И последние станут первыми

Когда Денис и господин Дихтвальд распахнули дверь складского подвала, их встретил ринувшийся оттуда многоголосый вопль испуга: не видя, кто стоит на пороге, люди, конечно же, решили, что к ним нагрянули солдаты. — Хватит! Хватит! — крикнул Денис по-чешски; силы легких господина Дихтвальда ни за что не хватило бы, чтобы перекричать хотя бы часть тех, кто стонал и метался по подвалу в поисках заведомо бесполезного укрытия. — Мы не причиним вам вреда! Кто-то, по счастью, послушал его и остановился; господин Дихтвальд сделал несколько шагов вперед, под свет горящих под потолком ламп, и его узнали тут же — вспышка всеобщей паники на том прекратилась, но стало едва ли не хуже, ведь все, кто был в подвале, в едином порыве метнулись к хозяину фабрики. Господин Дихтвальд, очевидно привычный к чему-то подобному, отступил, уворачиваясь от протянутых к нему рук, и тут очень кстати к ним присоединилась сопровождавшая их полудюжина рабочих — общими усилиями им удалось оттеснить в сторону тех, кто напирал в первых рядах, но один человек, молодой мужчина, очень худой и очень бледный, сумел-таки прорваться вперед, подбежал к господину Дихтвальду, схватил его за рукав и что-то горячо, отчаянно ему заговорил. — Чего он хочет? — спросил у Дениса господин Дихтвальд, несколько обескураженный; деликатность не позволяла ему решительно отстранить от себя несчастного, но вместе с тем он, не очень хорошо понимавший по-чешски, едва мог понимать, о чем тот пытается ему рассказать. — Он… — Денис напряг слух, чтобы разобрать отдельные слова в той почти бессвязной, горестной мешанине, что изливал этот бедняга на господина Дихтвальда, — его зовут Матиаш, он жил раньше на Градчанах… с женой и двумя дочерьми… На свет появились какие-то мятые бумажки, извлеченные Матиашем из кармана куртки; их он попытался сунуть господину Дихтвальду в ладонь, но его рука до того ходила ходуном, что он выронил их себе под ноги. Денис опустился на одно колено, чтобы помочь ему подобрать их, и увидел, что это не бумаги вовсе, а фотографии — на одной из них была изображена широколицая, безмятежно улыбающаяся женщина, и на другой — она же, закутанная в зимнее, сидящая на скамейке посреди засыпанного снегом двора и держащая на коленях двух девочек, наряженных в одинаковые пальто и одинаковые же меховые шапки. — Он… — тут у Дениса самого онемели пальцы; поднявшись, он протянул фотографии господину Дихтвальду, но взглянуть Матиашу в глаза больше не решился. — Он просит вас попробовать их разыскать. Он не видел их с тех пор, как пришли солдаты… На лице господина Дихтвальда не отразилось ни единой эмоции. Молча приняв у Дениса фотографии, он вернул их обратно владельцу; этого хватило Матиашу, чтобы залиться слезами. — Они здесь давно? — тихо спросил Денис, понимая, что не может перестать прятать взгляд, даже осознавая, сколь это низко и подло; так стыдно, как в этот момент, ему не было, наверное, никогда за всю его жизнь. — Трое суток, — отозвался господин Дихтвальд. — Рабочие приносят им еду и воду. Но долго оставаться здесь они не могут. Нужно вывезти их как можно скорее. Все еще потрясенный увиденной сценой, фотографиями, которые попали ему в руки — и женщина, и дети казались такими живыми, такими счастливыми, — Денис не сразу вспомнил, для чего он здесь. Господин Дихтвальд был прав — склад был неплохим убежищем, но не более чем промежуточной станцией или перевалочным пунктом; людям нужно было как можно скорее выбраться отсюда, а для этого нужно было переписать их имена, сфотографировать, а затем доставить списки и негативы человеку, который мог обеспечить им поддельные документы. — Они тебе помогут, — сказал господин Дихтвальд бесцветно, кивая на рабочих. — Я буду наверху. Здесь очень душно. Он удалился, и все пришло в относительный порядок; из нашедшихся пустых ящиков соорудили подобие стола и стула, а в самом ярко освещенном углу Денис разместил свое подобие фотомастерской. Люди подходили сначала к рабочему, записывавшему имена и ответы на некоторые другие вопросы, а затем к Денису, который показывал им, как надо встать для фото, и тут же, не медля, дабы не создавать очередь, делал снимок. Раньше он не думал, что от выучки, полученной им