребят в класс, кидаюсь к телефону. Необходимо срочно вызвать сюда Хеймитча. По уставу академии, прием новых трибутов возможен только до Нового года, это связано с финансированием. Сегодня 29 декабря, завтра в школе нерабочий день, а в Капитолии, с которым придется согласовывать зачисление, и подавно. Необходимо успеть массу дел.         Вскоре прибегает мой ментор, чьи уроки должны были начинаться не раньше полудня.       Вчера он неплохо принял на душу и не выспался, поэтому ворчит на меня:       - Придумала себе академию, солнышко, сама и расхлебывай…         Я не реагирую на его ворчание, а лишь указываю ему на незастегнутую рубашку и в ответ получаю еще одну недовольную мину. Затем к нам присоединяется моя мама, которая к великой радости учеников, забирает их у Энобарии изучать растения и навыки первой помощи.  Остальному преподавательского составу предстоит весьма нелегкий рабочий день.         Время познакомиться с абитуриентами. Оказывается, что желающих 28. И это не голодные ребятишки из Шлака, а 16-17 летние ребята, которые пришли не ради еды, а ради победы. Однако есть одно но. В академии всего 40 мест, из которых 21 занято. Девятерых придется отсеять, а это почти треть. Энобария предлагает избавиться от ранее зачисленного «бесперспективного балласта», но я против. По уставу академии абитуриенты должны выдержать вступительные испытания: написать тест на коэффициент интеллекта, сдать спортивные нормативы и пройти собеседование. Когда я только открывала академию, желающих было так мало, что зачислялись все без разбора. Я звоню Плутарху и прошу его выделить еще 9 мест, он долго остается непреклонным, но в конце концов обещает ответить ближе к вечеру. Теперь вступительные экзамены – необходимость.         Но для начала мы объясняем родителям правила и знакомим с Уставом школы, особое внимание мы обращаем на безусловное право академии отбирать «добровольца» для Жатвы и огромную неустойку, которую придется заплатить родителям, если их чадо захочет покинуть академию до окончания. Неустойка составляет сумму примерно равную призовому содержанию, которое выплачивают Победитель игр в год. Это очень большие деньги даже для весьма зажиточных жителей Дистриктов. Но эти правила не пугают поступающих. Я не делала секрета из Устава, и каждый школьник, т.е. потенциальный абитуриент, мог прочесть его, если хотел. Мы делим поступающих на три группы, одни идут в спортзал с Энобарией показывать свои физические навыки, другие отправляются с Хеймитчем писать тест, остальных я забираю на собеседование, которое сначала провожу наедине с абитуриентом, а потом приглашаю его родителей и задаю несколько вопросов всем. Забавно видеть среди абитуриентов своих ровесников и даже одноклассников. Некоторые смотрят на меня с нескрываемым восхищением. Я и не знала, что среди кого-то из них я пользуюсь авторитетом.         Во время собеседований многие родители благодарят меня и Пита за то, что нашей совместной победой мы смогли хоть как-то изменить правила. Странно, как немного вдруг понадобилось для того, чтобы люди начали верить в то, что жизнь если не изменилась к лучшему, то ее можно изменить. Меня удивляет сама причина принятия решения о поступлении в добровольцы, которую называют мне ребята. Это не желание разбогатеть и прославиться... Это желание тоже что-то изменить. После всего увиденного в многочисленных реалити-шоу про нас с Питом и объявления нового правила наши ровесники поверили, что они тоже могут как-то повлиять на ситуацию в стране, могут сделать жизнь лучше. Эти дети поверили, что их жизнь в их руках, и они хотят принести пользу, которую, как они считают, принесли я и Пит. А ведь если вдуматься, шансы изменились не так сильно. Просто в случае, если в конце выживут двое из одного Дистрикта, им сохранят жизнь. С одной стороны, вдвоем всегда легче выжить, только вот и все противники теперь будут держаться парами. Тем не менее, ребят это вдохновило на борьбу за себя, свою семью, за свое будущее. Им не придется убивать земляков или желать им смерти, а это уже немало. Людям дали чуть больше надежды.         