***
Красс чувствовал какую-то странную досаду, когда Аэдан покинул его дом, а еще и ревность. О, боги! Как это возможно? Ему вспомнилась и предыдущая ночь, когда он сам ублажал свою рабыню. Разве такое вообще могло быть? Подобное поведение римлянина порицалось в приличном обществе, а уж тем более для человека его положения было немыслимым. Рабыни и рабы существовали для лишь для того, чтобы прислуживать, удовлетворять нужны и доставлять удовольствие своему хозяину, когда тот этого пожелает, но никак не смели бы требовать подобного от своего господина. Сама мысль о влечении и страсти к Пассии заставляла Красса краснеть и предаваться не лучшим выводам, но внимание к ней со стороны Аэдана просто выводило его из себя. Он и сам был готов накинуться на этого дерзкого галла, лишь бы тот не смел смотреть на его Пассию. О, боги, что за вздор?! Между тем, пока Красс направлялся в свои покои, мысли о проведенной ночи с Пассией никак не покидали. Никогда в жизни ему не приходилось ревновать. Даже свою некогда законную жену — римлянку из знатного и благородного рода. А теперь — рабыня! Нет, пожалуй, Луций был прав — он слишком хорошо обращается со своими рабами и слугами, слишком много им позволяет. Но он ни о чем не жалел. В конце концов — кому какое дело до того, какие развлечения царят в его собственном доме. Военачальник нервно сжал кулаки, когда вновь представил себя ублажающего свою рабыню. Нет! Это уж не на что не похоже, отчего эта женщина взывает в нем такое? Точно… Ведьма, не иначе… Но кому какое дело? Красс вновь фыркнул, припомнив недавнюю сцену с гладиатором Суллы, и принялся готовить речь, которую собирался произнести в сенате на другой день.***
Тем временем, сам Сулла успел протрезветь лишь ближе к вечеру, совсем позабыв, что на завтра ему предстоит выступление в сенате и его речь должна произвести впечатление. Это был его шанс — наконец-то получить столь желанное место в сенате. Луций уже видел себя в белоснежной тоге с алой каймой по краю. — Галл! Пойди сюда! Ну же! Проклятье… Голова раскалывается… — Луций присел на триклинии и опустил ноги в теплую воду с лепестками роз, которую ему только что принес раб в большой серебряной чаше. — Я здесь, мой господин. — отозвался Галл, заходя в покои Луция. — Мой любимый Галл, я позабыл о том, что завтра меня ждут в сенате… Первое выступление спустя столько лет. — начал Луций, с трудом преодолевая желание опорожниться прямо при своем верном рабе. Сулла все же не жаловал присутствия кого-либо при подобном действе, даже, если этим свидетелем был всего лишь кто-то из рабов. — Мой господин провел слишком бурную ночь в кругу друзей? — улыбнулся Галл, присаживаясь рядом и подавая Луцию небольшой кубок с травяным настоем, который превосходно снимал признаки похмелья. — Мои глаза не столь хорошо видят как раньше и я бы порекомендовал воспользоваться услугами нашей чудесной Аспасии. Она поможет подготовить тебе все, что будет нужно к завтрашнему дню. — Я сомневаюсь, что Аспасия сможет помочь подготовить мне речь, тем более, когда она вовсе не знает, на что стоит упирать перед этим стадом разжиревших боровов. Пока мы с Крассом добывали очередную победу для императора и Рима, они жирели на поставках продовольствия и не гнушались заломить такие цены, что наши солдаты вынуждены были голодать в походах. Полагаю, завтра мой доблестный друг сумеет подпалить их тоги и зады заодно! — Луций рассмеялся, намекая на будущую речь Августа, в которой он собирался требовать для своих легионеров-ветеранов обещанные наделы земли и обеспечение. Для некоторых легионеров их последний поход в Грецию был действительно окончательным. С тех пор прошло уже больше месяца, как они вернулись в Рим, но император не спешил раздавать награды, отдав должное и подарив триумфальное возвращение лишь своему любимцу — Крассу. Сенаторы спешили распустить легионы, но вот расплачиваться с ними — нет. Тогда как Луцию и остальным