***
Подъезжая в своему дому, Красс ожидал нападения или короткого боя. Вся кровь в нем кипела и он был уверен, что уже совсем скоро его меч покарает тех, кто посмел ворваться к нему и творить бесчинства. Но как только он увидал суетящиеся уцелевших рабов и пару легионеров из того отряда, кого он предусмотрительно оставил на своей вилле — сердце Августа как-то странно быстро застучало, словно подсказывая о неминуемой беде. Волнение его нарастало с каждым шагом, когда военачальник шел по двору, то и дело наталкиваясь на лужи крови. — Немедленно пошлите за моим личным лекарем, если будет нужно, притащите силой. — глухо приказал Красс, глядя на ту сторону двора, куда стаскивали трупы. — Мой император… — один их выживших легионеров, который помогал одному из рабов таскать тела, обернулся и увидал Красса. В его голосе послышалось отчаяние. — Где Октавий? — сдерживая свое волнение и накатившую ярость спросил Август. — Мы отнесли его под навес. Ему распороли весь живот… Боюсь, до утра он не протянет… Потерял слишком много крови. Проси нас, мой император — мы не устояли. — хмуро ответил тот. — Продолжайте искать раненых. — кивнул Красс. Словно что-то предчувствуя, Август кинулся в свои покои. По дороге он чуть не сшиб нескольких рабов, которые смотрели на него с какой-то надеждой и молили о защите. А Красс все бежал по этим длинным коридорам, которые показались ему нескончаемым лабиринтом. Наконец, вбежав в свои покои, римлянин застал ужасную картину. — Простите, господин, мы не успели… До вашего прихода… — говорил один из рабов, помогая второму уцелевшему легионеру снимать подвешенного к балке Марсия. — Марсий… Нет, нет… Только не ты, мой славный Марсий… Нет…- прошептал Красс, с ужасом глядя на истерзанное и обезображенное тело своего любимого раба. Вместо его глаз зияли окровавленные раны. Лицо раба было исполосовано острым клинком, уши отрезаны, как и нос. Тело… Над им издевались не один час. Несчастный остался лишь в жалких рваных лохмотьях, которое едва прикрывали его наготу. Руки его были перетянуты цепью, а сам раб бы жестоко оскоплен. — Куда положить тело, мой господин? — спросил легионер. — Положите его отдельно ото всех. После… Я прикажу высечь его статую из мрамора… В память о самом верном и преданном слуге. Где остальные? Что с женщинами? — Красс понимал, что если мужчин постигла такая страшная участь, то что могло случиться с его рабынями — было еще хуже. Не смотря на то, что римлянин, побывавший в страшных кровопролитных боях, видал еще и не такую жестокость, его сердце сейчас колотилось как бешенное и никак не могло успокоиться, мысли путались, он словно бы силился спросить о той, о ком в последнее время были его мысли, но отчего-то вымолвил лишь эту фразу. — Они многих убили, мой император. — отвечал легионер. — Мы сняли с креста Зарему… Они распяли ее… Она сопротивлялась и вылила на этих ублюдков горячее масло сверху, когда попыталась спастись на крыше… Но они все равно поймали ее и прибили к кресту… Там во дворе… Зарема жива, но ее раны… Правую руку спасти будет очень сложно и… — Я понял. — резко перебил его Красс, еле сдерживая рвущееся наружу беспокойство. Он старался гнать старшные навязчивые мысли о судьба Пассии. Он боялся задать этот ужасный вопрос, ответ на который приходил сам собой. — Лициния жива и невредима. — сказал старый раб, который помогал легионеру уложить Марсия на стол. — Ей удалось спрятаться в бочке с вином, а Пассия… Раб замолчал и закусил губу. — Что Пассия? — Красс развернулся к рабу и впился в того горящими глазами. Сердце его вот-вот было готово вырваться из груди. Его стуки отдавались в ушах и во всем теле гулким набатом. — Она… Мой господин… Они набросились на нее словно голодные псы… Меня же они избили и заперли на конюшне… Пассия храбрая девочка и смогла убить одного, но… Она там… в покоях, что рядом с садом… С ней Лициния и еще одна рабыня — она назвала себя Аспасией из дома Суллы. — ответил раб, потупив свой взор. — Что…?! — Красс не договорил и тут же сорвался с места, расталкивая по дороге слуг. — Господин! Туда нельзя! Господин! — успел крикнуть раб, но военачальник уже никого и ничего не слышал. Преодолев то небольшое расстояние, которое отделяло покои и сад, Красс оказался в других покоях, в которых он предпочитал быть летом — там всегда было прохладно, а чудесный запах цветов и деревьев всегда доносился из пышного сада. Он толкнул двери своих летних покоев и застыл на месте. — Господин… Мой господин! Прошу, не надо! — взволнованный голос Лицинии, руки которой были в крови, вырвал Красса из пучины его тревожных мыслей. — Пассия… Моя девочка… — еда смог выговорить он, когда увидал несчастную рабыню на окровавленном ложе. Рядом суетилась Аспасия, которая только что достала из ее лона окровавленный плод. — Пассия! — крик Красса оглушал и сотрясал стены проклятого дома. — Моя малютка… Девочка моя… — шептал он, упав рядом с постелью на колени, припадая к тонкой руку Пассии, которая свесилась с постели. — Нет… Нет… Пассия… Очнись, скажи хоть слово… Маленькая моя… Я убью их всех! Клянусь Юпитером и Марсом! Я убью каждого вот этими руками! Пассия! Ответь! Скажи хоть слово… Девочка моя! Пассия… — Мой… Мой ребенок… — в ответ раздался лишь хрип, сорвавшийся с ее губ. Он осторожно убрал несколько