Полковнику никто не пишет (кроме мальчика из вебкама)

Вебкамсайт попал в поле зрения полковника Валентина Юрьевича Лебедева не случайно. Виной этому была его дочь, Юлия. Но признаться в этом всё равно, что расписаться в полной несостоятельности. Проще думать, что она лишь дала ему наводку, а всё остальное полковник сделал сам. Обычно на выходные Юлька остаётся в Питере: то работа у неё, то гулянки с друзьями, но на праздники и длинные выходные, как штык, приезжает к отцу. Приехала и в тот раз, с порога потребовала выход в свет, а потом долго смотрела, как отец в попытке найти «что-то, что не связано в армией», завис перед распахнутым шкафом. Вещей у Лебедева всегда было чуть больше, чем необходимо. Кое-что они купили ещё при жизни жены, а выкидывать жалко. Благодаря дисциплине, строгому графику питания и регулярным физическим упражнениям, фигура у Лебедева за исключением некоторых нюансов такая же, как была. Он уже давно не примеряет вещи в магазине: и так хорошо понимает, что сядет, а что можно даже не пытаться надевать. Но вот выбрать что-то, кроме привычной формы, оказалось настоящим испытанием. К счастью, поняв, что с места отца теперь сдвинет только объявление войны или божественная рука провидения, Юля тяжело вздохнула, закатала рукава и занырнула в шкаф, чтобы выбрать для отца «не позорный прикид». Затем, пока отец выглаживал ровные стрелки на выбранных ею брюках, Юля ещё раз прошлась по квартире: ни единого намёка на присутствие женщины. Ни лишнего шампуня, ни забытой на раковине серёжки, в холодильнике — спартанский набор продуктов, которые отец приносил из магазина, сколько она себя помнила. Даже кондиционер для белья всё тот же. Если честно, она рассчитывала на совсем другой результат, когда уезжала учиться в Питер. В целом Москва нравится ей больше, вот только… Дурацкие эти мысли, что пока она каждый вечер возвращается домой, отец едва ли пригласит кого-то в гости, даже если познакомится. Ну, на работе там или в баре, куда они с сослуживцами периодически залетали по пятницам. Вроде как у мужчины его возраста, живущего отдельно от дочери, шансов на устройство личной жизни больше. К тому же Валентин Юрьевич Лебедев — мужчина видный, приятный, да и Юлькины одноклассницы на отца заглядывались. Может зря она их тогда из дома-то гоняла? Сейчас, глядишь и… Нет, мысль о том, что отец мог бы жениться на её однокласснице Юльку по-прежнему не устраивала. Уж лучше один, чем, не дай бог, по залёту. В кафе Лебедевы поехали на метро, вот там-то её и ждало удивительное открытие. Юля не помнит, что конкретно они обсуждали, но кажется, её планы на жизнь. Отца, конечно, безумно заботило, планирует ли она по завершении обучения возвращаться в столицу или останется «на севере», Юля обещала, что подумает над перспективой пожизненной ссылки, но готова рассмотреть варианты, если отец пообещает задуматься над пополнением семейства. — А что, пап, — и Юля мягко толкнула Лебедева локтем в бок, — ты у меня мужчина видный, ещё достаточно молодой. Может состругаешь ещё с кем-нибудь Снегурочку-то? — по возможности передразнивая героев фильма «Любовь и голуби», поинтересовалась она. Но Лебедев ей почему-то не ответил. Юлька громко фыркнула, недовольно изогнула бровь. Но отец, не любивший до дрожи это её выражение лица, в тот раз на него неожиданно никак не отреагировал. Она проследила за его взглядом и нашла причину молчания. Вниманием Лебедева завладели два мальчика лет 20-23. Мальчики спокойно зашли в вагон метро, держась за руки, спокойно о чём-то поговорили, а потом там же спокойно поцеловались, как будто метро, Москвы и мира вообще для мальчиков не существовало. Пальцы