в мастерской родителей, будет какой-то толк, но теперь, видя, как проходит мимо него поток измученных, затравленных людей, для которых эти фотографии были последней надеждой, готов был чуть не на коленях благодарить отца за то, что тот битый час объяснял ему, как ставить свет и обращаться с аппаратом. Хотя отец, верно же, едва бы оценил благодарность в таких обстоятельствах; если бы он увидел, чем сейчас занимается его сын, его бы точно хватил удар. Денис работал без перерыва не один час, совершенно не ощущая усталости; когда он поднялся наверх, закинув сумку с аппаратом на плечо и крепко сжимая обеими руками коробку, наполненную негативами и списками, господин Дихтвальд утомленно обратился к нему: — Все закончили? — Все, — подтвердил Денис, стараясь ничем не выдать, что у него кружится голова. — Что теперь? Господин Дихтвальд ответил ему не сразу. Из груди его вырвался тяжелый вздох, больше похожий на звук пробитой шины. — Отправляйся по этому адресу, — сказал он, протягивая Денису мелко исписанный клочок бумаги. — Хозяина зовут Стефан Леблан. Он работает в швейцарском консульстве и скажет, что делать дальше. — Понял, — отозвался Денис, забирая бумагу и запихивая ее в карман штанов; подняв глаза на господина Дихтвальда, он увидел, как тот, и без того нахмуренный, будто что-то сосредоточенно в себе перемалывающий, мрачнеет еще больше с каждой секундой, и решился спросить: — Что-то не так? Вздох повторился. — Все в порядке, просто этот человек… — господин Дихтвальд замялся на миг, столкнувшись с неким затруднением в подборе слова, — довольно своеобразен. Ты сам увидишь, когда с ним познакомишься. — Вы ему не доверяете? Господин Дихтвальд немного помолчал. Очевидно, готового ответа у него не было — или был, но он сам был не до конца уверен в нем. — Я ему не верю, — наконец произнес он и коротко, хрипло закашлялся. — Это немного другое. Денис не очень хорошо понял, к чему он ведет, но решил не терять на расспросы драгоценное время. Если господин Дихтвальд считает, что этот Леблан поможет спасти несчастных из подвала — значит, Денис доставит ему все необходимое в целости и сохранности, и вся свора гестапо не сможет ему помешать. *** Ни для кого не было секретом, что Эрих Тидельманн состоит в довольно близком, даже приятельском знакомстве с Йозефом Менгеле, и что именно последний помог оборудовать корпус номер семь по последнему слову техники, снабдив его всем необходимым для проведения самых разнообразных экспериментов. Будучи намного меньше обычного барака, корпус был разделен на отдельные палаты, единственным сообщением между которыми был широкий общий коридор; в каждой из дверей было установлено окошко, через которое можно было наблюдать за находящимся внутри телом, не заходя внутрь — это было особенно ценно в ходе экспериментов, где участвовали бактерии тифа или туляремии, ибо позволяло свести непосредственный контакт с подопытными к минимуму. С утра в корпусе было тише обычного: большинство тел спали, погруженные в медикаментозный сон или пребывая в обмороке, но кто-то из них, особенно неугомонный, орал в своей палате во всю силу своих легких, и даже сквозь дверь его было слышно так, что у Детлефа начало ломить в висках. — Что с… — обратился он к врачу, что семенил рядом и обеспокоенно заглядывал ему в лицо; проверки здесь никогда не были неожиданностью, но обычно о них предупреждали загодя, а Детлеф явился, как снег на голову, наслаждаясь про себя тем, как все забегали при его появлении, — с телом, которое поступило пять дней назад. Женского пола. Номер… номер… а, черт, кажется, я его забыл. — Записано за номером тысяча тридцать семь, оберштурмфюрер, — тут же доложил врач, быстро перелистав свои записи. — Пороговая доза сульфаниламида, необходимая для лечения гангрены. — Результат? — Успешно. — Прекрасно, — из груди Детлефа будто убрали какую-то заслонку, и он глубоко вдохнул стерильный, пропахший дезинфектором, чуть царапнувший горло воздух седьмого корпуса. — Соберите все данные об эксперименте и предоставьте мне. Вместе с телом. — Но это лишь первая ступень нашего опыта, — запротестовал врач, мелко замотав головой, так что его круглые очки съехали на кончик переносицы, — обычно мы не докладываем господину