Если кругом пожар Том 2: Цветок из Назаира

Мне сладко вам служить. За вас Я смело миру брошу вызов. Ведь вы маркиз де Карабас, Потомок самых древних рас, Средь всех отличенный маркизов.

И дичь в лесу, и сосны гор, Богатых золотом и медью, И нив желтеющих простор, И рыба в глубине озер Принадлежат вам по наследью.

Зачем же спите вы в норе, Всегда причудливый ребенок, Зачем не жить вам при дворе, Не есть и пить на серебре Средь попугаев и болонок?

(«Маркиз де Карабас», Н.С. Гумилев)

Лес был мокрым насквозь, капли стекали по острым хвоинкам и опадали на землю, на нос ему опадали. Холодные, они мешали, сбивали со следа, мешали настигнуть, вонзиться зубами, ощутить, как по морде стекает горячая кровь… Человек бежал впереди, но у него было всего две лапы — их надолго не хватит. Неисчислимая масса пресной воды пресекла ему путь. Гневом вспыхнули горячие темные глаза, острая сталь блеснула — и в каких лучах? Но гончий пес прыгнул, сильно оттолкнувшись лапами от скользкого ковра палой хвои…

***

И Каэл проснулся, чувствуя во рту терпкий привкус железа, и вода не смыла его. Он сел на широкой кровати, обхватил голову руками, пытаясь вспомнить лицо, что видел так ясно — но сон уже истончился, рассыпался на клочья тумана. В кустах барбариса за окном кричали ранние птицы, будто жалуясь на ночной дождь. — Мог бы и завтрак мне принести, — Марк встретил его, ворчливо зевая, — на все-то вам намекать надо, сами никак не догадаетесь… Как чародей ни бился над своим хитроумным устройством, сколько б сеансов ни пытался установить — «Логово» хранило молчание. Поверенного рыцарь беспокоить не стал, но цветы для госпожи вар Лоин выбирал придирчиво и долго — самые свежие белые лилии, какие только смог отыскать. О ней он думал пред тем, как поздней ночью сон ему смежил веки: стыдился этих мыслей, пытался вызвать перед мысленным взором узкое личико Эттриэль — и несколько попыток пропали втуне. Совершенная красота ледяной статуи, острый ум — и эта равнодушная безмятежность… он клял себя за это. Возле аукционного дома — дорогу пришлось переспросить дважды — царило невероятное оживление, в три ряда толклись и посетители, одетые по последней моде, и тревожные горожане. Половина площади перед входом огорожена была красными лентами, внутри суетились люди в черных с золотом официальных мундирах, и рыдал на складном стульчике низушок в шляпе с узкими полями, сбитой на ухо — взахлеб рыдал, проникновенно, ничуть не стесняясь толпы. На его коленях недвижимо лежал окровавленный трупик животного — то ли кошка то была, то ли пес с кошку размером. — Парци Фосетта обокрали, все подчистую вынесли, говорят… — А моську, моську-то зачем порезали? — Не будет, видимо, зрелища… Расходимся, господа… Запах лилий стал глубже, острее, окутал его с головой. — В чем дело, Тренхольд? — рыцарь услышал за спиною знакомый голос, звенящий кристаллами льда, — что я упустила? Каэл шагнул из толпы, встретившись с глубокой зеленью глаз Делайлы. Так холодны они были, что букет лилий в руках ошарашил вдруг своей неуместностью… — Ограбление, — ответил он звонким шепотом, — похоже, нас опередили. Госпожа вар Лоин приоткрыла рот, но тут же опомнилась, приняв прежний бесстрастный вид. — Я этого опасалась, — призналась она, острыми локтями помогая себе выбраться на простор, — нам нужна информация. — Следствие не торопится ее давать, — заметил Каэл, прихрамывая следом за ней; а догнав, протянул ей букет, — Делайла, эти цветы для вас. Вы прекрасны, как утро ранней весны, и даже больше! Ваши глаза… — Исключено, — отрезала женщина, отодвигая его руку, и так быстро, как позволяло ей платье с узкою юбкой, зашагала в сторону посольства. Он оставил букет у фонтана, кто-нибудь подберет…

***

Вихрем Делайла взметнулась по лестнице, вихрем, едва постучавшись, ворвалась в кабинет Краурта. — Аукцион, Квентин, — попросила она с порога и, по привычке разгладив юбки, опустилась в единственное гостевое кресло, — все, что вам известно. Каэл остался стоять. — Все детали дела мне неизвестны, — сухо, с едва заметным намеком на тревогу признался поверенный, — а те, что известны, вызывают сомнения и даже растерянность в попытках их увязать, — продолжил он торопливо, — город бурлит. Одни говорят, на месте преступления был найден реданский орел… — он постучал пальцами по столу, — другие, что видели краснолюда. — У де Руйтера не было краснолюдов, — нервно заметила Делайла, — и только последний глупец, совершенно никчемное создание могло бы надеть эмблему, собравшись грабить аукцион… — Краснолюдов… — Каэл побледнел, схватившись за спинку кресла: в голове у него зашумело, — не было краснолюдов… Квентин кивнул Делайле, и она тут же подхватилась, расправив юбки, и со слегка брезгливой опаской кивнула рыцарю на освобожденное место. — Проклятье, Тренхольд, — удивленно сказала она, — не смейте здесь умереть. — Пейте, — потребовал Краурт, сунув ему стакан с водой, — пейте и говорите. — У де Руйтера нет краснолюдов, — опустошив стакан, уняв немного шум в голове, глухо ответил Каэл, — краснолюды есть у меня. Квентин и Делайла переглянулись — в его взоре плескалось бесконечное терпение. В ее — неподдельная жажда крови.

***

— Делегат от Махакама, надо полагать, — слабо, но язвительно предположил Квентин Краурт, — делегат от Махакама. Следовательно, ликвидировать его, не вызвав подозрений, мы пока не можем. Очень, очень жаль. Каэл уставился на него тяжелым взглядом. — Что сделано, то уже сделано, что теперь говорить, — продолжил поверенный Его Величества, — придется вам потратиться, вар Лоин. Выкупите у него то, что вам нужно. Вернете свои деньги при первой возможности. Делайла понимающе кивнула. — Нет, — возразил Каэл, поднимаясь во весь свой рост, — никакого убийства. Я против! — Сядьте, Тренхольд, не мельтешите перед лицом, — махнул на него Квентин, — никто не говорит об убийстве, это крайняя мера. Вор должен сидеть в тюрьме. — Я стесняюсь спросить, как нечто подобное вообще оказалось в вашем отряде, Тренхольд, — обронила Делайла, — это недопустимо. — Вот и стесняйтесь, Делайла, я молю вас, — тяжело вздохнул рыцарь, — это история долгая.

***

Комнату Ульфгар Дальберг использовал лишь для того, чтобы упаковать получше свои вещички. Даже меч удалось упрятать внутрь ранца, хотя, само собою, форму он принял соответствующую. Покончив с этим, краснолюд приподнял оконную раму и выскользнул прочь. Боклер наводнили патрули — шастали по двое, по трое, будто бы невзначай вынюхивая в каждом закоулке. Он едва не столкнулся с одними, вжался в каменную нишу, замер, не выдавая себя ни звуком — и вроде пронесло. Только выбрался из укрытия, только успел пройти мимо двух или трех домов, повернул в переулок, как снова пришлось прятаться — двое жандармов перли прямо на него. Заметят ведь, гады… Ульф спустил с плечей ранец, вцепился в него мертвой хваткой, другой рукою набрал дорожной пыли, развозил ее по лицу, по одежде — и жалобно застонал. — Помогите… на помощь, черти б вас драли!.. Помру ведь щас!.. Хриплый его голос срывался ровно настолько, как надо. — Эй, кто там? — Пойдем, поглядим… Эти шлемы, с козырьками от солнца, казались ему нелепыми. Он приоткрыл глаза, не выпуская ранца, и посмотрел на них тоскливым взглядом тяжелораненого. — Помогите… пить… Один послушно потянулся за флягой, висевшей на поясе, но другой его остановил, сощурившись с подозрением. Усы до известной степени скрывали его обвисшие щеки. — Да погоди ты! — бросил он нервно, — видишь, краснолюд. Мы краснолюда-то и ищем, не забыл? — Изверги… — простонал Ульфгар Дальберг, — дайте мне воды… меня похитили, меня всю ночь пытали, а у вас… а у вас снега зимой не допросишься! Жандарм помоложе сдернул с пояса фляжку и, открутив пробку, подал ему. Прохладная… — Благодарствую… — прохрипел краснолюд, будто губы у него пересохли, и, прикрыв глаза, присосался ко фляге. — Что вы здесь делаете? — требовательно настаивал усатый, — кто вы такой и что с вами произошло? — О-ох, тяжко мне, плохо… Ульфгар я… Дальберг… делегат от Махакама, — скрипел Ульф, как несмазанная телега, — помогите мне добраться… до Фазанерии. Там мы… стоим. Похитили меня ночью… пытали! — Кто пытал? — едва ли не подпрыгнул молодой, — кто похитил? — Обожди-ка, — возразил другой, — а что в мешке? — Подарок, дери вас черти…. Подарок для княжны! Еле отбил… едва удалось спастись… Жандармы переглянулись. — Показывай, — потребовал старшой. — А жопу тебе мою… не показать? — простонал Ульфгар, — это… для княжны подарок! Не для тебя… она и увидит первая. Зовите темерца, Тренхольд его фамилия… а то так и помру здесь… — Не помрешь, делегат, — жандарм немного побледнел, и попытки обыскать Ульфа покуда оставил, — давай его в башню. Лекаря позовем, в Фазанерию отправим гонца. Разберемся. Не так плохо, как могло быть, думал Ульфгар Дальберг, еле-еле волоча ноги. Тренхольд его не сдаст. Очко у него взыграет.