Лебедева на её предплечьи в этот момент сжались, а потом расслабились. Юлька успела напрячься и приподнять плечи, в случаи ухудшения ситуации приготовилась хватать отца за запястье. Мало ли тот вдруг рванёт объяснять мальчикам, где они находятся и как здесь нужно себя вести, но выражение лица Лебедева вдруг стало потерянным, затем задумчивым — таким она папу, кажется, ещё никогда не видела. А если и видела, то определённо давно. Уже и не вспомнить из-за чего он мог вдруг стать таким…таким… ранимым что ли? А ещё очень задумчивым и самую малость загадочным, что ли? Отец тогда опустил взгляд в пол, а немного позже, когда они уже выходили из вагона, тихо поинтересовался: — И что, Юль, сейчас вот так просто можно… — Что, пап? — сделала вид, что не поняла Лебедева, а потом быстро добавила: — Ты про тех двух геев? Да, знаешь… все как-то… ну поцеловались и поцеловались, они же ни к кому не лезли. Да и поцеловались весьма целомудренно. У нас в Питере на эскалаторе иной раз так сосутся, стоишь и боишься, как бы ненароком не стать третьим. На шутку Лебедев не отреагировал, только коротко кивнул, но весь вечер его мысли куда-то уплывали, а Юля не пыталась вернуть себе отцовское внимание. Ей и самой было, о чём подумать. А времени на общение у них почти не было. Разговор об ориентации предусмотрительно завела уже дома, куда они вернулись так же на метро. Распили бутылку вина в кафешке, ещё две перехватили в магазине у дома. Ну и беленькую, потому что вино Лебедев пил как сок, а беленькую — с уважением. Сели на кухне, Юля сообразила нарезочку, Валентин Юрьевич разогрел остатки молодой картошки. Тогда-то и состоялся их мучительно откровенный разговор. Пришлось, правда, признаться отцу, что она и сама по малолетству пробовала целоваться с девочкой, но особого кайфа не испытала. А Лебедев… Не то чтобы он в чём-то признался, скорее, дипломатично допустил, что ему, возможно, чисто теоретически и исключительно с художественной точки зрения нравятся мужчины. «Ебать вы, папаша, эстет», — про себя подумала Юля, но сдержалась. Никакой эстетикой в двухчасовой задумчивости Лебедева не пахло, зато пахло детской травмой, нереализованными мечтами, возможно, подавленной гомосексуальностью. Всё это она так же дипломатично вслух ему озвучивать не стала. Зато предложила отцу попробовать пообщаться, да хотя бы на сайте знакомств или в приложении каком-то. Они даже скачали ему тиндер и развлекались изучением анкеты часов так до пяти утра. Правда, когда в полдень Юля проснулась с ужасным похмельем, тиндера на отцовском телефоне уже не было, а сам он с таким суровым выражением лица пил чай, что Юля не решилась на трезвую голову взяться за обсуждения заново. Ссылку на «сайт, где можно посмотреть красивых мальчиков» она скинула ему спустя неделю. Отправила и сама испугалась: как отец это воспримет? Он лишь написал короткое «спасибо», а теперь, спустя несколько месяцев, присылает ей лаконичное сообщение: «У меня, кажется, будет свидание с молодым человеком» И Юля понимает, что папа кого-то себе нашёл. Валентин Юрьевич Лебедев не из тех людей, кому кажется, если он что-то предполагает, это непременно случается. А тут — свидание. Такое просто не может казаться. Юле хочется задать миллион вопросов, а лучше миллиард: кто он? как зовут? где познакомились? сколько лет? это сослуживец? как это вышло? где вы встречаетесь? когда? Но вместо этого она, сгрызая лак уже с третьего ногтя, выдаёт лишь сдержанное: «Я очень за тебя рада. Напиши, как всё пройдёт?» И думает, что надо на всякий случай взять билеты в Москву на ближайшие выходные: вдруг отцовское сердце будет разбито, и ей придётся лететь спасать