Рыцари ошибок

Чарли Фейнс подошел к Тарни через некоторое время после нашей свадьбы и спросил на правах старого друга как у нее со мной дела. Она удивилась, ответила, что все отлично и вечером спросила меня, с чего это Чарли беспокоится. Я сказал, что не очень понимаю, о чем, собственно, речь. Дело в том, что мы с Тарни встречались уже довольно долго прежде, чем я признался, что был женат и что у меня есть сын. Я рассказал это ей и Джереми. Больше никто не знал. Собственно, я вынужден был рассказать, потому что надо было объяснять, почему у меня так мало денег. Я не видел свою первую жену с того дня, когда мы расстались, но с ее братом я иногда встречался, он приводил маленького Майкла. Потом, много лет спустя, я допустил чудовищную ошибку, рассказав Мэг о своих романах с другими женщинами. Мэг как раз сидела на таблетках и снотворном, была ужасна и не пережила этого. Мой врач сказал, что я идиот, что женщины хрупкие существа, они только воображают, что у них есть силы, что надо щадить их и держать рот зашитым. Ему легко говорить, за ним же не гонялся по городу сумасшедший дантист с пистолетом, чтобы пристрелить меня за роман с его девушкой. Дантист обещал сам рассказать все Мэгги, и я попался. В общем, и болтовня приводит к катастрофе, и молчание тоже грех. Тарни тогда кивнула, улыбнулась и сказала: "Ты же все равно со мной". На том и порешили. А вот теперь, когда мы жили у нее, и у нас была семья, мне совсем не надо было, чтобы она знала о моих грешках или воображала себе то, чего нет. Поэтому я сказал, что все отлично, что у нее нет повода для ревности. Она засмеялась, подняла половник на манер микрофона, и, поднеся его ко мне, спросила, как журналистка: "Мистер Стивенс, неужели вы больше не спите с Джереми Бреттом?" Я засмеялся: "Милая моя женушка, неужели ты считаешь, что я могу спать с мужчиной?" Она бросила половник в раковину, вытерла о фартук руки и села рядом со мной за стол. Она обняла меня и, накручивая на палец мои отросшие пейсы, зашептала: "С мужчиной - нет. Но с Джереми - да". Я попросил ее объяснить. Оказалось, что она давно знает, что мы не просто друзья, что она так сильно в меня влюбилась, что готова терпеть все мои увлечения, раз они доставляют мне радость, а она хочет всегда видеть меня счастливым. И что она очень любит Джереми. Я был потрясен. Нет, я был сильно растерян, я не знал, что делать. Раньше это была шутка, дружеское участие, поддержка, но теперь, когда у меня есть обязанности и долг, пора было разобраться и с этим. Если всякий будет подходить и спрашивать, каково это делить мужа пополам с мужчиной, то долго мы не протянем. Сама мысль о том, чтобы прыгнуть в постель с каким-нибудь морячком с волосатой задницей, не говоря уже о Джереми Бретте, приводила меня в ужас. Я хорошенько взбодрил ее той ночью. Наверное, я никогда так ее не любил, как в ту ночь. А на следующий день я позвонил своему другу. Мы договорились встретиться и выпить, закусить, поговорить. И мы встретились только через пару недель, когда суть проблемы уже исчезла в театральной суете. Мы сидели в каком-то кабачке, потом поехали в ресторан, потом гуляли. Он тогда уже был в "Олд Вик", через две недели они должны были отправиться на Бродвей. Я по-хорошему ему завидовал. Он обещал дать мне текст той пьесы, которую ему предложили. Так мы оказались в его новой квартире. Не чета нашей старой - все новенькое, модное. Помнишь, тогда только появились эти газовые плиты с такими коричневыми ручками. Меня она тогда удивила. Мы читали пьесу. Я очень жалею, что мы мало вместе играли, "Гедда Габлер" не в счет. Он ловил все