***

Кеаллах проснулся и жадно зевнул. Солнце стояло уже высоко, и длинные лучи проникали сквозь поросль плюща за окном, били ему в глаза. Рука занемела, ее кололо сотней маленьких иголок, а одеяло свалилось на пол. Малгожата еще спала — тихонько посапывая, совсем без одежды, она уткнулась носом ему в бок и забросила сверху соблазнительно изогнутую ногу. Пальцы другой медленно шевелились во сне… Обычно он старался до совместного пробуждения не доводить — чем-то сугубо личным это попахивало, какое-то обещание в этом мерещилось. Словом, это было другое. Подумать только, она не стала его отговаривать! Он высвободил совсем занемевшую руку из-под ее головы, вылил, умываясь, половину кувшина, натянул одежду и спустился вниз. Кажется, совместное пробуждение подразумевало совместный завтрак. Внизу народа хватало — куда меньше и куда тише, чем вечером, но хватало. Высокий блондин с завитыми локонами, затянутый в красную куртку, усмехнулся и на весь зал поздравил его с победой. Кеаллах ничуть не смутился. Яичница с помидорами, сдобренная толикой специй, зажаренный хлеб под шапкой из сыра, травяной чай — кухня здесь работала шустро. Когда он вернулся с подносом, Малгожата уже не спала. Неторопливо потянувшись, она села на кровати и улыбнулась. — Каэл, небось, всех темерцев уж поднял, с ног, бедный, сбился, — предположила она и повела носом, — что это? Еда? — Пусть подождет, — пожал плечами Кеаллах и, шутливо убрав руку за спину, опустил поднос на скрипнувший столик, — ваш завтрак, миледи. Женщина, умываясь, зафыркала на полупустой кувшин, обтерла себя влажным полотенцем и, шагнув к нему, потянулась за поцелуем. — Мне не нравится, что придется лгать ему… — сообщила она, подхватывая очередной, безнадежно остывший бутерброд, — не нравится! Каэл же доверчивый, как дитя, если дело не касается чёрных. — А ты знаешь, куда мы отправимся после бала? Знаешь? — Кеаллах неуступчиво сдвинул брови, — вот и мне непонятный. Не мы первый начали, понимать? Малгожата вздохнула, вынув из кармашка вчетверо сложенный лист бумаги. Кеаллах принял, развернул, всмотрелся в чертеж — полая игла, сильная пружина, регулировочный винт и крючок, который легко сдвинуть пальцем. — Я же думала, ты убить его хочешь… Подоить твою Шепот в иглу — и никто бы не спас вар Ллойда, она же из Кората змея, — объяснила она полушепотом, оглянувшись на дверь, — читала как-то про трубки с ядовитыми иглами, но эта была бы лучше, не нужно брать в рот. Жаль, придумала зря. Кеаллах хмыкнул. — Хороший устройство. Незаметный… Как по мне, так может, и не зря, — задумчиво ответил он, продолжая рассматривать чертеж, — пусть не яд, пусть снотворный… хм, если стража заснет под дверь — этот будет не то… а если слабительный, это будет неуважение к врагу?! Он захохотал, как демон. И он осекся. — Нет, слишком маленький доза… — вздохнул повстанец, — не подействует. — Погоди-ка… белым миртом мы свалили Четырнадцатого. Четырнадцатого! Простым настоем, даже без экстракции! — уверенно напомнила Малгожата, — справимся еще раз. Со снотворным справимся. Или со слабительным — ужасная идея, мне нравится! — «Помилуйте, генерал! — Кеаллах заговорщицки улыбнулся, — не могли же мы позволить себе обгадиться на служба!» По пути в Фазанерию пришлось ему съесть апельсин — сладкий, крупный, с яркой красноватой мякотью и почти без косточек; сперва хотел выбросить, пока Малгожата зашла к кузнецу, решив убедить его взяться за срочный заказ, но не заметил сам, как съел весь. Два нетерпеливых жандарма и нервный, затравленный хозяин были не тем, что они ожидали увидеть в полусонной, отданной большей частью в их пользование гостинице. Ни Фетта, ни Ветта было не видно, ни Тренхольда. Только заметив их, трактирщик порскнул из-за стойки, как кролик. — Как я рад, господа делегаты! Как я рад, что вы вернулись! — В чем дело? — напряженно спросил Кеаллах. Немолодой уже, мужчина покосился на жандармов. — Господин Дальберг, кажется, угодил в жернова, — пробормотал он и с надеждою поглядел на Кеаллаха, — а господин Тренхольд не с вами? — Уверен, незачем его беспокоить, — возразил, потемнев лицом, Кеаллах. Малгожата, поглядев на него, распрямила спину, приближаясь к стражам правопорядка раздосадованным придворным шагом. — В чем дело, господа? — спросила она, гордо приподняв подбородок, — зачем же вы потревожили доброго Маттео? Да на нем лица нет! Жандармы переглянулись. — Прошу прощения, госпожа. Нам велено сыскать Каэла Тренхольда, главу темерской делегации… — Зачем? — Понимаете, его хотят видеть в кордегардии Врат Восходящего Солнца… — В кордегардии?! Что за спешка? — Ну, это… — Его Королевского Величества Фольтеста II коронный летописец, Малгожата Бестреску. Все то, что вы хотели бы сказать Каэлу Тренхольду, вы можете сказать мне. — Поймите, госпожа летописец, у нас приказ… — Я сообщу Фаабиму аеп Глоссару, о вашем упрямстве, о вашей непростительной и недозволенной навязчивости… У главы миссии отыщется тысяча разных дел, и посещение вашей кордегардии не входит среди них и в первый десяток!

***

Ульфгар Дальберг пребывал в чистой, без привычного тяжелого духа кордегардии, на самом верху, в начальственном кабинете — и шумно требовал. Требовал выпивки, требовал табаку, и немедленной явки Тренхольда. Табаку, в отличие от всего остального, ему досталось. Лекарь уже обработал его ссадины и — о сто тысяч плотоядных кобольдов! — как же больно стало ему! Лучше бы и не притрагивался, криворукий. — Меня похитили. Меня мучили. Я страдал! — продолжал настаивать краснолюд, — я едва спасся! Я едва спас подарок княжны, дар от всего моего народа! — Лица похитителей. Ну же, опишите их, — монотонно нудил начальник, — чего они хотели? Чего добивались от вас? — Темно было! Честному краснолюду и шагу ступить нельзя! Отвратительный город! — Вы хоть что-нибудь помните? — Помню! Имя! Имя помню! Ждали эти мерзавцы кого-то, вроде как, главный он у них. То ли Корвет, то ли Фрегат… — Драккар? — Точно, Драккар! — А где вас держали? Это помните? Это сможете показать? — Да чтоб я еще раз по доброй воле туда попал! Да черта с два! Сами ищите! Дом такой… сякой… двухэтажный, короче, дом! — Вы не хотите помогать следствию, Ульфгар Дальберг? В Боклере множество двухэтажных домов. Мы можем очень долго искать… — Там вода была рядом! Вода, понятно? Потому как комарья полно, пока рук не развязал, чуть не выжали они меня досуха! — Значит, порт… — Может, и порт… Мне почем знать, мне мешок на башку надели! А потом я бежал, как заяц! Жизнь свою от злодеев спасал! Когда вместо темерца заявился Кеаллах, а вместе с ним девица Бестреску, Ульфгар обрадовался впервые за это долгое утро. Эти могли, сукины дети. Эти знали словосочетание «дипломатический скандал». Пригрозили перебоями в поставках махакамской руды по исключительной вине старшины Жеббера, что числился здесь за начальника. Где это видано — хватать делегата и тащить в кордегардию, когда делегату требуется врачебная помощь и теплая постель? Скандал! Стыд! Его отпустили — не могли не отпустить. Просили, правда, явиться следующим утром — страх уйдет, события улягутся в голове, и дать показания станет проще. Он придет, чего ж ему не прийти? Дайте только добычу перепрятать… Ту самую, что нес теперь на своей спине этот помешанный на своей мести нильф — не мог же израненный, измученный краснолюд сам справляться? Правильно, не мог! — Заразный ты, Ульфгар Дальберг, — вздохнул Кеаллах, наблюдая, как поступь краснолюда становится все тверже и тверже по мере того, как отдалялись они от врат Восходящего Солнца, — все расскажешь, как есть. Весь правда, хорошо понимать меня? — Да расскажу, расскажу… — проворчал краснолюд, — хорошо, что вы прибежали, а не темерец. Должок с меня. — Обойдусь… — поморщилась Малгожата.

***

В комнате Ульфгара Дальберга господствовал безраздельный хаос. Окно было приоткрыто, трепыхались легкие занавеси, а две бесстыжих мухи кружили над блюдом с недоеденной рулькой в застывшем жиру. В беспорядке была постель — простыни не хватало, подушка свалилась на пол, скомкано одеяло… Ульф свалил ранец у кровати, крякнул, опустившись на перину, и принялся забивать трубку. Кеаллах не просыпал нисколько, скрутил папиросу ловкими пальцами. Малгожата опустилась на стул с высокою спинкой, отодвинув его подальше от рульки и от мух, попросила такую же и себе и закашлялась, втянув дым слишком глубоко… Все трое переглянулись. Повстанец плотно закрыл окно, скользнув взглядом по улице, выглянул в коридор и двери закрыл на ключ. — Рассказывай, — Кеаллах оперся о стол и скрестил на груди руки, нетерпеливо поглядывая на краснолюда, — весь правда рассказывай, какой есть. Краснолюд, закатив глаза, кивнул на Малгожату. — Ты проболтался ей, что ли? — спросил он, недовольный. — Сама догадалась, — не моргнув глазом, отрезал повстанец. — больший секретов нет. — Ба! Ну ладно, черт бы вас побрал, — проворчал Ульф, — мы ж на курорте, так? Ну так вот…запланировал я себе, значит, культурную программу… а оно вот как вышло… Он помолчал, ожидая, что они скажут, но никто ничего не сказал. — В заблуждение меня ввели! Обманули! Сказали — до самой смерти нужды знать не будешь! — прорычал краснолюд, — я ж думал — сокровища. Я-то думал — ценности! — Сучий ты сын, — выразительно зазвенел Кеаллах, — один шум производишь! А если тебя во дворец теперь не пропустят? — Охолони, — поморщился Ульфгар, — никто меня толком не видел. Переполошились все — это правда, ну и черт бы с ними! Кто ж на делегата подумает? — Тяжелый с тобой… — вздохнул повстанец, — надо перепрятать твой вещи, чтоб никто ничего… — Пусть покажет, — холодно велела Малгожата. Ульфгар воззрился на нее с недоумением, точно забыл, что в комнате их не двое. — Да, да, противен ты мне, Ульфгар Дальберг! Сволочь последняя, вот ты кто есть. Но ему нужна твоя помощь, — она кивнула на Кеаллаха, — а значит, мы в одной лодке. Показывай давай! На очередной недоуменный и сердитый взгляд она ответила, что ее комнату будут обыскивать в самую последнюю очередь, потому как женщина она, и алиби у нее имеется. Бухтеть Ульфгар не прекратил, но ранец начал потихоньку опустошать. — Может, пропасть денег я за это и не выручу… — бормотал он, вытаскивая одну вещь за другою, — но тысяч десять, надо думать, поднять сумею. Десять тысяч флоренов! Эх, заживу на старости лет! — Ты бездонный бочка, что ли? — ответил ему Кеаллах, — все ценности герцога — твои, я уже говорил. Мне нужны только бумаги. — Ну и дурак… — фыркнул Ульфгар, — а бабу ты чем кормить будешь, идеями своими пламенными? У нас, у краснолюдов, знаешь ли, старость долгая… — На погребальный урна похожий, — заметил повстанец, игнорируя вопрос Ульфа; оглядел запечатанный сосуд, обмотанный тяжелой серебряной цепью, — а медальон на навершие меча. Того, видать, меч, кто внутри лежит. — Фу, мерзость! — дернулся краснолюд с выражением крайнего отвращения на разбитом лице, — торговать мертвецами, одно слово: люди! Ничего святого в вас нет! Малгожата обеими руками подняла белоснежную, небольшую, но тяжелую статуэтку, поднесла поближе к лицу, с восторгом всмотрелась в тонкие ликующие черты, во все искусные детали… глаза ее удивленно расширились, женщина прерывисто вздохнула и отложила вещицу. На какое-то мгновение ей показалось, что… гору не гору, дворец не дворец, но вот этот постоялый двор с землею сровнять вполне ей по силам. — Десять тысяч флоренов, говоришь… — пробормотала она неуверенно, — может, и больше… — она испустила еще один прерывистый вздох, — может, и больше. Подаришь? — Да забирай, — махнул рукой Ульфгар, — три тыщи флоренов, и она твоя. Самому нравится. Малгожата зашипела не хуже кошки и вслед за ними обратила внимание на урну. — Странное дело… — сказала она задумчиво, — видела я как-то раз похожую подвеску… — Волк был? — краснолюд почесал затылок, — красноглазый такой, да? Женщина помедлила и кивнула. — Вы, собственный, о чем? — поинтересовался Кеаллах? — Что еще за волк красноглазый? — Ведьмак…– прошептала Малгожата. — Да хоть дерьмак, срать я хотел! — вспыхнул Ульфгар, — мож, того, в нужник ссыпать все лишнее? Серебро взять, а вазу на черепки. Кулак Кеаллаха впечатался в его бок. Они вскрыли паркет за тумбочкой в комнате Малгожаты — у Ульфа оказался с собой крохотный ломик — и вскрыли почти без шума. В этой гостинице, в «Фазанерии», просто обязаны были живать контрабандисты — такой там был подпол. Такой, что все смогло разместиться, не больше и не меньше. Хорошо ли, скверно то было — только время могло показать. План по проникновению в начальственный кабинет вар Ллойда находился в зачаточном состоянии, проще говоря, он отсутствовал. Один взгляд на замок, венчавший город, давал понять — одних залов в нем, должно быть, не меньше десяти, а комнат и кабинетов — и представить такое количество трудно… Кеаллах тяжело вздохнул, осознав, какой глубины зияла прореха во всем его предприятии, и клятвенно пообещал провести в библиотеке, сколько потребуется, но раздобыть подробный план здания. В дверь требовательно постучали. — Кого там черти несут? — возмущенно спросил краснолюд. — Это я, Ульф, — послышался из-за двери голос Каэла, — немедленно открывай. Заговорщики переглянулись, щелкнул дверной замок. Следом за Каэлом внутрь проскользнула молодая женщина с короткой стрижкой, огляделась по сторонам, полоснула по лицам холодным взглядом, будто клинком. Кеаллах покосился на Малгожату: она в ответ подернула плечом, будто разом озябнув. Незваная гостья показалась острой, как стрела, и, как змея, ядовитой. Ее точеные черты, окруженные мягким сиянием камней, ничуть не смягчали этого впечатления, но усиливали многократно. — Я ее не приглашал, — насупился Ульфгар Дальберг, — чего надо? Не видишь, мы тут того, сидим, отдыхаем… Он пнул ногой наполовину пустую бутылку, стоявшую под столом. — Позвольте представить вам госпожу вар Лоин, атташе… по науке и культуре, — Каэл опомнился и шагнул вбок, коротко поклонился Делайле и представил своих спутников, — Кеаллах Сер… аеп… в общем, Кеаллах, Малгожата и Ульфгар Дальберг. — Чего надо, спрашиваю я? — повторил краснолюд, — атташе!.. это так теперь называется? Если б могла, госпожа вар Лоин проморозила бы его взглядом. — Хватит ломаться, Ульфгар, твое вранье в печенках сидит! — рассвирепел рыцарь, и его злой шепот сорвался сквозь сжатые зубы. — Весь Боклер уже знает, что некий краснолюд обокрал аукционный дом, ты не ночевал в гостинице, рожа твоя разбита. Вывод? А вывод прост — я жду, Ульф. — Да ты охренел, темерец! С концами охренел! — Ульфгар вскочил с кровати, сжимая волосатые кулаки, — кошка бросила котят, это Ульфгар виноват! Мало тебе краснолюдов в Боклере??? За бабу я дрался, понял? За бабу!!! — Ты такой один, — холодно процедил Каэл. Малгожата поднялась со стула с настолько прямой спиной, будто вверх ее потянули нити, приметанные к плечам. — Госпожа вар Лоин, — алхимик тепло улыбнулась, — могу предложить вам свое общество и чайник хорошего чая. Со здешней террасы открываются прекрасные виды, а здесь, кажется, намечается мужской разговор… — Да, в самый дело, — живо подхватил Кеаллах, — давайте сядем и поговорим спокойный, без нервов… — Нет, не сядем, — прозвенела Делайла шорохом льдинок, — мне надоел этот цирк. Хватит, Тренхольд. Мне нужна урна, — сказала она, глядя прямо на краснолюда, — верни ее, и будешь жить. Продолжай отпираться, и я не дам за твою жизнь и ломаного гроша. — Темерец! Что эта шлюха себе позволяет? — взвыл Ульф и, отступив назад, одним рывком подхватил заряженный арбалет, что лежал на кровати, — сама первее сдохнешь, тварь такая! В руках Делайлы, обтянутых высокими перчатками, будто из воздуха соткались два тонких метательных ножа. Каэл грязно выругался и, призвав всех к спокойствию, потянул меч. — Хрен вам, темерцы, — оскалился Ульфгар Дальберг, — хрен вам на воротник! Не убьете вы меня, не посмеете. Одним дерьмом мы с вами мазаны, смекаете? Скандал дипломатический будет! На Кеаллаха страшно было смотреть. — Никто никого не убьет! — выпалил нильфгаардец и встал, раскинув руки, на линии огня, тяжелым взглядом уставившись на Каэла, — хватит! Жар с равнин, придется вам сесть за стол переговоров! — Вы известили не весь Боклер, — сердито заметила Малгожата, — продолжайте! — Я не стану говорить с этой сукой! — Ульфгар продолжал попытки прицелиться в Делайлу из-под руки Кеаллаха. — Урна, — угрожающе напомнила Делайла, глядя на Каэла, и медленно, плавно, невозмутимо отступила к двери, — убить его мы действительно не можем. Пока не можем. Каэл поморщился, а она улыбнулась. У Малгожаты от этой улыбки ослабли колени — она тяжело опустилась на стул. Ульфгар Дальберг еще и не таких слов заслужил в полной мере, но эта женщина… эта женщина была еще страшнее, чем Тайлер Верден.