его. Полковник Лебедев почувствовал в себе что-то «неправильное» ещё когда был ребенком, кажется, в летнем лагере. Его тогда, что называется, никто не цеплял. Парню уже пятнадцать, девчонки бегают табунами, строят глазки, просят помочь с тяжёлым портфелем. А он эти портфели относит, прощается и даже не целует никого в щёчку на прощание. Мальчика, который заставил его сердце смущённо пропустить удар, звали Яковом — хороший, тихий, спокойный парень, к которому по выходным приезжали такие же тихие и хорошие родители, тёта Сара и дядя Иосиф. Они неизменно привозили сыну яблоки и всегда угощали Валентина, расспрашивали обоих мальчиков, как им на свежем воздухе. Яков отвечал несмело, тихо, поднимал на внимательного, очень вежливого отца огромные, карие глаза, оперённые густой смолью ресниц, лез под ласкающую ладонь матери, жадно ловя каждое её прикосновение. У Якова были потрясающей красоты широкие плечи, а ещё очень узкие запястья и длинные изящные пальцы пианиста. Он признавался, что терпеть не может фортепьяно, но учитель открыл в нём талант к музыке и велел родителям заставлять его музицировать «через не хочу», поэтому сопротивляться искусству в его случае бесполезно. А Лебедеву оказалось бесполезно сопротивляться внезапно вспыхнувшему интересу. Всё, что он осознавал тогда: как бы преступны и больны ни были его душевные порывы, как бы чётко он не осознавал, что влюбляться в другого мужчину — роскошь ему, потомственному военному, недоступная, остановить это было не в его силах. С Яковом он, кстати, так и не объяснился, только крепко сжал его узкое запястье на перроне перед прощанием, а потом написал ему два письма. На второе он так и не ответил, и Валентин решил не искушать судьбу. Все низменные желания в любом случае предстояло оставить вместе с юношеским максимализмом в глубоком и далёком прошлом. Лебедева ждала блестящая карьера, несовместимая ни с какими отклонениями психологического или сексуального характера. Даже если первое время он заинтересованно поворачивал голову в сторону симпатичного молодого человека, то вскоре выдрессировал себя, как дрессируют собаку якуты: будет помирать с голоду, а не притронется к оставленному хозяином на снегу, прямо у неё под носом мясу. Даже не шевельнётся в его сторону. Потом он встретил юлину маму, молодую, прекрасную, общительную. Из всех молодых мужчин своего возраста она почему-то выбрала именно Валентина. Выбрала сама, хотя он не повёл в её сторону и бровью. Столько парней ухаживали за ней, сочиняли стихи, пели песни, а он её и не замечал словно, занимался своей карьерой, служил Родине и не планировал ни на кого отвлекаться. Но на неё в конечном счёте отвлёкся. Как потом он сам рассказывал Юле: она меня выбрала и забрала у всех. У родителей, работы, всего мира. Пришла в мою жизнь и поставила перед фактом: будешь любить меня до последнего вздоха. Только не уточнила, что вздох этот будет её и притом очень скоро. Врачи так толком и не поняли, что спровоцировало столь быстрый рост опухоли, но склонялись к мнению, что виной всему была беременность. Они так сильно желали и просили Юльку, что, кажется, превысили все разумные лимиты, исчерпали бесплатные попытки, а, заключая сделку с судьбой, не проверили мелкий шрифт. Юле не было и трёх лет, когда её мама сгорела. Лебедеву говорили, что новую супругу надо искать сейчас, пока Юлька ещё маленькая, мол, так ей будет проще принять чужого человека, смириться с тем, что мама у неё теперь будет другая, а если повезёт — боль от утраты потухнет в зареве новой сильной любви. Для них обоих. Но Лебедев просто не смог. Не смог заставить себя искать кого-то другого: никто не отзывался