коменданту без… — Господин комендант в отъезде, а в его отсутствие я отдаю приказы, — оборвал его Детлеф, — и это именно приказ, а не просьба или требование, если вы плохо меня поняли. Все должно быть готово в течение часа. Больше пререкаться с ним не стали. — Будет сделано. Довольный тем, как быстро все разрешилось, Детлеф покинул корпус и остановился недалеко от входа, чтобы потянуть из кармана портсигар. Утро выдалось морозным, и табак оседал на языке словно бы тончайшим слоем инея; медленно, лениво затягиваясь, Детлеф думал так же неторопливо, как будет объяснять коменданту причины своих поступков, но ни одна стоящая внимания мысль так и не пришла ему в голову. С одной стороны, это могло послужить поводом для беспокойства; с другой — до возвращения Тидельманна еще несколько дней, а уж за этот срок Детлеф обязательно что-нибудь придумает… Может быть, в первую очередь ему стоило объяснить происходящее хотя бы себе самому, но об этом Детлеф давно уже не задумывался. Спроси у него кто угодно, хоть сам Фюрер, какого черта он делает — он, может и не без труда, но придумал бы для каждого что-нибудь одинаково правдоподобное; но если ему случалось задать такой вопрос про себя, сознание его не могло сдвинуться с места, намертво прикованное, как якорной цепью, к одному-единственному ответу: «Я не знаю». *** Посыльный от Дихтвальда выглядел примерно так, как Стефан его себе представлял — едва перешагнувший черту, отделяющую юность от молодости, довольно рослый, с недурной осанкой и миловидным располагающим лицом, на котором, правда, застыло сейчас крайне сосредоточенное выражение — парня можно было понять, не каждый день приходится возить через весь город имена и изображения людей, которые по мнению властей являются готовыми трупами. — Очень рад вас видеть, — с улыбкой сказал Стефан, принимая из рук вошедшего коробку; открывать ее он пока не стал, опасаясь засветить снимки, но по ее тяжести безошибочно понял, что парень не схалтурил. — Господин Дихтвальд умеет выбирать подарки. Устроив коробку в ящике стола, он обернулся к гостю: тот следил за его движениями настороженно и даже опасливо, и Стефан невольно задался вопросом, что такого Дихтвальд ему о нем, Стефане, наговорил. — Стефан Леблан, — представился он, протягивая посыльному руку; тот крепко, даже решительно пожал ее. — Но прошу вас, обращайтесь ко мне по имени. Иначе я чувствую себя неловко. — Денис Александров, — ответил его гость и добавил чуть скомкано, явно смущенный, — то есть лучше просто… просто Денис. — Как пожелаете, — Стефан опустился за стол и пригласил своего собеседника присесть тоже; тот уместился на стуле так, будто боялся, что тот под ним подломится. — Вы, получается, русский? Наш общий друг мне о вас говорил. На лице Дениса мгновенно промелькнуло усталое выражение, будто этот вопрос успел изрядно ему надоесть. — Не совсем, — произнес он. — Я родился и вырос здесь, в Праге. — А, вот как, — проговорил Стефан, пытаясь понять, как умудрился с первой же фразы ступить на явно неприятную его собеседнику почву, и как лучше будет исправить эту ненарочную оплошность. — Я вам даже немного завидую. Это чудесный город. Не буду скрывать, я влюбился в него с первого взгляда. На посланную ему быструю лукавую улыбку Денис даже ответил своей собственной. Кажется, чувство неловкости постепенно оставляло его. — Он мог бы быть еще красивее без… — проговорил он и вдруг, спохватившись, добавил сдавленно, — без некоторых вещей… Было видно, что он готов проклясть себя за неосторожность, и Стефан поспешил развеять его опасения: — Не волнуйтесь, здесь можно говорить свободно. Никого из прислуги сейчас нет, а гестапо квартиру не прослушивает. Если бы такая идея пришла им в голову, — добавил он, продолжая улыбаться, всем видом своим стремясь показать, что бояться нечего, — я бы обязательно об этом узнал. Он многозначительно взглянул на Дениса, безмолвно приглашая закончить начатую мысль, и тот проговорил после короткой паузы: — Прага станет намного красивее, когда уберут все свастики. — Несомненно, — Стефан согласно кивнул, — и все мы, можно сказать, живем этим моментом, пусть он еще не случился… и пусть пока нам нужно действовать, сообразуясь с не самыми благоприятными