***
Весь следующий день Луций провел в лудусе, отбирая гладиаторов для игра. Он приказал держать Аэдана отдельно от остальных и даже приковать его ноги на длинную цепь, чтобы галл, неожиданно, не набросился. Луций не спешил назначать ему серьезное наказание, ограничившись лишь традиционной поркой, которую гладиаторы переносили довольно смирно. Правая рука Аэдана, а вернее ее кисть и пальцы, были раздроблены. Не смотря на то, что галл умел хорошо драться и левой рукой, Луций понимал, что в таком положении любой бой будет для Аэдана смертельным. Вот почему Красс не стал просить наказания для гладиатора, ведь для римлянина он был все равно, что мертвым. Не смотря на ожидания толпы, сенаторов, которые собирались смотреть игры, а также присутствия императора и Красса, Луций заменил Аэдана в последний момент. Он отлично понимал, что в этой бессмысленной смертельной схватке могут погибнуть сразу двое. И если смерть Пассии была предрешена, то вот лишиться Аэдана Луций вовсе не хотел. А Красс — он жаждал мести за свое ущемленное самолюбие. — Господин, что с ним делать, когда его рука заживет? Ведь Аэдан вряд ли сможет также хорошо держать меч как раньше. — вопрос надсмотрщика был резонным и не без оснований. Такого покалеченного гладиатора могла ждать либо скорая смерть на арене, либо жалкое существование бродяги, если до этого момента его бы не согласился кто-нибудь выкупить и сделать домашним рабом. Впрочем, кормить такого здоровенного галла, каким был Аэдан, который бы не смог выполнять тяжелую работу, было бы неосмотрительным расточительством. Луций и сам это знал как никто другой, ему вовсе не хотелось терять такого бойца, но предвидеть гнев и ярость Красса из-за рабыни он не мог и чем сие закончится тоже не предполагал. — Пока… Пока нечего не делать. Пусть выздоравливает. А на эти игры выставим других. — проговорил Луций, не скрывая своего сожаления. Аэдан обошелся ему дорого, но и прибыль гладиатор приносил немалую. До сего дня. До игр оставался еще один день. Луций провёл его в каком-то забытьи и метаниях. Он не мог выбросить Аспасию из головы, не мог и отделаться от той мысли, что Пассию казнят вместе с остальными провинившимися рабами. И то, что дал слово своей обожаемой рабыне. А что, если Аспасия подарит ему миг блаженства, если он сможет уверить ее, что спасет эту бродяжку? О! Он готов даже на такую подлость… Ведь судьба Пассии уже была предрешена. Прошел еще один день. Игры должны были состояться уже завтра. День выдался жарким и римлянин провел его в своем бассейне, слушая музыкантов и наслаждаясь медовым напитком. Вечером Луций все же решился навестить Аспасию. Правда он не знал зачем. И доводить ли свой коварный замысле до конца? А быть может оставить эту подлость только в своих мыслях, не иначе? Но плоть человеческая слаба, а желания, порой, превосходят разум… Все чаще в его воображении эта прелестная эллинка протягивала к нему руки, обнимала и ласкала его, а он млел и таял, словно бы пятнадцатилетний юнец. Страсть, еле сдерживаемая, то и дело грозила вырваться наружу. Луцию ничего не помогало, даже присутствие в его доме других прекрасных молодых рабынь. Все это казалось римлянину каким-то не тем, нарочитым и приторным. Он желал Аспасию и в тоже самое время страшился брать ее как хозяин, либо предложить ей какую-либо низость. Отчего? Луций и сам не знал. Ему казалось, что поступи он с ней подобно завоевателю и ненавистному истинному врагу и та ниточка, та духовная связь разоврется навсегда, и уж никогда больше не будет этих чудесных разговоров, этих рассуждений и прекрасных верных, точных мыслей, той мудрости и грации, того редкого восхищения, когда римлянин мог бы признать женский разум на равных с ним. Он боялся спугнуть этот разрождающийся между ними огонь. Но страсть брала свое и мутила рассудок. С пылающей головой и изнемогающим от желания телом, Луций добрел до подвала, где была заперта Аспасия.***