Когда я подхожу к Хеймитчу, со своими радостными выводами, он произносит то, что я никак не ожидала услышать:       - Не думаю, что изменения в правилах преследовали целью вернуть вашу провинциальную популярность… Похоже что, Капитолий сам того не желая, снова сделал вас с Мелларком символами победы над своими собственными правилами. Не к добру все это. Похоже, вы еще сами не знаете, в какую переделку попали…       Я  не знаю, что ответить. Я не думала об этом. Но, к сожалению, Хеймитч ни разу не ошибался…   __         После того, как вступительные испытания закончены, мы приступаем к оценке результатов и обсуждению тех, кого нужно отсеить. Энобария настаивает на том, чтобы не принимать тех, кто хуже справился со спортивными нормативами, для Хеймитча главное смекалка, а я верю в то, что победителем станет тот, кто действительно желает победить. Во время обсуждения нам звонит Плутарх, который сообщает о трех дополнительных местах. Наконец окончательный список из 22 имен мы отправляем по факсу в офис Распорядителей Голодных игр. Остается только обнародовать его.         Я выхожу из академии последней и закрываю ее на каникулы. На входную дверь я креплю список поступивших, прощаюсь с караулом миротворцев и направляюсь домой. Но, не пройдя и двадцати метров, я натыкаюсь на Гейла, который явно ждет меня.         - Привет, Кискис, - довольно громко говорит он, что я начинаю переживать, что эту фамильярность услышат миротворцы. Я хватаю его за рукав и отвожу подальше от входа в академию.       - Гейл, я же просила не привлекать к себе внимания, и говорила, как к твоим визитам относятся мама и Хеймитч. А ты тут караулишь меня в конце дня!         Гейл пожимает плечами. Кажется, его не сильно волнует, что там о нем подумают:       - Я пришел за братом, - на его лице нахальная улыбка.       - Твоему брату 13, и он с шести лет ходит в школу сам. И я его сейчас рядом с тобой не вижу. Гейл, это не шутки. Ты не можешь каждый день приходить сюда, - возмущенно шепчу я.         Но Гейлу явно весело:       - И кто меня остановит? Твой муж? – Гейл понимает, что перегнул палку и с его лица тут же исчезает улыбка и появляется виноватое выражение, - извини, Китнисс, я не хотел. Просто мне трудно притворяться и вести себя так, будто твоя свадьба действительно что-то значит и будто ты по-настоящему замужем.         До моей свадьбы я ни раз говорила Гейлу о том, что отношусь к своему предстоящему браку, как к очередному реалити-шоу. Пит принимал Пандорум и флиртовал с Сереной, а я целовалась с Гейлом. Но все изменилось. Я уехала в Капитолий и вышла замуж.  После моего возвращения в Двенадцатый мы с ним так ни разу не коснулись моего замужества. И я, признаться, не хотела бы затрагивать эту тему и впредь, но прекрасно понимала, что рано или поздно Гейл ее поднимет.         - Гейл, я не желаю это обсуждать, - напряженным голосом говорю я, - и появляйся в академии как можно реже. Все изменилось.       - Почему это?       - Сегодня в академии состоялся большой набор добровольцев, это старшеклассники. Некоторые даже учились со мной и Питом в одном классе. Мне не нужно никаких сплетен.       - Слышал про новое правило…       - Это ведь и правда неплохо!       - Неплохо? Китнисс, это очень и очень плохо. Разве ты не понимаешь? Дистрикты впервые выступили против Капитолия. И это попытка разобщить их. Теперь это не битва между 24 детьми, это первенство Дистриктов. Они заставляют Дистрикты возненавидеть друг друга. Теперь не трибут А убивает Трибута Б. Теперь Дистрикт 12 убивает Дистрикт 4. А, только объединившись, Дистрикты могут победить Капитолий.         - Гейл, у меня есть вопрос, который для меня весьма важен. Обещай, что ответишь честно. Ты знал о том, что во время моей свадьбы состоятся 4 взрыва?       - Нет, не знал, - отвечает Гейл.       Я верю в то, что он говорит правду. Да и зачем делиться с повстанцами планами, в которых они не участвуют… Ведь чем меньше людей знают о диверсии, тем вероятнее, что тайна останется тайной.         - Скажи, а могло случиться так, что организаторы этих взрывов знали о том, что внутри какого-то из зданий дети, но все равно его взорвали?       Гейл поднимает брови:       - Китнисс, ты хочешь сказать, что революционеры нарочно убили целый класс? – он возмущен, - я уверен в том, что это трагическая случайность!         Мне очень хочется в это верить, ведь этим людям я помогаю свергнуть деспотичную власть Капитолия и рассказать обо всех преступлениях, которые совершил Сноу.         Вскоре Гейл прощается со мной, напоминая, что завтра отправка очередного оборудования в Капитолий и мне необходимо быть на вокзальном складе в 19-00. Я киваю. В 20-00 приедет Прим, чтобы все новогодние каникулы провести дома.  