***

Урна нужна ей… урна, в которой, предположительно, покоится ведьмак. Ей вдруг стало не до предположений — ведьмак. Грядущее отступление из Боклера… и мертвый ведьмак! Ведьмак — и знающий алхимик, который нужен настолько, что может просить любых денег в пределах разумного… Но прах… нет, скотство какое-то… может, внутри спрятана карта? Должно быть, карта. Урна такого размера могла вместить и свернутый лист бумаги… последний, недостающий клочок знания с шелестом древнего пергамента встал на место. Ведьмаки, вроде как, жили в крепостях, скрытых от посторонних глаз — дороги не знаешь, так и не найдешь крепость вовсе. Положим, в урне прячется карта, с помощью которой можно сыскать одну из таких крепостей… но черт бы побрал их всех, зачем?! Зачем Темерии нужны эти поросшие мхом, жестокие, кровавые секреты? Ведьмаки ведь были мутантами, их боялись, их ненавидели едва ли меньше, чем тех чудовищ, с которыми они боролись. Реданский корпус охотников на чудовищ, основанное после третьей войны особое подразделение церкви, основанное, разумеется, по просьбе Первого Канцлера Дийкстры — они справлялись. Корпус вел борьбу с зубами, с когтями и крыльями вот уже без малого три десятка лет, корпус при необходимости посылал контингент куда угодно — хоть в Повисс, хоть в Верден. Их за пределами Редании недолюбливали, горделивых чужаков — но уважали. Они были обученными, хорошо подготовленными… недостаточно дисциплинированными при этом, как могло показаться — но недостаток дисциплины пропадал без следа, когда доходило до дела. Было в них что-то от ведьмаков — желтые кошачьи глаза их Командора, наверное, амулет с разверстой волчьей пастью на его груди… Но остальные-то были людьми!

***

Малгожата нервно сглотнула — в висках шумело, и кисло стало во рту. «Будут стерты в песок и развеются по ветру крепости людские, — вспомнила она плотный почерк на потертом листе, что показывал ей Ансельм, и собственный ужас от земли, взбесившейся под ногами, — содрогнется земля, и сравняет с собою горы, а реки выбьет из берегов… Путеводная звезда отразится в воде и загорится в небе…» Это связано — кричало ее чутье. Это связано — убеждали факты. Они знают: и Каэл знает, и Тайлер Верден, и госпожа вар Лоин; знает Фольтест, владыка Темерии — знают, что грядет что-то страшное. Знают, и потому — готовятся. Знают — и потому хотят, чтобы… чтобы нечто большее, чем человек, встало на пути у грядущего. Что-то такое же страшное. Именем Темерии, разумеется. Сердце владыки Севера обернется осколком льда, и зальет он кровью земли свои и земли чужие… страшная, плосконосая морда Ял-Яло слилась воедино с изящным личиком Азелины. «Нельзя этого допустить, нельзя, нельзя…» — обреченно подумала Малгожата и вздрогнула от хриплого голоса Ульфа. — Шла бы ты, прилегла, говорю, — настаивал краснолюд, — ты смотри, аж позеленела с лица. А чего зеленеть, спрашивается? Дело-то житейское! — Не промотай Кеаллаха, дурак, — женщина подскочила, как ошпаренная, увидев, что в комнате никого, кроме них, не осталось, — а я на лекцию. Хоть там тебя не будет! Сколько ж просидела вот так, уставившись в одну точку? — Иди-иди, зубрила! — позволил краснолюд.

***

Кеаллаху солоно довелось. Никогда еще планида миротворца не давалась ему так тяжело. Ульфгар не хотел уступать ничего, требуя за урну непомерных денег, Каэл трепетал от едва сдерживаемой злости, но хуже всего была леди Делайла — что эта не перережет Ульфу горло во сне, надежды не было никакой. Она не брызгала слюною, ее холодное лицо не искажалось гневом — она улыбалась и звенела опасностью, зато к деньгам была абсолютно равнодушна — три тысячи флоренов, припечатал его вынужденный компаньон. Три тысячи флоренов — прописью значилось на чеке Чианфанелли. Передавая Ульфгару чек, повстанец поморщился. Он обжигал ему руки, этот чек. Деньги за чужую смерть, за остывший прах. Они стоили друг друга — Ульфгар Дальберг и Делайла вар Лоин. Ульфгар заворчал — он-то предпочел бы туго набитый мешок, полный золотых монет, но пришлось смиряться. Идти на уступки. Добравшись до тайника, Кеаллах завернул урну во простыню и доставил Делайле, дожидавшейся в комнате Каэла Тренхольда. Поставил на стол — и ушел молча, не сказав ничего. — Оно и к лучшему, — бесстрастно заметила Делайла, посыпая урну странного вида мерцающим порошком, — на аукционе все бы узнали, за какой лот мы боролись. — Он мог убить тебя… — возразил, нахмурившись, Каэл. Когда урна уменьшилась настолько, что спрятать ее можно было хоть в кармане, хоть в крохотной дамской сумке, женщина смахнула оставшийся порошок на стол. — Позови горничную. А лучше — убери это сам, — велела она, грациозно вставая, — конечно, мог. И в этом твоя вина, Тренхольд.