командующим выпала не такая завидная доля. Но сам Август не был рад императорскому вниманию, в то время, когда его люди до сих пор не получили обещанную землю и содержание. Красс, в отличии от Луция, знал с чем он пойдет в сенат. Луцию же предъявить было нечего, а это означало — что его появление в сенате было бы не таким весомым в отличии от его друга. Ему оставалось только выбрать ту сторону, от которой бы в нужной степени зависело его возвышение. Мысли Суллы все чаще и чаще возвращались к семье влиятельного Катона. — Стоит дать Аспасии шанс. Я поясню ей, о чем пойдет речь. Насколько я успел ее узнать — она мудра, очень образована и рассуждает не хуже секретаря сенатора Катона. Уж простите за сравнение, мой господин, но я видел те тексты, которые Аспасия готовила ранее и я убежден, что сможет помочь в этом деле. — настаивал Галл. — Что ж, будь по-твоему. Пусть приведут Аспасию. Глова раскалывается… — кивнул Луций, которого продолжало мучить похмелье. Случись это в любой другой день, его бы не так все это раздражало и выводило из себя. Но сейчас все было так ни к стати. Зачем он так напился? К чему он так увлекся танцами и прелестями рабынь, что позабыл, где начинается дно у кубка? Почему не стал разбавлять вино и нахлестался подобно варварам? О, боги, как же болела его голова! Аспасия появилась в покоях Луция не с пустыми руками. Она терпеливо разложила свитки с текстами перед своим господином, не смотря на раздражительность и окрики Луция. Он то и дело вновь звал Галла, то еще кого-то из рабов, чтобы ему принесли чего-нибудь действенного, а иной раз грозился высечь каждого, кто произнесет еще хоть слово. Все это Аспасии пришлось терпеть на протяжении всего остатка дня и наступившего вечера, но дело шло и речь будущего сенатора обретала вполне достойные формы. — Пожалуй, неплохо. — кивнул Луций, рассматривая свежие строчки. — Ты неожиданно обрадовала меня, Аспасия! Я бы и сам не смог написать лучше… Это прекрасно. Не скрою, не ожидал такого даже от моего Галла. Луций еще раз пробежался по написанному. Он одобрительно кивнул головой и радостно передал свитки Галлу, чтобы тот приберёг их до завтрашнего дня. — Благодарю тебя, Аспасия. Вот уж о чем не знал, так о твоем чудесном таланте так красиво изъясняться! Полагаю, завтра сенат не останется равнодушным. — оживился Луций, указывая на место у триклиния, чтобы Аспасия присела рядом. — Только вот об той моей просьбе, никто не должен знать. Понимаешь? Аспасия кивнула. — Я прощу тебе твой внезапный побег. — продолжал Луций, вновь присаживаясь и устраиваясь на триклинии. — Я понимаю, что видеть гибель своих близких — уже само по себе ужасное наказание. Не бойся, я не стану отправлять тебя на крест, как не стану подвергать тебя порке. тем более, учитывая тот факт, что до этого ты была свободной. Последние слова вызвали у Аспасии приступ горечи — вновь что-то сжалось внутри. Ей хотелось плакать и стенать, вырваться из этого проклятого дома ее господина. Но куда? Аспасия еле сдержала свои чувства и опустила голову, чтобы Луций не заподозрил чего дурного. А еще эллинка вспомнила о том, какой опасности себя подвергла Пассия из-за нее. Наверняка ей приходится сносить от своего хозяина куда больше страданий, чем Аспасии. — Но, теперь ты знаешь, что за подобные выходки ни один раб не может избежать сурового наказания. В Риме не церемонятся и не терпят подобного от рабов. Будь то мужчина или женщина. Ну, да я тебя прощаю. Ты все поняла? — говорил Луций, в то время как его рука потянулась к Аспасии. — Да, мой господин. — отозвалась Аспасия, но не успела отдернуть свою руку, как почувствовала на запястье крепкую хватку воина. — Тише-тише. — прошептал Луций, прижимая к своей груди свою «добычу». — Единственное, что требуется от тебя — выполнять мои приказы, помогать старому Галлу и держать язык за зубами. Ты не простая дочь земледельца. Я вовсе не хотел тебя обидеть или унизить, Аспасия. — прибавил