***
Притащив рабыню в свою комнату, Красс первым делом развязал ей руки. — Можешь воспользоваться моей купальней. Вода еще теплая. — сказал он, подталкивая Пассию в ту сторону, где располагался небольшой бассейн под открытым небом — это была личная купальня Красса, которая соединялась с его комнатой и спальней. Сам вид на купальню открывался из спальни и отделялся лишь полупрозрачными занавесями. — Значит, мой господин не накажет меня? — Пассия недоверчиво оглянулась. — Нет, моя красавица. По крайней мере сечь я тебя не собираюсь. Поторопись, я жду тебя в спальне. — усмехнулся Красс. Пассия молча поплелась в сторону купальни. В это время римлянин устроился у себя в покоях, разматывая повязку. Красс не стал звать своего раба, который обычно помогал ему раздеться или растирал хозяина бальзамами после купания. Он сам промыл рану и уже было намеривался нанести целительный бальзам, как его взгляд невольно упал в бассейн, где теперь была Пассия. Красс видел все, рассматривая ее хрупкую фигурку. Плавные линии ее тела манили, а темные длинные волосы, которые рабыня свернула в пучок и перемотала золотым шнуром, теперь представляли собой причудливую небрежную прическу. Она аккуратно сложила все браслеты и украшения прямо у края купальни. Смуглые руки осторожно опустились в воду. Пассия умылась, тщательно смывая с себя старательно нанесенный рабынями Красса рисунок для танцовщицы. Теперь ее лицо и вовсе казалось римлянину таким молодым и напоминало пугливого ребенка, в ней не было того разврата или пошлости, какую Красс встречал настолько часто среди римских патрицианок и знатных матрон, что уже привык к этой гримасе. Пассия вовсе не старалась его соблазнить или настойчиво расположить к себе нового хозяина. Красс отметил, что несмотря на то бесчисленное количество хозяев, которая сменила эта женщина, в душе она оставалась на редкость чистой и вовсе не была развратной по своей натуре. Его влекло к ней. Чем больше Красс глядел на свою рабыню — тем больше распалялся и больше желал ее. Но вместе с тем он вовсе не хотел причинять ей боль или брать ее силой. Странное желание — соблазнить эту малютку — поселилось в его сердце. Он желал, чтобы Пассия сама захотела его, отдавалась ему по собственному желанию, добровольно и та же страсть бы распалила ее сердце, подобной той, что закралась в душу Красса, заставляя его тело гореть нестерпимым пламенем. Ему хотелось ласкать ее и нежить, хотелось дарить ей наслаждение и получать его взамен. Красс отвел глаза, когда Пассия вошла в воду, растирая губкой свое тело. Он с трудом оторвался от столь соблазнительного зрелища и вновь занялся своей ладонью. Вода переливалась теплыми прозрачными струями, обволакивая ее измученное тело, смывая остатки и тяжесть прошедшего сложного дня. С Пассией еще никто так не обращался — позволяя купаться и находится в своих покоях, ибо комнаты для рабов всегда были в другой половине дома. Красс же ловил себя на мысли, не присоединиться ли ему к купанию, но он сам отлично понимал, чем сие закончится. Пассия… Когда с купанием было закончено, Красс услышал тихую возню и сопение. Пассия старалась завернуться в простыню, но обгорелые на солнце плечи давали о себе знать. — Иди же ко мне, моя девочка. Сейчас все исправим. — тихий низкий голос римлянина заставил рабыню замереть на месте. — Не бойся. Руки Красса осторожно завернули Пассию в простынь, а сам воин отнес свою «добычу» в спальню, опуская ее на широкое ложе. — Вот, стоит смазать твои плечи. — Красс протянул ей небольшую баночку с бальзамом. — Я помогу — прибавил он, не без удовольствия прикасаясь к нежной коже рабыни. — Потерпи немного. Пассия послушно сидела радом и позволила прикоснуться к себе. Его глаза невольно задержались на ее лице, которое теперь не было покрыто краской. — Пассия… — прошептал