***

Огромные стрелки часов на городской ратуше, черные на белоснежном фоне, ползли, вздрагивая, медленно и неохотно ползли, дарили Малгожате время, такое необходимое, чтобы прийти в себя. Она умылась в питьевом фонтанчике, она съела целое лукошко спелой, крупной земляники, не поделившись ни с кем, посидела у фонтана, чувствуя, как мелкая водяная пыль оседает на платье и волосах. Даже дождалась очереди, имя свое сунула в призовую урну — смех один, но кому бы помешало иметь виноградник с годовым доходом в пять тысяч? И, кажется, полегчало. Проблемы следует решать постепенно, рассудила она, мир не обрушится ни завтра, ни через неделю — дама в кружевах, профланировавшая мимо в сопровождении сияющего рыцаря, знала это доподлинно. Хотя бы потому, что ни за день, ни за месяц никто не воспитает ни одного ведьмака. Но кое-какая мысль в голову ей закралась… До лекции оставалось чуть больше часа, и она отправилась к ювелиру. Вряд ли за прилавком находился сам мастер, скорее всего, подмастерье — но пальцы его уже покрылись въедавшейся навек в кожу металлической пылью. Добрый знак, если хочешь получить что-то стоящее. Его одолевал средних лет господин, перебирал одну за другою тяжелые золотые цепи, крутился перед зеркалом, как заправская модница — и в каждой находил какой-то порок. Малгожата восхитилась стойкостью лавочника. Понизив голос до заговорщицкого шепота, мужчина попросил продать ему золоченую цепь, зато толщиною в два пальца. На прилавках, крытых прозрачным стеклом, много было любопытных вещиц, но ни одна из них ей не годилась. Много было в Боклере тревог, и, боялась она, еще больше ждало впереди. Она боялась не выдержать, треснуть — и посечь осколками всех. Дождавшись, покуда ювелир обратит на нее внимание, она достала сапфир, подаренный Ульфом, и опустила его на мягкую кожаную подложку. — Камень у меня свой, — сказала она непреклонно, — готовое изделие потребуется через пару дней, не позже. За срочность плачу втрое, остальное решите сами. Ювелир беспокойно пожевал губами — такая срочность требовала отложить почти все другие заказы, а то и привлечь работников со стороны, но цену, как не крути, давали хорошую. Знать бы еще, за что. Малгожата попросила лист бумаги и нарисовала ожерелье — ажурное, плотно прилегавшее к шее, с крупной подвеской в виде солнца с волнистыми лучами, в центре которой должен был лечь сапфир. Съемными должны были быть эти лучи, и дополнительно — набор прямых, как иглы, и различной длины при этом. — Чем подробнее пожелания, тем легче выполнить. Обычно заказчики и сами не знают, чего хотят. Я бы взялся, успею, — пообещал мастер и расплылся в улыбке, — но каков материал? Я бы посоветовал либо желтое золото, либо платину. Да, лучше всего выбрать платину. Но можно, конечно, и серебро… — вздохнул он с грустью, — так выйдет дешевле, и само изделие будет легче… — Двимерит, — дослушав его, ответила Малгожата, — я плачу за изделие из двимерита. — Но позвольте… — удивленно заморгал ювелир, — это даже не драгоценный металл. Хрупкий, тяжелый в обработке! — Мне по душе его голубоватый отблеск, — возразила женщина скучающим тоном, — тем более, не выношу скуки. Во дворце все будут в золоте, хотелось бы хоть немного отличаться от всех… — Я понял вас, — покорно кивнул мастер и щелкнул деревянными костяшками счетной доски, — триста восемьдесят пять флоренов, если камень ваш. — Скидка бы украсила ваше искусство. — Триста пятьдесят.

***

Здание академии удивило ее — оно было новым, ни полы, ни перила лестниц не были вытерты бессчетными поколениями студенческой братии. В стенных нишах прятались книжные полки и скамейки, устланные мягкими подушками, вдоль стен стояли горшки с диковинными растениями, а из привычного был разве что веселый гомон во всех углах, да немолодая уборщица, журящая молодежь за грязную обувь. Немногих из них хватило б на чистильщика обуви — в студенческом говорливом многоцветье, спешившем влиться в аудиторию, богато расшитый камзол перемежался с простым жилетом, надетым на простую рубаху. Три ряда столов, по десять уровней в каждом… не пожелав толкаться, она вошла одной из последних, завязав по пути легкую приятную беседу. Два первых уровня пустовали — никто туда не садился. Слабовата глазами, щуриться Малгожата не захотела и села за второй уровень, в центральном ряду, достала блокнот и огрызок свинцового карандаша. — Ты новенькая? Что-то я тебя раньше не видел… Давай ко мне! — вихрастый паренек, весь в веснушках, потряс ее за плечо и заулыбался, — де ла Брии на лекциях лютует! А уж если вина хлебнешь, а он заметит, то и вовсе неявку впаяет, и за двери выпроводит. Малгожата покачала головою. — Он-то меня и пригласил. Это будет невежливо с моей стороны, — отклонила она предложение, и улыбка его стала медленно погасать, — а тема-то, собственно, какая? — До тринадцатого века уже добрались, — охотно поделился студент: на вид сын мельника, был он одет, как граф, — шестидесятые почти прикончили. А сегодня Бренна. Малгожата рассмеялась, обнажив зубы, вспомнила ротмистра аеп Ниида. Объяснить причину для веселья оказалось не так-то просто. Фабиан де ла Брии вошел в аудиторию бодрым шагом и тут же запер двери на ключ. — Опоздавшим придется подождать, — сообщил он с мягкой улыбкой. Притихли все уровни, слышен был только шорох страниц. Он рассказывал интересно, с огоньком, со знанием дела. Одна тактическая схема сменяла другую на черной доске, пылила мелом мягкая тряпка, оставляя следы на черной ткани его одежд, скрипели перья и карандаши. Малгожата удивилась — как можно не позабыть про бутылку на такой увлекательной лекции? Некоторых любопытных, важных деталей она до того не знала — северным историкам узнать о них было неоткуда. — А теперь перейдем к вопросам, дамы и господа. Вопросы, задавать буду я, — живо улыбнулся профессор, — в чем же, по-вашему, лежит главная причина этого поражения? Не бойтесь своих ответов. Мысль движется, мозги шевелятся — думает студент, соображает! — Ковирский Змей нарушил нейтралитет! — выкрикнули с задних рядов, — на поле боя выступили кондотьеры! — Хорошо, — кивнул де ла Брии, — продолжайте. — Не в этом дело! Ты еще про разведку вспомни! — воскликнул улыбчивый знакомец Малгожаты, не улыбаясь больше, — конная армия не может позволить себе выжидать. Тысячи лошадей, десятки тысяч — и тонны фуража каждый день! Десятки тонн! Менно Коегоорн не дождался подкрепления именно из-за этого! Будущее за военными инженерами, вот что я вам скажу. Мир хатам, война крепостям, а кавалерия канет в лету, если хотите знать! Глаза засияли, щеки загорелись — с таким видом, каков у него стал после этой тирады, парнишка просился на картину. Выслушав еще пару предположений, профессор поправил на носу очки в золотой оправе, кашлянул и взглянул на нее. — Искренне рад видеть, не думал, что Вы придете, — заметил он мягким голосом, — интересно было бы услышать и вашу версию, Малгожата. Она медленно поднялась. — Позвольте взглянуть шире. Во всяком случае, не на тактику. Эта война была проиграна вами задолго до битвы при Бренне. Ривия капитулировала. Верден вывернул флаг. Аэдирн пал, — она говорила неторопливо и звучно, — этим бы и удовлетвориться. На долгие годы… — Малгожата вздохнула, — но вы не стали. Выжженная земля не прибавляет народной любви, жестокое обращение не рождает ее. Восставший Верден сокрушил вашу непобедимую мощь, нападение на герцогство… то есть, на королевство Каэдвен было роковой ошибкой, — она примирительно подняла руки, — в марте шестьдесят восьмого, или годом позже, но после этого иначе быть уже не могло. — Тише, тише… Тишина! Наша гостья прибыла с Севера, — возвысил голос де ла Брии, — умерьте свое возмущение или выйдите в дверь! — Неплохо сказано, — донесся сзади одобрительный шепот будущего инженера. Хоть чей-то в поднявшемся ропоте… должно быть, звучало обидно. Но с чего бы ей печься о чувствах черных? Тем более, что мнение ее было взвешенным, имело обоснование Тем более, что битва при Бренне действительно была грандиозным поражением, от которого Нильфгаард не смог оправиться и к третьей войне. Тем более, что это была чистая правда. Империя большая, бабы еще нарожают — само собою спорное утверждение, но воспитать толковых офицеров, должно быть, было еще сложнее. Весь цвет элитных частей полег… — Приятно. Очень приятно, — зазвучал де ла Брии, — для учителя нет ничего приятнее, чем ученики, способные мыслить самостоятельно. Наш урок окончен, прошу покинуть аудиторию. Начиная с задних рядов, студенты покорно и резво устремились прочь, переговариваясь, пошучивая, обсуждая планы на вечер. Малгожата вставать не поторопилась. Хотелось ей дождаться, покуда профессор освободится, поблагодарить за приятно проведенное время. — Это было увлекательно, господин де ла Брии, — сказала она, дождавшись, покуда аудитория опустеет, и голос зазвенел от радости, как колокольчик, — благодарю вас. Ваши лекции — одно из лучших мероприятий в Боклере. — Как я уже говорил, приятно видеть интересующуюся молодежь, — ответил Фабиан, снял очки и начал протирать стекла, — позвольте пригласить вас в мой кабинет, я хотел бы выписать на ваше имя пропуск в Тринадцатое Книгохранилище. Таких изданий, как там, вы нигде не найдете, Малгожата. — О, я была бы признательна, — кивнула она, — признаться, вчера мне было сложно унять любопытство… — О, эта пылкая жажда знания… Как она мне знакома! Уверен, что ваш отец вами гордится, — заявил де ла Брии, указав ей на дверь прямо за кафедрой, крытую маслом под цвет ореха, — я закончил, идемте. Я поставлю чайник, и мы еще немного с вами побеседуем… Мебели в кабинете было совсем немного — тяжелый, массивный дубовый стол, два стула напротив друг друга, маленький камин, посреди которого висел небольшой, изрядно покрытый копотью чайник — и книжные полки вдоль всех четырех стен. — Ваша личная библиотека? — улыбнулась Малгожата, проходя мимо полок. — Достойно уважения, профессор. — Да-да, моя… — рассеянно отозвался Фабиан, разжигая камин. Speculum Aurelum она прочла в бытность свою в Оксенфурте. Неподатливый библиотекарь не хотел отпускать в абонемент такую ценную книгу, пришлось проводить вечера в читальном зале. Physiologus устарел лет на пятьдесят. Удивительно — удивительно ли? — как много книг, посвященных истории Севера, книг, написанных на всеобщем. Никак не меньше, чем тех, что посвящены были империи. Она сняла с полки пропыленные «Жемчужины Севера: Оксенфурт», и лицо ее осветила улыбка, полная ностальгии. Профессор справился с очагом, и под чайником заплясало веселое пламя. Заметив, какая книга у нее в руках, он невесело хмыкнул. — Деран обмолвился как-то раз, как вас опечалило закрытие вольного посещения в Оксенфурте, — заметил он между делом, присаживаясь за стол, — вы его любимица, Малгожата. Он тревожится о вашей судьбе. Книга вернулась на полку, а Малгожата сдвинула брови и насторожившись, опустилась на гостевой стул. — Простите, господин де ла Брии, — нерешительно спросила она, — о ком речь? Я не могу припомнить ни одного преподавателя с таким именем, но… Оторвавшись от мелких, бисерных строчек на плотной бумаге, профессор отложил ручку и поднял на нее глаза. В его прежде спокойном взгляде отразилось некоторое смутное замешательство, что граничило с удивлением. — Он вам ничего не рассказывал? Никогда? За все эти годы? — в вопросе профессора звучал неподдельный восторг, — выдержка, достойная восхищения. Старая школа. Но мне, судя по всему, придется начать сначала. Что вы можете сказать о своем отце, Малгожата? Причем здесь отец? О чем он ей не рассказывал? — Прошу прощения? — Вопрос, Малгожата. Я его вам задал. — Если вы того желаете. Мой отец умен, честен, он настоящий профессионал во всем, что касается алхимии, и во многих областях помимо нее. Мои знания — лишь малая толика от его. Мне очень повезло с отцом, господин де ла Брии, и все же я не понимаю, какое… Чайник быстро вскипел, и Фабиан завозился с заваркой, время от времени бросая на нее испытующий взгляд. По кабинету поплыл легкий аромат жасмина, и профессор достал из шкафчика небольшую коробку, перевязанную зеленой лентой. Внутри скрывались стройные ряды крупных прозрачных кубиков, пересыпанных сахарною пудрой, с орешками внутри. — Если бы я отведывал все то, что тащит мне благодарный студент, — заметил он, улыбнувшись, — то вскоре, пожалуй, не втиснулся бы за кафедру. Прошу вас, угощайтесь! — Профессор, прошу вас… — взмолилась Малгожата, подняв чашку тонкого фарфора вместе с блюдцем, чтобы хоть чем-нибудь занять руки. — А замечали ли вы какие-нибудь странности в поведении отца? — глубокий взгляд де ла Брии оставался непроницаем, — что-нибудь такое, скажем, чего опытный алхимик делать бы не стал? Кровь гулко забила в висках. Женщина растерянно оглянулась на дверь и нашла ее плотно закрытой. Но, должно быть, закрытой не на ключ, должно быть, она может встать, попрощаться и уйти, не вступать в эти странные разговоры. И все равно это была мышеловка — благожелательный профессор оказался ловчим котом. Тренхольд предупреждал ее — а она смеялась. — Не играйте со мною, Фабиан, — серебряная ложечка звякнула о тонкий фарфор, — если вы знаете его, если вам есть, что сказать — так прошу, говорите открыто, не нужно всего этого тумана. Фабиан тяжело вздохнул и присел, скрылся из виду, чтоб отпереть нижний ящик стола. На стол перед Малгожатой легла увесистая папка в кожаном переплете. Она уставилась на нее затравленным взглядом, отставила чашку в сторону, но раскрыть так и не решилась. — Что там? — Тайна, от которой ваш отец вас берег. Опустив на колени тяжелую папку, она откинулась на спинку кресла, она вздохнула прерывисто, раздув ноздри, точно собиралась нырнуть в ледяную воду… портрет на плотной бумаге — краски от времени потускнели, но недостаточно, чтоб не заметить яркую синеву глаз, не разглядеть прямой тонкий нос без намека на цидарийскую горбинку, и гордый разлет бровей… с портрета глядел на нее мужчина, слишком похожий на ее отца, на Стефана Бестреску, каким он был в ее детстве — разве что, на портрете мужчина был на несколько лет моложе. Не было у него тонкого шрама, рассекавшего надвое правую бровь, куда меньше лежало морщинок у глаз… Герб сложный, составной, из четырех частей состоявший — полосы красные, белые, черные, и красный равносторонний крест, и животное, смахивавшее на мантихора, поднятого на задние лапы, на желтом фоне. И шафрановый змей, вставший на хвосте, с языком, торчащим из пасти — на поле василькового цвета. На поле цвета назаирской розы… Она сделала несколько глубоких вдохов, но буквы так и расплывались перед глазами. Надпись «имперская тайна» вонзилась в них так, что слезы сами плеснули на покрасневшие щеки.