подачи, как теннисист первого класса. Мы сидели на диване по-турецки, завязав ноги в узел, сейчас-то я так не сяду, это точно. И мы пили красное вино. Я читал главную роль, он читал все остальное. Это было прекрасно. Я говорил, что он пел, как ангел. Почему он не стал певцом? Тем, конечно, лучше для театра, но все равно жаль. Мы дошли до середины. Открыли еще бутылку. Постепенно дошли и до развязки. И вот тут я могу слегка путать последовательность, но, как мне сейчас кажется, я открыл последнюю бутылку, мы закончили читку, я поздравил его с удачным выступлением передо мной, он смеялся и раскланивался, а потом я все испортил. Я допил остатки прямо из горлышка и спросил: "Ты все еще любишь меня?" Тогда я не был алкоголиком. Я спился гораздо позже, когда наш брак с Мэгги пошел под откос. Мы пытались сойтись после первого разрыва, и нам удалось еще какое-то время пожить вместе, но после истории с секретаршей, гримершей и парой актрис, с Антонией Фрейзер и Ванессой Редгрейв, Мэг подала на развод и тут водка стала моей настоящей подругой. Крис Даунс и Джереми Бретт - вот два друга, которые остались у меня с тех лет. Мэг меня выгнала, и я две ночи провел в отеле. Джереми забрал меня к себе. Перед этим мы решили, что мне надо пройти курс лечения от алкоголизма и поговорить с психиатром, чтобы решить проблемы с Маргарет. Он работал, поэтому просто запер меня в квартире и уехал в театр. В результате, я прочесал всю квартиру и нашел большую, чудесную, кристально прозрачную непочатую бутылку водки. Когда Джереми приехал, оставалось на донышке. Он был взбешен. Я всегда бы сильнее его, но тут он быстренько завалил меня на кровать и хорошенько избил. Милый мой Джереми! Когда он остыл, то проплакал до утра, а я просто допивал бутылку. Утром он повез меня в больницу, но меня не приняли. Я орал, бесился и вообще вел себя очень некрасиво и Джереми упросил врачей что-нибудь сделать со мной, потому что я то висел на нем, как тряпка, то старался ударить его как можно больнее. Они вкололи мне какую-то гадость, Джерри погрузил меня в машину и вернул туда на следующий день. Меня приняли. Но еще через день я сбежал. Был вечер, Джереми играл в пьесе Мортимера и я рванул в театр. Я был накачан лекарствами, меня мутило, я был в жутком состоянии. Когда опустился занавес и Джереми вернулся в гримерку, и нашел там меня, он был в ужасе. Он ничего не сказал, смыл грим, переоделся и мы пошли на улицу. Я был рад, что не умею водить машину, и никогда не умел. Если бы умел, то гонял бы пьяный по всей Британии, и сбивал бы мирных прохожих. Джереми сел за руль, и спросил, куда меня везти - в больницу или на кладбище. Я сказал, что хочу к нему. Он недоверчиво сощурился, но мы поехали. Помню, как в Малибу мы с Мэгги гостили у Ноэля Коварда. Он был редкостный человек - оригинальный и своенравный. Я любил приезжать к нему. Мы купались в его огромном бассейне - женщины должны были быть в купальниках, а мужчины голышом, пили шампанское, и в три часа дня он говорил: "Дети мои, отъебитесь", и мы расползались по своим углам до шести, когда он заканчивал работу, и веселье продолжалось. Однажды он рассказал историю о том, как спросил одного довольно известного писателя на каком-то званом обеде: "Эй, Фрэнк, а это правда, что ты даешь в жопу?" Фрэнк был человеком пуританских взглядов, но под шокированным вниманием всех присутствующих гордо вскинул голову и ответил: "По-правде говоря, да". Ноэль рассмеялся и сказал: "А я не даю: моя слишком узкая". И потом, как парадокс Господа, Ноэль страдал от жуткой анальной инфекции, и врач объяснял это тем, что год за годом Ноэль