Красс, замерев на мгновение. — Мой господин? — она подняла голову и поглядела на своего нового хозяина. — Сегодня был нелегкий день для нас обоих. Ты останешься в моих покоях. Да и ночь сегодня выдалась немного прохладной. — Красс закончил с бальзамом и опустил полог своего ложа, который мог скрыть постель не только от назойливых насекомых, но и от случайных глаз слуг или рабов. — Да, господин. Как тебе угодно. — тихо ответила она, вновь поглядев на Красса, который по-прежнему не сводил с нее глаз. — Иди сюда, а то замерзнешь… Здесь бывает прохладно, в этой части дома… — ответил римлянин почти шепотом, а потом осторожно придвинул Пассию ближе к себе. — У тебя усталые глаза. Тебе нужно поспать. Я не трону тебя. — Красс улыбнулся и слегка дотронулся до ее лица, а потом скинул с себя тогу. С этими словами Красс прилег и притянул к себе рабыню, поглаживая ее по голове и шее, аккуратно высвободив ее из простыни. Пассия смутилась, ощутив горячее мужское тело, которое напряглось от желания, но римлянин не стал предпринимать никаких попыток овладеть ею или принудить к чему-либо постыдному. — Спи и не бойся ничего. — улыбнулся Красс и не удержался, приникнув губами к устам Пассии. — А ты? Не боишься, если я вдруг прирежу тебя ночью? — ответила она, когда Красс отстранился. — Нет, моя девочка, не боюсь. Не теперь. — он вновь улыбнулся и обнял рабыню, устраиваясь на ложе. — Я бы хотел заняться с тобой чем-нибудь другим… А это куда интересней, чем резать друг другу глотки. Еще один поцелуй заставил Пассию немного успокоиться. — Значит, ты не накажешь меня? — вновь спросила рабыня. Еще один поцелуй был ей ответом. Красс продолжал гладить ее шею, плечи, а его руки спускались все ниже, доставая почти до бедер. — Нет. — вновь улыбнулся римлянин, закрепив ответ очередным поцелуем. — Прости, я вовсе не хотела… — начала было Пассия, но тот прервал ее и уже знакомые губы снова дотронулись, на этот раз, до ее шеи. — Доброй ночи. — тихий голос Красса сейчас не казался ей каким-то пугающим и Пассия постепенно заснула, угревшись в сильных объятиях воина.***
До игр оставалось несколько дней. Луций посещал школу гладиаторов ежедневно, чтобы лично следить за тренировками. Каждое утро, он в сопровождении своих слуг, охраны и нескольких верных рабов посещал и ту часть Колизея, где находились гладиаторы, которые должны были выступать совсем скоро. Среди них были и любимчики Луция — два галла — Аэдан и Магдар. Оба они были куплены за большие деньги на невольничьем рынке, где выставляли лучших бойцов из тех, что были рабами, а не вольноотпущенниками, привезенных их дальних походов. Луций тратил огромные деньги на свою ватагу гладиаторов, но и получал в ответ отменную прибыль, выставляя их на играх и боях. Оба галла отличались свирепостью, жестокостью к поверженным соперникам и буйным нравом. Именно поэтому их держали отдельно от остальных гладиаторов. Если, поначалу, Луций приказал поселить их вместе с другими, то уже через несколько дней Магдар прикончил одного из своих невольных соседей по клетке, в которых держали рабов для боя. Аэдан же не столько стремился убить противника, сколько покалечить, тем самым выводя его из строя, заранее предвидя исход на арене. Многие сенаторы и богатые патриции пытались перекупить их у консула, но Луций был непреклонен и всегда давал своим любимчикам все самое лучшее. В отличии от гладиаторов Красса, Магдару и Аэдану перепадали самые дорогие блудницы Рима. Луций не жалел денег и на это, лишь бы его беспощадные галлы каждый раз радовали толпу и приносили победу на арене. А их хозяину — хорошую прибыль. После посещения своих бойцов, Луций возвращался домой и, после сытного обеда, шел в библиотеку, где его ждал старый Гал и Аспасия. Консулу хотелось закончить несколько свитков и написать речь, которую он должен