Личное дело

Деран Маур Дыффин аэп Кеаллах

Дата рождения: 14 день Блатхе 1238 г. Родители: Отец — Кеаллах аэп Груффыд, сенешаль при императоре Эмгыре вар Эмрейсе (нильфгаардец), мать — Маур вар Анагыд (нильфгаардка). Характеристика: истинный нильфгаардец. Характер — непоколебимый, отважный, твердый, с друзьями и сослуживцами открыт, общителен, дружелюбен. Беспощаден к врагам империи. Отличный семьянин. Кандидатура жены утверждена имперской канцелярией. Связей, порочащих его, не имел. Награжден орденом Великого Солнца I степени. Биография: в 1261 году сражался при Соддене, где получил легкое ранение. Был награжден медалью «За отвагу». В 1268 году в составе Второй Виковарской Бригады сражался при Бренне. Получил тяжелое ранение. В 1269 зачислен в штат НВР. В 1270 отправлен с тайной миссией в Новиград. — Ложь… — выдохнула Малгожата, швырнув папку на стол; вскочив с кресла, она заметалась по кабинету, — имя моего отца Стефан Бестреску. Я не знаю Дерана… аеп Кеаллаха. Этот человек мне не известен! Не известен… — Тише, тише… Сядьте на место, выпейте чаю, съешьте лукум, — мягко заговорил профессор, — я понимаю, как вам непросто. Понимаю, как сложно это принять, и все-таки постарайтесь. Это для вашего же блага. Неужто Деран был безупречен? Неужто не прокалывался ни в чем все эти годы? — Для моего блага?! — воскликнула Малгожата, — простите, профессор, я не вижу в этой возмутительной лжи никакого блага для себя! Спасительная соломинка, за которую хватается утопающий. Признать, допустить, что это правда, что это может быть правдой — значило обрушить гору себе на голову. Значило бы, что отец ее, самый лучший, самый правильный человек на свете — что он врал ей всю жизнь, врал и матушке. Этого просто не могло быть. Не могло быть… И все-таки Стефан Бестреску не был безупречен. Не был. Он прокалывался.

***

Большую часть ее детства матушка провела в Ковире. Она любила лечить людей, и ей удавалось это — так же хорошо удавалось, как цветная вышивка, а может быть, даже лучше. В год ее рождения это вдруг стало неугодным делом. Чудовищно опасным увлечением стало… Отец и мать любили друг друга — и тогда любили, и доныне — и не стали рисковать: только оправившись от тяжелых родов, Винсента села на корабль, идущий в Лан-Эксетер. Семейное дело захирело бы без присмотра — и отец остался в Новиграде, нанял для первенца ласковую, здоровую кормилицу — климат в Ковире, по мнению их обоих, для детей не годился. В отличие от младших, для Малгожаты каждое материнское объятие, каждая колыбельная, спетая глубоким, нежным голосом матери, были как откровение, ибо случались они нечасто. Зато отец баловал ее, как принцессу, но ровно до тех пор, пока она не совершала ошибку. Ровно до тех пор, пока она правильно понимала его заботу. Стоило проявить высокомерие, жадность или иной порок — и за ними неотвратимо следовало наказание. Оправдываться не стоило и пытаться, «я больше не буду» на Стефана не действовало совершенно, «я больше не буду» служило отягчающим обстоятельством. Два лета, покуда сверстники гуляли по ярмаркам, купались в море за храмовым островом, пропадали в лесу — она работала в благотворительной лечебнице, выносила судна за больными, делала перевязки и наблюдала, как врачи спасают хрупкие людские жизни. Было, за что. Одной зимою в их дом пробрались грабители — чародейские охранки были все еще под запретом, и Михал, и Бланка остались на зиму в Бремервоорде — там было по эту пору так же ветрено, как и в Новиграде, но куда теплее, а Моника, их старая экономка, и Анаис, ее строгая гувернантка в вечно шуршащем платье, они разъехались на Йуле, отметить праздник в кругу семьи — отец всегда позволял им это… А она вышла из комнаты, услыхав шум внизу, так некстати, чтоб попасться им на глаза, и отец спас ее от участи, какую сулили эти ухмылки. Их было трое, в их руках были длинные кинжалы, а у него — лишь короткая кочерга, вынутая из камина. Не помогли им кинжалы, ни царапины не осталось на нем, а сама она даже испугаться толком не успела, не успела нарушить слово… Или сказки, которые он сказывал ей перед сном, удивительные истории, героические, красивые… В них славные рыцари побеждали зло, побивали врагов и всегда шли вперед, навстречу судьбе, как бы ни было страшно. А страшно им было, уверял отец: всем бывает. В одной из этих историй добрый король повелел малому отряду рыцарей, численное превосходство перед ними имея: сдавайтесь! Сдавайтесь, и пощажу я вас, ибо бились вы храбро. Сдавайтесь — и увенчаю вас славой, только знамя свое отдайте, чтоб над троном моим реяло гордо, победу мою знаменуя! — Приди и возьми, добрый король, — отвечали ему рыцари, как один, — а по доброй воле не отдадим тебе нашего знамени! Маленькая девочка села в кровати — ни капли сна в широко распахнутых глазах, а личико такое сосредоточенное, будто задача попалась сложная. — Па, а па… — спросила она, дергая отца за рукав, — а вот король, он же правильно поступал, правда? — Конечно, дочка, — с грустью вздохнул отец, — он же защищал свою землю, подданных своих защищал. — Но те, другие… которые рыцари, они же такие храбрые были! — возразила девчушка, отбрасывая за ухо кудрявую прядь, что так и лезла в глаза, — может, они пришли к доброму королю, чтобы он не пришел к ним? Отец вздохнул еще тяжелее, поправляя ей одеяло. После того вечера историй от него было не дождаться — эта стала последней. Лет пятнадцать прошло, если не больше, прежде чем она прочитала, что с похожим предложением обращался Вызимир Реданский к оберштеру Второй Виковарской Бригады. Это было при Соддене… Некоторые северные историки умели воздавать должное и врагу. Тогда она не подумала лишнего — восхитилась только, что в сказку можно облечь что угодно.