Скрипучая дверь в подвал отворилась. -… Я сам запру, можете идти отдыхать. — послышался знакомый голос Луция. Аспасия приободрилась, так как все еще лелеяла надежду узнать у хозяина, что случилось с Пассией и смог ли Луций помочь их беде. Римлянин запер за собой дверь. Он прошел в глубь подвала и зажег стоящие на полу высокие чаши-факелы. Воцарилось молчание. Луций и впрямь не знал как объяснить цель своего визита, а также не мог сообщить ничего хорошего по поводу Пассии, но здесь была она — Аспасия и его зоркий взгляд мигом разглядел хрупкую фигурку эллинки, сидящую на охапке соломы. — Господин, есть ли какие-нибудь вести о Пассии? Знаю, ты вправе требовать для меня любое наказание, но прежде, прошу, выслушай меня. — Аспасия кинулась к Луцию и даже схватила полы его тоги. Это было несвойственно для нее, так как никогда эллинка не знала рабства и была свободна по своей природе, но теперь все стремительно менялось и прошлой ночью ее господин показал все на что он был способен. — Что ж, Аспасия, говори. А потом, так уж и быть, я поведаю тебе о судьбе этой дикарки. — начал Луций, глаза которого пристального разглядывали эллинку, скользили по ее плечам, едва защищенными тонкой тканью туники, по ее шее, губам… О, Луций еще никогда не испытывал столь жгучего и нестерпимого желания. Да, он в любой миг мог удовлетворить его с любой из рабынь, но ему нужна была Аспасия. — Я прошу тебя, мой господин. Накажите меня вместо Пассии. — голос Аспасии был серьезным, а рабыня упорно не хотела подниматься с колен, даже, когда римлянин приказал ей сделать это жестом. — И это не просто отчаянная храбрость и бравада. Я прошу за нее как если бы просила за свою сестру… — Мне очень жаль, Аспасия, но ее судьба в руках моего друга доблестного Августа Красса. Она принадлежит ему и только ему решать, когда и как наказать свою рабыню. Я обещал тебе постараться выкупить Пассию, но увы — мое предложение Красс отверг. Категорически. — прибавил Луций, стараясь сделать свой голос как можно более безразличным, тогда как страсть его только нарастала. Сквозь тонкую ткань туники, удавалось видеть легкие очертания прелестной женской груди, как ее лишь уловимое сбившееся дыхание заставляет самого Луция волноваться. — Но… но как же! Нет! Господин мой, я прошу…! Умоляю! Не посылайте Пассию на крест! Нет… Только не распятие… — молила Аспасия, вновь хватаясь за полы дорогой тоги римлянина. — Она не может быть так жестоко казнена… Нет! — Отчего же, Аспасия? И встань, встань. Не могу видеть как ты убиваешь из-за этой грязной девки. Я понимаю, вы с ней сдружились и тебе было легче переносить тяготы твоего нынешнего положения, но я не мог разделить твоих чаяний. Я пытался, боги тому свидетели. Но ничего не вышло. Красс непреклонен в своем решении. — Луций все же смягчился и сам поднял Аспасию на ноги. Его крепкие горячие ладони сами невольно обвились вокруг ее стана. — Она… Она не может умереть… — выдохнула Аспасия и на ее глазах навернулись слезы. Она дрожала и даже не обратила внимания на то, что Луций крепко прижал ее к себе, а его руки уже вовсю гуляли по ее спине и плечам. — Отчего же, моя прекрасная Эстель? — прошептал Луций, обжигая ее шею горячим дыханием. Он приблизился настолько близко, что рабыня могла разглядеть его полные желания блестящие глаза. Аспасия вздрогнула. Слишком хорошо ей был знаком этот странный и страшный взгляд — взгляд мужского желания, взгляд охотника, взгляд обладателя. — Она… Пассия ждет ребенка от своего господина… — пошептала Аспасия, испугавшись этих горящих искр, которые светились в глазах Луция. — М-м-м, почему же она сама не сказала об это Крассу? — удивился римлянин. — Она боялась и полагала, что ее господин собрался жениться на госпоже Октавии. Вот почему Пассия отважилась на побег. Не ради себя… Ради дитя. Что же с ней будет? Что решил Красс? — Аспасия все еще питала надежду на то, что Луций сможет повлиять на своего друга. Луций помолчал какое-то время. Он все знал. Знал, что уже завтра утром начнутся игры и что в ложе их буду ждать сенаторы и сам император. Толпа будет рукоплескать… А жалких рабов растерзают львы… Но страсть и дикое желание обладать — затмевали все. — Что ж, моя прекрасная Эстель… Я готов пойти тебе на встречу и помочь… Сделать все! Все, что ты только пожелаешь! Только будь… Будь моей… Я страстно желаю тебя… Моя Эстель… Моя прекрасная… — шептал Луций, уже более не сдерживаясь и крепко прижимая к себе Аспасию. Страсть сама вырвалась наружу и затмила римлянину