Я отослала Питу сообщение с приглашением приехать на Новый год, но ответа так и не получила. Чтож, пора мне привыкнуть, что Пит – не влюбленный в меня мальчик, а мой товарищ по несчастью, вместе с которым мы пытаемся выжить в тех условиях, в которые вместе попали. Только вот пытаться выжить вместе не значит, быть вместе на праздник. Для выживания этого не требуется…         Весь вечер я провожу одна, раскладывая подарки по пакетам. Я не долго думала, прежде чем заказать набор энциклопедий для Прим и попросить Цинну подобрать пальто для мамы. С подарком для Хеймитча тоже не возникло проблем: среди наших с Питом свадебных подарков было немало дорогого спиртного. Этим троим я подарю все это в полночь. Подарки для остальных были посланы или вручены заблаговременно. Эффи я отправила ранее подаренную мне шкатулку для драгоценностей, которая явно пришлась ей по вкусу. Получив посылку заранее, она, как того требовал этикет, сразу же поблагодарила за подарок, недоумевая, как я смогла отказаться от шкатулки от самого… не помню имя этого дизайнера, но кого-то видимо модного и дорогого. Свадебные подарки вообще пришлись очень кстати, решив также проблемы с поздравлениями наших стилистов и команд подготовки. Правда Цинна раскусил меня с происхождением своего подарка, сказав, что с моим полным отсутствием вкуса и неразборчивостью в моде, я бы сама никогда не догадалась пройти по капитолийским магазинам и купить часы от какого-то там именитого мастера. Тем не менее он все равно поблагодарил меня за подарок. В куче свадебных коробок также нашелся банный халат для Энобарии и сигары для миротворцев, охраняющих мою академию. Гейл гордо отказался от своего подарка, а я не стала настаивать.         Раньше я никогда и никому не делала подарков. У меня просто не было на них денег. К тому же я мало с кем общалась. Год назад я купила домашним в подарок большой торт и все. В этом году я бы наверно не стала нарушать традицию, но у Пита возникла идея – отправить от нашего имени подарки всем нашим друзьям. Мой супруг умеет располагать к себе людей и, стоит признать, мне есть чему у него поучиться. Когда дома валом ненужных вещей и есть деньги, нетрудно быть милой. Вот только почему не мне пришло это в голову? Видимо Пит лучше меня.         Мне приходит в голову, что я не сделала подарок только одному человеку, которому, наверняка, было бы приятно получить от меня что-то – Питу. Разумеется, не из кучи подаренного барахла. И я в ужасе понимаю, что отправить подарок, даже если бы он у меня был, я не успею. Поезд из Капитолия идет полтора дня. Завтра 30-е января, поезд поедет обратно только в полночь. К Новому году все равно подарок не доставят. Мне становится стыдно. Я действительно эгоистка… Еще  рассчитывала на ответное сообщение…   --         День до нового года выдается весьма напряженным. Сначала мы с мамой проводим полдня в лавках и магазинах, для того, чтобы скупить, кажется,  всю еду в округе. Я играю роль вьючного животного. Не скажу, что мне нравится, но видя, как мама желает побаловать мою сестренку домашними блюдами, я соглашаюсь не только убить полдня на закупки, но и помочь ей сделать кое-какие заготовки для новогодних блюд. У меня сложные отношения с кухней, но очень не хочется огорчать маму отказом. Когда мое терпение не выдерживает, я ссылаюсь на то, что забыла позвонить Эффи и сбегаю к себе. До назначенного Гейлом времени еще полтора часа, но резать салаты я больше не вынесу.  Закутавшись в удобный пуховик и натянув дубленые сапоги, что потеплей, и направляюсь на вокзал пораньше, чтобы не загреметь обратно на кухню.         На улице уже стемнело, и повсюду горят окна, а кое-где даже уличные фонари. Погода морозная и ветра нет совсем. Повсюду лежит снег, который падал со вчерашнего вечера и перестал только к обеду. Всюду спокойствие, люди мирно готовятся к празднику. И можно было бы даже подумать, что в нашем Дистрикте весьма неплохо живется, если бы я не знала, что в половине домов на новогоднем столе будут только хлеб и немножко масла. После последних игр перебоев с ежемесячным бесплатным продовольствием для жителей Дистрикта не было, но этого все равно недостаточно, чтобы накормить всех голодающих. Гейл прав в том, что эта система никуда не годиться и нужно менять ее коренным образом. И хочется верить, если сопротивление победит, новая власть не допустит такого произвола и выполнит все свои обещания.         