внутри такой нежностью, любовью, такой щемящей болью. Никто не делал его таким целым, таким сильным, как его Роксана, девочка с глазами морской ундины, маленькая мечтательница с именем, подсмотренным матерью у Пушкина. Его Роксана. Эти буквы без всяких татуировок накрепко впечатались ему в грудину, оставили рубцеватый шов на сердце — рана, от которой ему не хочется избавляться. А теперь у Лебедева вроде как есть Артём, Артём, которому он собирается предложить встретиться в настоящем мире, а не виртуальном. Впервые за эту долгую-долгую жизнь Валентину откровенно волнительно, почти так же волнительно, как когда он коснулся запястья Якова на перроне, стиснул чуть сильнее, чем следовало бы, словно одним этим движением пытался передать ему свои чувства. Прочитал их Яков или нет, он теперь не узнает никогда. Написать по адресу с выцветшего конверта не решится, как и воспользоваться своими связями. Некоторые люди должны оставаться лишь воспоминанием, даже если когда-то давно с ними были связаны надежды на сказочное «жили долго и счастливо». Лебедев в сказки никогда не верил, на интернет, впрочем, тоже не полагался, а теперь вот зависит от него почти как дочь. Казалось бы, сколько раз требовал: «Юля, ну хоть на полчаса можешь выпустить эту дурацкую игрушку из рук?». А сейчас сам с трудом откладывает смартфон экраном вниз, чтобы хотя бы немного притушить соблазн схватиться за него и отбить ответное сообщение. Или два сообщения подряд. Артём, надо отдать ему должное, тоже отвечает максимально оперативно. Только этого всё равно недостаточно, и Лебедев надеется, что им обоим. Когда тебе слегка за сорок, быть тем вторым, который во встрече заинтересован максимально, пока первый, очевидно, более молодой и успешный имеет всё время мира, чтобы никуда не спешить… мягко говоря, не очень приятно. Но он ведь сам виноват в том, что за все эти годы так ни с кем и не попытался построить что-то новое, что-то крепкое, что-то про любовь, а не про потрахаться, потому что это полезно для здоровья вам обоим. Лебедев не святой, секс ради секса в его жизни случался не раз после смерти жены. Не сразу, но со временем он научился находить для себя лазейки: крепкий сон, нормальный гормональный фон, отсутствие необоснованной агрессии — мало ли можно найти причин, чтобы оправдать слабость тела? Достаточно, чтобы позволять себе эти редкие, но страстные встречи, которым не грозило перерасти ни во что серьёзное. Юля, конечно, ждала, что он приведёт кого-то домой, но Лебедев предпочитает гостиничные номера. Так не нужно думать о последствиях. Так не будешь терзаться угрызениями совести, а ещё — сможешь спокойно засыпать по ночам, не коря себя за принятые решения. В этой постели он был лишь с одной женщиной и в каком-то смысле хранил ей верность. А теперь вот оказывается, что всё это время он просто смотрел не там, всё ждал, что его снова кто-то зацепит, но даже не представлял, кто и за что. Почему сердце вновь пропустило удар именно на анкете Артёма — до сих пор едва ли поддаётся осмыслению. Быть может, подкупила простота и понятность его образа. Смотришь на него, а видишь соседа, мальчишку из квартиры напротив, который вырос на твоих глазах. Быть может, виной всему стала его самодовольная, наглая ухмылка на пол лица. А хотелось бы ещё увидеть глаза. Глаза — зеркало души, так говорят, если ему не изменяет память. Тёмины, должно быть, светлые и лучистые. И если он только решится, если приедет… Вообще задержка с ответом Лебедева, конечно, волнует. Он, конечно, всё понимает: и про молодость Артёма, и про относительную поспешность предложения, и про то, что это Ткачёву предлагается поехать в другой