Кочевник

Резкий порыв ветра загнал Ивушкина обратно внутрь – холод пробирал до костей. Заперев дверь, Николай подобрался к окну, спустил лампу на пол – свет ее виден был за несколько верст, а фрицы, право слово, одним отрядом не разгуливают. Знать бы куда шли…цел ли еще штаб? Не разведчики, не диверсанты – эти-то двигались налегке – при себе ни документов, ни бумажонок каких…Странный нынче пошел враг, сам на себя с лица не схож. Ну уж, слава Богу, у Николая было, с кем об том потолковать. Резко он обернулся, готовя за душой крепкое словцо… Но не проклюнулось оно, застряло в горле и исчезло. Клаус спал. Чуть лишь подобравшись к буржуйке, зябко сложив руки, бледное лицо его было неспокойно, увяло усталостью и болью. И согреться никак не мог – тепла маленькой, самодельной печки не хватало. Ивушкин по себе знал, что холод – враг серьезный, да еще и с компаньонами, от него пощады не жди, руки не подаст. И замест того, чтобы выдернуть немца из обрывков холодного сна, Ивушкин ни с того, ни с сего, тихонько уселся напротив. Пригляделся, сощурившись, а припомнив мертвые откормленные тушки врага, скривился – Ягер-то на них совсем не походил. Тощий, осунувшийся, да при том еще, гол как сокол. Разве ж немецкие командиры так разгуливают? И щучили его, почитай, не кисленьким – это он заприметил, только фриц скинул свои тряпки. Должно, за ранами его никто не ходил… А хуже прочего, обнаружил в себе Ивушкин острейшее человеческое любопытство, до чесотки хотелось узнать, что же такое сталось с немцем с их последней встречи. Ежели подобрали свои, так отчего же среди них козлом отпущения бродит? И повадки эти его…бесовские, одно слово – вот уж точно с фрицев спросу как с черта носу. Да и сам Николай не далече от него ушел, бабской ласки давно не видывал…С него, чтоли, тогда спрос? На самого себя плюнуть хочется, честное слово. Дум, меж тем, у него набиралось все больше, голова грозилась взять да и расколоться. Самое что…выпадает же вот так...Кого за милую душу хоть краем глаза увидать хочется – не сыщешь, а кого своими бы руками в землю вбил – вот он, пожалуйста, принимайте да распишитесь, не заляпайтесь… Чудно, одно слово. Чудно и боязно. Всю ночь, до утренних лучиц, Ивушкин остро и настороженно прислушивался к тому, что происходило за окном. И с первыми же птицами выглянул – тишь. Фронт нынче попятился, оброс реками да полями, болтался меж верхушек сосен, влез в землю и замер, застыл. Это настораживало больше всего, это ж затишье такое перед большой бурей бывает… И ночь прошла тихо, хорошо. А меж тем, враг-то по тылам разгуливает, и не боится ничего. Нет, эко глупость какая…Или фрицы ополоумели в самом деле? Это же надо – обойти топь, да по лесу пешим строем, прямой наводкой на разъезд…Или, выходит, не знали? Чушь собачья! Три раза обойдя полесок, деревенскую тропь да лесной подвод к шоссе, Ивушкин, так ничего и не углядев, вернулся в охотничью горницу. И только-только сообразил – уйти-то ушел, молодец, а врага оставил… Замер на пороге, выдохнул – Ягер все так же спал, не шелохнувшись, ну точь-в-точь, как улегся, рукой не шевельнув. Это дельце случалось после долгого бодрствования, когда еле-еле ноги волочишь, но идешь. Потом как р-раз – и небо голубое, и лежишь себе, пока свои на ноги не вздернут. Бывало, хлопцы прямо у гаубиц засыпали – врага глядеть надобно, а глаза как дегтем вымазаны, не видать ни зги… При свете, казался он, немец, еще хуже прежнего. Заморыш воробьиный, вот ни дать, ни взять только что из гнезда свалился. Али другие птенцы, что половчее, сами выпнули. Несколько раз Ивушкин протягивал руку – тряхнуть бы, солнце встало…И одергивал. А понять отчего – так и не смог. Не то после вчерашнего в глаза глянуть не можелось, от самого себя тошнило…Не то пользовался случаем вот так вот запросто разглядеть врага, пересчитать курчавые белые шрамы, выцветшие ресницы, в залежах темных теней отыскать прозрачные, дрожащие веки. Впрочем-то, пересиливать себя Николаю никак не пришлось – Клаус, видать, ощутив пристальные, колкие глаза, проснулся своей волей. И как увидал – Ивушкин промедлил, отчего-то заглядевшись в заспанные, серые глаза – испуганно отпрянул назад, неуклюже опираясь на руки. - Еще что выдумал…, - проворчал Николай, цап – сграбстал Ягера обратно, ногтями впиваясь в рубаху, стискивая зубы, подтащив к себе: - Ну-ка, дружок, расскажи мне, откуда ж вы такие разнаряженные взялись тут, а? Куда шли, говорю?! Клаус опустил глаза, вцепился с