обстоятельствами. Вы знаете, где находится церковь святого Йиндржиха? — Да, конечно. — Не мне объяснять вам дорогу, верно? — усмехнулся Стефан. — Насколько я понимаю, вы можете беспрепятственно передвигаться по городу? Вне комендантского часа, разумеется. — Да, у меня есть паспорт. — Отлично! Вы придете в церковь и найдете там отца Михала… или его помощника отца Алексиуса. Вы скажете им, что необходимо напечатать сто пятьдесят шесть бланков удостоверений личности, на следующее утро заберете их и принесете мне. За это время нужно будет успеть проявить ваши фотографии… а дальше останутся сущие пустяки — вклеить их, записать имена, проставить печати. Этим займусь я. Денис посмотрел на него в явном удивлении: — Вам нужны бланки? Но я думал… у вас и так есть. Господин Дихтвальд мне сказал… — Боюсь, он слишком лестного мнения о моих возможностях, — произнес Стефан, делано виновато разводя руками. — Швейцарское правительство весьма… неблагосклонно относится к тому, чтобы принимать беженцев — даже сейчас, когда чаша весов клонится совсем не в сторону наших немецких друзей. Работа с документами чревата составлением огромного количества отчетов, поверьте мне, это настоящий ад бюрократии. А я, к сожалению, не такая важная птица, чтобы взять у господина вице-консула полторы сотни бланков и не оказаться вынужденным отвечать на массу вопросов. Поэтому приходится идти на кое-какой обман. Но за людей, получивших документы, вы можете не беспокоиться. Все сработает, как нужно, я могу дать любые гарантии. Сложно было сказать, нашел ли Денис его слова в достаточной степени заслуживающими доверия, но Стефан предположил, что у его собеседника не было особенного выбора. Скрипнул отодвигаемый стул — Денис поднялся на ноги, готовый, судя по его взгляду, бежать прямо сейчас хоть на край света. — Хорошо. Я немедленно направляюсь в церковь. — Погодите, погодите, — со смешком осадил его Стефан; беседа приносила ему истинное удовольствие, ведь давно он уже не встречал людей столь искренно непосредственных. — Лучше вам будет выждать хотя бы пару часов. Ведь сейчас время дневной адорации, не стоит отвлекать наших отцов. Вы ведь не хотите привлечь к себе слишком много внимания? Заметно растерянный, Денис замер, опустился обратно на стул. Стефан не позволил неуютной тишине затянуться слишком долго — спросил, подмигивая своему собеседнику: — Может быть, пока выпьем по чашке кофе? У меня есть кое-какие десерты, которые могут прийтись вам по вкусу… В лице Дениса что-то дрогнуло. Может, у него и была мысль отказаться из одному ему известных побуждений, но именно в этот момент у него предательски заурчал желудок. — Я… с большим удовольствием, — пробормотал он, краснея до кончиков ушей. Оживленный чрезвычайно, хоть и не задумывающийся особо, что стало причиной этой оживленности, совсем не привычной для него в последнее время, Стефан поднялся из-за стола и пригласил гостя следовать за ним. Угощение получилось скромным — но по меркам Стефана, а не пражан, вот уже несколько лет вынужденных перебиваться скромными пайками по продуктовым карточкам. На шоколадные кругляши бедный посыльный набросился так, будто видел их впервые, и Стефан, глядя на него, ощутил острейший укол сочувствия. «Не более чем ставка в покере…». Слова Дихтвальда не просто всплыли у него в голове — ему почудилось, что он снова слышит их в непосредственной близости от своего уха, и это поселило в нем почти ребяческую злость, сильнейшее желание сделать что-нибудь хотя бы из слепого чувства противоречия. — Может быть, бокал портвейна? — предложил он, но ответом ему было лишь отрицательное бормотание. — Ах да. Стоило понять, что вы, должно быть, как свойственно местным, предпочитаете пиво. — Иногда, — ответил Денис, явно сражаясь с собой, чтобы не начать подбирать со стола оброненные им крошки. — Если случается, за ужином… Стефан рассеянно отхлебнул кофе. — Да-да, всецело вас поддержу… так что же, вы давно знакомы с Дихтвальдом? Денис коротко поднял на него глаза: видимо, продолжал искать какой-то подвох, но встретил со стороны Стефана лишь максимально невинную улыбку. — Не очень, — ответил он, размешивая в кофе сахар. — Когда мои родители оставили Прагу, я начал искать кого-то… кого-то, кто