***
Пассия оказалась права. Ее отсутствие обнаружилось намного раньше, чем представлялось ранее. В тот же вечер… Ужин в доме Красса продолжался и хозяин дома неспешно беседовал со своим другом. — Марсий, что-то Пассия задерживается. Куда она пошла? — неожиданно спросил Красс, заметив, что его рабыни нет на месте, да и Аспасия уже давно сидит неподалеку от Луция. — Она, вроде бы отправилась на кухню за медовым напитком. — удивленно ответил Марсий, невольно оглядев обеденный зал. — Отчего так долго? Да и вина у нас достаточно. Ступай и приведи ее ко мне. — приказал Красс и вновь повернулся к Луцию. — Что, малютка оказалась слишком проворной? — усмехнулся римлянин. — Мне кажется, дорогой Август, ты слишком печешься об этом «цыплёночке». — Перестань, Луций, она вовсе не цыпленочек, эта девица довольно шустрое создание. За ней стоит приглядывать. И последнее время, моя малютка какая-то странная. Чуть что — пускает слезу. А раньше — была готова мне глотку перегрызть! — рассмеялся Красс. Аспасия же сидела тихо и старалась не показывать своего беспокойства. — Ее нигде нет, мой господин. — голос Марсия прервал смех. — Что?! — Красс вскочил на ноги, схватив раба за шиворот. — Поднять охрану! Немедленно! Где моя рабыня?! Обыскать весь дом! — Может не стоит так волноваться, Август? — Луций попытался урезонить и успокоить своего друга. — Может быть ей нездоровиться и она отправилась к себе? — Без моего дозволения? — нахмурился римлянин. — Обыскать сад! Закрыть Ворота наглухо и выставить внешний караул! Слуги и охрана тут же бросились исполнять приказ. Все это время Аспасия молилась про себя, чтобы Аэдан и Пассия смогли уйти от дома как можно дальше. Тем временем в доме поднялась суматоха, начались поиски пропавшей рабыни, когда Марсий и еще двое слуг сообщили Крассу, что Пассии нигде нет. Ни в саду, ни в той части дома, где жили рабы. — Она сбежала… Сбежала… Моя девочка сбежала… — Красс тяжело опустился на триклиний и закрыл лицо руками. Это было странным и страшным. Луций еще никогда не видел своего друга в таком отчаянии. Разгадка пришла сама собой — его друг влюбился в свою рабыню и вовсе не ожидал такого дерзкого поступка от Пассии. — Вот что, Красс. Я прикажу искать ее своим людям. Но поверь, не стоит так убиваться из-за какой-то рабыни… У тебя полон дом юных прелестниц… Брось, что ты… Она того не стоит. — Луций присел рядом и тряхнул Августа за плечо. — Она сбежала… Что я делал не так, Луций? Что не так? — глаза Красса выглядели растерянными и странными. Теперь они напоминали озадаченного и напуганного человека, которого бросили в самый неподходящий момент. Сказать, что подобное было не свойственно мужественному полководцу — было самым меньшим. — Я старался делать все, чтобы ей было хорошо со мной… Луций, почему? Разве я бил ее? Разве хоть когда-нибудь поднимал на нее руку или плеть? Я дал ей все и даже больше, чем может дать хозяин… Почему…? Он поднялся на ноги и стремительно вышел в сад. То ли потому, что не желал, чтобы кто-то видел его слезы и тем самым мог догадаться о его чувствах к Пассии, то ли от того, что Крассу стало невыносимо душно в своем прекрасном доме, стены которого сейчас словно давили на него. Его душили слезы и гнев. Почему? Почему его любимая рабыня сбежала? Почему его девочка ничего ему не объяснила? Что с ней произошло? Отчего ее глаза все чаще наполнялись слезами в последние дни? Почему… Почему его любимая женщина его бросила? Сейчас Красс как никогда был уверен, что влюбился в свою рабыню. О, боги, неужели это случилось на самом деле? Неужели они решили покарать его и наказать именно так? Спустя какое-то время Красс вновь вернулся в большой зал. В это время там уже собралась его охрана и несколько легионеров, готовых исполнить приказ своего императора. — Начните поиски прямо сейчас. Как найдете — никому не сметь ее трогать! Сразу же привести ее ко мне. — жёсткий низкий голос Красс отдавал металлом, а его глаза стали суровыми и холодными, в то время как его руки были сжаты в кулаки. — И еще, Луций — отправь стражников в лудус. Если твоего любимчика нет — я бы приказал искать и его. — Ты полагаешь…? — Луций приподнял бровь, догадываясь о чем хочет сказать Красс. — Я просто уверен, что твой гладиатор имеет к побегу Пассии прямое отношение. Если его нет в лудусе — это означает только одно — они сбежали вместе! — рыкнул Красс, осушив кубок и отшвырнув в сторону. — Я убью его. Видят боги, он пожалеет, что родился на свет. Луций кивнул, а после отдал распоряжение своей охране отправиться в лудус и искать Аэдана. Его сомнения на счет чувств его друга к рабыне — подтвердились. Красс обнаружил свое слабое место сам того не ведая. — Что же вы сделаете с Пассией, если найдете? — робко спросила Аспасия, сжимая край своей туники. — Я пошлю ее на крест — где подобает быть каждому сбежавшему рабу. И каждому — кто предал своего хозяина. — холодно ответил Красс. Лицо его было застывшим и словно каменным. Рассвет римлянин встретил без сна, окруженный тягостными мыслями, тогда как в его сердце и душу закрались боль и гнев.***