город, но Лебедеву такая роскошь сейчас, увы, недоступна, вот он и предложил взять финансовую компоненту приезда в Москву и проживания в ней на себя. Хотя от практически ноунейма из сети… Валентин выдыхает тяжело, раздражённо, сам себе удивляется. И когда успел так накрутить себя? Неужто из-за мальчишки этого? Даже поверить сложно, что Артём, Тёма одним своим молчанием теперь имеет над ним такую власть. Воистину, Интернет — игрушка дьявола. Некоторое время Лебедеву удаётся отвлекаться на работу, затем тревога усиливается, да и, закончив с документами, он обнаруживает, что субботним вечером совершенно нечем заняться: по телевизору не показывают ничего приличного, сконцентрироваться на книге не получается. Сунулся было заняться уборкой, но оказалось, что ещё утром отмыл каждую комнату. Мог бы, конечно, пойти по второму кругу, но это уже совсем нездоровая затея. Не хватало ещё, чтобы из-за Артёма у него появились обсессии. Чара заходит в кабинет, оценивает моральное состояние хозяина, подвисая в дверном проёме, а затем медленно заходит в комнату, устраивая голову на его коленях. — Правильно, — соглашается Лебедев, — пойдём-ка погуляем лучше. Нечего страдать, да? Переодевается в спортивный костюм, Чара послушно ждёт, пока хозяин найдет её ошейник, осторожно оденет и пристегнёт поводок. Идёт пешком до парка, в это время тут никого, и Валентин спокойно отстёгивает поводок и медленно набирает скорость, коротким свистом привлекая внимание Чары. Бегать без поводка ей нравится куда больше, чем на привязи. Он тоже не любит слишком её контролировать: то разыграется, убежит вперёд, то подотстанет, а пару раз, обрадовавшись снегу, и вовсе врезалась ему под коленку и сбивала с ног, а потом прыгала вокруг и лаяла, словно снова стала щенком. Хорошая собака, верная. Пару лет назад, когда Чара вдруг начала отказываться от еды, худеть, они с Юлей возили её в ближайшую ветеринарку. Иногда удавалось попасть туда только посреди ночи: Лебедев приезжал с работы, поднимался за Чарой в квартиру, сносил её на руках и укладывал на расстеленный на заднем сидении плед, ехал медленно-медленно, постоянно поглаживая свою «умную девочку» по голове или боку, чтобы чувствовала, что он рядом, чтобы знала: скоро ей непременно помогут. Может быть, тогда он снова влюбился? Нет, это была не влюблённость даже, так, помешательство. У Чариного доктора был потрясающе спокойный голос, очень крепкие и ласковые руки. Она скулила от радости, когда не могла вилять хвостом и лезла своей большой головой ему под руку, умно смотрела в глаза. Доктор с ней разговаривал, вроде бы обращался к Чаре, а смотрел ему прямо в глаза, и Лебедев, даже не зная правил игры, вдруг почувствовал, что в нём заинтересованы. И с правилами согласился, даже не ознакомившись. Это, конечно, самая большая его ошибка. Были и прикосновения: осторожные, но не робкие, уверенные такие. «Подержите здесь, Валентин Юрьевич? Она с вами спокойнее», — теплые пальцы на его запястье, осторожное скользящее поглаживание по тыльной стороне ладони. Никто никому ничего не обещал и не предлагал, но внутри Лебедева появилось понимание — самое опасное, что может быть, когда о правилах тебе не сообщили. Это была влюблённость, определённо она. Лебедеву никто не сказал, как это должно выглядеть, но как-то раз они заболтались глубоко заполночь, сидели и пили из найденных в миниатюрном закутке кухни кружек принесённый Валентином из дома кофе, чёрный и крепкий, как рукопожатие, которым они обменивались при встрече. Их пальцы переплелись — не разобрать, где чьи, а на душе было так спокойно, так… хорошо. Тем более жестоким было его разочарованием, когда однажды, придя