был бы связан с сопротивлением. Кто помогал бы людям. Мне удалось найти его. — Вами двигал лишь… бескорыстный альтруизм, как я понимаю? — негромко уточнил Стефан. — Вы ведь сами не еврей? — Да не еврей я, — отрезал Денис недовольно, из чего Стефан сделал вывод, что он не первый, от кого тот слышит подобные предположения. — И не коммунист. Да и католик из меня так себе. Просто… нельзя же было просто стоять и смотреть, как все это происходит? Разве нет? Вопрос, такой простой с виду, сумел застать Стефана врасплох, как внезапная атака с тыла. — Да, вы правы, — произнес он лишь затем, чтобы не углубляться в ненужные рассуждения. — Так что же, Дихтвальд дал вам работу? — Ага, — ответил Денис, но Стефан, приглядевшись к нему, пришел к выводу, что на самом деле его слова не до конца соответствуют действительности — уж слишком поношенными выглядели его пиджак и брюки, а ботинки (Стефан незаметно опустил взгляд под стол) и вовсе готовы были вот-вот приказать долго жить. Дихтвальд, конечно, не был из тех, кто купается в роскоши и сорит деньгами направо-налево, но Стефан не представлял себе, чтобы тот не платил парню хотя бы сумму, достаточную для покупки приличного костюма. — Постоянную работу? — вкрадчиво спросил он у своего гостя. — Сейчас это довольно ценно. — Он предлагал мне должность бухгалтера на его фабрике, — отозвался Денис, утирая салфеткой губы. — Деньги неплохие, знаете… но я отказался. — Действительно? Почему? Денис немного насупился и как будто разом повзрослел на несколько лет. — Вы же сами знаете. Господин Дихтвальд использует на фабрике труд рабочих… которых выкупает из лагерей. Он старается помочь, кому может, но всех местами не обеспечить. Теперь многое становилось ясным, и Стефану нечего было ответить — он просто молчал, откинувшись на стуле, и разглядывал своего собеседника, пытаясь уложить в голове, что этот мальчишка действительно существует, а не вылез со страниц какой-нибудь романтической повести. — Если бы я согласился на это место, это стоило бы кому-то жизни, — произнес Денис тише и тверже. — Я решил, что не могу на это пойти. Решил, что найду другую постоянную работу. — Но, как я понимаю, сложилось не очень гладко? — Сейчас сложное положение, — сказал Денис стесненно, — но у меня получается кое-что зарабатывать. Фотоателье отца закрылось, но иногда мне перепадают заказы… — О, так вы фотограф? Вы этому учились? Лицо Дениса чуть посветлело. — Да, я с детства помогал отцу в мастерской. Мне нравится работать со светом. Я думал даже попробовать стать кинооператором… или, чем черт не шутит, художником… но это… — …очень дорого, я понимаю, — улыбнулся Стефан и, заметив, что парень снова готов сникнуть, ободряюще потрепал его по плечу. — К живописи вы тоже неравнодушны? — Можно и так сказать, — ответил Денис задумчиво. — Но… не к тому, что сейчас называют «классической живописью». Мне это всегда казалось чем-то очень скучным. А то, что мне нравится, на выставках сейчас не увидеть. У немцев оно не в чести. Стефан ощутил, как в груди его поднимается волна азартного торжества — будто он играл в карты, и ему нежданно-негаданно пришла на руки самая удачная комбинация. — Мне кажется, — загадочно произнес он, — у меня есть кое-что, что придется вам по душе. Никогда он не радовался так тому, что решил лишний раз поосторожничать, не пользоваться дипломатической почтой, а дождаться курьера от Кристофера — несколько картин, свернутые в тубы, дожидались своего часа в импровизированном тайнике в кладовой, заглянуть куда не догадывалась даже приходящая прислуга; когда Стефан протягивал их Денису, вид у него, должно быть, был достоин Святого Николая, раздающего рождественские подарки. — Взгляните. Как вам? Денис развернул первую картину — и сразу же чуть не выронил ее. — Кандинский! Это же его цвета! — Верно, — подтвердил Стефан. — А вот еще… — А это Шагал! И… фон Явленский! Да? — А вы неплохо разбираетесь в авангарде, — развеселился Стефан, глядя, как Денис лучится чистейшим, незамутненным восторгом. — Достойно уважения. Денис, трепетно сворачивающий картину, обернулся к нему. — Откуда это у вас? Стефан ответил не сразу — подошел к нему ближе, чтобы мягко забрать у него свернутый холст; ладони их при этом задели