разум. Аспасия замерла, вовсе не ожидая такого признания. Но, в этот вечер все было иначе. Вдох… И вот уже горячие губы Луция ласкали ее лицо, шею и плечи. Время словно застыло. А эти оглушительные поцелую сыпались и обжигали, заставляя Аспасию подчиняться. Луций целовал торопливо и жадно, словно боялся, что с наступлением рассвета его волшебная греза исчезнет. Аспасия не оттолкнула римлянина, а наоборот, словно бы и сама желала и искала столь приятного успокоения, позволила случиться этой ласке. Их губы переплетались, а языки танцевали какой-то свой отдельный танец. Пусть все исчезнет и вновь возродиться, пусть она всего лишь рабыня, пусть тоска по мужу и боль утраты раствориться в этом неистовом танце желания. Аспасия позволила Луцию то, чего бы никогда не сделала, сложись все иначе. Отчаяние и боль, потеря близких и дорогих ей людей, наверняка сделали свое дело и отдали Аспасию этому римлянину. Но как назло он был столь ласков и терпелив, когда осторожно уложил ее на соломенное ложе, что подобные ласки нельзя было бы приписать жестокому и дерзкому захватчику. Луций словно бы спрашивал разрешения своими ласками, а когда убедился в том, что его Эстель нежно отозвалась — он уже не хотел ничего другого, кроме как обладать столь прекрасным сокровищем, которое не всем посчастливиться встретить. Аспасия и сама не заметила, как Луций осторожно освободил ее от оков туники. Почему? Отчего? Зачем? Нет, она не жалела ни о чем. Его лицо так близко, эти ласковые губы и обжигающее дыхание… Торопливые пальцы пробегали по коже и скомканной под их телами ткани, а звуки их сбивчивого дыхания, казалось, пронзали тишину, воздух, полутьму. И только лишь яркие языки пламени чаш-светильников отбрасывали жаркие высокие красноватые отблески на стены подвала. Наконец Луций сбросил тогу, открывшись ей в своей наготе. Он застыл на какое-то мгновение, вглядываясь в свою добычу. Глаза римлянина горели таким же пламенем как огонь в чашах. Его горячие ладони нетерпеливо сжимали нежную грудь, лаская уже уверенно и властно, заставляя Аспасию трепетать и выгибаться ему навстречу. Эти сладкие мимолетные касания будили страсть и заставляли распаляться кровь. Пальцы Луция все чаще спускались ниже к бедрам, сминая желанное тело, выплескивая страсть. Теперь их нагота не казалась Аспасии какой-то бесстыдной. Луций наклонился вперед, прикасаясь губами к затвердевшему соску, дразня языком, посасывая и вновь отпуская, заставляя свою рабыню прижиматься к нему все сильней. Аспасия же почувствовала все его напряжение, его разгоряченное тело и тот сладостный огонь между бедер, который манил и соблазнял. Ожидания того, что должно было случиться было невыносимо. Но Луций не торопился, смакую каждое мгновение. Впереди у них есть целая ночь и лишь эта ночь. Потом — все будет по-другому. Иначе. Но, это будет потом… А сейчас Аспасия чувствовала себя настолько открытой и уязвимой в руках римлянина, как еще не чувствовала никогда. Луций тяжело дышал, чуть отстранившись, он поглаживал себя где-то в паху и наконец раздвинул ее нежные ножки, прикоснувшись к ее лону чем-то горячим и возбужденным. Аспасия замерла. Все смешалось — наслаждение и проклятие, желание плоти и сожаления, страсть и страх, воздух казался горячим и остановиться было невозможно… Луций двигался медленно, входя постепенно, будто смакуя столь желанное удовольствие, и глубоко. Аспасия не могла поверить, что когда-то предаст свой народ, свою землю, память о муже и своей семье и с кем? С проклятым римлянином, с завоевателем, с причиной ее бед и несчастий, с жестоким хозяином… Но как сладостны были эти мгновения той нечаянной радости, что подарили им боги. Все теперь казалось неважным… Луций задвигался быстрее, не переставая ласкать ее тело горячими ладонями, не пропуская ни единого местечка, то сладко целуя и посасывая нежную кожу живота, то поднимаясь вверх и накрывая губами твердый сосок, то осыпая горячей волной ее шею. Голова Аспасии шла кругом, а горячая сладостная волна наступала и накрывала с головой. Ее собственная плоть откликалась на каждый толчок. Она хотела утонуть и раствориться в наслаждении, в этой горячей волне. Забыться. И больше не помнить и не знать боль утраты, горечь