римлянин. — Всего лишь предупредить о здешних нравах и обычаях. Красс рассказал мне обо всем. И о том, как ты оказалась у него в саду, и о том, что подружилась с его новой рабыней. — Пассия была очень добра ко мне и это благодаря ей я все еще жива. — тихо ответила эллинка, боясь двинуться. Луций все еще держал ее за руку и, как казалось, вовсе не собирался ее отпускать. — Что ж, могу тебя порадовать. Сегодня вечером Красс решил зайти ко мне. Он прислал посыльного с предупреждением. И ты знаешь, он просит меня об одной услуге, которую я могу оказать. Уж не знаю о чем пойдет речь, но я хочу попросить тебя остаться со мной до прихода моего друга. И кстати, он будет не один. Пассия прибудет с ним и ты сможешь повидаться со своей подругой. — улыбнулся Луций. — Благодарю, господин. Это для меня настоящий подарок. — Аспасия не сдержала улыбки. От Луция же не укрылось то, как вдруг озарилось ее прелестное личико. О, воистину боги сотворили Аспасию не только умной, но и настолько милой, что Сулла не мог отвести от нее заинтересованного взгляда. Аспасия была столь прекрасной, когда улыбалась, что консул подумал о том, будто сама богиня Венера провела своей рукой по лицу рабыни, наградив своей прелестью и красотой. После, они еще долго и мило беседовали до тех пор, пока не пришел Август. К тому времени голова у Луция окончательно прошла и он прибывал в приподнятом настроении. Он приказал слугам накрыть небольшой стол в его покоях, а также освободить Аспасию от своих обязанностей на этот вечер. Красс не заставил себя ждать, ему не терпелось разрешить ту самую загадку с греческой надписью на браслете наемного убийцы.***
— Совершенно верно. — отвечала Аспасия на вопрос Красса о загадочной надписи. — Это греческий, но плохой. Да настолько, что скорей всего я могу приписать эту надпись человеку, который слишком плохо изучал язык или вовсе им не владеет. Фраза означает: «Рим не оплачивает услуги тех и не вступается за тех, кто предал свою страну». Или скорее так: «тем, кто предал родную землю». Но фраза составлена очень безграмотно. — Странно. — буркнул Август, отпивая немного медового напитка из кубка, который ему поднесли ранее. — Этот браслет был на убийце, который залез в мой сад и которого так ловко победила моя рабыня! Зачем же стоило оставлять такое глупое свидетельство? — Действительно, очень странно. — отозвался Луций, который сидел рядом с Крассом и крутил браслет в руках. — Если бы наемник был греком: сбежавшим рабом или гладиатором, а главной задачей для него было убить тебя, мой друг, к чему вообще надевать такое украшение? — Либо так неумело отвести подозрения, а может наоборот — навести на ложный след? — проговорила Пассия, которая стояла рядом с Крассом. — Я не давал тебе слово. — резко оборвал ее догадки Красс, понимая, что такая разговорчивость рабыни вовсе не к месту. — Пассия, лучше налей мне еще медового напитка. — А твоя дикарка права. — кивнул Луций. — Кто-то, разумеется тот, кто ждал твоей смерти, решил отвести любые подозрения. Или направить по ложному следу. Только вот ума не приложу, кому понадобилась такая глупость. — Не называй ее дикаркой. — ответил Красс и нахмурился. — Хорошо, прости, мой друг. — усмехнулся Луций. — Неужели столь бравый воин, один из самых богатых людей Рима неравнодушен к рабыне? — Перестань, Луций, мне не до смеха. — Красс нахмурился еще сильней. — Позвольте мне сказать, господин. — обратилась Аспасия. Красс кивнул. — А что, если браслет и вовсе не принадлежал кому-либо из эллинов? И это лишь неумелая попытка. Попытка отвлечь внимание от чего-то важного. — сказала рабыня. — Тогда смысл в нем вообще теряется. — римлянин пожал плечами. — А что, если дело вовсе не в браслете? — вновь сказала Пассия, с любопытством вмешиваясь в разговор. — Простите, господин. — Ну, что ж, моя девочка, иди сюда. Раз уж тебе не терпится… Мы тебя слушаем. — Красс притянул к себе Пассию и усадил к себе