Дни тянулись нескончаемым потоком, сливаясь в один будто длинный и не заканчивающийся день. Таким казалось время для Красса. Вечерами он просиживал долгие часы в саду, ожидая вестей и напиваясь. В сенате он был хмур, суров и несговорчив, открыто выступая против всех предложений, которые выдвигали сенаторы, а его легионеры все чаще собирались на площадях Рима и требовали своей награды, выкрикивая имя Красса и славя его за боевые заслуги. Катон всеми силами старался скрыть подобное положение вещей от императора и ему это удавалось, но вот от народа — нет. Все чаще и чаще на улицах Рима слышались проклятья и разговоры о том, что ни сенат, ни император не могут и не хотят воздавать должное своей армии и своим людям за те победы, которые они добыли для империи ценой своей крови. И уж если награды не досталось даже таким храбрецам как Крассу и его людям — что же было думать и говорить о простом люде? Все это витало в воздухе вместе с нестерпимой летней жарой и городскими сплетнями.***
О чем же думал галльские раб — Аэдан? Так уже вышло, что Пассия не видела в нем раба или безжалостного воина, способного лишь исполнять приказы и убивать. А Аэдан — он не видел в ней рабыни, покорившегося духа — он видел в ней свободную и мужественную душу, душу борющуюся и вселяющую в него ту потерянную надежду, которую Аэдан когда-то оставил в землях родной Галлии. Пассия уже почти неделю пряталась, скрываясь от посторонних глаз в развалинах каменных пещер. Аэдан тайно продолжал носить ей еду и по ночам охранять покой сбежавшей рабыни. Аэдан вовсе не желал ей зла, как и не хотел становиться в ее жизни очередным «животным», которое лишь желает ее плоти. На долю этой женщины выпало немало тяжких испытаний и сердце безжалостного гладиатора сжималось всякий раз, когда он видел эти блестящие большие темные глаза и эти тонкие руки, которые несли воду в кувшине. Он желал для нее лучшей доли и вовсе не хотел, чтобы Пассию нашел кто-либо, но и жить так — все время скитаясь — тоже было невозможно. Когда-нибудь их бы все равно нашли. Если ему не привыкать к жестоким наказаниям, да и хозяин Луций может простить ему подобную слабость, то вот ей — навряд ли все сойдет с рук. Пассия уже сбегала от своих хозяев, а когда Аэдан узнал, что один из них приказал распять Пассию на кресте, то сомнения о том, что ей грозит смерть, ушли прочь. Если Красс или его люди найдут беглянку — ее скормят львам, послав на арену к остальным обреченным, если не отправят на крест или, быть может, сам Аэдан должен будет убить ее? Эти мысли заставляли мужественного гладиатора предаваться печали. Нет! Он не отдаст ее! Он не позволит своему хозяину Луцию выдать ее Крассу, он скорее заколет ее своим гладием — не из жестокости, а из жалости и невозможности видеть как свободная от природы душа вновь будет вынуждена вернуться в золотую клетку и исполнять все прихоти Красса, этого похотливого животного, жадного до ее нежной плоти, каждый раз ломающего столь прекрасное создание в угоду своим ненасытным желаниям. Все это приводило Аэдана в ярость и заставляло сжиматься его кулаки от бессильной злости, но время шло и нужно было что-то придумать. Но ничего дельного в голову не приходило.***
Аэдана же обнаружили на своем месте — в лудусе и на арене. Таким образом ему удавалось оставаться вне подозрений, а вечером — он спешил в развалины, где пряталась Пассия, чтобы принести ей еду и воду. В один из вечеров, тайком, ему все же удалось передать записку Аспасии. В ней говорилось, что Пассия жива и уже совсем скоро она наконец-то обретет долгожданную свободу. Оставалось каких-то два дня и их план мог бы осуществиться, но в конце недели были назначены игры и Колизей вновь должен был наполниться ликующей толпой, лязгом оружия и криками. Вновь должна была пролиться кровь. Аэдан вновь должен был выступать на арене. Отлучиться в это время — означало выдать себя. Поэтому, за день до поединка, гладиатор все же открылся Аспасии и рассказал о том, где теперь обитает Пассия… -… Воды осталось совсем мало. — продолжал Аэдан. — Хоть она меня и уверила, что все будет хорошо, да только я виду — она совсем