плена и унижения поражения. Ей просто хотелось жить и чувствовать себя живой. Любимой. Время разливалось как этот жар страсти. Хотелось еще больше наслаждения. Аспасия чувствовала как ее плоть напряглась и жаждет того заветного мига блаженства. Луций же вовсе не сдерживался. Он стонал и с силой толкался, вцепившись в ее бедра с такой силой, что к утру наверняка останутся синяки. Но все это уже не было важным… Горячая волна нарастала, их тела сливались в одном едином ритме, выливаясь в упоительную пульсацию. Мысли куда-то пропали, как пропало время и место, все различия между ней и ее господином, все сомнения и страхи. Отныне все застилало и занимало единое блаженство, от которого невозможно было отказаться. Протяжный стон Луция вырвал Аспасию из нахлынувшей горячей волны. Она прижалась к нему всем телом, чувствуя его семя между ног. Луций же постепенно останавливался, мягко целуя ее губы, будто успокаивая и награждая за тот самый миг блаженства. Оба они лежали на охапке соломы и скомканного одеяния, не выпуская друг друга из объятий. — Моя Эстель… — тихий шепот и нежный поцелуй были последними, что услышала Аспасия, когда, после жарких ласк и поцелуев, пришел тот самый покой и тепло, а сама она быстро заснула.***
Первые лучи солнца и щебет птиц предвещали начало нового дня. Народ постепенно стекался в Колизей. К полудню все места были заняты и даже на подмостках и ступенях кто-то смог найти пристанище — только бы не пропустить игры и увидать самого императора! Первых к Колизею привезли рабов, которых должны были выпустить на арену и выставить против гладиаторов. После них выставляли вторую партию, состоявшую из не покорившихся пленников, беглых рабов, преступников и тех, кого не смогли пустить даже на продажу с помоста. Людей везли в больших железных клетках с шипами, чтобы пресечь попытки высвободиться или попытаться к ним приблизиться. По бокам шли солдаты и несколько преторианцев. Длинная вереница сопровождалась многочисленными зеваками, которые не смогли попасть в Колизей, но хотели хотя бы одним глазом взглянуть на тех, кого ждала смерть на арене. Клетки подвезли к сериальному входу, а сигнал трубы возвестил о том, что сейчас рабов будут отправлять во внутренние коридоры Колизея и распределять по специальным помещениям, откуда их вытолкают на горячий песок арены. Среди этих несчастных, обреченных на смерть, была Пассия. Ее изрядно порванная и испачканная туника еле прикрывала ее хрупкое тело. Некоторые солдаты беззастенчиво пялились на рабыню, но Пассии было все равно. Она давно уже привыкла к этим сальным омерзительным взглядам, а смерть дышала ей в спину. Теперь ей нечего больше бояться. Пассия лишь изредка поглаживала свой живот, словно бы старалась успокоить еще нерожденное дитя. Сама же рабыня была готова принять мучительную смерть. Вот только ее разум не мог смириться с тем, что нерожденное дитя так и не увидит белый свет. Только это мешало и свербило висок. Остальное было уже неважно… Ее грубо вытолкнули из клетки и повели вместе с остальными по темным нижним коридорам Колизея. Когда двери новой клетки захлопнулись, многие обреченные стали стенать. Кто-то плакал, кто-то проклинал Рим и императора, а другие просто сидели и молчали. Ведь они ничего не могли изменить и смирились со своей проклятой судьбой. Мочала и Пассия. Она старалась сидеть чуть поодаль от остальных, чтобы провести эти последние часы наедине с собой и тем нежданным счастьем, которое теперь зародилось в ней и которое должно с ней и погибнуть. До начала игр оставалось лишь несколько часов. Время текло слишком быстро. Даже слишком. Так всегда кажется, когда смерть уже пришла за тобой и смиренно ждет у порога. Так казалось и Пассии, когда где-то забили и застучали знакомые барабаны, заиграли трубы, заревела толпа, приветствуя появление императора. Неужели? Так скоро? Боги… Где вы…?***
