Полковнику никто не пишет (кроме мальчика из вебкама)

Артём уехал через два дня. Их они, кстати, провели вместе. Кроме той ночи, они больше не занимались сексом: не потому, что не хотели, а потому, что не хотели торопиться, потому, что нашли целую лакуну неизведанных доселе ощущений. Или, как в случае Лебедева, давно забытых. Совместные походы в магазин, совместная готовка, совместные просмотры сериалов по телевизору — слишком много всего такого, что он мог бы делать и один, но вместе с Артёмом почему-то оказалось приятнее. Ткачёв всё делал совсем иначе, чем он. Например, огурец почему-то нарезал соломкой, а не кубиками, помидор напротив рубил крупными кусками, а сыр фета потащил к тёрке — это сделать Лебедев ему не позволил ни под каким соусом. Сначала эти различия раздражали, теперь их не хватает до дрожи. Он смотрит на разделочную доску с вымытыми и лежащими на ней овощами, никак не может приступить к нарезке, тянется к телефону с коротким, но очень нежным входящим сообщением: «Валь, сегодня отпишусь поздно, не скучай» И так не хватает этого засранца рядом, чтобы крутился, лез под руку, пытался утащить облюбованный именно Лебедевым нож и ещё лез вилкой в его тарелку, как будто в ней обязательно вкуснее. На все его заверения, мол, Артём, мы же из одной миски накладывали, Ткачёв лишь по-лисьи щурил глаза и утягивал с его тарелки ещё кусочек покрупнее. Дома никто не таскает у него еду, не залезает под руку, когда Лебедев включает новости, не зависает в ванной на полчаса и не натирает его лоб и щёки каким-то кремом, ругаясь, что кожа совсем сухая и неухоженная, что так к себе относиться нельзя, иначе в старости будут морщины. Мобильный вибрирует и слегка едет по столу, высвечивает на экране блокировки короткое сообщение: «Лечу домой, созвонимся?» Лебедев прижимает мобильный к уху и наконец-то берётся за нож, Артём поднимает трубку сразу же, его голос звучит радостно: — Привет, а я вот наконец-то освободился. Как у тебя дела? Слышать Артёма таким счастливым и жизнерадостным особенно приятно, но мягкая иголка ревности входит куда-то рядом с сердечной мышцей. Ему хочется, чтобы Тёма по вечерам приходил не куда-то, в абстрактное «домой», а в их общую квартиру, чтобы улыбался ему, чтобы рассказывал, как прошёл его день. Вот только осуществить это сложно: поднимать тему переезда страшно. Валентин не уверен, что Артём в целом готов менять привычный город на столицу, чтобы быть с ним. Одно дело — приехать на пару дней, а совсем другое — переехать с концами. К тому же у него там работа, и можно как угодно к ней относиться, вот только это его, Артёма, личные деньги, наверняка, не маленькие. Не предлагать же ему всё бросить и просто жить с Валентином? — Привет, — Лебедев старается сделать так, чтобы его голос звучал бодро. — Вот сегодня пораньше приехал с работы, ужин готовлю. На выходные вроде бы Юля собирается вернуться домой, сходим с ней куда-нибудь. А у тебя какие планы на эти дни? Голос у Артёма нежный, солнечный, улыбчивый. Валентин даже на расстоянии может представить себе его по-мальчишески задорно вздернутые уголки губ, так же, как когда лез к нему на колени. — Не знаю пока, — Артём, кажется, и правда задумывается. — Может, с пацанами в гараже под тачкой поваляюсь, может, схожу в зал, может просто погуляю, какие-нибудь сериальчики посмотрю. Ничего особенно не хочется. Внутри желание жгучее попросить его приехать, раз планов всё равно никаких, раз есть пара свободных дней. Но Валентин не просит, знает, что это из-за влюбленности, из-за дурацких гормонов, сейчас, конечно, кипит, по всему телу гуляет, а потом поутихнет, поуляжется, станет проще. Станет ведь? — Валь, а у тебя… — Артём замолкает, и Валентин прижимает трубку немного ближе к уху. — У тебя будет… отпуск какой-нибудь или что-то типа того? Вздыхает тяжело, закусывает губу: раньше в отпуск всегда на дачу, иногда с Юлей, иногда один, но сейчас, и Валентин понимает это, Артём готовится его пригласить и надо как-то осторожно, не зародив лишнюю