Я подхожу к вокзалу. Хотя, справедливости ради, вокзалом здание нашей старенькой станции назвать трудно. Это небольшое одноэтажное здание, где всего 4 комнаты: кабинет начальника станции, комната миротворцев, которые прикреплены к вокзалу, кабинет проверки документов выезжающих и прибывающих пассажиров и кабинет учета грузооборота. Рядом располагаются товарные склады, где мы встречаемся с Гейлом. На часах только полседьмого, и я, прячась от холода, захожу в приоткрытую дверь склада № 3. Обычно двери складов закрыты, но Гейл сказал мне, что повстанцы подкупили начальника вокзала под предлогом ввоза запрещенных в Дистрикте товаров, и теперь раз в неделю, когда поезд из Капитолия прибывает на станцию, начальник дает им, как он думает, возможность вынести со склада контрабандное спиртное.         Я вхожу на склад, который представляет собой ангар высотой с трехэтажный дом. Слабый свет темной улицы едва пробивается сквозь окна, установленные под самой крышей. Тем не менее, я могу рассмотреть очертания, установленных внутри рядов с полками для хранения грузов. Их около двух десятков. Чего тут только нет: распиленные доски, упаковки бумаги, мешки с чем-то сыпучим и коробки, коробки, коробки. На верхние полки поднять что-то можно только на специальном подъемнике. Я захожу в один из рядов в котором мы с Гейлом договорились встретиться. Я прохожу около 100 метров вглубь ангара, когда слышу со стороны соседнего ряда полок негромкий разговор. Я подхожу ближе и через узкую щель между коробками пытаюсь рассмотреть беседующих. У одного из них включен фонарик, поэтому я могу разглядеть их лица. Так и есть, это спутники Гейла, которые уже приносили на склад коробки, которые уже были отправлены. Я полагаю, что они из Тринадцатого, потому что будь они моими земляками, я бы их знала. Одного из них – высокого лысого парня лет тридцати я впервые увидела еще в бункере, когда знакомилась с Альмой Койн. Хорошо, это не миротворцы, можно вздохнуть с облегчением, только вот я явно забрела не в тот ряд. Сначала, я хочу окликнуть парней из-за коробок, но вдруг моему взору открывается картина, которая заставляет меня изменить решение.         В приоткрытую огромную коробку парни укладывают небольшие одинаково упакованные в серебристые непрозрачные пакеты коробочки, размером со школьный учебник. Когда коробка заполнена до верха, лысый интересуется у своего напарника:       - Сколько здесь?       - 20 кг тротила. Все уложено как нужно. До Капитолия доедет в лучшем виде.       - Отлично. У нас еще минут двадцать, чтобы хорошенько заклеить коробку, чтобы у девчонки не возникло желания совать внутрь свой нос.       - Быстрей бы переправить все это по назначению, чтобы весь Капитолий взлетел на воздух.         Тротил… Это не специальное радиопередающее оборудование… Это взрывчатое вещество… Тротиловые бомбы используют на Голодных играх. Я до сих пор помню взрыв на арене 74-х Голодных игр, от которого я оглохла на одно ухо. Слух мне восстановили, но после этого я поняла, что испытываю необъяснимый ужас от этого оружия. Возможно, это потому, что мой отец погиб от взрыва, в результате которого завалило шахту. Но даже если опустить причины моих страхов, взрывчатка, это самое ужасное и самое несправедливое оружие. Оно забирает на тот свет всех без разбору и от него невозможно спастись. И в еще больший ужас я прихожу от того, что возможно уже отправила несколько посылок с этим смертоносным содержимым в Капитолий. Теперь наивно думать, что в ранее отправленных коробках было оборудование. Как же я ошибалась. Койн не хочет рассказать населению никакой правды. Она хочет стереть Капитолий с лица земли.         Как можно тише я стараюсь убраться подальше от повстанцев, хорошо, что мой ряд скрывает от них темнота. На цыпочках я пробираюсь вдоль коробок к выходу из склада. Вот я уже у входной двери, которая так и осталась приоткрытой. Я медленно тяну ее на себя и молюсь, чтобы она не заскрипела. Когда дверной проем уже достаточной ширины, я боком ныряю на улицу, где натыкаюсь на Гейла.         - Китнисс, ты куда? Как раз семь, - он улыбается мне, только вот у меня и мысли нет об ответной улыбке.       - Я больше не участвую в этом, - говорю я, отпихиваю Гейла в сторону и направляюсь к перрону. Но ему хватает всего нескольких мгновений, чтобы догнать меня и развернуть к себе.       - Что случилось? – обеспокоенно спрашивает он.         Смысла молчать я не вижу:       - Ты знал, что в Капитолий отправляют тротил?       Гейл явно колеблется с ответом, и я продолжаю за него:       - Значит знал! Знал и даже не сказал мне, на что я подписалась. Вы просто использовали меня, чтобы устроить очередной теракт.  И не важно, сколько жизней он унесет!       - Китнисс, мне жаль, что пришлось солгать тебе, но все это на благо революции. Как ты не понимаешь, что Капитолий можно победить только так. У сопротивления пока нет достаточно сил, чтобы открыто пойти на столицу войной.       - Гейл, ты сейчас говоришь о благе революции, но никак не о благе людей. Пока твоя революция приносит только разрушение и смерть!       - Насилие можно победить только оружием. Мы умираем, пока жители Капитолия живут в роскоши за наш счет. И это допустимый ущерб.       - У меня сестра в Капитолии. Или ее смерть для революции тоже могла бы стать допустимым ущербом?       - Китнисс, я бы позаботился об этом, она бы не пострадала.       - А как же Пит, Цинна, Эффи… о них ты бы тоже позаботился? - мой голос срывается на крик,  и я вдруг понимаю, что в гневе я забыла об осторожности и могу привлечь ненужное внимание дружков Гейла со склада или миротворцев. Я глубоко вздыхаю, чтобы выпустить пар и уже тихим, но серьезным голосом, продолжаю, - я больше в этом не участвую! Передай Койн, что я больше не с вами.         - Давай Китнис! – со злобой отвечает Гейл, которому похоже становится совсем плевать на осторожность, - Не нравятся наши методы? Можешь присоединиться к Питу и дуэтом петь о своей фальшивой любви и восторгаться Голодными играми, пока люди в Дистриктах пухнут от голода.         Я, молча, разворачиваюсь и шагаю прочь. Мне больно и обидно слышать такие слова от человека, с которым выросла, которого всегда считала лучшим другом и членом семьи. Гейл меня предал. Пользуясь моим доверием, он сделал меня невольной соучастницей массовой гибели людей. Меня охватывает гремучая смесь из обиды на Гейла, злобы на Койн, отчаяния от того, что я не в силах вернуть груз обратно, а еще одиночества. Одиночества от того, что я не могу никому рассказать обо всем, что случилось.         И вот я уже на заснеженном перроне, освещаемого тусклым светом одного единственного фонаря, прикрепленного к зданию станции. Я совсем одна. Никто больше не ждет приезда поезда, который бы доставил близких в этот предпраздничный вечер, да и миротворцам нет дела до того, что скоро придет очередная партия грузов. Они греются в своей станционной комнатке, даже не представляя, что в нашей глуши что-то вообще может произойти. На улице морозно и все так же безветренно. Вокруг такая тишина, что я слышу свое дыхание… Обманчивая тишина, в которой только усугубляется боль от предательства, которую я испытываю и чувство отчаяния, которое с каждой минутой все больше охватывает меня. Все никогда не будет как раньше, когда все зависело только от меня самой. Все изменилось, и я волей судьбы оказалась на поле смертоносной схватки между двумя беспощадными сторонами, и я не могу принять одну из них, как не могу и остаться безучастной. Почему, стоит мне сделать, казалось бы, правильный шаг, это тут же оборачивается смертельной опасностью для моих родных. Узнай Капитолий сейчас, что я сделала, уже наутро всех моих близких не стало бы. И я почему-то уверена в том, что еще поплачусь за то, что послала Койн ко всем чертям. Что-то мне подсказывает, что она никогда не прощает обид и совсем не гнушается сопутствующим ущербом.         Подавленная тягостными мыслями, я не сразу замечаю, что пошел снег.  Он огромными хлопьями валит с неба, постепенно поглощая все мое внимание. Какой же он красивый, чистый и мягкий. Наблюдая за снегом, я слышу едва различимый стук. Это стук колес поезда. Я подхожу поближе к краю перрона и сквозь довольно плотную пелену медленно падающего снега вижу вдалеке горящие огни поезда.  И со мной происходит что-то… Может эти причудливые снежинки, а может гудки приближающегося состава отгоняют от меня грустные мысли, и мне вдруг хочется улыбнуться. Вдруг я понимаю, что испытываю то, чего не испытывала целую вечность, веру в то, что новогоднее чудо случится и все обязательно будет хорошо.         Громко гудя, поезд приближается к станции и, замедляя ход, вскоре останавливается. Я спешу к пассажирскому вагону, из распахнутой двери которого уже спускается маленькая худенькая девчушка в белой дубленке отороченной кофейным мехом с двумя косичками и шапочкой в руке – моя сестренка Прим. Я бегу к ней и заключаю ее в объятия.       - Утенок, ты почему без шапки? И где твой багаж?       - Он там вместе с твоим подарком, - она указывает в сторону вагона.       Я оборачиваюсь и вижу у вагона Пита, который забирает у проводника чемоданы. На нем черная кожаная куртка отделанная черным блестящим мехом, брюки с наглаженными стрелками и белая водолазка.       Пит, разобравшись с багажом, оборачивается, и мы встречаемся взглядами.       - Привет, - говорит он, улыбаясь       - Привет, ты приехал…, - улыбаюсь я в ответ.       - Как видишь.       Раз он приехал, значит я ему не безразлична… И я только сейчас понимаю, насколько сильно мне не хватало Пита. Не говоря ни слова, я подхожу к нему и обнимаю. Он тоже сжимает меня в объятиях. Так, мы стоим некоторое время, пока строгий голос, не прерывает наше затянувшееся приветствие:       - Молодой человек, предъявите документы! – говорит миротворец, вышедший со станции.       После окончания проверки разрешений Прим и Пита на въезд в Дистрикт, мы прощаемся с миротворцем, который спешит убежать в здания станции к горячему кофе и теплым батареям.         У моего супруга и моей сестры с собой два чемодана: маленький и просто огромный. К моему удивлению последний – чемодан Прим. Несмотря на то, что у чемоданов есть колеса, катить их по снегу - малоприятное занятие. Но выхода у нас все равно нет: вечером 30-го декабря найти машину не удастся. Я, конечно, могла бы попросить машину у отца Мадж, но кто же знал, что моя сестра привезет багаж весом больше ее собственного.         По заснеженной улице мы идем домой, периодически вспоминая недобрым словом чемодан Прим, который Пит почти все время тащит в руках. Прим оправдывается, мол, там учебники, которые ей жизненно необходимо прочесть за каникулы и подарки. После ужина у мамы мы уходим к себе – в наш дом.         Здесь мы принимаем душ и одеваемся в удобную домашнюю одежду. Я разжигаю камин в гостиной, пока Пит распаковывает свой чемодан наверху. Когда пламя, наконец, разгорается, Пит спускается вниз. Спустя полтора месяца после нашей незаконной свадьбы и весьма странной недели семейной жизни мы впервые видим друг друга… Мы наедине и я уже предвкушаю неловкий разговор…         - Не знал. Что ты их развесишь, - произносит Пит, прогуливаясь по комнате и осматривая свои картины, которыми я украсила стены нашего дома.       - Я думала, тебе понравится.         У Пита на лице появляется легкая улыбка, и я улыбаюсь ему в ответ.       - Тут лучше, чем в нашей квартире в Капитолии…       - Почему? – уточняю я. Там-то квартира в несколько раз шикарнее, чем наш дом в 12-м.       - Тут камин настоящий.       - Я думала, что ты не приедешь,  - внезапно вырывается у меня.       - Я не мог не приехать, Прим бы меня не простила, - в его глазах огоньки игривого лукавства.       - Так ты приехал из-за уговоров Прим? – я отвечаю в той же игривой манере, сама того от себя не ожидая.       - Не только, - Пит присаживается рядом и подносит губы к моему уху, - где мы можем уединиться?         К чему это он? На что он намекает? Черт… Это не флирт… В отличии от капитолийкой квартиры здесь нет балкона, махом головы на который мы сигнализировали друг другу, что необходимо поговорить без риска быть подслушанными. Чуть не выставила себя дурочкой.       - Ты имеешь виду, где мы можем поговорить? – уточняю я, - можно говорить везде.         Я достаю из тумбочки прибор Энобарии по поиску подслушивающих устройств и показываю, как он действует. С милой бессмысленной болтовней покончено и настало время поведать друг другу все то, что произошло за последние полтора месяца. Я рассказываю Питу все, чего не могла рассказать по телефону или не писала через коммуникатор: об организации академии, побеге Энобарии из столицы, реакции молодежи на новое правило Голодных игр. Я умалчиваю только об одном  -  о своем знакомстве с Альмой Койн, предательстве Гейла и своем неудачном сотрудничестве с мятежниками. Я понимаю, что сейчас отчаянно важно рассказать о том, как я самостоятельно приняла решение помогать повстанцам и к каким последствиям теперь это может привести. Но я не решаюсь. Гораздо приятнее говорить о том, что не станет причиной ссоры. Да и зачем говорить, ведь все уже в прошлом.         Пит в свою очередь рассказывает мне о том, чего не показывают по телевизору. По словам Пита, расследование над мятежниками было проведено впопыхах. Нельзя однозначно сказать, обвиняемые ли участвовали во взрыве и имели ли они вообще отношение к революционерам. Но Капитолию было важно предъявить преступников стране, «справедливость должна была восторжествовать, а за преступлением – неотвратимо последовать наказание».         После всего услышанного я делаю печальный вывод:       - Никто не будет в безопасности пока Сноу у власти.         - Да, поэтому у меня есть план. Пока не знаю как именно, но он должен сработать.       - Какой план?       - В Капитолии так любят реалити-шоу. И мы с тобой сделаем свое…         И Пит рассказывает, что он смог придумать, досконально изучив законодательство Панема. По Конституции Парламент обязан отстранить Президента от должности в случае, если ему станет известно о трех нарушениях им законов. Нашей задачей является найти такие нарушения и их бесспорные доказательства и затем снять свое шоу об этом. Пит пока не уверен, как лучше будет это обнародовать, но он верит в то, что это разобщит капитолийскую власть и заставит Парламент выразить Президенту вотум недоверия и сместить его с должности.         - Но как же мы найдем такие нарушения?       - Пока не знаю, но одно у нас уже есть, - Пит выходит из комнаты и через минуту возвращается с листом бумаги, - одно из таких нарушений – наш брак, - и Пит протягивает мне бумагу.       Я пробегаю глазами по нему       - Но это же оригинал Указ Сноу, дающий нам право пожениться! С печатью! Откуда ты его достал?       - Ну я сделал одолжение одному человеку, который передал мне этот документ, - Пит садится рядом со мной на ковер перед камином.         Идея и, правда, интересная. Пит чрезвычайно умен. Родись он в семье Розенфортов или Сноу, он бы стал отличным юристом или политиком. Хотя тогда мы бы не сидели сейчас здесь перед камином и не смотрели бы на танцующие язычки пламени за сутки до нового года. И пусть уже через несколько дней Пит уедет в столицу, и мы можем не встретиться до марта, сейчас он здесь, и мне неописуемо хорошо рядом с ним.         Я кладу голову на плечо Питу, не сводя взгляда с пламени:       - Мы ведь выпутаемся из всего этого? - тихо спрашиваю я.       - Выберемся… вместе, - и Пит поворачивается ко мне, заставляя оторваться от его плеча, и сжимает меня в объятиях. В этом жесте я чувствую, что ему тоже меня не хватало. У нас определенно есть связь, которую непросто разорвать. Слишком много пережито вместе. Щекой я прижимаюсь к его груди и закрываю глаза. Меня окутывает ощущение полной безопасности и я, наконец, расслабляюсь. В состоянии такой безмятежности у меня появляется  желание скорее закрыть глаза и устроиться поудобнее. Я ложусь на ковер перед камином и кладу голову на колени Питу, и он нежно гладит меня по волосам…         --         Когда я просыпаюсь утром, оказывается, что всю ночь мы проспали в обнимку на ковре у камина. Несмотря на то, что на мне только майка и пижамные брючки, а на Пите спортивные брюки и футболка, мы не замерзли, хотя камин давно догорел. Я пытаюсь незаметно выскользнуть из объятий Пита, но мне не удается. Пит просыпается.         - Доброе утро, - шепчу я. Наверняка на моем лице красуется нелепая улыбка, но я ничего не могу с собой поделать.       - Доброе утро, - отвечает он.       - Мы как на арене, - дурацкая шутка, но в голову ничего не приходит.       - Только тут нет озлобленных трибутов и переродков, которые стремятся нас убить.       - Я рада, что ты приехал.       - И я тоже.       Улыбка Пита такая искренняя… я впервые чувствую, что мой прежний мальчик с хлебом рядом со мной. И я мечтаю, чтобы он больше никуда не уходил:       - У меня к тебе просьба…       - Какая?       - Булочки с сыром…         Целый день мы проводим вместе: навещаем родителей Пита и вручаем им подарки, заходим в академию, где я показываю результаты полутора месяцев работы, помогаем маме и Прим с новогодним столом. Дело близится к ночи, когда я с ужасом вспоминаю, что у меня нет подарка для Пита. Я прошу сестру занять моего супруга чем-нибудь, а сама пулей лечу к нам домой. Там я ломаю в голову, что же придумать с подарком, но внезапно меня осеняет…         Я переодеваюсь в платье, чтобы было, что соврать о своем отсутствии, и возвращаюсь в дом к маме, где меня уже ждут за праздничным столом мама, Прим, Пит и Энобария. Стол просто ломится от еды, хотя по капитолийским меркам он совсем не праздничный.         Последним приходит Хеймитч, который при виде Пита прямо с порога кричит:       - А я говорил твоей жене, что ты приедешь, а она рыдала и не верила мне…       За высказывание я одариваю своего ментора неодобрительным взглядом и он добавляет:       - Ну… может и не рыдала…         За полчаса до полуночи я шепчу Питу на ухо:       - Может, сбежим к нам домой?       - Я не против, - шепчет Пит.       Мы извиняемся, ссылаясь на то, что сильно устали. Мама заворачивает нам что-то из закусок, и мы удаляемся в соседний дом. Когда мы входим в гостиную, взору Пита открывается маленькая елочка, стоящая на столике, вокруг которой горят свечи. Она стояла в подвале с позавчерашнего дня, и признаться, я вспомнила о ней, всего пару часов назад.  