***

«Ты танцуешь виковарский solea, — сказал ей Кеаллах на Беллетэйн, — редко я видел лучше!» Много, много всего, а противу этого — одно маленькое, но гордое «но» … — Среброструйная Альба берет свой исток в графстве, принадлежащем вашему роду. С белокаменных стен Дарн Дыффа видны слепящие пики Тир-Тохаир, видны золотые поля и фруктовые рощи на многие мили окрест, — заговорил де ла Брии, — как вам такое благо, Малгожата? Этого мало? — Да, мало, — деревянными губами выговорила она. — В Виковаро тоже есть своя Академия. Нельзя сказать, что профессорский штат укомплектован в полной мере, — продолжил профессор, — империи всегда нужны светлые умы. Уверен, для вас найдется хорошее место, я лично похлопочу об этом. — Слишком хорошо, чтобы быть правдой. Графства не валяются на дороге, господин профессор, — холодно ответила Малгожата, — правильно ли я поняла, что у… у Дерана аеп Кеаллаха есть другая жена? На территории империи? А если допустить, что Стефан Бестреску и этот Деран — одно и то же лицо… Одно и то же лицо… — она пыталась вытолкнуть из себя слова, — значит ли это, что моя мать — всего лишь прикрытие? Я — всего лишь прикрытие? Мой брат, моя сестра… — Увы, в отношении вашей матери это вполне справедливо, — нехотя ответил де ла Брии, будто бы смутившись, — но не в вашем случае. Вспомнились ей нежные, полные руки матушки, пальцы, всегда исколотые иголками. Во всем Малгожата была копией отца — и нос, и глаза были его, только ростом пошла она в матушку. И она, и Бланка… в матушку пошли, в матушку, которая была всего лишь прикрытием, если ему поверить… — Я хочу с ним связаться, Фабиан, — упрямо заявила женщина, — я хочу, чтобы он посмотрел мне в глаза. Я хочу, чтобы он объяснил мне, зачем лгал все эти годы! Мне тридцать один, я бы поняла еще и не такое! — Уж не думаете ли вы, что мегаскоп спрятан у Дерана под кроватью? — холодно поинтересовался профессор. — Мы можем с ним связаться, но это потребует времени. Недели, может быть, а то и больше. А дело надо сделать сейчас. Малгожата скрестила на груди руки. Слишком походила на правду эта ложь, но в рукаве у нее был спрятан козырь, что помогал сохранять спокойствие, что с легкостью мог побить все карты хитроумного де ла Брии. Но можно было его дослушать. Нужно было его дослушать, не упустив ни единого слова. В том, что он представлял собою чин нильфгаардской разведки, а не увлеченного историей ученого, сомнений оставалось мало, почти нисколько не оставалось. — Какое дело, Фабиан? — спросила она, стараясь, чтоб голос звучал насмешливо, а не жалко, — за какие заслуги раздают графства? — Казна Дарн Дыффа тоже не пустует, — добавил де ла Брии, — знаете ли вы, с кем приехали в Боклер? Знаете ли вы, кто таков Каэл Тренхольд? — Ну разумеется, само собою, я знаю… Он капитан гвардии Его Величества Фольтеста Темерского… — невыразительно ответила Малгожата, — и кажется, друг короля, посланник на торжество. — Друг короля! Темерский мясник! Полное чудовище… Удивлен, что вы не наслышаны о нем: у него руки по локоть в крови, — немолодое, суховатое лицо Фабиана исполнилось тревоги, — и вы в самом деле полагаете, что он прибыл на торжество? — А куда ж еще? — сухо откликнулась Малгожата, но потупила взор, добавила тихо, — а что до крови на руках… Однажды он уже попытался меня убить… не по своей воле — но попытался. — А вы подумайте, Малгожата. Не расстраивайте меня. Женщина распахнула глаза и громко, недоверчиво ахнула. — Что, он хочет убить княжну? — воскликнула она в ужасе, и притворном, и неподдельном, — или герцога вар Ллойда?! — Наши агенты в Вызиме докладывают, что не на торжество собрался Каэл Герион Тренхольд. Докладывают, что предмет его поисков лежит в горах Амелл… — после короткого раздумья ответил де ла Брии, — но это все, что известно. Узнайте, что ему нужно. Узнайте — и передайте это мне. Либо, если не удастся, хотя бы не допустите того, чтобы Темерия получила искомое… — Проще говоря, вы требуете, чтобы я стала предателем, — гневно заметила Малгожата, — вы хотите, чтоб я стала крысой! Доносчиком! — Отнюдь, Малгожата, отнюдь. Каэл Тренхольд — убийца из убийц. Тайлер Верден, пославший его сюда — убийца, разбойник и патриот. Вы знаете, что это значит? Это значит, что для него ничего не имеет значения, кроме Темерии. Кого же вы, прошу прощения, предадите? — в голосе Фабиана звучало неподдельное удивление, — если вы вернетесь в Вызиму, вам глотку перережут, как ненужному свидетелю. Вас устранят! Я бы не хотел, чтобы Деран на старости лет познал такое горе… А выход есть. Вы можете послужить империи — и он встретит старость в родных пенатах, а вы, как старшая дочь, воссоединитесь с семьей, сможете принять свое наследие! И никакие новиградские разбойники, прошу заметить, вас не достанут. На лице Малгожаты расцвела прекрасная улыбка — про новиградских разбойников он знал. Но не про Кеаллаха… о Кеаллахе Фабиан не обмолвился ни единым словом. — Красиво говорите, господин профессор, — она позволила себе усмехнуться, — быть может, мне бы и хотелось в это поверить. Быть может, мне бы хотелось быть потомком древнего рода, знатного рода. Вглядываться в лица предков на портретах, спрашивать их, достойно ли я живу? Иметь родовое поместье, белокаменный замок, конюшни, амбары, и арсенал… но понимаете, Фабиан, какая незадача, — она зло сверкнула глазами, — я помню своего деда и бабку. Я помню пирожки с рыбой, что пекла бабушка, и старую дедову лодку. Помню его крючковатые пальцы, которыми он расправлял снасти, и ругательства помню, какие он при этом произносил. Они никогда не были в Виковаро. Они жили в рыбацкой деревушке под Бремервоордом. Знаете Бремервоорд, Фабиан? Это в Цидарисе! — Да, да, конечно… империя не могла оставить Дерана без прикрытия. Разве мог бы круглый сирота добиться руки твоей матери? — Фабиан вернул ей ее усмешку, — у Жака и Марии Лафламм никогда не было детей. Они получали жалование из имперской казны до самой своей смерти… Стефан Лафламм, женившись на Винсенте Бестреску, взял ее фамилию, наплевав на все традиции, фамилию, широко известную в торговых и промышленных кругах к северу от Понтара. Лепестки назаирской розы, усеянные густыми каплями — не роса это — кровь! Малгожата почувствовала, что тонет. Почувствовала, как захлестывает ее бурный теплый поток, не давая сделать ни вдоха, как несет ее прочь к водовороту ли, к водопаду с белыми острыми камнями, торчащими из воды… В карих глазах Фабиана появилось множество пятен — зеленых, и желтых, всяких. Камень на тонкой цепочке обжигал кожу, грозил взорваться, вбирая покуда все, что она могла натворить. У каждого потока есть берега… есть берега… скалистый высокий берег… Белоснежные скалы. Когда выяснилось, что ее поразил тот же недуг, что и матушку, отец, пусть и не сразу, нашел нужного человека. Познакомил ее с Кассией, с веселой, жизнерадостной Кассией из Зеррикании. У Кассии не было никаких предрассудков… Берега появились, сковали тесным объятьем бурный поток.

***

Фабиан протягивал ей платок. Она приняла его дрожащей рукою, смахнула с лица испарину. — Простите меня, Малгожата, — профессор говорил вполне серьезно, — я должен был быть деликатнее. И был бы, если б у меня было время… но времени нет. Она взглянула на него с плохо скрываемой ненавистью. Залпом, не разбирая тонкого вкуса, проглотила весь остававшийся в чашке чай, с трудом поднялась. Пусть поблагодарит свое Великое Солнце, что потолок не рухнул ему на голову! Отец был предатель. Предал всех. Предал всё. Она любила и дедушку Жака, и бабушку Марию. А они любили ее за имперский флорен, и хуже этого не могло быть ничего. Нет, могло: она не представляла, как рассказать об этом Кеаллаху. О таком невозможно было рассказать. В такое невозможно было поверить. — Мне стало дурно, Фабиан, — сказала она безо всякого выражения, — о нашем разговоре никто не узнает, но мне нужно подумать. — Подумайте, Малгожата, — кивнул на прощание де ла Брии, — но не думайте слишком долго. И не думайте вместе с Тренхольдом. Рахат-лукум остался нетронут.

***

Высокое южное солнце не согревало. Не могло и речи идти о том, чтоб воротиться в Фазанерию, как ни в чем не бывало. Она умрет в тот же миг, как взглянет в глаза Кеаллаху. Кеаллах… выходит, так звали и ее деда. Настоящего деда. Вряд ли он еще жив… Сенешаль императора Эмгыра — подумать только! Когда она пыталась его представить, он имел лицо Жака Лафламма и черные одежды, расшитые золотом. Нежнейший меренговый рулет на вкус был, как пепел. Ей нужен был выход, ей нужно было решение. Нужен план… Мысли проносились в голове, как дикие мотыльки, везде, везде! — натыкаясь на сплошные острые углы. Если атташе по культуре так страшна, чего же хорошего было ждать от главы темерского посольства? Одна мысль о Кеаллахе причиняла нестерпимую боль. Ведь еще вчера они были счастливы, еще вчера они знали, что вместе сладят со всем. Теплый взгляд де ла Брии тоже был ложью. Все было просто — он такой же патриот, как и Тайлер Верден. Как и… Как и Деран аеп Кеаллах. И все же этот угол был помягче, чем остальные, потому как Дарн Дыффа, с фруктовыми рощами за окном, на дороге лежать не могла… Она оставила на столике несколько монет, куда больше, чем требовалось, и зашагала по направлению к Академии. Фабиан де ла Брии никуда не уходил, только коробка с лукумом пропала с его стола. Ничего лишнего не было в его кабинете, все было на своих местах. Высоко над его головою — она заметила только сейчас — висел портрет светловолосого человека со шрамами, перечерчивавшими лицо. Иоанн Кальвейт, надо полагать. Император Нильфгаарда был похож на потомственного реданца. — Я знал, что вы вернетесь, Малгожата, — профессор вновь улыбался своею мягкой улыбкой, — это не то предложение, от которого легко отказаться. Каждый бьется за место под солнцем, но не каждому выпадает такой шанс, какой выпал вам. Она стиснула подлокотники до боли в пальцах. Кровь прилила к лицу. Он оскорблял ее, прямо в лицо плевал! Никто не любит предателей, верно? Даже тот, кто их использует… Ей показалось вдруг, что по плечу ее пролегла ладонь — широкая, теплая, привычная к мечу, и, вздрогнув, она обернулась. Никого не было за спиною. — Ваше беспокойство легко понять, — Фабиан по-своему истолковал ее поведение, — я бы на вашем месте тоже испытывал тревогу. Каэл Тренхольд — чудовище, ему человека убить, что выпить стакан воды. Чудовище. Наивный, простоватый, раненый донельзя Тренхольд — чудовище! Своим глазам она верила больше, они редко ее подводили. Странное ощущение не пропадало, но она знала, что отвечать профессору. — Не хулите меня, Фабиан, не смейте надо мной насмехаться. Мне безразлично, в каком состоянии находится казна рода Дыффин, я легко ее преумножу, — холоден был ее голос, и гордо поднята голова, — равно как и место в академии я могу получить сама, без вашей протекции! Но остыв, я обдумала. Должно быть, отец умалчивал обо всем этом ради безопасности нашей семьи… должно быть, ему бы хотелось снова увидеть родные места… я помогу ему! Помогу… — Я рад, Малгожата. Честно сказать, ваша вспышка едва не заставила меня усомниться в вашем интеллекте, — сердечно сказал профессор, — но никто из нас не идеален, а виковарцы всегда горячились почем зря. Жизнь — императору, честь — никому! Но теперь я вижу, что не ошибся, вы истинная дочь Виковаро, хоть и родились в Новиграде. — Фабиан. Раз мне нельзя связаться с отцом, тогда вы расскажите, — потребовала она, — утолите же мое любопытство! Расскажите о моей семье… Фабиан де ла Брии отвел глаза. Кашлянул. Пригладил бороду. — Видит Великое Солнце, я хотел без этого обойтись, — пробормотал он едва слышно. — Что такое, господин профессор? — насторожилась Малгожата, — что заставило вас смутиться? Фабиан тяжело вздохнул. — Видите ли, какое дело… не все так просто. Не все так просто… супруга вашего отца — истинная супруга! — не так давно скончалась от продолжительной болезни. Ей было всего пятьдесят три года, — стал объяснять профессор, — семейство вар Анагыд и некоторые другие претендовали на графство Дыффа по праву близкого родства. Но ваш отец, а следом за ним и вы — прямые наследники рода Дыффин, так что метрополия назначила временного наместника для управления графством. Но будьте уверены — его так же легко отозвать, как только вы исполните, что вам надлежит исполнить. — Это не то, что я хотела бы услышать, господин де ла Брии. Если вы начнете посвящать меня во все тонкости землевладения, мы с вами закончим с рассветом. Это незачем… Моя семья, — повторила Малгожата, — семья, и ничего больше, никаких лишних деталей. Я прошу. Он не стал рыться ни в каких папках, он не стал мучительно вспоминать. Он знал. Не мог знать о каждой семье в империи! Значит, подготовился, значит, об ее визите в Боклер было известно давно. О, отец! — Вы уверены, Малгожата? В истории вашей семьи есть и запятнанные страницы, — тихо ответил Фабиан, — сможете ли вы это выдержать? — Я постараюсь, — вздохнула женщина, — смаковать можно приятные вещи, профессор. Неприятные лучше глотать в один прием. — Ну, хорошо. Ваш дед, Кеаллах аеп Груффыд, служил сенешалем при дворе Эмгыра вар Эмрейса. Это очень ответственная должность, Малгожата, и очень высокая честь. Он верно служил императору вплоть до своей отставки в 1268 году. Маур вар Анагыд, его супруга, карьеры не сделала. У нее было шестеро детей, одним из которых был ваш достойный отец, — голос его обрел деликатность, — все дочери Маур счастливо вышли замуж. Айлиль, старший брат вашего отца, погиб от рук назаирских мятежников. Достаточно ли подробно я рассказываю? — Достаточно, — ответила Малгожата, — но это не похоже на запятнанные страницы. — До них я еще не дошел, — глухо отозвался профессор, — Кагыр, другой ваш дядя, был дезертир и предатель. Он провалил задачу, важную для империи — не спрашивайте, я не смогу вам сказать, какую, я сам не знаю. Высшая степень секретности. Он предал империю и скрылся в неизвестном направлении. Возможно, работал на нордлингов… До боли сжалась невидимая ладонь на плече, и женщина едва не вскрикнула. Синие розы… синие розы в петлицах… шли и пели… возможно, не так он был плох, этот Кагыр, предатель империи, возможно, у него был резон. Столь же весомый, как у нее самой. — Это все? — Нет. Не все. Ваша двоюродная прабабка, Ассирэ вар Анагыд, входила в состав так называемой Ложи Чародеек, секретной организации, принесшей империи много горя. Да, по большому счету, не только империи… Малгожата помолчала. — У меня сложилось впечатление, — глухо сказала она, — что на мои плечи возложен долг, необходимость… мне следует восстановить доброе имя рода Дыффин… — Я этого не говорил, — улыбнулся профессор, — вы, Малгожата, сами это сказали. — Погодите. Не Малгожата, — возразила она, — как будет звучать по-имперски «побеждающая?» То бишь, Винсента? — Террвин… — не раздумывая, подсказал де ла Брии. — Да… Марэт Террвин Дыффин аеп Деран, — задумчиво произнесла Малгожата, — я правильно все сказала? — Не совсем. Марэт Террвин вар Дыффин аеп Деран, — поправил Фабиан, — вы быстро осваиваетесь… ваш отец еще не имел прав на эту приставку к имени. Ваше поколение — первое, для которого это дозволяется. — Хорошо, профессор. Я смою позор с этого имени, быть может, сам император признает мои заслуги, — глядя Фабиану в глаза, заявила она, — я сделаю, что должна. Признает, подумала она, содрогаясь от собственной дерзости. Услышит. Тупая боль в затылке начинала мешать, лучше б ее не было в такой важный момент… — Могу я рассчитывать на то, что вы подпишете договор на оказание агентских услуг? Необходимая формальность, не более того. Нужна мне для отчетности, — улыбка профессора стала удовлетворенной, — вы должны будете докладывать мне о любых планах Каэла Тренхольда, в которые он вас посвятит. Войти в его доверенный круг. Не упускать важных деталей. Но не теряйте бдительности — Квентин Краурт старый игрок. — О ком речь? — напряженным голосом осведомилась она. — Поверенный Его Величества Фольтеста, — охотно пояснил Фабиан, — глава посольства в Боклере, по совместительству генерал темерской разведки. — Я бы хотела рассчитывать на некоторую свободу, — заметила Малгожата, — и без того я вхожу в доверенный круг. Каэл Тренхольд во мне уверен, я выполню это задание. Но как именно, хотелось бы оставить на свое усмотрение… — Вы умны, но неопытны, — мягко возразил де ла Брии, — и не считайте это за оскорбление. Вам понадобится дружеская помощь, назовем это так… Я уверен, она понадобится. Последний пункт договора указывал на возможную встречу с Высоким Трибуналом. В случае провала… или в случае высокой измены. — Простая формальность, — пробормотала Малгожата, оставив подпись на документе. — Я искренне рад, что мы пришли к взаимному пониманию, — кивнул Фабиан, подавая ей заполненный пропуск в Тринадцатое книгохранилище. — Hael Caer`zaer! Выправка у профессора была военная. — Hael Caer`zaer, — выговорила Малгожата и вскинула взгляд к портрету. Иоанн Кальвейт взирал равнодушно, он не догадывался ни о чем.