надежду, ему ответить. — У нас с отпусками сложно, — туманно начинает он. — Но, думаю, что будет… — Приедешь? — одно слово, а надежды столько, что у Вали по рукам мурашки бегут. Ну как ему откажешь? Отказать невозможно, и он смотрит билеты: благо до Питера что долететь, что доехать — дело нескольких часов. После долгих обсуждений с Артемом останавливается на поезде. Во-первых, сможет спокойно работать в пути с ноутбука, во-вторых, из центра города добраться до дома будет проще и быстрее, чем ехать из аэропорта. Тёма, узнав, что Лебедев взял билеты и уже скоро к нему приедет, чуть с ума не сходит от радости, ласково и многообещающе мурлычет ему в телефонную трубку, что приготовит самый вкусный на свете ужин. — Только, учти, у меня творческий бардак, — строго предупреждает он. — И я вне этого бардака вообще никак не ориентируюсь, так что придется его немного потерпеть, товарищ полковник. Лебедев лишь смеется в ответ, но про себя успевает подумать, что терпеть ему как раз приходится на расстоянии от Тёмы, а вот рядом с ним он наконец-то снова сможет расслабиться и почувствовать себя живым. Живым и влюблённым. Неожиданностью становится и предложение Юли, которая ответный визит отца поддерживает полностью, а затем как бы между прочим замечает, что будет не против встретиться с отцом и его парнем, если Лебедев вдруг захочет представить ей кавалера. «Ты у меня, конечно, большой мальчик, — пишет она, — Но это вовсе не значит, что я переживаю за тебя меньше, чем ты переживаешь за меня на свиданиях. Мало ли, каким этот Артём может оказаться проходимцем, а ты в розовых очках и не заметишь». Поездка проходит спокойно. Соседнее место пустует всю дорогу, и Лебедеву удается вчитаться в документы, хотя бы немного отвлечься от предстоящей встречи. Он одновременно нервничает и радуется, что уже совсем скоро увидит Артёма. Ткачёв ждёт его на перроне, улыбается во все 32, стоит только Лебедеву выйти из поезда, оттаскивает на два шага в сторону и горячо целует в губы, заставляя Валентина потрясенно обмереть: вот так просто? посреди бела дня? на глазах у всех? — Тём… — просит тихо, старается не смотреть вокруг, взгляд утыкает в асфальт. — Я тоже соскучился очень, но давай не на людях, ладно? Мне… неловко. — Хорошо, без проблем! — уголки губ Артёма дёргаются вниз, но он почти тут же берёт себя в руки и трогает Лебедева за запястье. — Пойдем, я уже заказал такси. Валентин чувствует, что Тёму его нерешительность задела, но ничего не может изменить. Он слишком долго жил с ощущением собственной неправильности, чтобы теперь вот так запросто целоваться с Артёмом прямо на перроне, хотя хочется немедленно стиснуть его в объятиях и уткнуться носом в макушку. В такси он решается взять Тёму за руку, и тот улыбается уголками губ: — Сегодня пораньше ляжем спать, — сообщает он, — Хочу завтра устроить тебе обзорную экскурсию по городу. Погуляем по улицам, в Эрмитаж сходим, покушаем в моих любимых кафешках. Тёплый Тёмин взгляд прошивает нежностью, любовью укутывает то, как поглаживает косточку на его запястьи, как держит за руку по пути к подъезду, оттаивая, понемногу расслабляясь. На лифте поднимаются на восьмой этаж, и Ткачёв долго возится с ключами. — Блин, — ругается тихонько, — из-за тебя, вон, даже руки не слушаются. Замок в конце концов поддаётся, и они попадают в прихожую. Стоит только двери закрыться, Тёма на него бросается игривым львёнком, подпрыгивает, седлая Валины бёдра — тот едва успевает его за задницу подхватить, чтобы удержать. Смеётся хрипло, улыбается, потому что с Артёмом ему хорошо чертовски, потому что ведёт себя как влюбённый подросток. — Валечка… ты приехал… — мурлычет почти, тепло бормочет нежности, тычется носом, целует жарко и очень жадно, сминая губы, посасывая, и Лебедев усаживает его на тумбочку у самого зеркала, вторит горячим поцелуям, потираясь между Тёминых ног, с горячих, покусывающих поцелуев переключаясь на мягкие ласки его шеи, ключиц. Тёма под прикосновениями растекается, запрокидывает голову и