на колени. — Может быть дело вовсе не в браслете. Понимаете? Он действительно мог принадлежать кому угодно. Вдруг какой-нибудь мальчишка, который только начал изучать греческий и пробовать первые азы в науке, сплел его из остатков своих же кожаных сандалий, а потом нацарапал вот это. А может дело не в самой надписи, а вернее в ее смысле…? — глаза Пассии разгорелись еще больше от любопытства. — Угу. — кивнул Красс. — Только вот в таком случае, стоило бы написать эту фразу по-латыни. Все замерли. — Рим предателям не платит. — закончил Красс. — Вот, что это значит. А если чего-то хотят — пусть добиваются сами. Рим в этом деле им не помощник. Луций поднял удивленный глаза на своего друга. — Кажется, загадка стала еще сложней. — сказал он, как бы рассуждая вслух. — Я думаю, дорогой Луций, завтра в сенате многое проясниться. Ведь я собираюсь потребовать обещанные земли и жалование для своих легионеров, для которых этот поход был последним. — твердо ответил Красс, отпуская Пассию, чтобы рабыни могли поговорить какое-то время, пока их хозяева ведут разговор. — Вряд ли это понравится сенаторам. Особенно, Кассию! — усмехнулся Луций, намекая на воровство проконсула и махинации с поставками провианта. — А я ему не девка, чтобы нравится! — ответил Красс и рассмеялся во всю глотку, за ним последовал Луций, который всегда веселился от подобных грубых шуточек своего близкого друга. Они еще долго беседовали, а потом Красс тепло распрощался с Луцием и отправился к себе домой, в сопровождении Пассии, нескольких рабов и слуг. На другой день нужно было выступать в сенате и разворошить это осиное гнездо на свой страх и риск. Красс понимал, что многим его речь придеться не по вкусу, но ему было откровенно плевать на тех сенаторов, которые ценой его крови и крови его легионеров, купили себе многие блага и нажили непомерные состояния. Красс и сам не был праведником, но никогда бы не стал предавать своих воинов, ради личной наживы. Тех, кто сражался с ним бок о бок, тех, кто вместе с ним побывал в галльском плену, тех, кто доверял ему безгранично и был готов отправиться с ним на смерть.***
На другой день оба римлянина выступали в сенате. Если для Красс это было привычным делом, то для Луция — все было впервые. Его речь, написанная Аспасией, имела грандиозный успех. Даже Катон отметил не просто красноречие нового консула, но и меткость, и остроту послания. А умение убедить окружающих в своей правоте — было одним из редких качеств опытных ораторов. Луций Корнелий Сулла не был из их числа и приятно поразил даже тех представителей сената, кто относился несколько прохладно к новичкам. Речь Красса же была довольно суровой, она хоть и отличалась прямотой, открытостью требований, но явно свидетельствовала о том, что намерения полководца были весьма серьёзными. Август вовсе не собирался распускать легионы вопреки воле сената, не получив сначала то, что причитается не только ему самому, но и его людям. Катон, который был в восторге от выступления Суллы, помрачнел, когда услышал ответ Красса на свои слова. Речь шла о том, что сенат всегда представлял интересы народа и о том, что нет нужды держать легионы неподалеку от Рима, когда поход уже закончился. А посему, требования военачальника хоть и основаны, но именно потому, что Красс не распускает легионы, сенат не согласен выполнять его требования. Завязалась словесная перепалка между Катоном и Крассом. Сулла же молча наблюдал за тем, как его друг сцепился с приближенным к императору. Последние слова Катона и вовсе заставили Красса более не сдерживать свое негодование. -… И когда же это было? Когда же сенат представлял интересы народа? — перебил Красс, поднимаясь со своего места. По залу прошел шепот. — Я повторю свой вопрос: когда же сенат представлял волю народа? — Красс обвел глазами собравшихся и уставился на Катона. — Армия и наши многочисленные легионы формируются с позволения и одобрения сената. — продолжал