с Чарой на итоговую консультацию, Лебедев вдруг обнаружил, что их мужчину целует в губы какая-то девушка. Чара привычно потянула поводок навстречу своему доктор, тот поднял взгляд на Лебедева и побелел. Валентин Юрьевич быстро стряхнул с себя оцепенение, развернулся и потянул поводок в совсем другую сторону, а на тихий скулёж Чары скомандовал ей держаться рядом жёстким, не оставляющим сомнений в том, что он серьёзен, голосом. И Чара замолчала, послушно затрусив рядом. Несколько раз она, кажется, неверяще оборачивалась назад, кружила на месте, но не сбавляла темпа, стараясь поспевать за Лебедевым. Он сам не обернулся ни разу. Он вообще никогда не оборачивается: это ни к чему. Не в отношениях с людьми точно, не… Юля про это, конечно, ничего не знала, писала ему, если не возвращался долго, мол, вы там как? С Чарой всё в порядке? Он отвечал что-то нейтральное, мол, процедуры затянулись, понадобилась ещё пара анализов, ещё обследование. Когда они вернулись домой после почти трёхчасовой прогулки, тоже лишь вопросительно изогнула бровь. Он, кажется, смог тогда выдавить из себя улыбку: соврал, что Чара совершенно здорова, и они праздновали это походом по любимым местам. Как и все девочки, Юля слишком обрадовалась выздоровлению любимицы, чтобы заметить, как посерел и постарел за эти три часа её отец. Лебедев, впрочем, не в обиде. Тогда он ничего не смог бы ей объяснить. А вот сейчас… Сейчас… Он толком не понимает, что изменилось, почему то, что запрещал себе раньше, вдруг стало можно. Артём — обычный парень, ничем не примечательный, кроме, быть может, рода своих занятий и обстоятельств, при которых они познакомились. Наверняка и выглядит он так же обычно, как отвечает ему. И всё же… Валентин вдруг ловит себя на мысли о том, что, если бы это был другой мальчик, не Тёма, всё как будто бы не развивалось вот так стремительно. Артём оказался лёгким, увлекающим, с приятным, хоть порой и раздражающим чувством юмора. Умел подбирать слова, знал, когда пора прекратить разговор, а когда можно задать ещё несколько вопросов, а ещё иногда писал ему какие-то совершенно потрясающие вещи вроде «это заставило меня улыбнуться», как будто бы понимал, как сильно Лебедеву порой не хватает вот таких вот невербальных проявлений человеческого общения. Прикосновений, слов, взглядов, картинки перед глазами: как Артём будет слушать его? как будет сидеть? трогает ли он свои волосы? любит ли смотреть в глаза? облизывает свои губы? смотрит прямо на собеседника или уводит взгляд куда-то в сторону? Лебедев не знает, знает только, что Артёма хочется увидеть, увидеть как можно скорее, его настоящего, а не эти буковки на экране, хочется увидеть целиком, для начала желательно в одежде, а потом… Об этом “потом” страшно думать. Юля не написала ему «не влюбляйся», но как будто бы хотела, а он как будто бы это её желание почувствовал. Лебедеву никогда не казалось, что он влюбляется слишком быстро, ведь были люди, с которыми он провёл бок о бок годы, но так ничего и не почувствовал, а в кого-то как в Якова или врача Чары, что называется, влюбился с первого взгляда. С Артёмом у них и вовсе установилась крепкая, кажется, нерушимая связь, связь, которую так или иначе подпитывают они оба. С Тёмы станется лишний раз напомнить ему, что засиживаться с документами допоздна нехорошо, а потом, когда Валентин всё же признаётся ему, что уже заполз под одеяло, уточнить, комфортно ли ему, ничего ли не волнует и достаточно ли в комнате свежего воздуха или лучше открыть на ночь окно. Лебедев был бы не против, если бы Артём не спрашивал, а сам мог всё это сделать и проверить. Да, они ещё не виделись, и им