носил узкие ботинки, и что когда носишь такую обувь, твой анус находится в постоянном тонусе и, конечно, от этого возможна какая-то болезнь, так что Ноэль бы прикован к постели и иронизировал, что мог бы сорок лет назад пустить чей-нибудь здоровущий хрен в свою задницу, и сейчас результат был бы тем же. И когда Джереми привез меня, обдолбанного лекарствами, к себе, то отправил в ванную, чтобы я смыл с себя эту больничную пыль, а я спросил его на манер Коварда, не хочет ли он пойти со мной. Он пошел. Я разделся, он наблюдал, я налил в ванну воды, и мы сели в нее вместе. Я спросил, где его любовник. Он ответил, что тот ушел. Я захохотал и спросил, не из-за меня ли это. Джереми бросил в меня мочалкой. И тут я осмелел, пьяная рожа, и выдал: "Джереми, а ты даешь в жопу?" Он поднял вот так вот брови и опять засмеялся: "Тебе дам". - "Жаль, что я не возьму", - ответил я и вылез из ванны и пошел спать в ту комнату, которая была отведена мне. На следующий день я вернулся в клинику, где мне очень помогли, но не надолго, через некоторое время я лег в другую, и на этот раз провел там почти три месяца. А тогда на окраине Лондона Джереми отвел глаза, прижал к груди колени и долго молчал. Я сел рядом. - Понимаешь, к Тарни начали подходить всякие козлы, стали задавать тупые вопросы, и она мне сказала, что считает, что мы с тобой… - Л-любовники? - Джерри спрятал нос в ладони. - У тебя есть кто-нибудь? - Нет. - Жалко. - Ты же знаешь, что на один раз я всегда найду. Только мне не надо. - Это твой ответ на мой вопрос? - Какой? - он даже тогда пытался улыбаться. И уже тогда были остренькие складочки вот здесь, у губ. - Ты слышал. - А ты повтори. - А у тебя плохо с памятью? - Нет, просто ты трусишь. - Я не трушу, - я опять сел по-турецки и привалился к его плечу головой. - Я просто не знаю, что с тобой делать. - Тебе надо написать текст и проставить ремарки? - В этом деле вряд ли поможет хороший сценарий. - Ну не знаю, - он фыркнул, как кот. Я поднял голову, чтобы посмотреть на него. Все было как раз, как в хорошем сценарии. Он просто чуть-чуть склонил шею. Когда спустя несколько лет я целовался с Лоуренсом Оливье, то боялся, как бы чего не вышло. На сцене этого страха не было, там все длилось секунды, сопровождалось громом аплодисментов и грохотом смеха зрителей. Но вот на репетициях было совсем другое дело. Ларри придумал этот ход во время премьеры, поэтому такого не было в предпремьерной чехарде, и мы начали делать это позднее. Поначалу мой герой и герой Ларри просто обнимались и целовали друг друга в щеки. На премьере Ларри обнял меня и поцеловал прямо в губы. Когда наши губы соединились, он прошептал "Не шевелись, только не шевелись", в этот момент он поднял назад ногу, и это было сильно: зрители хохотали! Ларри был гением. Он как никто чувствовал публику, которой на репетициях почти не было. В то время я то делил с ним гримерку, то нет, все это зависело от спектакля. Я говорил, что никогда не видел в Ларри ничего гомосексуального, даже наоборот. Уверен, что слухи о моих женщинах, тем более, что роман с Мэгги зарождался у него на глазах, создали обо мне верное впечатление как о джентльмене для женщин. Но его манера поведения была очень специфической. Сейчас, когда я достаточно умудрен жизненными неудачами, я понимаю, что его могли бы привлекать сильные и веселые люди. Я иногда был таким. Возможно поэтому, когда его губы прикасались к моим на репетициях, они отстранялись не на счет "раз-два-три-четыре-пять", а на " раз-два-три-четыре-пять-шесть-семь" и так далее до десяти, и только тут он поднимал ногу. Но он никогда не делал