неистовой силой себе в губы, покачал головой: - Я…не знаю…Шли от железной дороги, от Кировска, - немец запнулся, рывком прочистил колющее горло, продолжил, - до берега, оттуда – на север, в обход топей. Искали, чем поживиться…Думали, тут нет никого… - Да ну?! – Ивушкин сильнее ухватился за воротник, - в тылы врага да на разъезды?! Ишь ты…Вот тебе не повезло, что ты именно мне попался, голубчик. Я ж с тебя всю душу вытрясу. Как же…От самого Кировска да пешим строем, по болотам?! Откуда шли? Мотни мне башкой еще раз – без нее ходить научу! Откуда шли?! Клаус поморщился от тяжелой хватки – ткань срезала ему горло, и хрип дюжий рвался наружу. Он трясущейся, холодной рукой вцепился Ивушкину в запястье, рвано выдохнул, заговорил снова: - Наперво с севера. От озера и сюда…Эти давно отбились. Диверсанты. А попусту…связи с командованием давно не было, свойские эти…сами по себе. - Эти?! – заревел Николай, и только едва отпустил, коротко размахнулся, рука в миг задеревенела, собралась острым кулаком - а ты, стало быть, в другие записался?! Удар произошел стремительно – немец рухнул ничком, слету поймав капли собственной солоноватой крови, и с привычки – зная, одним ударом дело не кончится – закрыл голову руками, подтянул колени к груди, и замер. На горло ему наступал тошнотворный страх, и самым славным для него сейчас было бы провалиться в небытие…Да как бы не так… Ивушкин цепко рванул его с пола, как нашкодившего кота, встряхнул, что было силы, и снова зашипел в глаза: - Сколько же вас таких, недорезанных, еще поблизости шляется? С городов вас, значит-ся, выбили, вы по деревням болтаться стали?! С бабами да детьми воевать подюжее будет, так?! Говори, тварь ты растакая! Немец растерянно и глупо открывал рот, и все жался подальше от Ивушкина. Никаких ответов у него не было - это Николай понял сразу, а вопросами скреб из одной только надобности, так положено. А еще положено было немца передать в штаб - в тамошней это власти, с пленных жилы тянуть, пущай они этим и займутся. Клаус снова жмурится, вбирает голову в плечи, краем глаза заметив, как Николай вновь занес руку для удара. Задрожал, оцепенел плечами. Выставил руки перед собой, защищая лицо и замер. - Что, фриц, часто били? – холодно усмехнулся Ивушкин. Впрочем, руку опустил…Не послушалась она его, рука-то…Замерла, проклятая. Клаус вобрал было в грудь пошибше воздуха, вот только ответить не успел – Ивушкин в одну только секунду услыхал снаружи что-то недоброе, ринулся вниз, налетев на немца и накрепко прижал его к полу, зажав рот шершавой ладонью. Замер, прислушиваясь к голосам. И досадливо мотнул головой – чужая речь, вражья. И слушал еще какое-то время, обсчитав ни много, ни мало, человек пять от силы. Говорили громко, не таясь. А ежели не таясь, так и не ждали никого. И немец тоже молчал. Тоже слушал. И покуда Ивушкин был совершенно занят, менялся в лице. Бледность вся сошла в миг, лицо во мгновенья красилось маковой злобой – да еще какой… Он вдруг – в считанные секунды - крутанулся ужом, изловчился и скинул Николая с себя. Пока тот поднимался, прыжком отскочил и – хвать за наган – бежать чуть не вприпрыжку наружу, только дверь за ним хлопнула. И глупость Ивушкину подумалась – эко быстро у фрица ноги зажили, ежели поскакал, как козел. Только вскорабкался он на четвереньки, заползал по полу, припоминая, что в спальне бытовало еще одно оконце, а через него по полеску бежать оно проще будет, снаружи, видно, что-то завязалось. Два выстрела прошли тонким ветром, друг за дружкой, а вот третий запоздал. Николай выскочил на улицу прежде, чем сам успел сообразить зачем. Но выскочил вовремя. Ягер, почему-то уже сбитый с ног, змеей полз по цветущему кустарнику дикого шиповника, скалясь, и одной только своей молитвой Богу душу не отдал. Прицелиться не мог – кровь лилась ему в глаза, он отрешенно смахивал ее рукой. Николай в два прыжка оказался рядом, вырвал из похолодевших, окрашенных в багряное, пальцев наган и не целясь, шамарнул в сторону фрицев. По глухому удару понял – попал, и воровато зашарил вокруг глазами. Трое хорошо…отправились на поклон к Дьяволу, стало быть. Один удрал…Обсчитался разве же? Четверо их было? И все стихло. Так всегда после боя – вот секунду назад смотришь и кажется, земля разверзнется. А потом вдруг затихает все. Будто бы ничего и не было. Разве что земля теперь трупами досыта наедается, ни своими, ни чужими не брезгует. Выбравшись из кустов, цепляясь за остро-режущие колючие