цепляется за Валины волосы, дышит жадно, жарко, стискивая его своими бёдрами, стонет потрясённо, дрожит даже, и Лебедеву кажется — его мальчик возбуждён так сильно, словно и не дрочил давно, во всяком случае не до оргазма, но ведь такого не может быть, если учитывать работу Артёма? — Тёмушек… — нежит, поглаживает, успокаивает немного. Глаза у Артёма блестят, как звёздочки, сияют, Лебедев прикасается к его щеке, потирается лбом о лоб. — Соскучился, мой хороший? — Пиздец как соскучился, Валь… Артём закусывает нижнюю губу, тоже его лица касается, поглаживает в ответ, к шее тянется, а затем снова крепко прижимается к губам поцелуем. — Пиздец как. Думал не дотерплю до твоего приезда, издрочусь весь. — И что… не издрочился? — Валентину странно говорить об этом вслух, но наедине с Тёмой это как будто само собой происходит, потому что горячий такой, выгибается, льнёт к нему навстречу, жмурит глаза от удовольствия, когда Лебедев скользит ладонями по его спине под одеждой. — А то ты не чувствуешь, Валь… Тёму кроет от удовольствия, он сладко всхлипывает и сильнее сжимает его бёдра, прогибаясь навстречу. Лебедев, конечно, чувствует, обхватывает за ягодицы сильнее и поднимает Ткачёва с тумбочки. — Командуй, куда идти, — хрипло просит он, и Тёмка смеётся тихонько ему на ухо, рукой показывая направление. Через полчаса они, сытые и совершенно обнажённые, валяются на постели, неторопливо поглаживая друг друга. Лебедев бездумно рисует узоры на Артёмовой ягодице большим пальцем, пока тот нежно поглаживает его раскрытой ладонью по груди и раз в несколько минут осторожно целует в шею. — Так соскучился по тебе, — нежно шепчет он. — Так хорошо рядышком… Тёма не просто соскучился, с момента их расставания он обнаружил, что наличие Лебедева в его жизни сказывается на всех её сферах. В баре он теперь берёт только пиво, а с клиентами общается, что называется, без огонька. Раньше вебкам был для него не только средством заработка, но и возможностью выпустить напряжение. Удовлетворяя чужие эротические фантазии, Артём возбуждался и сам, млел от приказов и горячо отдавался каждой новой просьбе, но теперь… Что-то угасло внутри, потухло, как будто в ласковых, крепких, баюкающих руках Лебедева есть что-то поистине волшебное. Ему нравится, как Валентин ласкает его, как аккуратно прикасается, как дышит на ухо, как ощущается биение его сердца лопаткой, когда тот обнимает сзади. Силиконовые и стеклянные игрушки, конечно, могут войти глубже, размер можно подобрать совершенно любой, только нахуя это Артёму теперь, когда он распробовал, как бывает круто, когда каждым прикосновением, каждым вздохом, каждой лаской дают понять, как ты безбожно красив. — Валечка… Хороший мой… Лебедев не спешит подниматься, заглядывает ему в глаза, целует, а затем снова и ещё раз. Ему так хочется остаться с Тёмой в этой постели, не подниматься, ничего больше не делать, просто всю неделю лежать вот так и смотреть ему в глаза, чувствуя, как прохладные пальцы скользят по его телу. Он не помнит, когда хотел кого-то так страстно, как хотел Тёму. Конечно, с Юлиной мамой у них была любовь, нежная, крепкая, чувственная, но без пожаров под каждым сантиметром кожи, а вот Артём его фактически поджигает. Тем, как лижет губы, как хлопает ресницами, как вздыхает, стоит только сжать его чуть посильнее в объятиях. Лебедев прикрывает глаза, послушный его ладоням, подставляет голову, чувствуя, как Тёма массирует её осторожными прикосновениями. Если бы между ними был просто секс, обоим, наверное, было бы проще. Но это не просто секс, Лебедеву даже спрашивать об этом не надо. И так всё видит и чувствует. — Так и будем валяться до завтра? — тихо интересуется он, не открывая глаза. Артём тяжко вздыхает и качает головой. — Вставать надо, вести тебя город смотреть, просвещаться там и насыщаться, — бормочет он, а сам носом утыкается в коротко стриженную макушку, втягивает такой приятный, знакомый аромат шампуня. — Насыщаться это хорошо, — полковник смеётся ласково, поднимает взгляд на