ничего предосудительного. Он не был Джереми Бреттом, который в ту ночь, в своей новой квартире, достойной начинающего успешного актера, прикоснулся своими губами к моим, и, как говорят писатели, "вовлек в поцелуй", и я целовал его, зная, что наша юность кончается именно здесь и сейчас. Когда меня выписали из той первой клиники, конечно Джереми забрал меня к себе. Я говорил, что никогда подолгу не жил у него, но я ошибаюсь. Я вернулся к Мэгги, а потом все опять пошло наперекосяк, я как раз завел интрижку сразу с тремя теми женщинами, и Мэг выгнала меня. Я поехал к Джереми в Ноттинг Хилл и прожил там полгода. А потом снял квартиру в подвале. Жить в подвальной квартире очень тяжело, а еще тяжелее жить одному. И я как раз напросился к Даунсу и Харрингтону. Почему я не остался с Джереми? Про нас опять стали говорить. Когда он женился на Энн, а я уговаривал его этого не делать, что он слушал-слушал, а потом отрезал: "Ты не мой любовник, ты не можешь мне мешать. И не должен", - я решил, что все наладится, и после его свадьбы слухи прекратились. Все решили, что мы наигрались. Теперь мы просто дружили. А потом как Тарни любила Джереми, так Маргарет вознавидела его. Сначала она шипела при его появлении, потом стала орать, когда он уходил. Ее бесил сам факт его существования, она раздражалась, когда мы пили вместе, когда он приходил к нам домой, когда мы все трое играли в одном спектакле, она называла его "сладеньким пидрилкой", а когда наш развод уже был решенным делом, наконец-то спросила, каково это - трахать его. Я невежливо попросил ее заткнуться. Она удивилась моей горячности: "Ты никого из своих шлюх не защищал. Вот она мужская дружба. Я теперь знаю, чем она пахнет". - "Чем?" - "Дерьмом из задницы Бретта". Она всегда была острой на язык, но зависимость от таблеток сделала ее чудовищной. Это теперь она даже аспирин не принимает. Но тогда ни она, ни я не знали, что во всем виноваты таблетки. Если бы у нас был хороший врач, мы были бы счастливы вместе намного дольше. Но тогда весь мир сидел на антидепрессантах, и никто не кричал, что этого нельзя делать. Всем нравилось быть счастливыми. Она считала, что то, что я уже полгода живу в Ноттинг Хилле, может означать только одно - любовную связь, а то, что я меньше пью - хорошее влияние члена Джереми. И тогда я решил, что было бы благоразумно покинуть Джереми, пока ее мнение не озвучили газеты, и хоть он и был огорчен, но у него были мимолетные романы с женщинами и мужчинами, потом он встретил Джоан, и мне казалось, что я мешаю ему, поэтому я переехал к Крису и Инви. И ведь все это время мы держали большой интервал между нами. После того, как давным-давно, в дни нашей юности, он поцеловал меня в губы и я ответил. Он сам разделся, ведь я, честно, не знал, что делать. Когда мы виделись в последний раз, еще до моей операции, я запретил себе думать о том, как мы стареем от наших болезней. Но Джерри хотя бы не диабетик. Он был худее моей клюки, а сейчас мы почти что в одной весовой категории. Мы не пошли на кровать, остались на диване, среди разлетевшихся отпечатанных на машинке листов, бутылок, стаканов, брюк, рубашек, носков. Я мог бы назвать это полным фиаско. Мы никогда не говорили с Джерри о том случае. Он получил, что хотел, я дал, что мог. Скромный мальчик был развратней пана, а знаменитый бабник был зажат, как монашка. Я постарался об этом забыть, он сделал все, чтобы запомнить. За всю жизнь у меня были такие проблемы лишь несколько раз, когда я почти умирал от количества виски, прогонявшемся через мою покойную печень. Знаешь ведь, виски не поднимает член. Его поднимает