***

Пришлось прибегнуть ко крайним мерам — только целый стакан свежевыжатого лимонного сока помог смыть с языка мерзкое послевкусие, и удивленно глядел торговец. Лед тронулся, и льдины носились по бурной воде, сталкивались с визгом и скрипом. Всего-то надо — перебраться на другой берег. Rhenа — терзала она каталог. Fadbh Rhena — она не сдастся. Ничего, в очередной книге — ничего! Только в Тринадцатом книгохранилище ей улыбнулась удача. Ее пропуск проверили со всем тщанием, едва ли не под увеличительным стеклом, и только признав подлинной, наконец, подпись де ла Брии, расслабились и пропустили. Книга была старой — старой! — страницы истончились, не толще волоса были. Устаревший стиль письма задачу нисколько не упрощал — она привыкла к академическому языку, к классической Старшей Речи… Королева Зимы… Эльфская чародейка, Знающая. Сложное слово — навигатор. Она знала, как устроена навигация в море, знала, какие устройства для этого требовались, но имелось ввиду другое. Иные расчёты, глобальные, страшные… Белый Хлад — это слово было не менее странным. Какая-то страшная сила, что убивала все, к чему прикасалась, и, если верить старинной легенде, эльфка коснулась ее, этой силы, обрела с нею сродство. Кого угодно могла заморозить взглядом, все ей казалось унылым и отвратительным, кроме белого снега. И наступит царствие ее… Она, должно быть, утратила рассудок, раз поверила в эльфийские басни. Но эльфы в них верили, убивали и умирали, вот как верили! Решив, что узнала достаточно, Малгожата вернула книгу на полку, припорошила пылью, чтоб никто и никогда не понял, что она ее доставала. Боль в затылке обжигала все нестерпимей. Она попросит у Кеаллаха лекарство. Лекарство для змей… от змей… со змеиным ядом! Сперва лекарство — потом разговоры, в таком состоянии она не придумает ничего, что заслужило б его доверие. Немного отдыха не помешает… Шафрановый змей все крепче стискивал ее грудь.

***

Кеаллах аеп Ральдарн показал ему зубы. Ульф, признаться, был удивлен, что они у него, в принципе, есть. А оказалось — есть. Оказалось, может и укусить. Да он его, Ульфгара Дальберга, можно сказать, под домашний арест посадил! Сколько партий в гвинт было сыграно… Ну, в принципе, если так рассудить, то он, Ульфгар Дальберг, не возражал против домашнего ареста, с гвинтом, и с холодным элем. Возражал бы — то так бы и сказал, и зубы бы эти выбил, если б нильф упорствовал. Но в самом деле, давно повода не было достать потертую, замасленную колоду скоя`таэлей. Кеаллах аеп Ральдарн играл за чудовищ. Надо признать, реликты могли кое-что противопоставить его колоде, любовно собранной за долгие годы… Хорошо хоть, к вечеру выпустил, а то голова уже не варила, ошибаться стал. А пойти-то было и некуда. Вечер уж… Стремно было куда-то ходить. Вдруг Драккар удумал чего? Так и сидел, как дед у завалинки, с трубкой в зубах, только вместо завалинки — столик под тканым зонтом. Увидев, как с гулянок своих заумных бредет девица Бестреску, он решил, все решил. Отдаст он ей ее долю! Все-таки, вещички припрятала у себя, не застремалась, а он вор честный, ему чужого не надо. Да и Кеаллаху, может, чего перепадет, будет, чем долг вернуть. А то занимать у краснолюда всякий горазд! Рожа красная — видать, под солнцем шастала, не прикрывшись. А говорила, говорила, на лекцию пойдет! Он свистнул, но наглая баба даже на него не взглянула. — Слушай, ты… — он догнал ее, дернул за рукав, — на, забери, пока не передумал. Доля твоя это, значит, за броню кожаную. Сунул в руки увесистый мешочек, точнехонько четыре сотни флоренов — ни монетки себе лишней не взял! — Спасибо… — ответила девица, бросив, не глядя, мешочек в сумку. Нет, точно на солнце перегрелась — даже не обрадовалась, даже не пересчитала! — А чего, значит, смурная такая? — спросил краснолюд, — чего, на лекции поговорить не дали? — Да нет, поговорили… — и отвечала как-то вяло. — Шла бы ты отдыхать, вот чего я скажу! — постановил Ульфгар не допускающим возражения тоном, — и шапку носи с кружевами, еще есть в эту голову будешь! На постоялый двор они вошли вместе. Ульфгар тут же велел трактирщику наполнить опустевшую кружку — следовало вознаградить себя за доброе дело. Мог бы, если так разобраться, и не давать…

***

Она упала на лестнице — с грохотом упала, скатилась до самого низу, задрав юбки выше колен. Рука странно торчала — свихнула руку, это и к бабке не ходи. Ульфгар аж подскочил, но первее его подскочил Ветт, убедился, что шею себе не свернула, поправил на ней одежду, кивнул перепуганному трактирщику — велел звать лекаря. — Сиди уже, помощник хренов, — набычился на него краснолюд, — у нас свой, собственный лекарь имеется! Ветт с сомнением отодвинулся. Испуг был не только в глазах у трактирщика. Многие посетители повскакали с мест, разом заторопившись на выход. — Кеаллах! Королевский, мать твою, лекарь! — Ульфгар протиснулся мимо лежащего тела и рванул на второй этаж, — где тебя носит? Работа есть!

***

Окно было распахнуто настежь. Кеаллах был бледнее простыни, вокруг него в беспорядке — или в порядке, ведомом ему одному, лежали склянки с разными порошками, и прочие инструменты. Каэл был мрачен, как зимняя туча. Малгожату очистили от корсета, натащили подушек, чтоб она села. Сунув ей под язык маленькую щепоть белого порошка, Кеаллах вправил вывих, но она даже не дернулась. — Жар с равнин… — медик раздувал ноздри и кусал губы, слушая ее пульс. Ульфгар Дальберг подошел к окну. — А я считаю, значит, что вы оба зря полошитесь, — сказал он уверенно, — главное, что шею себе не сломала. Для барышень это нормально, иногда падать в обмороки. — Даже для краснолюдских? — мрачно поинтересовался Каэл. — Наши бабы не такие дуры, чтобы корсеты ваши носить! — фыркнул Ульфгар. — Да заткнитесь вы оба! — отчаянно прошипел Кеаллах, доставая стеклянный шприц с тонкой иглой, — я помочь ей пытаюсь, это не обморок… — Значит, солнышко напекло… — предположил краснолюд, — я так и думал. Шапку с кружевами надо носить, я ж говорил! Кеаллах обернулся к нему со страшными глазами, отвлекся от своих порошков. — Понял, понял, ухожу, — проворчал краснолюд, — я, значит, тут поддержать их пытаюсь, снулых уродов, а они мне, значит, не рады. От укола женщину стошнило остатками съеденного пирожного, но пульс стал крепче. — Что это с ней? — спросил Каэл, дав волю своей тревоге, — она очнется? Это может повториться? Это не могло начаться с нее, они не должны умереть у него на глазах… Он не позволит этому случиться! Он-то думал, Малгожата здорова. Не хотел бы рисковать ее жизнью в своем отчаянном предприятии. Не хотел бы… и совершенно не представлял, кем ее заменить. Где найти в Нильфгаарде алхимика, мало-мальски достойного доверия? Квентин, возможно, мог бы помочь… Пусть хоть порталом шлют из Вызимы, как хотят! — Проклятие, Тренхольд… Я терплю от вас что угодный. Я даже не требую от вас никакой платы! — Кеаллах гневно блеснул глазами, — а сейчас на моих руках может умереть любимая женщина, понимать? Кровь может излиться ей в мозг, понимать? А я даже не буду знать, сделал ли я достаточно! — Разве может такое быть из-за корсета? — Каэл, присев на угол кровати, заговорил тихо. — В том-то и дело, что Ульф неправ, нет, не может! С нею случилось серьезное потрясение… — вздохнул медик, — не совсем, конечно, правильно объясняю, но представь, что твоя кровь вскипела! Вот что может ее довести до такого? После всякий, что с нами быть! — Она куда-то ходила… — задумался рыцарь, — не знаешь, куда? — Ульф что-то говорил, кажется… — буркнул Кеаллах, — лекцию, что ли, посещала. Ерунда какая-то, Тренхольд! Я не понимаю… Я спалю эту их Академию, если она умрет! Дотла сожгу, понимаешь?! В уголках глаз у него вскипели злые слезы, и Каэл поверил, чуть не брякнул: вместе пойдем. Молчали, молча разожгли свечи — давно стемнело. Каэл не заметил, как задремал. — Она не умрет, слышишь? — Кеаллах толкнул его в плечо: глаза медика светились надеждой, — она выкарабкается. Все будет хороший! — Будет. Конечно, будет, — подбодрил его рыцарь и встал, — пойду-ка я к себе волноваться.