Артёма. — Я бы даже прямо с насыщения начал. После хорошей физической активности, знаешь… Очень хочется. Артём снова вздыхает, целует его ещё раз и приподнимается на локте. — Вас понял, товарищ полковник, тогда, позвольте, я направлюсь в душевую, чтобы ликвидировать последствия наших упражнений, а потом выдам вам полотенце и приступлю к подготовке. Форма одежды «пижонская, но не вычурная». Лебедев мягким шлепком по ягодице подгоняет Тёму подняться с постели: — Выполняй, боец, — шутливо отзывается он. — А я пока вещи разберу. Артёму надо отдать должное: в этот раз он не занимает душ слишком надолго и даже не проскальзывает следом за Валентином, позволяя тому провести немного времени наедине с собой и теплым душем. Когда он выходит из ванной в одном полотенце на бёдрах, Артём ненадолго отрывается от своего занятия — попытки аккуратно уложить непослушно отросшие волосы — взгляд его мигом темнеет, и уводит взгляд его мальчик с явным усилием, но Лебедев лишь улыбается шире. Ему приятно, что Тёма реагирует на него так горячо, вкусно, жадно. Тёмины глаза не врут, лучатся восхищением и обожанием. Валентину даже неловко становится, что он вот так смотрит на него, хотя мог бы выбрать себе кого-то помоложе, посимпатичнее, кого-то более подходящего, чем… — Валь, наденешь это? — Тёма к нему приближается со спины, приобнимает, суёт в руки что-то серое, большое, с капюшоном. «Толстовку», — догадывается Лебедев, и на душе становится тепло-тепло от того, что Ткачёв ему её вручает вот так аккуратно, ненавязчиво, дышит легонько на шею и, пристроив подбородок на плече, уговаривает тихо. — Ну чтобы у нас типа… парные аутфиты были, понимаешь? Мне очень эти толстовки нравятся, тёплые такие, мягкие. Ну и я нам одинаковые взял, смотри. Тёма расплетает объятия, и Валентин нехотя позволяет ему отстраниться, а потом смотрит, как тот рядом кружится. И разве откажешь ему, такому восторженному, отзывчивому, искреннему, словно маленький мальчик, которому рассказали о существовании Деда Мороза, и он в эту сказку пока ещё верит на 100%? — Надену, — соглашается Лебедев. — Парные так парные. Пока он зачесывает волосы назад, Тёма вызывает такси, уже в машине ненавязчиво кладёт свою руку рядом с его рукой, и Лебедев, немного подумав, позволяет себе обхватить горячую Тёмину ладонь и переплести пальцы. Тёмка в ответ тихонечко фыркает, отвернувшись к окну, Лебедев задумчиво смотрит в своё. Когда они встретились там, в баре, а потом горячо целовались в подъезде, в квартире… Он как-то позабыл о том, что большую часть жизни считал отношения двух мужчин чем-то неправильным, старался это необъяснимое влечение в себе погасить. Сейчас переживания вспыхивают в нём с новой силой. С Юлиной мамой им не нужно было прятаться, скрываться. Целовать её можно было где угодно, их всегда воспринимали как пару. Ей всегда были рады, с ней Валентин никогда бы не задумался, протягивая руку, мол, стоит ли прикасаться к ее пальцам или не стоит? Но с Артёмом всё обстоит несколько иначе. С Артёмом ему приходится себя контролировать, снова и снова вспоминая: двух целующихся мужчин нигде не воспримут хорошо (кроме специализированных клубов). И как бы ему ни хотелось на каждый нежный Тёмин порыв отозваться, нельзя. Нельзя, чёрт возьми. Несмотря на то, что соскучился, несмотря на то, что у них двоих времени — какая-то чёртова, крохотная неделя. Тёму хочется украсть у всего мира, отвезти далеко-далеко, спрятать и наслаждаться им в одиночестве, точно будучи уверенным в том, что никто их не осудит, слова плохого не скажет. Но Артёму, и это понятно, хочется совсем другого. Они выходят из машины, и Тёма протягивает ему руку, заставляя Валентина почувствовать, как холодеют внутренности. Ткачёв понимает, ловит вспышку испуга в его глазах, неловко убирает ладонь в карман, но тут же снова поджигает угасшую на мгновение улыбку. — Пойдём, тут недалеко. Валентин себя корит, корит за то, что таким свободным (пока или вообще?) быть не может. Возможно, им с Артёмом это придётся ещё