выбилась из сил. И воды на два дня ей точно не хватит. А до ближайшего источника идти слишком далеко — ее могут схватить. — Я принесу ей воду и еду. Не волнуйся. — ответила Аспасия, испуганно оглядываясь по сторонам. Улица хоть и была оживлённой, но теперь все было иначе. рисковать было нельзя. — Сегодня вечером, я проберусь в развалины и передам ей еду и воду. Господин Луций часто посылает меня со своим рабом взять свитки из императорской библиотеке. Но, иногда, он отпускает меня одну. Это будет хорошим предлогом. — Тебя никто не должен вдеть — иначе, все пропало. — кивнул Аэдан и передал Аспасии записку. — Мне пора. Пассия будет ждать тебя. Аспасия кивнула и поспешила вернуться в дом Луция. Первый раз все прошло гладко и никто ее не заподозрил. Луций полностью доверял своей рабыни, а закрадывающиеся в его сердце чувства — мешали видеть много подозрительного в поведении своей рабыни. Он и сам понимал, что давно питает к Аспасии нечто большее, чем просто приязнь и доброе расположение. Зря он смеялся над своим другом, когда тот невольно выдал свои чувства к Пассии. Теперь же благородный Луций сам оказался на месте своего друга Августа и ему было не смешно. Но для такого человека, каким был Сулла — не было ничего дороже той единственной цели, к которой он продвигался так стремительно, что в сенате поговаривали, если так и дальше пойдет — Луций скоро заменит Катона и станет не просто сенатором. Эти мечты грели Суллу и посещали чаще, чем мысли об Аспасии, хотя он не раз любовался своей рабыней, украдкой, пробираясь в купальню или сад, наблюдая за ней. Простое мужское желание перемешивалась с восхищением, интересом и теми чудесными мудрыми беседами, которые они вели в библиотеке. Была между ними какая-то невидимая нить, связывающая римского консула и его рабыню чем-то большим, чем простым желанием плоти. Да и сам Луций не испытывал недостатка в подобных развлечениях. Не страсть или похоть вела его к Аспасии. Восхищение и острый ум новой рабыни привлекали его куда больше, чем все прелести красавиц Рима. Благодаря Аспасии он возвысился и почти стал тем, кем желал. Но римлянин осознавал, что ничто и никогда не сможет связать их как законных мужа и жену. Даже, если он даст ей свободу. Луций грустно улыбнулся и кивнул, когда Аспасия вновь отправилась со свитками в императорскую библиотеку. Как бы ему хотелось, чтобы Аспасия была свободной и никогда не знала рабства, чтобы она думала о нем, а не о своем погибшем муже, чтобы любила его, а не этого грека, которого его собственный гладиатор прирезал на арене Колизея. Он видел, как Аспасия горевала о своем муже, как, иногда, ее темные глаза наполнялись слезами и она смотрела куда-то вдаль, словно бы задумавшись о чем-то. О чем она думала? О своей прошлой жизни? О своем доме? О запахе цветов, что росли на ее земле, о доме, о саде, где она гуляла вместе с сестрой? Или о том времени, когда она была счастлива? Луций не знал этого, а спросить не решался, словно бы смущаясь или опасаясь спугнуть мысли Аспасии и вновь превратить ее в ту несчастную рабыню, коей теперь она была. Нет. Он никогда не сможет открыть и обнажить свои чувства как Красс, он никогда не сможет сделать ее равной и по-настоящему свободной, но Луция неумолимо тянуло к ней. Он желал эту женщину, но желал ее покорности и любви по доброй воле. По ее собственному желанию. Луций бросил последний взгляд вслед уходящей Аспасии и распорядился подать ему вечернюю трапезу в сад, где он работал до самой темноты. Он медленно опустился в кресло и придвинулся к столу. Здесь только что сидела Аспасия и что-то писала, перебирая свитки. Руки Луция потянулись к знакомым листам… " — Что это?» — подумал римлянин, когда на столе, прикрытой свитками, он обнаружил странную куклу. Ту самую, которую Аспасия получила от своей подруги-рабыни. Луций уже видел подобную в доме Красса и тот объяснил своем другу — что его египетская рабыня иногда делает такие, изображая своих богов подобным образом. Красс не был против и никогда не видел преграды в том, во что верили его рабы. Догадка вновь пришла сама собой. Луций сорвался с места, опрокинув кресло, и выскочил из сада. Он мигом схватил и завернулся в длинную тунику одного из своих рабов, которая сушилась во дворе и выскочил на улицу, кутаясь в темной ткани. Какая-то неведомая сила заставила его броситься в след за Аспасией. Очень скоро Луций нагнал рабыню, но старался держаться на расстоянии, чтобы не выдать и никак не обнаружить свое присутствие. Что-то подсказывало римлянину, что в этот вечер его сомнения и вопросы, которым он предавался, найдут ответ.