Катон, продолжая невозмутимо отбиваться. — Но все это лишь во благо Рима, во благо нашего народа, который мы, сенат, представляем. Каждый из нас, как наш могущественный и храбрейший Август, и как каждый римский солдат, с удовольствием умрет во благо Рима. — Отрадно слышать, раз сенатор Катон озвучил столь заманчивую мысль, я действительно буду считать, что так оно и будет, если все это только во благо Рима. — кивнул Красс и продолжил, понижая голос. — Что ж, я повторю: когда же это сенат представлял народ? Я бы очень хотел услышать ответ, хотя бы от одного, заседающего здесь. Кто-нибудь? Ну же. Может быть наш проконсул Кассий? Или кто-нибудь еще? Все молчали. — Что ж. Очевидно, это я. — кивнул Красс и коротко рассмеялся. — Я вам отвечу. Ваши желудки никогда не знали голода, ваши ноги никогда не касались земли, а ваши задницы — никогда не знали седла. Так это же это возможно представлять народ — людей, которых вы никогда в своей жизни не встречали? — Мы все уважаем тебя, Август и я хотел бы тебе напомнить, что сенат прежде всего, представляя людей, представляет традиции. Сенат призван давать мудрые советы императору, сопровождая его мудрое правление…- отвечал Катон, стараясь приглушить столь дерзкое выступление Красса. — Конечно, конечно, я и не сомневался в этом. — перебил Красс.- Я не был бы истинным представителем сената, если бы также не представлял народ. Истинный народ. Пожалуй, стоит пригласить нескольких представителей этого народа. Все молчали. — Прошу. — Красс махнул рукой и в зал сената вошли двадцать преторианцев в полном боевом вооружении. Преторианцы выстроились в середине зала и молча стояли, вытянувшись на изготовку, словно ожидала приказа Красса. — Вот тот самый народ, который так яро представляет сенат. Они ждут — ждут своей награды за свои ратные подвиги, во благо Рима и во славу его. — продолжал Август, указывая рукой в сторону преторианцев. — Мы можем продолжить наш диспут о том, что хорошо для наших людей, а что нет. Только мои люди останутся здесь, чтобы быть уверенными в том, что сенат действительно достигнет определенного согласия и позволит убедиться в том, что он представляет тот самый народ, о котором только что шла речь. — Но это идет в разрез с римским правом, с нашими законами Рима. — возразил кто-то из сенаторов. — Полагаю, присутствие здесь римского народа как раз соотносится с законами и правами. — продолжил Красс, повернувшись к говорившему. — Но именно сенат представлял народ, а не наоборот. — не унимался сенатор. Красс нахмурился и сверлил говорившего взглядом, тогда как Катон угадал его намерения и постарался смягчить недовольство военачальника. — Возможно, Тит имел ввиду присутствие именно преторианцев, а не простого люда. Тех, кто привык разрушать и вести войну. — Катон выкручивался как мог. — Не стоит рубить с горяча… — О, дорогой Катон. Действительно, не стоит. Но не тебе ли будет известно о том, откуда взялись эти преторианцы и как могут меняться львы в трудные времена, и от кого зависит покой и мир империи. — перебил его Красс. — Именно они отдают свои жизни. Неужели же кто-то из сената делает это в добровольном порядке? — И кто же здесь из нас не согласиться отдать жизнь за величие Рима? — не унимался сенатор Тит. — Что ж. — спокойно ответил Красс. — Можно проверить и это утверждение. Быть может, стоит начать с тебя, Тит? — Я всего лишь спросил. — сенатор отчего-то побледнел. — Об этом может спросить каждый. Я всего лишь озвучил мысли остальных. — Но почему-то в храбрости моих львов сомневаешься лишь ты, Тит. Так почему же мне не предложить тебе же доказать собственные слова? — Красс усмехнулся. — Только почему-то я думаю, что этого не случиться. Что ж, на этом я закончу свое выступление. Мои люди могут подождать до конца этого дня с решением о том, что и сколько им должен сенат. С этими словами Красс насмешливо взглянул на Катона и вышел из зала в сопровождении преторианцев.