был произнести в сенате сразу после игр. Мысль о том, что именно теперь настал лучший момент, чтобы расположить к себе императора не покидала его голову. А еще ему, как и Крассу, надлежало сидеть в ложе вместе с императором. Таков был приказ, выражавшийся в любезном послании. Луций понимал — все это представление будет разыграно не без помощи сенатора Катона, который имел большое влияние на императора и успешно распоряжался финансовой частью армии Рима. После игр, как и полагалось, всегда следовал особый ужин у императора или в доме самого Катона. От этой мысли Луцию становилось не по себе. Катон легок мог устроить какую-нибудь каверзу или провокацию, выставив консула в неприглядном виде, а потом предоставить императору нелестные доказательства того, что Луций Корнелий Сулла вовсе не достоин не только места сенатора, но и в будущем удержать титул консула. Катон ловко использовал для подобных целей свою старшую дочь — Корнелию. Самую прекрасную и самую развратную женщину Рима. Пока все это вертелось в голове у консула, он продолжал диктовать Аспасии речь, которую вознамеривался произнести в сенате. — Как думаешь, она впечатлит их? — неожиданно спросил Луций, обращаясь к Аспасии. — Я не вправе давать тебе советы, господин. — Аспасия удивленно посмотрела на консула. Ее высокая прическа слегка растрепалась и несколько локонов выбилось. Луций невольно поглядел на эти прелестные мягкие завитки. Он облизнулся, но не показал вида. Он тщательно срывал тот факт, что уже давно и тайно любуется своей новой рабыней. Только вот никак не решается пресечь ту слабую грань, которую сам же выстроил. Все свои плотские фантазии, которые консул предпочитал утолять с Флорой или другими рабынями, он не мог, отчего-то, воплотить с той, на которую глядел как на неземное существо. Луцию нравилось вести с ней беседы и споры, нравилось любоваться ее профилем и теперь, эта выбившаяся из причёски прядь, заняла все его мысли. — Что? Что ты сказала? — Луций наконец пришел в себя, услыхав голос Аспасии. — Разве я, будучи твоей рабыней, в праве советовать? — спросила Аспасия, немного смутившись под столь долгим взглядом римлянина. — Да, насколько я успел тебя узнать за эти дни. Пожалуй, лучшего советчика мне не найти. Мой добрый Гал уж очень стар и глаза все чаще его подводят. — ответил Луций, отойдя на несколько шагов от стола, где сидела Аспасия и записывала его речи. — И еще, ты поразила меня своими знаниями и умением прекрасно вести разговор. Насколько я успел узнать — твой отец был тысячу раз прав, позволяя тебе и твоей сестре учиться. — Мой отец, как и мой муж — оба поощряли тягу к знаниям и образованию, несмотря на то, что мы были обычными земледельцами. — ответила Аспасия тихим голосом, продолжая писать речь. — Я думаю, что и земледельцами они были непростыми. — улыбнулся Луций, вновь приблизившись к рабыне. — Торговать плодами своего труда — тоже надо уметь. Вот что я решил. Аспасия подняла голову. — Я возьму тебя с собой на игры. Ты понадобишься мне. — сказал консул, придав своему голосу немного строгих нот. — Нет, не только в качестве моей помощницы и составление речей. — добавил он, не спуская глаз с Аспасии. — Я не стану брать всех рабов и слуг, что есть в доме. Игры продляться всего неделю и… — И? — переспросила Аспасия, заметив, что консул подошел к ней слишком близко и протянул руку в ее сторону. — И возьму с собой только тех, кто действительно мне необходим. Не считая охраны. — быстро проговорил Луций, изменяя направление своей руки в последний момент и хватая со стола первую попавшуюся ему книгу. Аспасия была настолько удивлена и слегка обеспокоена таким странным поведением своего господина, что сама замерла на какое-то мгновение. — Когда закончишь с этими листами, можешь пойти к себе и начать сборы. — сказал Луций, прижимая к себе книгу, будто это было самым ценным предметом в его доме. Аспасия кивнула и продолжила составлять речь. Странное поведение ее хозяина озадачило эллинку, впрочем, она уже ничему не удивлялась в доме консула. Особенно, после того разнузданного ужина.***