***

Малгожата пришла в себя поздней ночью. В глазах плыло, в ушах позванивало, во рту стоял привкус смерти. Болела рука, и слабость одолела такая… даже мысли, обычно проворные, как игла в руках опытной вышивальщицы, они ворочались неохотно, как тяжелые мельничные жернова… да что с ней такое, ее что, били? Почувствовав движение, Кеаллах, сидевший у кровати, встрепенулся. Он держал ее за руку, слушал пульс, и, увидев его встревоженные, больные глаза, она вспомнила, что никто ее не бил. Да лучше бы били… — Сколько? — шепотом спросила она. — Недолго, meleanna, — тем же шепотом ответил Кеаллах, усталым шепотом, в котором звучало и облегчение; кончиками пальцев провел по ее щеке, — все хороший. Все уже хороший. Ты отдыхай, отдыхай… Слезы потекли по ее лицу. — Почему ты плачешь? Какое зло приключилось с тобою? Она помотала головой. — Кто-то обидел тебя? Я все пойму, meleanna. Что угодный пойму! Что угодно… Все, что угодно, кроме этого… да если б, если б над ней надругались… Да над нею и надругались! Она помнила: у нее был какой-то план… кажется, хороший… Но, как ни старалась, не могла вспомнить — значит, показалось, значит, не было плана. Не могло быть. — Дай мне бумагу. И карандаш. Мне нужно написать письмо… Он, нахмурившись, порылся в сумке и подал ей ее же блокнот, нашел огрызок свинцового карандаша. Она принялась исписывать строчки, и, время от времени замирая, задумывалась, на корню пресекая любые попытки заглянуть внутрь. Так будет лучше для всех, не по силам ей эта борьба… Исписав мелким почерком целый лист, она свернула его в восемь раз. — Передай это своим друзьям, — попросила она, отводя взгляд, — друзьям из общества флоссофилов. Но не заглядывай сам, не заглядывай! — У тебя есть секреты от меня, — глаза Кеаллаха гневно засверкали при свете свечей, и раскаленные уголья сродни были им, — но нет от моих друзей? — Да. Да, meleann. Так получилось. — Я могу хотя бы взглянуть? И тут же забыть? — Нет. Передай сейчас, если можешь. Я прошу тебя! Бормоча проклятья себе под нос, он пообещал, а после вышел и хлопнул дверью. Малгожата с трудом встала, закрыла дверь на задвижку, прижалась к ней обессилевшим лбом, чтобы не упасть, и решила, что разрыдается. А выбор, выбор есть всегда… Нет чести в предательстве, никакой.

***

Лавка давно была закрыта, настолько давно, что скоро должна была уж открыться. Около входа висели горшки с цветами — крупные, яркие, они свешивались из горшков и пахли на всю округу. Общество флоссофилов, надо же. Общество флоссофилов… ну, пускай бы и так! Но что же с нею сделалось, и что в этом письме? Обещал! Жар с равнин, она вырвала у него обещание… вырвала обещание! Он поднес руку к молоточку на двери, но вместо этого вцепился себе в волосы, опрокинул ногой горшок и развернул записку. «Темерия ищет данные из крепости ведьмаков в горах Амелл. Нильфгаард озабочен тем же самым. Грядет что-то, что затронет весь Континент, — писала Малгожата, — кто это, что это теперь — я не знаю. Но эльфы зовут ее Королевой Зимы, и ждут ее пришествия, как манны небесной. Чудовища ждут ее пришествия. Горы сотрясаются повсюду. Крепости людские развеются как дым — гласит «пророчество». Берусь предполагать, что речь идет о новом Сопряжении Сфер… Спросите, спросите Кеаллаха о том, что он видел в пути — и вы поймете, что я не лгу…» Дальше она приводила полный текст того, что называла пророчеством, но забирала в скобки. «И станет зеркало замерзшим стеклом» — ворчал в Ривии Тренхольд, но в оригинале это звучало куда страшнее, поверить — и страх обуяет душу. «Эти данные нельзя отдавать Темерии, — продолжала она, — или всем, или никому! Пусть Кеаллах отправляется с капитаном Тренхольдом, он сможет меня заменить. Он медик, он понимает в моем ремесле. Пусть вырвет данные у Темерии! Пусть обманом, пусть как угодно — он справится! И если все скверно — а было бы не так, стала б Темерия охотиться на это все за Яругой, рискуя международным положением? — то и Редания, и Ковир многое отдадут за такую информацию. Многое отдадут, но вы не берите денег, не просите титулов. Просите — требуйте! — торговой блокады для Нильфгаарда. Хотя бы частичной блокады! Колосс на глиняных ногах — так говорил Кеаллах. Империя не выдержит этого. Не выдержит. Возможно, вам удастся освободить провинции, не проливая кровь! Риск того стоит…» Решила за него — прекрасно! — что еще она за него решила? Но идея, сама идея ее была жизнеспособна… Вернувшись к письму, он насторожился. «Va faill, elders! Все, что могла. Все, что могла… — повторяла Малгожата, — а я спрыгиваю с повозки. Изгажу дело, всех подведу. Слишком тесно сомкнулось кольцо, мне уже не выбраться из него. Утешьте Кеаллаха, прошу вас, найдите для него нужных слов! Он не заслужил этого. Себя мне тоже жаль, но это пустое. Петь я не стану. Но роза со мною…» — Проклятый дурак… — взвыл Кеаллах, вспугнув запоздалого пьянчугу, — трижды распроклятый шутник! Утешить его! Но что правда, то правда, Дериал, владелец цветочной лавки, мог утешить даже порванный сапог. Многое человек повидал. После этого она обращалась к нему одному. Просила прощения за свою трусость. Сокрушалась, что не увидит ни Мехта, ни Виковаро. Такими словами рассказывала о своей тайне, что он готов был зарыдать. И этого бы он не понял? Это она ничего не понимает! Он сорвался на бег, надеясь еще успеть.

***

Она осушила половину кувшина, большею частью пролив на себя, и стало сыро, зато в голове прояснилось, почти пропал шум в ушах. Решиться было нелегко, еще сложнее было — осуществить. И все же, был это единственный достойный выход… Она не сможет, не сможет переиграть сразу всех — и темерцев, и черных. Это слишком большой кусок, такой в глотке застрянет сразу, и тогда ее станут пытать. Сколько она продержится прежде, чем они вырвут все ее тайны? Сколько она продержится прежде, чем выдаст Кеаллаха? Сколько?! Недостаточно долго… С разведками шутки плохи, она читала. Что могла, братья флоссофилы, что могла… Виделось ей лицо матушки — доброе, круглое, красивое лицо с яркими серыми глазами. В материнских глазах не было осуждения — одна грусть. И накидка на ней была ее любимая, вязаная, с крупными янтарными пуговицами… нет! У матушки останется Бланка, Михал останется. Внуки — и ничего страшного, что полуэльфы… славные спиногрызы, если не врать себе… А она всё. Она надела платье. Корсет надевать не стала — слишком долго, слишком мучительно трудно. Расчесала волосы, срезав испачканную прядь. До какого-нибудь моста не дойти было — упадет где-нибудь по дороге, упадет… Да и мысль о том, что останется после нее, вызывала дрожь. Из тех ингредиентов, что у нее оставались, не состряпать было ни одного яда, что мог бы ее убить, ни на скорую руку, ни повозившись. Выблюет все внутренности, на том дело и встанет. Да и возиться времени не было… Оставался только кинжал. Не стоило себя обманывать — для этого она его и взяла, для того, чтоб иметь возможность, если все пойдет плохо. Тонкий блестящий клинок — лезвие не длиннее ладони, острый, хорошей ковки. Она с досадой взглянула на медную ванну. Наполнить бы ее горячей водою, выпить вина, дать себе свыкнуться с мыслью, что ничего больше не будет. Никогда. Чтоб проще было решиться, достала она назаирскую розу — зажатая между страниц блокнота, роза уже в сухоцвет превращаться стала. Воткнуть ее было некуда — пришлось положить на стол. Они могли, и она сможет, подумала Малгожата, стиснув пальцы на рукояти…

***

Дверь едва не сорвало с петель. Еще один тяжелый удар — стальная задвижка согнулась, и на пороге встал Кеаллах. Нарушил слово — по глазам было видно, не дал ей времени! Прочитал письмо… она схватилась за кинжал уже обеими руками — крепко схватилась, чтоб не дрогнуть в последний момент, и взметнула руки над головой. Клинок скрежетнул по ребру, и боль затмила ей все. — Тумбочка упала, что еще непонятный? — рассерженный голос Кеаллаха доносился глухо, как будто из-под воды, — ступайте спать! Она пошевелилась — кинжала больше не было, а боль была. — Самый дурацкий дурость изо всех прочий! Как прийти в голова могло! — сердился вполголоса Кеаллах, устраивая ей перевязку, — свободный Туссент отравил бы Каэла Тренхольда! Свободный Туссент повесил бы меня! Ничего бы не вышло, понимать?! — П-почему? — спросила она, в очередной раз пытаясь не заскулить. Заскулила все-таки, как жалкая дрожащая тварь… — Да потому, что темерцы раскрыли агента и тут же устранили! Нет агента — нет смысла этот не делать! Нет смысла рисковать! — прошипел медик, с досадой глядя на свои трясущиеся руки, — я давно подозревал о твоих корнях… с самого Беллетэйна подозревал… Шепот сердилась, разбужена среди ночи, и шипела его не хуже. А лекарство, так медленно действовало лекарство… — Должно было получиться, — неловко добавил он, приструнив змею, — клинок тонкий, и странно, что в ребро угодил… Он сел на кровати, обнял ее крепко, стараясь не потревожить рану. — Черные забрали у меня две половины жизни. Ты всерьез считала, что я бы не понял? Ты полагала, что я позволил бы им забрать у меня последнюю? Она тяжело вздохнула. Теперь это в самом деле казалось редкостной глупостью, но оправдываться было бессмысленно. Не стоило оправдываться — нет, никогда не стоило. Ошибок следовало избегать, чтобы оправдываться было не за что. — Прости меня, meleann. — Прощаю, но не делай так больший! — Я думаю, стоит рассказать Каэлу, — сказала она задумчиво, стараясь не слишком кривить лицо, — у них же крыса в Вызиме сидит, так пусть почешутся. Натравить одних на других, и пусть эти василиски друг друга сожрут! — Звучит разумный. Может сработать с Каэл, — кивнул Кеаллах после недолгого раздумья, — учитывая, какой он человек. — Какой он человек? — Госпожа вар Лоин — патриот, с первого взгляда видный. Каэл Тренхольд — друг короля. Понимать? Или мне объяснить получше? — Понимать. Не надо получше. — Так и что же этот выходит… — спросил повстанец, усилием воли вернув себе привычную, легкую, светлую улыбку, — мы будем спасать мир? Вместе? — Как в хороших книгах, meleann, — согласилась женщина. — Ну вот и славный! Врач должен быть с пациент круглый сутки, так что я сегодня останусь с тобой, — Кеаллах собрал инструменты и погасил свечи, ныряя под одеяло, — и ты еще увидишь и Мехт, и Виковаро, увидишь свободными. Я клянусь, Малгожата. Я тебе обещаю. — Их еще предстоит отвоевать. У нас впереди множество дел, но кое-что я заберу у них прямо сейчас, — произнесла Малгожата, задумчиво глядя в темноту, — мое имя Марэт. Марэт вар Дыффин.