Аспасия тоже пробудилась рано. Луций, словно позабыв обо всем на свете, мирно дремал рядом, утомленный ночными ласками. Она ласкового провела по его щеке ладонью, разгоняя остатки дремоты. — Я все ждал, когда моя красавица проснется. — римлянин потянулся на импровизированном ложе и обнял Аспасию. — Вчера ты так и не ответил, какое наказание приготовил Красс? И будет ли оно? Ты ведь обещал спасти ее… — проговорила рабыня, глядя в лицо Луцию — Проклятье! Ведь сегодня игры… — словно бы забыв, выдохнул Луций и вновь взглянул на Аспасию. Теперь его взгляд был совершенно другим. В нем все еще боролись чувства и тот липкий обман, который он задумал накануне. — Что? Что это значит? Что с Пассией? отвечай! — выпалила Аспасия, сама от себя не ожидая, но предчувствуя что-то неладное. — Прости меня… Аспасия… Прости! — Луций вскочил на ноги и бросился прочь, оставив растерянную эллинку одну. Он пронесся по коридору, ведущему во двор его дома, отдавая по дороге указания слугам. — Коня! Быстрей! Подайте мне коня! — кричал Луций, всполошив весь дом. Ему стоило поторопиться — игры вот-вот должны были начаться. Он поспешно натягивал на себя свежую тогу, которую поднес ему раб, торопливо надевал наручи, продолжая путаться в длинной тоге. Садится на коня в таком виде было сродни великой глупости — но что-то менять было уже поздно. Рыча проклятья и расталкивая слуг, Луций сел в седло и направил коня в сторону Колизея. Повозка бы наверняка застряла среди других и Луций рисковал опоздать. Упустить тот самый последний момент, когда все еще можно было изменить. Тем временем к Колизею приближались золоченые повозки и паланкины знатных особ: сенаторов, а также почетных граждан и особо богатых торговцев и купцов, именитых особ. Все ждали приезда императора, а также его любимца и победителя Красса. Пышный паланкин Августа прибыл одним из последних. Сопровождавшая его охрана, состоявшая из преторианцев, выстроилась в две линии, образуя защищенный проход для своего господина. Сам же Красс был одет в роскошную длинную темно-синюю тунику с золотой вышивкой по краю, на его груди красовалась массивная золота цепь с изображением символа его дома. Дорогие кожаные сандалии с золотыми пряжками вступили на землю Колизея. Лицо Красса было отчего-то бледным и застывшим, а глаза выражали холодное внешнее равнодушие во всему происходящему. Он медленно поднялся в императорскую ложу вместе с несколькими преторианцами, приветствуя сенаторов и устраиваясь на своем месте по правую руку от императорского золотого трона под красным балдахином. Катон прибыл чуть позже и занял место по левую руку от императора. Не хватало только Луция и самого императора. Вскоре зазвучали трубы. Они ознаменовали приезд богоизбарнного. Толпа вновь ликовала и бушевала. Именно сквозь эту толпу и стал продираться Луций, так как вход на императорскую трибуну был перекрыт преторианцами Красса и только по его приказу могли кого-либо туда пропускать. Бросив своего коня неподалеку от Колизея, он припустился бегом, метаясь по длинным коридорам и лестницам… Наконец, он выскочил прямо к входу в ложу. Он опоздал. Игры уже начались. — Проклятие… Красс! — орал Луций, прорываясь сквозь толпы народа и стараясь обратить на себя внимание полководца. — Красс! Порази тебя Юпитер! Красс! Из-за криков толпы ничего не было слышно, а тем временем на арену стали выпускать первых пленников и рабов. Ворота отворились и первые ряды гладиаторов двинулись в центр, ступая по горячему песку. Толпа ревела и приветствовала идущих на смерть. Красс продолжал сидеть как статуя, ни один мускул не дрогнул на его лице, даже тогда, когда заиграли трубы и сам император появился в ложе. Только тогда Красс встал, приветствуя императора. Именно в этот момент Луций уже прорывался к самой ложе и сцепился с одним из преторов. И только тогда Красс смог заметить что-то неладное, отдавая приказ пропустить своего друга. — Ты опоздал. — холодным голосом заметил Красс. В это время император простер свою руку и отдал приказ о начале игр. Гладиаторы поклонились и замерли в ожидании, звуки труб должны были возвестить начало. — Проклятие, Август! Что ты наделал… — задыхаясь проговорил Луций, падая радом на скамью, обтянутую бархатом. — О чем ты, Луций. Я не понимаю тебя. Сейчас начнется бой. Приди в себя, после поговорим. — ответил Красс равнодушным тоном, в то время как его глаза были всецело устремлены на арену. — Она… Твоя Пассия… Она ждет ребенка! — шепнул Луций ему на ухо. Красс приподнял бровь. — Твоя нерадивая дикарка… Она ждет