обсудить, проговорить, на какие проявления близости он готов, а какие для него, по крайней мере, сейчас невозможны. Только не портить же этим первый совместный в Питере обед. Валентин почти физически чувствует, как Артёма к нему тянет, как тот внимательно смотрит на его руку на столе, когда они садятся в стороне, скользит изучающим взглядом по обручальному кольцу на безымянном пальце. Лебедев руку не прячет и спокойно встречает его вопросительный взгляд, приподнимая кисть, чтобы дать мальчику как следует его рассмотреть. — Когда Юлина мама умерла, я так и не решился его снять. Если честно, до встречи с тобой, думал, что так и умру, не испытав больше ничего… ничего яркого в плане… Лебедев мнётся, не знает, как их с Артёмом вспыхнувшие чувства лучше всего охарактеризовать, а тот, засранец, улыбается довольно, как будто чувствует его смущение, как будто видит его насквозь в эти несколько мгновений. — А теперь? — тихо интересуется он. — Что-то поменялось, товарищ полковник? — Многое поменялось, — Лебедев наливает в стаканы воду из графина, тут же делая глоток из своего, чтобы не развивать тему, но Артём, кажется, понимает, что больше давить не нужно, кивает и отворачивается. Лебедев не сразу понимает, что он красуется, вольготно раскидывается в своём кресле, пока юноша-официант кладёт перед ними меню, улыбается широко и довольно, когда мальчик бросает заинтересованный взгляд на Лебедева, кокетливо наклоняется чуть ближе к полковнику, стоит официанту отойти, обдавая его щеку своим жарким дыханием: — Кто бы мог подумать, что толстовки добавляют вам такой шарм, а, товарищ полковник? Лебедеву хочется сказать, что шарм ему придаёт компания молодого и чересчур красноречиво глядящего на него Артёма, но заставляет себя промолчать. Не хватало ещё, чтобы мальчишка думал, что у него проблемы с самооценкой. Раньше Валентин всегда думал о том, что выглядит неплохо для своего возраста. Конечно, с морщинами и некоторыми другими возрастными изменениями, увы, ничего не поделать, но ему как будто бы и не надо? Нравится же он вот Тёме, да и женщины от него всегда были без ума, особенно если видели в форме. Впрочем, это никогда не заставляло Лебедева пользоваться своей привлекательностью. Знаки внимания он всегда проявлял только к тем, кто действительно был ему интересен и симпатичен. Что ни говори, а жену он потерял довольно рано, и… тело требовало своё. Когда боль потери была совсем острой, как свеженаточенный нож, он думал, что секс с другими женщинами — это чистой воды промискуитет, и ничего хорошего из этого не выйдет. Затем боль стала притупляться, уходить, как вода сквозь пальцы, фильтроваться через песчаную воронку времени, а на выходе осталось только чистое, не замутненное чувствами собственничества и любви желание, чисто физическая, плотская потребность сродни голоду или жажде. Потребности в том, чтобы создать новую ячейку общества у Лебедева как-то не возникало, просто трахаться всегда было приятнее с кем-то, с кем до и после можно было поговорить. А теперь вот в его жизни появился Артём, и что-то в этом мальчишке бередит старую, зарубцевавшуюся рану, где заживо похоронены его романтические юношеские мечты о любви до гроба, совместно встреченных закатах и рассветах, отдыхе на море и прогулках рука об руку. Пальцы Тёмы на столе вздрагивают, словно он улавливает его мысли, и Лебедев осторожно, изо всех сил стараясь не думать о возможных последствиях своего порыва, аккуратно накрывает их сверху и легонько поглаживает. Хватает одного мельком брошенного взгляда на мальчика, чтобы увидеть, как заалели его щёки. Не от смущения, а от удовольствия и, кажется, гордости. Ему ведь тоже нравится видеть, как Лебедеву сложно сдерживать себя. Ещё в поезде он думал, что им нужно будет время, чтобы друг друга вспомнить, всерьёз собирался спать на диване и Тёмку не смущать слишком настойчивыми ухаживаниями, но поддался на первый же поцелуй, набросился на него, как тигр на добычу, едва не опрокинул вместе с тумбой и, кажется, совсем