ветви, Николай настороженно огляделся. С виду ничего дурного, а нутро у него было неспокойно, по охотничьему тревожно. Впрочем, ничего толкового он больше не углядел, а потому выбрел на поляну – поглядеть на врагов. От мертвых порой большего добьешься, чем от живого. Да и тут в особенности Ивушкин ничего не увидал – фрицы как фрицы вроде бы. Разве что, форма неменянная со времен царя Гороха, и рожи такие…Будто бы они не воюют, а с пирушек да при том на широкую ногу, с целый немецкий сапог, не вылезают. По карманам – пусть это были даже вражьи карманы – Николай ползать не любил. Однако же, уверял он себя, тут нужда толкает. И только было потянулся, как вдруг сзади на него что-то напрыгнуло, повалило к земле, рядом с мертвецами. Потом раздался выстрел – в ушах у Ивушкина что-то дрогнуло – но голова его оказалась так цепко зажата в тиски чужих рук, что он сообразил не сразу. Клаус вцепился в него как, будто топнувший в соломинку, а после выстрела ослабел, обмяк, как мешок и, запрокинув голову, упал всем телом на Николая. Тому же соображать было некогда, рывком он выпутался – надо бы сказать, что особо его уже не держали – поднял голову, тягая из-под самого себя наган, выстрелил опрометчиво. Сам понял, что закосил. А не то немец нерасторопный попался, не то пуля в конец дурная, да только хлопнулся вражина на землю. Хлопнулся и был таков, благо, опосля не встанет. Николай рвано дышал, кровь в теле юлилась и дрожала. Дело было сделано. Только вот чего ж от него немец хотел, когда на спину наскочил? Ну не в самом же деле… - Эй, фриц! Вроде не крепко я тебя, а ты уже остатков ума лишился? – хрипло дыша, Ивушкин поднялся, подобрался ближе, потянул за плечо, - эй! Ну ты что в самом деле?! Жалко, сипло за Клаусом потянулся крик – пуля пробила ему плечо, стрелок попался никудышный, самую глупость не хватило добраться до сердца. Ивушкин опустился рядом, протянул руку – рубашка пестрела алыми узорами, а глаза Ягера сделались прежними – затравленными, кубыть волк, угодивший в капкан, выжидающе глядит на поспевающего к нему охотника. - А ты хотел…? Гляди вон…Повезло тебе, Ягер…шибко тебе везет, никак, мать тебя в рубашке выносила. Не крутись, а то как дам прикладом, будешь знать! Терпи теперь уж, - Николай перевязывал наскоро, быстро, как привык. Не медсестричка он все-таки, делал, как умел. Сцепив узел зубами, финкой срезал концы, поглядел на побелевшее лицо. И отчего-то принялся досадовать на себя. Будто бы он сам виноват в том, что фриц его спасать полез…И чего ради, интересно? Многое он видал. Казалось бы, удивляться нечему…Но чтобы немец по своим же бил, где же такое углядишь? - Один…ушел, - вдруг проговорил немец, поднимая глаза. Ивушкин криво взглянул на него, подобрал губы. Не ошибся, стало быть. Эх… - Как бы помощь не привели…Дружки твои, - ответил Ивушкин. Ягер откинул голову назад, тяжело дыша: - Некого вести…Эти последние были. Николай зачем-то кивнул. И потянул Ягера на себя, поднимая на ноги. Тот, кривясь от боли, шатаясь и путаясь в собственных ногах, поднялся. - Дойдешь али как? – сухо спросил Николай, отпуская. Касаться Клауса почему-то было…неловко. Ему до одури хотелось отойти от него подальше, а лучше бы, и не видеть никогда на вовсе. И в то же время, его подстегивало любопытство. Он пристально глядел на Клауса, изо всех сил стараясь припомнить его другим…И не мог. Память ничего ему не подсказала и никак не помогла. Он видел только этого Ягера, будто другого никогда и не существовала, не родился еще. - Дойду, - шепотом ответил немец. И согнувшись, как от дурной болезни, сделал шага два вперед. А потом вдруг пошатнулся, согнулся пуще прежнего, силы его оставили. Те, что были – а не в прок их приютилось – он растерял в стычке, а новых покамест никак не предвиделось. Ивушкин рванулся к нему, едва только успел подхватить. Горячими от пороха ладонями подхватил. Прежде, чем Ивушкину что-то вразумительное подкинулось в мысли. Обхватил одной рукой за пояс, другой за затылок. Жалел после об этом долго. О том, что глазами они встретились, близко так. Хорошо он этот взгляд запомнил. И если бы кто его спросил, он бы мог точно сказать – с этого все и началось, все и закрутилось… - Ну ты что, Ягер?! Вот же сукин сын! А ну не смей здесь подыхать! Ругнувшись еще несколько раз, Николаю, все же, пришлось поднять немца на руки – белел он на глазах, голова безнадежно клонилась к земле. Руками Ивушкин ловил тяжелую дрожь, и зачем-то плотнее прижал Ягера к себе.