Среди свадебных подарков я откапала капитолийские свечи, которые горят очень долго, и пару килограмм бижутерии, которую я развесила на елочку. Получилось очень по-новогоднему… и по-домашнему.         - Вот, мой подарок, - киваю я на елочку, - в каждом доме, должна быть елочка… ведь мы семья…         Мои слова удивляют меня саму, вернее не слова, а откровенность. Мне самой становится ясно, что моим подарком Питу является не елочка, а признание… признание в своих чувствах, на которое я решилась…       - Спасибо, - произносит Пит с теплой и такой родной улыбкой, - у меня для тебя тоже есть подарок, но сначала…, - он включает телевизор, - нам стоит встретить новый год.        До наступления нового года остаются считанные минуты, которые мы тратим на то, чтобы открыть шампанское и разлить его по бокалам.         …10, 9, 8…       – этот обратный отсчет приятно слышать, - произносит Пит. Как же я его понимаю, с отсчета дважды начинались Голодные игры. Но мы пережили их… пережили вместе…       …4, 3, 2, 1       И мы не сговариваясь, тянемся друг к другу и целуемся. Это традиция – целоваться в полночь Нового года с тем, кто рядом. Сначала, это простое прикосновение губ, сродни дружескому «чмоканию», но вот прикосновение затягивается, и вот уже это нежный отнюдь не дружеский поцелуй, который заставляет все во мне трепетать. Мы размыкаем наши губы и снова улыбаемся. Я чувствую, что сейчас я действительно счастлива. Рядом со мной человек, который заставляет меня улыбаться, и которому я дорога.         - У меня для тебя тоже кое-что есть, - говорит Пит и протягивает мне руку. Я беру его ладонь, и мы идем наверх. Когда мы заходим в нашу спальню, Пит просит меня закрыть глаза. Когда мне позволяется снова их открыть, я вижу своего супруга с маленькой коробочкой в руках.         - Я подумал, что ведь так и не подарил тебе обручальное кольцо. Свадьба была полностью оплачена Капитолием… - он открывает коробочку, в которой находится кольцо с огромным прозрачным камнем, - я знаю, что наш брак когда-нибудь будет аннулирован. И поэтому, когда это случится, Китнисс, ты выйдешь за меня?         - Пит, может второго раза нам и не понадобится? - я начинаю нервничать. Вокруг нет ни камер, ни зрителей. Только он и я. Нет заранее заготовленного сценария и правильных ответов. Видя мое нервозное состояние, лицо Пита принимает серьезное выражение. Он становится на колено передо мной:       - Китнисс Мелларк, ты выйдешь за меня замуж?         - Да, - еле слышно говорю я и это признание.         Пит надевает мне кольцо на тот же палец, где уже красуется капитолийское свидетельство нашего брака. Затем он встает с колен не отрывая от меня взгляда. Я делаю шаг к нему так, что между нами остается не больше полуметра. Мое сердце бешено стучит, и я ловлю себя на мысли, что смотрю на его губы, шею, пуговицы рубашки, избегая смотреть в его голубые глаза. Я боюсь, что он увидит в моих глазах нечто нескромное. Я чувствую… я уверена, что не безразлична ему, и я хочу, чтобы он знал, как сильно он не безразличен мне. Но я ничего не хочу говорить, я просто не смогу сейчас ничего сказать, даже если очень сильно захочу, потому что мои мысли заняты другим. Я тереблю верхнюю пуговицу его рубашки, никак не решаясь освободить ее от петли и чувствую, как он проводит пальцами по моему виску, щеке, шее, затем запускает свои пальцы в волосы на моем затылке и мое дыхание предательски выдает мое желание. Я больше не хочу ждать и сдерживать свои чувства… Все мое тело жаждет этого.  Я прикасаюсь губами к его губам и наш поцелуй из нежного через несколько мгновений становится страстным. Мои руки торопливо расстегивают пуговицы на его рубашке, а затем пытаются справиться с ремнем, а его – освобождают меня от платья. Пит отрывается от моих губ и шепчет:       - Ты уверена?       - Да, - и я опять отдаюсь его губам, и желание охватывает меня с новой силой.         …Внезапный сильный стук в дверь заставляет нас отстраниться друг от друга. По непонимающему взгляду Пита видно, что он удивлен не меньше меня. В новогоднюю ночь мы не ждем гостей, и в голову начинают лезть самые разные, в основном безрадостные мысли. Накинув одежду, мы медленно спускаемся вниз и направляемся ко входной двери, молясь, чтобы это был Хеймитч.         Но наши опасения не беспочвенны. На пороге стоят три миротворца, один из которых произносит:         - Китнисс Мелларк, у нас плохие новости. Следуйте за нами.