не нежно опрокинул на постель. Тёма едва поманил его пальцем, и Лебедев загорелся, как не загорался уже слишком давно. Думать о том, что он в пацана втрескался вот так быстро, глупо и ужасно по-детски — страшно. Это ему не свойственно. Холодный, рассудочный, расчётливый — вот каким Лебедев всегда знал себя, к какому себе привык. А сейчас, блядь, посмотрите на него — не может сдержаться, чтобы не погладить пальцы мальчишки, не может взгляд от него оторвать, вздохнуть слишком глубоко не может, потому что кажется, вздох этот окончится стоном разочарования. Тёма смотрит ему в глаза и горячо проводит языком по нижней губе. Он знает, на что эти губы способны, видел однажды, когда Тёма сидел перед камерой, но на себе ещё не пробовал. Ткачёв улыбается многообещающе, и Валентину кажется: они здесь и сейчас общаются без слов. Бровь изгибает вопросительно, мол, откуда ты знаешь? А тот в ответ лишь самодовольно улыбается и чуть отодвигается назад, мягко забирая у Вали свои пальцы: знаю и всё, не ожидал? Су-чё-ныш. — Юля предложила нам встретиться втроём, — негромко сообщает он, рассматривает выражение Тёминого лица, — говорит, хочет отомстить мне за всех своих разогнанных кавалеров. Что думаешь? Артём роняет взгляд в меню, лицо его не меняет выражения, словно предложение его, в отличие от Лебедева, ни капли не смущает. — Если ты готов представить меня дочери, я с радостью, — просто сообщает он. — Наверное, готов. Ему хочется звучать увереннее, ему не нравится показывать Артёму свою уязвимость, шаткость. В том, что Юля воспримет их отношения, нормально, Валентину сомневаться не приходится, он ведь сразу рассказал ей всё, как есть. Но вот в том, что после знакомства этих двоих он сможет, в случае чего, всё отмотать назад — не уверен. Лебедев чувствует, как начинает злиться, но гонит эти эмоции прочь. Артём ненароком загоняет его в угол, слишком уверенный, слишком спокойный, слишком понимающий и принимающий себя, а Лебедев… Лебедев так не умеет, не привык так — делать то, что хочется, не анализировать последствия. — Звучишь не супер уверенно, — по лицу Артёма сейчас сложно понять, что именно он испытывает, уж слишком сосредоточенно смотрит в меню, а потом кладёт его на стол и тычет пальцем в какую-то строчку, — я вот это буду, еще пасту с креветками и коктейль. Только что-то не очень сладкое, хочу быть в форме. Лебедев выбирает себе стейк и салат — баланс белка и витаминов. К питанию в ресторане он не то чтобы не привычен, просто зачастую ресторан ассоциируется у него с праздником, с каким-то особенным событием вроде приезда Юли из Питера, а сегодня они словно обедают не дома просто так, как он мог бы пообедать с женой в отпуске и… Лебедев смотрит на Артёма, и тот в ответ улыбается широко и довольно. — Что? — спрашивает он. — Смотришь на меня, как будто призрака увидел. Лебедев отрицательно качает головой, слюна во рту становится вязкой: — Красивый просто, — признаётся он. И голос Лебедева звучит глухо, хрипло. Когда он слышал Артёма по телефону, то, конечно, представлял его себе, но видеть его так близко, напротив, видеть, как он улыбается и отводит взгляд, как смотрит на свои ногти, а затем вдруг снова лукаво — на него… Лебедев понимает, что влюбился. Влюбился, как мальчишка, даже хуже. Мысль о том, что Тёма, его Тёма продолжает делать всякое перед камерой для других мужчин, приводит его в ярость, кровь отливает от лица, он сжимает руки в кулаки под столом, едва не скрипит зубами. Ткачёв этого, к счастью, не замечает, потому что улыбается официанту, который приносит ему коктейль, а потом забавляется с трубочкой. Непосредственный, как ребенок трёх-пяти лет. Лебедев влюблён, хотя дети его никогда не привлекали. Не привлекали и многие взрослые, уже очень давно — мужчины, а совсем непродолжительное время — женщины тоже. Но Тёмина улыбка бьёт куда-то под дых, заставляет его хвататься за горло, якобы оттягивая горловину, чтобы было приятно. И как после этого оставить его в Питере и жить одними переписками снова?