прилипших прядей волос с ее покрытого потом и кровью лица. — Господин, позволь нам позаботиться о Пассии. — голос Аспасии заставил Красса очнуться. — Тебе не нужно здесь находиться. Мы позаботимся о ней и… И о ребенке. — О ребенке…? — Красс поднялся на ноги и только теперь взглянул на страшный плод кровавого нападения. На руках у Аспасии был его мёртвый сын. Жалкий окровавленный комочек, который перечеркнул все. Все надежды и счастье в сердце Красса. Все те чувства, в которых он так и не признался своей рабыне. Все то, чем он ранее не обладал и то, чего не могла ему дать ни одно богатство и ни одна выигранная битва. — Я сам. — отозвался Август каким-то глухим голосом и забрал ребенка из рук Аспасии. После, он молча вышел и закрыл за собой дверь. Римлянин направился в сад со своей горькой ношей. Это был мальчик… Сын, появления которого он так ждал. Август часто рисовал в своем воображении, как подарит сыну коня, как сам научит его правильно сидеть в седле, как облачит его во взрослую белоснежную тогу. Но ничему этому не суждено было сбыться. Кровь и жажда мести — это все, чем наполнялась его душа и сердце.***
Красс сам сложил погребальный костер на жертвеннике Марса, сам завернул маленькое хрупкое окровавленное тельце в белые льняные тряпицы и сам зажег очищающий огонь, поднеся горящий факел. Он долго стоял рядом с пылающим костром, искры которого уносили надежду, любовь и то счастье, которое римлянин смог испытать на столь короткий срок. -… Почему? Почему вы отобрали ее у меня…? Разве я когда-либо оскорблял вас, о боги?! — дрожащий голос Красса нарушил давящую тишину в саду. — Разве она провинилась в чем-то перед вами? Почему не забрали меня, если хотели напиться крови? За что ей… За мои грехи вы должны были покарать меня! Слышите?! Меня и только меня! Проклинаю вас… Проклинаю… О, Марс! Дай мне сил! Я убью каждого… Каждого кровожадного ублюдка… И клянусь тебе, их смерть не будет легкой! Сдавленный полу-хрип полу-крик сорвался с его губ. Красс упал на колени перед пылающим погребальным костром, взрывая пальцами землю, шепча что-то почти беззвучно, вглядываясь в темное ночное небо. Он сидел так и почти не двигался. Сколько прошло времени Красс и сам не знал. Только перед самым рассветом, когда новая заря начала заниматься, а костер почти догорел, превратившись в остатки тлеющих углей и пепла, кто-то осторожно тронул его плечо. — Мой господин… — это было голос Аспасии, донесшийся до его слуха. Ее нежное прикосновение дарило какой-то странный покой, а голос — пробуждал доверие. — Аспасия? — Красс повернулся. — Ты ей нужен… Пассия очнулась, она жива, только еще бредит… Но она жива, мой господин… — лицо Аспасии было спокойным, но выражало смертельную усталость и боль. Не успела она вымолвить эти слова, как Красс подскочил на месте и обнял ее. — Все хорошо… Мой господин, теперь все будет хорошо… Ты ей нужен. — шептала Аспасия, осторожно поглаживая Красса по плечам. — Это я виноват… Во всем виноват… За что ей это все… — шептал он, уткнувшись в плечо рабыни, будто только там он мог найти успокоение. — Она из-за меня… — Нет, мой господин, ты ни в чем не виноват… Ты не виноват ни в чужой жестокости, ни в чужой алчности, ни в предательстве… — говорила Аспасия. — Предательстве? — Красс отстранился и взглянул на Аспасию. — Что? Говори! Говори, что ты знаешь? — Это будет также тяжело, как и содеянное, мой господин… Ведь тебя предал твой самый близкий друг и мой хозяин… — проговорила эллинка. — Луций? Нет… Луций… — Красс не мог поверить словам Аспасии. — Скажи… Скажи мне правду, Аспасия — кто это был? Я сделаю все, чтобы ты стала свободной! Я выкуплю тебя у Луция за любые деньги и ты сможешь вернуться домой. Какую бы он не назначил цену… Ты же знаешь, я самый богатый человек во всей империи и во всем Риме… Ты будешь свободной… Ты, как никто другой, достойна свободы и счастья… — Боюсь, что цена будет слишком высока. — грустно ответила Аспасия, с жалостью и болью глядя на несчастного Красса, руки которого все еще были в крови его нерожденного сына. Она сняла с себя верхнее тонкое покрывало и осторожно протянула свою руку к ладоням Красса. — Цена будет неимоверно высокой. — повторила она, аккуратно стирая кровь с его ладоней. — Я готов отдать все, что имею… Как видишь, золото и почести не сделали меня счастливым. Зачем оно мне теперь, когда… Когда моя девочка… — Август не продолжил. — Ты ей нужен. Пойдем. — ответила Аспасия, стерев кровь с его рук. — Тебя предал Луций, твой самый лучший друг, в обмен на место пожизненного консула, а еще — совсем скоро он станет сенатором, благодаря будущей женитьбе на дочери Катона. Но и меня он никогда от себя не отпустит. — Отчего же? — просил Красс, застегивая наручные браслеты. — Потому что я сделала его известным оратором… Его блестящие выступления в сенате и его слава — того, кто так искусно может убеждать… Это мои речи Сулла произносил в сенате, мои свитки стали его опорой и… И еще… Я ношу под сердцем его дитя. — твердо ответила Аспасия. — Именно эту цену я хочу у тебя попросить… А теперь, пойдем, она ждет тебя. Ты нужен Пассии. — Да. Я ей нужен… А мне нужен Рим. Весь… без остатка. — ответил Август и зашагал в сторону своего дома. Об этом разговоре Красс вспоминал еще долго. Отныне — цена для него была неважна.