друг друга, и Стефан мимолетно удивился про себя тому, какие у его собеседника горячие руки. — Я считаю, что искусство достойно спасения ничуть не менее, чем человеческие жизни, — проговорил он, бережно убирая картины обратно в тайник. — Ведь за ним — история, память, чьи-то искания, чувства, представления о прекрасном, о добре и зле… невозможно обречь его на уничтожение просто потому, что кучке весьма ограниченных персон оно видится, как они говорят, «вырожденческим». К сожалению, я не смогу сохранить все то, что эти люди предали огню… но я делаю, что могу, и надеюсь, что по-своему этого достаточно. — Мы все так делаем, — отозвался Денис, — и все надеемся. Стефан посмотрел на него и улыбнулся, но улыбка эта получилась у него, как ни странно это могло звучать, непривычно серьезной. Странный то был момент — похожий на первое соприкосновение, но не физическое, а душевное; может, тогда они ощутили впервые свою общность, пока еще ими не осознаваемую, но присутствующую в них обоих — нечто, что столкнуло их посреди всего мира и не позволило более разлучиться. — Видимо, видимо… — заперев кладовую, Стефан глянул на висящие в коридоре часы — оказывается, время уже близилось к вечеру. — Что же, я думаю, вам пора к нашим церковным друзьям. Денис заторопился, и Стефан вышел в прихожую его проводить. Наверное, оставались в нем еще какие-то сомнения или колебания, поэтому он не решался высказать вслух то, что весь последний час созревало у него на душе; но затем он увидел, как его собеседник старательно застегивает перештопанное пальто, слишком холодное даже на вид для этого времени года, а воротник заматывает вязаным шарфом, некогда теплым, но ныне безобразно растянутым во все стороны — и тогда Стефан форменным образом не выдержал. — Скажите, Денис, — сказал он, прислоняясь к стене в попытке выглядеть уверенно и даже небрежно, — как бы вы отнеслись к тому, чтобы работать у меня? Денис уставился на него ошарашенно. — У вас? В консульстве? «А парень-то не промах», — мелькнуло у Стефана в голове, и он не сдержал усмешки: — Такими полномочиями я, увы, не обладаю. Но я уже давно ищу личного секретаря. У меня масса дел, даже вне моей дипломатической компетенции, с которыми мне сложно справляться без чужой помощи. Я вижу, что вы вполне могли бы подойти на эту роль… вдобавок, вы интересный собеседник, а вы знаете, наши немецкие друзья до того увлеченно уничтожают в своем рейхе всех порядочных людей, что последнее время мне совершенно не с кем поговорить. — Я… я даже не знаю… — Подумайте, — разрешил ему Стефан, про себя полностью уверенный в том, что от такого предложения невероятно отказаться, но решивший все-таки сыграть на добивание. — Жить можно будет прямо здесь, места в квартире достаточно. Вдобавок, вы сможете проявлять свои негативы… и помогать мне с заполнением бланков, что чрезвычайно ускорит работу. Дадите мне ответ после того, как заглянете в церковь, хорошо? — Хорошо, но… — Денис все не мог решиться, и глупо было не понимать, почему, — а это не навлечет на вас лишние подозрения? Этого вопроса Стефан ждал — после всего, что ему пришлось уже сегодня услышать. — Не думаю. Все-таки мой статус позволяет мне несколько больше, чем большинству людей… хотя, конечно, во всем надо знать меру, — шутливо заметил он, желая несколько сбросить повисшее напряжение, — если я решу, например, пробежаться по Староместской площади, завернутый в одну только шкуру зебры из моей гостиной, гестапо, конечно, тоже этого не оценит. Если Денис и хотел сдержать смех, то у него не получилось. Как и у любой личности с творческой жилкой в мозгу, его воображение работало прекрасно. — Я буду ждать ответа, — напомнил Стефан, закрывая за ним дверь. На самом деле, ждал он только того, когда Денис вернется, чтобы ответить «да». *** Январский вечер сгустился рано; налив себе стакан теплого грога, Стефан устроился в гостиной с книгой в руках, но мысли его были далеки от того, что происходило на страницах романа; тщетно пытаясь взнуздать их, направить в нужное русло, он неизбежно возвращался про себя не только к событиям последних дней, но и к более далекому воспоминанию — о том потрясении, что ждало его в тот вечер, когда он впервые водворился в этой квартире