ребенка. — прошипел Луций, стараясь притянуть Августа к себе и хватаясь за его тунику. — Какого… Проклятье, Луций! Что? О чем ты? — Красс начинал раздражаться, все было так не вовремя. — Твоя Пассия. Она ждет от тебя дитя. — вновь прошипел Луций. — И почему я должен волноваться об этом? — Красс наконец-то обернулся к нему. — И кто же его отец? Уж не твой ли галл?! — Покарай тебя Юпитер, Август! Да она не спала с ним ни разу! Мне все рассказала Аспасия. Все совсем не так… Она ждет от тебя дитя и поэтому молчала, а потом сбежала, думала, что ты хочешь жениться на Октавии — вот и сбежала. Из-за той новой жизни, что Пассия носит у себя под сердцем. Проклятье, Красс! Да очнись ты! — рыкнул Луций, оглянувшись на Катона, который как ни в чем не бывало глядел на арену и что-то пояснял императору. — Аспасия рассказала… — вымолвил Красс и замер на какое-то мгновение, а потом грязно выругался и сорвался с места. Луций ринулся за ним. Некоторые сенаторы и император заметили странное поведение полководца, но не предали особого значения, так как Красс был тем, на ком лежала ответственность за сохранность жизни императора. Возможно что-то или кто-то требовали его присутствия. Но первым обо все должен был узнавать император. Он все же обратил внимание и на то, что его любимец был сам не свой все утро. Подобное поведение было неслыханной дерзостью. По ложе прошел шепот и многие переключали свое внимание именно на фигуру военачальника. — Стой! Куда ты! Красс! Ты должен быть рядом с императором… Они накажут тебя… — беспомощно выдохнул Луций, стараясь не упускать из виду своего друга и преследуя его по пятам. Красс сметал все и всех на своем пути, устремившись в нижние коридоры Колизея. Именно там находились гладиаторы, приготовленные к бою. По дороге он срывал с себя длинную тунику и лишние одеяния, которые могли бы помешать ему в схватке. " — Сейчас выпустят львов. Сейчас…» — стучало у него в голове. Красс расталкивал стражников, а некоторых просто укладывал на землю одним ударом. — Меч! Дайте мне меч, собаки! — орал он, врываясь в узкий длинный коридор, где собрались гладиаторы, чтобы выступать во втором бою. Отсюда было слышно как закончился первый бой и как стали выводить рабов. А потом послышалось знакомое рычание. Клетки со львами были неподалеку и животных должны были выпускать через специальные туннели прямо на арену. — Это же господин Красс! — крикнул один из гладиаторов, узнав своего хозяина. — Красс! Красс! Да здравствует Красс! С нами сам Марс! — подхватили остальные. Кто-то протянул ему гладий и теперь сам Август, сорвав с себя почти всю одежду и оставшись лишь в нижней набедренной повязке, почти ни чем не отличался от своих воинов. — Даргар. Узнаю тебя, засранец! Все еще жив? Ну, да ничего — это поправимо! — усмехнулся Красс, узнав в гладиаторе одного из пленённых им галлов. — Рад, что ты до сих пор жив, искренне рад. Сегодня мне нужно биться вместе с вами. — Наш господин, каждый из нас будет рад биться с тобой в одном строю, но и проткнуть твои кишки тоже! — рассмеялся гладиатор на своеобразное приветствие. — Дайте кто-нибудь панцирь! Быстрей! — засуетился надсмотрщик, узнав новоприбывшего. — Нет. Только наручи. И покрепче! Всем встать в строй и держать ряд, когда на нас нападут! Нас ведь собираются скормить львам! — рассмеялся Красс и встал в самый первый ряд, приготовившись к тому моменту, когда ворота должны отвориться. В это время на арену выпустили рабов. Среди них была Пассия. Она испуганно оглядывалась по сторонам, прислушиваясь к звериному рычанию, которое раздавалось со всех сторон. Еще через мгновение прозвучали трубы и раздался оглушительный лязг цепей. Туннели в полу арены раскрылись и оттуда выскочили львы. Голодные звери стали блуждать по всей арене в поисках легкой добычи, которые представляли собой те несчастные, что столпились по средине. Сразу же после того как львы бы начали терзать свою добычу, должны были выпустить две партии гладиаторов, для сражения с животными и друг другом. Те же рабы, что смогли бы уцелеть — имели право попытать счастье в бою и тем самым купить свою жизнь. Различий на мужчин и женщин не было. Этого то и боялся Красс. Пассию могли просто заколоть раньше, чем бы ей смогли пообедать звери. Вскоре раздались первые истошные крики жертв львиного голода. Пассия с ужасом глядела как львы грызли и ловили одного пленника за другим. Она постепенно отходила к сете, но и там ей не было спасения. Тогда, несчастная опустилась на колени и все, что ей оставалось — молиться благосклонной Исиде и ниспослать скорую смерть.***