красное вино. Поэтому уже двадцать лет я пью красное. А тогда, хоть мы и выпили столько вина, оно лишь слегка помогло мне. Я после того вечера стал безумным, как я сейчас понимаю. Я искал и не находил замены. Каждая из моих женщин всего лишь замена тому минету, который мне сделал Джерри. Я могу назвать это фиаско, потому что даже сейчас после хорошего минета, я могу отдохнуть и доставить удовольствие своей жене. Но тогда я не смог. После его губ, на которые я смотрел, когда они держали меня, после его закрытых глаз, которые он не хотел открывать, боясь, что волшебство сна закончится, после его дрожащих пальцев, помогавших губам… Заметь, я мог бы стать знаменитым порнописцем. После всего этого я был настолько опустошен, что не смог продолжить. Я держал его в своих руках, прижимал к груди, терся о его губы и плечи своей щетиной, но больше не целовал их. Он понял, что я не помогу ему, поэтому сделал все сам. Я тогда удивился, что у него не так выглядит семя, как у меня. Я провел ладонью по дивану, там, куда это выпрыснулось. Мы пахли одинаково. И на вкус были похожи, хотя все, что я в жизни пробовал - это собственный вкус на губах своих женщин. В оргазме он невероятно красив. И не только лицом, все это тело светилось. Его улыбка потом была такой счастливой! И немножко извиняющейся. Он закурил две сигареты. Мы долго так сидели, смоля одну за одной, ничего не говоря. Только когда пачка закончилась и у нас осталась одна сигарета на двоих, и мы раскурили ее, он сказал: - Ответ на твой вопрос "да". - Какой вопрос? - Люблю ли я тебя. - Ах, этот. - Прости меня. - За что? - Что соблазнил тебя. - Ну, должны же мы хоть немного оправдать эти слухи. Чтобы тебе не пришлось больше лгать. - Но мы же сами их распустили. - Неужели? Ах, какие мы паршивцы! - мы смеялись. А потом Джерри принял единственное возможно решение. Он положил мне ладони на лицо, прощупал меня от макушки до пяток, потом взял мою ладонь, положил себе на грудь и сказал: - Тебе пора, - и оттолкнул мою руку. Я оделся. Он тоже. Я вышел из его квартиры не оглядываясь. Он закрыл за мной дверь. Когда я вышел на улицу, шел дождь. Он открыл окно. Я посмотрел наверх, на звук открывающейся рамы. Он был там, сидел на подоконнике. - Когда ты уезжаешь? - крикнул я. - Десятого, кажется. - Я провожу тебя. - Хорошо. Передай Тарни привет. - Хорошо, - я помахал ему рукой. Он помахал мне в ответ. Я проводил его в Америку. Это было здорово. Вся труппа "Олд Вик" укрепилась в мысли, что мы любовники. Я все отрицал, но при этом смеялся - ла-ла-ла, - поэтому мне никто не верил. Джереми улыбался, как только он умеет, идеальные зубы, тонкие чувственные губы, резкие носогубные складки. Когда он вернулся, его сердце успокоилось, мы остались лучшими друзьями, пусть немножко ближе знающими друг друга. Я никому никогда не рассказывал об этом. Возможно, я недостаточно точно передал свои чувства. Они намного глубже, намного сильнее, наши отношения намного сложнее. Мы больше никогда не занимались сексом, хотя он хотел бы этого. Если бы он был женщиной, я бы женился на нем, сделал бы детей и пошел дальше, как было со всеми моими женами. Но я только разбил его сердце, хоть он всегда и улыбался, когда я просил простить меня. То, что было - было нашим счастьем и нашей ошибкой. Кстати, знаешь у кого такие же складочки, когда он улыбается? У моего младшего сына. Он очень похож на Джерри. Так что я ценю хорошую кухню, я ценю вкуснейшие блюда, я готов платить за лучшее вино. Но только сейчас я готов расплатиться за то, что когда-то снял пробу с Джереми Бретта. Возможно, я простужусь на его похоронах.