в качестве хозяина. Консульство бедствовало — конечно, если это не касалось организации приемов для друзей из немецкой администрации, — и квартира, которую могли предоставить Стефану за казенный счет, оказалась до того отвратительной, отсыревшей конурой, что он принял решение съехать оттуда, едва переступив порог. Чрезмерной бережливостью он не отличался никогда, да и не был против заплатить, если речь шла о его собственном удобстве; на следующий же день он нашел контору, занимавшуюся арендой жилья, и отправился по предоставленным ему адресам. Эта квартира оказалась в списке одной из первых — и он, осмотрев ее, не мог не изумиться, почему роскошные многокомнатные апартаменты в самом сердце города не только стоят пустыми, но еще и сдаются за форменный бесценок. — Хозяева решили отправиться в путешествие, — ответил служащий конторы, от которого Стефан не стал скрывать свое изумление, — квартира им не нужна. Можно было что-то заподозрить еще тогда; но это было несколько лет назад и Стефан, оглядываясь на себя тогдашнего, понимал, что был настолько прекраснодушен, насколько это вообще возможно для человека, которому недавно перевалило за тридцать. Тогда он просто решил, что ему повезло наткнуться именно на таких чудаков, благодаря которым его пражская жизнь заиграет новыми красками, стремительно подписал все необходимые документы и в тот же день перевез все свои вещи из казенной дыры, намереваясь забыть ее как можно скорее, будто она была страшным сном. Реальная же жизнь начиналась сейчас — и, по мнению Стефана, была окрашена в исключительно светлые и приятные глазу тона. Единственное, что его смутило — кое-какая мебель в квартире была сломана, но он решил про себя, что дело в недобросовестных соседях или даже конторских служащих, которые воспользовались отсутствием хозяев и растащили все, что плохо лежало, не особенно заботясь о сохранности чужого имущества. Эту проблему он намеревался решить в самое ближайшее время, а пока что его всецело все устраивало: он распаковал вещи и обустроился со всем возможным комфортом, даже сделал маленькую перестановку — стол в столовой переместил так, чтобы на него с утра падало больше солнечного света, стоявшую в углу спальни кровать сдвинул ближе к центру комнаты и даже предпринял самоотверженную попытку убрать куда-то старый, пыльный сундук, стоявший у входа в одну из комнат и загораживающий собой половину прохода. Предчувствуя, что будет спотыкаться об этот сундук всякий раз, когда тот будет подворачиваться ему на пути, Стефан попробовал, поднатужившись, сдвинуть его с места, но удалось едва-едва: тяжелый дубовый ящик, чем-то напоминающий гроб, не желал поддаваться, и Стефан, поняв, что для этой задачи лучше будет разыскать кого-то покрепче, глухо выругался и выпрямился, утирая ладонью выступивший на лбу пот. Что-то привлекло его внимание — какой-то предмет, завалившийся за сундук и до этого остававшийся им незамеченным. Теперь этот предмет упал на пол, почти к самым ногам Стефана, и тот, недоумевая про себя, наклонился, чтобы его подобрать. Это была игрушка — ничем не примечательный плющевый медведь, довольно потрепанный, лишенный одного глаза, на место которого чьи-то руки пришили цветную пуговицу. Неизвестно, сколько он пробыл за сундуком, но его светло-коричневая шерсть за это время успела изрядно сваляться; единственным, что выбивалось из его окраса, было странное, расплывчатое, бурого цвета пятно на одной из лап; Стефан озадаченно коснулся его, и это бурое оказалось не мягким, а сухим, слипшимся, осыпавшимся на кончики его пальцев. От игрушки Стефан хотел избавиться в тот же день — просто отправить к остальному мусору, это стоило бы ему, на первый взгляд, меньших усилий, чем разбить яйцо. Но он так и не сделал этого, сам не зная почему — посадил медведя на одну из полок посудного шкафа, стоящего в гостиной, и тот сидел там, лупился на него каждый день своими блестящими разномастными глазами, как немое напоминание о том, что случилось, о том, к чему Стефан поневоле оказался причастен. Конечно, он не хотел задумываться о том, что произошло здесь — но он не задумывался, он просто понял, и мир вокруг него стал другим — стал и он сам, без всякой возможности вернуться назад.