Наконец, ворота с лязгом снова отворились, выпуская гладиаторов на арену. Красс незамедлительно кинулся в ту часть арены, где находилась толпа рабов. К ним то и дело подбегали львы и безжалостно хватали беспомощных обреченных на смерть, принимаясь тут же терзать податливую плоть и рвать на куски легкую добычу. На арене стоял вой и крики, а гул толпы слился с этими воплями, образуя единый страшный звук. От этого можно было сойти с ума. Красс оглядывался и искал среди пленников знакомую тонкую фигурку, но даже среди женщин он не мог найти знакомого лица. Вторые ворота, что располагались напротив, тоже открылись и на арене появился второй отряд гладиаторов — соперников. Началась схватка. Но их было вдвое больше, чем отряд Красса. — Держать строй! — крикнул он своему отряду гладиаторов. — Отнимайте копья, так у нас появится шанс выжить! Нам не справиться с короткими мечами против львов! Второй ряд — разить врага сбоку! Так еще был какой шанс выжить в этом кошмаре. В этот момент Луций все же смог добежать до тех помещений, где находились пленники, рабы, а также гладиаторы, ожидающие своего выхода. — К-р-а-а-асс! — орал Луций, что было мочи. — Копье! Август! Копье! Он знал, что справится коротким гладием со львами будет не под силу никому. Даже самому опытному воину. Убить льва можно было только подпустив его слишком близко, чтобы подобраться к нему и вонзить гладий. Но подобная затея была слишком опасной. Так погибало множество воинов, не успев достигнуть намеченной цели. — Панцирь! Дайте мне панцирь! — продолжал кричать Луций, хватая то одного гладиатора, то другого. Тем временем Крассу все же удалось разглядеть фигуру Пассии. Они сидела около самой стены, поджав под себя ноги и обхватив себя руками. Ее губы что-то шептали. Она старалась не смотреть на весь тот ужас, что творился на арене. Красс развернулся и побежал в ту сторону, где сидела Пассия, опрокидывая по дороге нападавших. Никто не хотел просто так расставаться со своей жизнью и прежде, чем доблестному Августу удалось добраться до другого конца арены, ему пришлось немного постараться. Гладиаторы второго отряда напирали все больше и вот уже от отряда, где был Красс, осталось всего несколько воинов. В отличии от других гладиаторов, он сражался без панциря и шлема, рискуя быть убитым в любую минуту. — Пассия! — заорал он, когда расстояние между ним и рабыней сократилось, а с другой стороны, сбоку, подступали львы. — Не шевелись! Сиди на месте! Не шевелись! Рабыня с удивлением подняла глаза, она все-таки услышала знакомый голос среди бушевавшего кровавого пира. — Мой господин… — проговорила она одними губами и с ужасом отскочила к самой стене, когда увидала двух львов, направляющихся прямо к ней. Красс тоже заметил это движение, но один из гладиаторов-противников преградил ему путь и с силой ударил военачальника в грудь, обрушив на него гладий. Холодный клинок полоснул Красса по плечу. Но римлянин вовсе не собирался ни умирать, ни сдаваться. Вскочив на ноги и не обращая внимания на то, что сам он стал задыхаться и еде переводить дух, он развернулся и со всей силы, неожиданно, воткнул свой гладий в горло сопернику. Тот захрипел и упал замертво. Кровь хлынула на горячий песок арены… Превозмогая странное чувство в груди, Красс кинулся к Пассии, преграждая своим телом путь льву. Он вцепился в плотную густую гриву, заслоняя рабыню своим телом. Лев рычал и бил лапами Красса, обрушивая мощные удары когтистыми лапами. Меч выпал из рук Августа. Пассия с ужасом вжималась в стену, но помочь она вряд ли бы чем-то смогла. Лев повалил Красса на песок. В этот самый миг, когда все действие сместилось ближе к тому месту, где располагалась ложа императора, поднялся ропот. Теперь многие узнали фигуру Красса, сражающуюся со львом. — Что это значит?! — закричал император. — Красс… Сейчас же прекратите! Оттащите