Первый день игр ознаменовался триумфальным шествием легионеров Красса. Сам император приветствовал победителя и своего любимого военачальника, которого, в добавок к великолепным победам, боготворил и обожал народ. Красс и Луций были приняты самым лучшим образом и приглашены в ложу самого императора. Их роскошные золотые скамьи с причудливыми узорами стояли чуть позади от императорского трона. Но то уважение и почет, которые были оказаны обоим консулам — были куда важней всяких титулов и наград. Это был отличный шанс. Луций пристально вглядывался в знакомые лица приглашенных сенаторов. Его внимательный взгляд быстро отыскал Катона в дорогой роскошной тоге с алыми подбоем и золотом венке, который полагался победителям. Он важно шествовал в ложу, чтобы занять свое место подле императора. Зазвучали трубы и на арену посыпались лепестки цветов, что возвещало начало игр. Аспасия, как и несколько других рабов, стояла позади своего господина с кувшином вина в руках, чтобы по первому требованию наполнять кубок, когда того пожелает Луций. Красс не мог спокойно сидеть на свое месте и все время ерзал, словно бы его кололи копьем. Ему отчаянно мешала тога, от которой он, за долгое время походов, успел отвыкнуть. Позади него стояли два его раба, один с таким же кувшинов вина, а другой с острой пикой, на тот случай, если хозяин вздумает сам решить исход некоторых сражений и оказать помощь избранному воину.***
И вновь прозвучал громкий пронзительный сигнал труб, возвещающий появление на арене первых гладиаторов. Это был отряд галльских рабов, принадлежащих Крассу. Многие из пленников-галлов были отменными свирепыми воинами, отличавшиеся непокорностью и склонностью к восстаниям и мятежам. Иметь раба-галла означало подвергать себя опасности каждую минуту. Но Красс был тем смелым хозяином, который шел на риск и ценил в своих бойцах, прежде всего, их военные навыки и искусство ведения боя. Гладиаторы-галлы считались дорогим удовольствием и особо затратным для обучения в школах гладиаторов. Отбирая для себя лучших — Красс лично проводил осматривал каждого будущего воина и проводил с ним короткий бой. Таким образом, он составил для себя непобедимую команду, которой рукоплескал весь Рим. Луций же, в свою очередь был хозяином Магдара — свирепого галла, который никогда не знал поражений. Часто консул выставляя его во главе гладиаторской команды Красса, каждый раз восхищая самого императора. Но сейчас Магдара было решено придержать для боя со зверями и оставшимися пленниками — теми, кто выживет в первом состязании. Итак, лучшие из лучших должны были остаться на арене для финального боя. Отряд гладиаторов вышел на арену, под приветствия и рукоплескания громадной римской толпы. Сам император и знать собрались поглядеть на это зрелище. Колизей был тем местом, где вершились судьбы и политика. Именно поэтому Луций и Красс были приглашены в ложу императора. Эта была та блестящая возможность не только угодить, но и использовать момент для своего выхода на сцену другого свойства. Место в сенате для одного и богатые спокойные земли с должностью пожизненного проконсула для другого. Но эта «арена» была куда опасней той, на которой через несколько мгновений должна пролиться кровь. И Луций понимал такое положение вещей как никто иной. Сенатор Катон тоже был здесь и видел в консуле своего конкурента. Не раз и не два он пытался задобрить Луция и даже женить его на своей красавице-дочери Корнелии, но пока Катон проигрывал. Попытка проделать тоже самое с Крассом была бы бесплотной и бессмысленной — военачальник был уже женат и Катону не удалось породниться с ним в свое время. Кроме того, Красс мечтал заполучить в свое пожизненное владение богатые земли Рима и стать пожизненным проконсулом, уйдя на покой. Именно сейчас Катон решил вновь вступить в игру и попытаться приручить будущего сенатора в лице Луция, завоевав не только его доверие или сделав его своим родственником, но и покорной марионеткой в его руках. Он тщательно следил за консулом и хорошо знал слабые и сильные стороны Луция — оставалось лишь мягко и умело действовать, влияя на Луция, дразня и поощряя его самолюбие и ловко подогревая его амбиции, но направляя их в нужное русло — нужное для Катона.***
Отряд гладиаторов вышел на арену, в определенном строгом порядке. Прекрасное оружие, умелой дорогой работы, красовалось в руках галльских рабов Красса. Сами они наслаждались таким всеобщим вниманием и, как казалось, были благодарные своему хозяину за ту участь, которую им милостиво ссудил Красс. Жребий, который им выпал, был не так плох, а еще у каждого их них был шанс стать лучшим и непобедимым воином, подобно Магдару — а это означало, что со временем гладиатор может выкупить себя сам и стать свободным. Гладиаторы рассредоточились, образуя круг и приветствуя своего господина. Каждый из них выкрикивал его имя, отмечая таким образом свое почтение и принадлежность, а толпа радостно подхватывала их возгласы. Свежий песок, которым щедро была посыпана роковая арена, слегка блестел на солнце, в ожидании долгожданных капель крови. — Красс! Красс! Красс! — ревела толпа, вторя вышедшим на арену галльским рабам-гладиаторам. Галлы приветствовали своего хозяина особым кличем, а Красс поднялся со своего места, оправляя непривычную для него тогу, и поприветствовал своих воинов, поднимая правую руку и вытягивая ее. Любовь галлов и Красса действительно была взаимной и жестокой. Как говорил старый раб. Они уважали и любили их врага за мужество и за то, что тот был честным и умелым воином. Они ненавидели его за жестокие казни и укрощение мятежников во времена походов на Галлию, но они любили его за справедливость и то, как Красс умел вознаграждать лучших их лучших — даруя им заслуженное настоящее сокровище — свободу. — Сейчас его свирепые галлы разорвут этих несчастных пленных эллинов. — голос императора был обращен к одному из сенаторов, который сидел по левую его руку. — Мой верный Красс как всегда отличился не только в походе, но и выставил таких чудесных воинов — это же настоящие звери! Ты только погляди на них, Катон, хорошо, что мы сидим на верхней галерее! Красс по праву заслужил достойную награду и лучшие земли! Его стоит ласкать и держать к нам как можно ближе. Император рассмеялся, за ним последовали остальные. — Не могу не согласиться с тобой, божественный, но не стоит забывать о том, что давая волю Крассу — мы отдадим ему в руки всю армию и преторов. А не только легионы Рима.- отвечал Катон, медленно отпивая вино из золотого кубка. — Нельзя недооценивать того, кого так любят эти дикари. Он безусловно заслуживает лучшей награды, но и давать ему излишнюю свободу все же не стоит. — Ты прав, Катон. Его любят не только эти варвары, его любит и обожествляет самая великая сила — римский народ. Поговаривают, что наш любимый доблестный Красс — само воплощение Марса. — ответил император, кивнув Луцию и поприветствовав консула. Катон ничего не ответил и лишь метнул, украдкой, взгляд на Луция. Красс тем временем вернулся на свое место, по правую руку от императора. — Сейчас начнется. Где твой Магдар? — шепнул он Луцию, который также сидел рядом, но следом за Крассом. — Пойдет в следующем круге, когда выпустят львов. — ответил тот и приготовился вместе со своим другом к действу, которое вот-вот начиналось на арене. И вновь их взоры обратились на злосчастный круг.