обоим, по-своему, волнительно, но, чёрт возьми, он сам уже давно не чувствовал такой готовности пустить кого-то в свою жизнь, приоткрыть тяжёлую кованую дверь и дать хотя бы просунуть руку, не говоря уже о том, чтобы проскользнуть целиком. С Артёмом хочется попробовать, даже если всё опять закончится провалом. Но Артём ему не отвечает, не отвечает снова и опять. Вот они с Чарой уже возвращаются домой, телефон в нагрудном кармане молчит, как рыба, и Лебедев недовольно отбрасывает его на тумбочку в прихожей, тщательно, добрых пять минут, намывает руки, идёт в спальню, чтобы переодеться, снова берёт телефон в руки и снимает блокировку экрана — ни одного входящего. Открывать приложение лишний раз ему не хочется, не хочется светиться как «абонент в сети». Глупость. Ребячество. Но ему кажется, что Артём только этого и ждёт — чтобы он занервничал, чтобы почувствовал себя так же уязвимо, как, возможно, почувствовал себя Артём, получив приглашение приехать в Москву, сходить выпить кофе, просто встретиться и поговорить. Всего этого в подробностях, в деталях он, конечно, не написал, только обозначил приглашение. А может для Артёма всё их общение — не более, чем приятный досуг? Может вообще у него кто-то есть, кто-то настоящий? Девушка или парень… Почему он не догадался спросить прежде, чем отправил это злополучное сообщение. Если у Артёма действительно кто-то есть, ему сейчас должно быть мучительно сложно подбирать слова, чтобы Лебедеву отказать. Боль пронзает сердце пополам с ревностью. Он едва сдерживается, чтобы не написать ещё одно сообщение, усилием воли заставляет себя отложить мобильный в сторону и взяться за приготовление ужина. Юля бы им гордилась. Сколько раз они проходили этот маршрут с ней вместе. От Валентина Юрьевича влюблённости дочери не ускользнули ни разу: такое по ней всегда хорошо видно. С «повинной» к отцу Лебедева, правда, приходила только в самой критической точке отношений, всхлипывала и просила совета, мол, как склеить разбитое сердце? И Лебедев каждый раз вздыхал, а затем грустно, но честно отвечал: «Никак, Юль, теперь главное — не позволять по нему топтаться». Сколько раз он по глазам видел: читает сообщение от обидчика, порывается ответить, но ловит внимательный, твёрдый взгляд отца, краснеет матово, откладывает телефон экраном вниз, не берёт, когда он вибрирует снова, и снова, и снова. Взывает к нему робко: — Может можно всё же дать шанс? Лебедев в ответ привычно пожимал плечами: — Если хочешь, чтобы всю жизнь вытирали ноги, дай. И Юля больше не спрашивала, опускала голову, поднимала плечи, на пару часов замыкалась в себе, но потом снова приходила, лезла к нему под руку, даже если Лебедев сидел со своими «дурацкими бумажками» в кресле, рассчитанном на одного. Всё равно лезла на руки, на колени, утыкалась носом в плечо или подмышку, иногда тихонько плакала, а он лишь обнимал крепче и давал ей вдоволь пострадать. Через пару дней ей неизменно становилось легче. Теперь его дочь даже не читает сообщение: если ухажёр налажал, получив его смс, Юля смотрит на него со скучающим выражением лица, смахивает весь чат в корзину или просто несколько недель к ряду не отвечает отправителю, а там уже он сам теряет интерес. В тайне он ею гордится, но почему же самому так тяжело следовать собственным советам? Почему так отчаянно хочется извиниться и попросить Артёма обо всём забыть. «Только пиши мне, пожалуйста, пиши…» Лебедев как раз нарезает огурец в салат аккуратными кубиками, когда его телефон с глухой вибрацией ползёт по столу, а потом замирает. Подушечки пальцев чудом избегают встречи с ножом, а он переворачивает телефон, думая лишь об одном: Артём или нет? Приедет?