зверей! Немедленно! — Надо же… А я отсюда и не заметил, что этот бравый гладиатор, что выскочил на арену и так славно дерётся — наш доблестный Август! — заметил кто-то из сенаторов, присмотревшись к бою. — Да. Это он. Только вот кого наш военачальник так доблестно защищает? — подхватил другой, догадавшись в чем истина. Именно в это мгновение Крассу все же удалось отодвинуть львиную морду от своей шеи, он судорожно дышал и искал взглядом свой меч. Медлить было нельзя. Второй лев уже приближался к ним. Один прыжок и он схватит Пассию. Нужно было выбирать и Красс сделал этот выбор. Протрубил сигнал, возвещая волю императора и приостановку боя. Красс извернулся и подставил свою левую руку льву, только так можно было отвлечь животное и дотянуться до меча свободной рукой. Так он и поступил, позволяя льву терзать его плоть. Острые клыки вонзились и как показалось Крассу, пронзили руку насквозь. Превозмогая боль, он все же смог дотянуться до меча другой рукой и одним ударом воткнуть гладий в шею льва. Зверь зарычал и выпустил из разжал пасть. Красс мигом выбрался из-под упавшего льва и кинулся к Пассии, заслоняя собой рабыню от надвигающейся новой опасности. Левая рука его была в ранах, а кровь сочилась теплыми струями, стекая на песок арены.***
— Красс! Красс! Красс победитель! — ревела толпа, ведь слух о том, что на арене находиться сам великий сын Марса, разлетелась со скоростью ветра. Опасность была слишком близко, чтобы суметь быстро сориентироваться. Август спрятал Пассию за спину, а сам приготовился к новой атаке дикого зверя. В это время на арену ворвалась охрана и солдаты, которые по приказу императора вышли на арену, чтобы остановить бой и оттащить животных, а может быть и просто уничтожить. Неожиданно для всех на арену выбежал Луций, наспех надевший на себя панцирь гладиатора. В его руках блестело длинное копье. Он бежал через всю арену. — Красс! Копье! — вопил он, тщетно стараясь перекрыть крики толпы. Но Август не слышал. Лев бросился на него с рычанием, ударив лапой и выбивая гладий. Он повалил Красса на песок и стал рвать римлянина на части. Тот тщетно пытался прикрыться руками или ухватить зверя за гриву. Лев извернулся и вцепился в плечо Августу. Боль пронзила все его тело, а в глазах помутилось. Нет. Он не может умереть теперь. Нет. Пассия! Она должна жить! Лев прокусил плечо и продолжал терзать Красса. Тот еще раз попытался высвободиться и дотянуться до меча, но в этот раз оружие было слишком далеко. Пассия же, заметив гладий, рванулась было в ту сторону, презрев опасность и страх, но дорогу ей преградил еще один хищник. Правда, этот лев уже грыз чью-то руку и Пассия была ему не слишком интересна до того момента, пока она не начала двигаться. Красс погибал. Его руки и плечо были изодраны львом, кровь уже хлестала из многочисленных ран, а сам он задыхался и не мог отражать многочисленные нападки льва. Именно в этот момент, неожиданно для всех, копье воткнулось в спину зверя. Лев протяжно зарычал, а потом осел и свалился огромной тушей прямо на Красса. — Август! Август! Я здесь… Я еще не забыл как держать меч и копье! — это был Луций. Запыхавшись он с неимоверным усилием вытащил копье из тела льва и тут же запустил его в другого, что догрызал чью-то руку. Копье пролетело мимо, но отпугнуло зверя. Солдаты и охрана доделали свое — растащив гладиаторов и загнав рабов и пленников обратно в ряд. С оставшимися львами же просто расправились, заколов животных копьями. Луций подбежал к телу Красса. Пассия уже была рядом и осторожно гладила своего спасителя, то и дело припадая к его груди. — Август! Август, ты слышишь меня? Все уже закончилось… Август. — кричал Луций, но Красс не вставал, а на его губах показалась проступившая кровь. — Луций-спаситель! — кричала толпа. — Да здравствует Красс! Храбрец-Красс! Слава! Слава! Слава Луцию-спасителю! " — Так вот оно что? Значит, мой дорогой Луций, ты решил усидеть на двух лошадях, будучи уверенным, что у тебя есть твердая почва по ногами… Что ж, посмотрим, когда ее из-под тебя выбьют… А это случится очень скоро… Очень скоро.» — таковы были мысли, которые вертелись в голове сенатора Катона, когда он взирал на всю эту творившуюся бойню на арене Колизея.