И последние станут первыми

Девушка пришла в себя через несколько часов, когда сгустился вечер; автобусы миновали окрестности Дрездена и находились примерно на полпути к Берлину. Иногда Стефан слышал издалека звуки стрельбы или шум двигателей, но до сих пор им везло, и все попавшиеся им на дороге военные части были немецкими: несколько раз делегацию останавливали с требованием объяснить, куда они направляются, но подписанная Реннау бумага сразу снимала любые возможные вопросы — шлагбаумы поднимались, заграждения раздвигались в стороны, и автобусы беспрепятственно продолжали свой путь. Убедившись, что все идет не так, как он опасался, Стефан даже позволил себе расслабиться и подремать — а когда проснулся, с трудом осознавая, как обычно бывает после дневного сна, где он находится и что происходит с ним, в первую очередь увидел, что девушка, уложенная им на носилки, шевелится, вздыхает и даже порывается встать. — Как вы себя чувствуете? — спросил Стефан, поднявшись со своего места и шагнув к ней; в салоне было недостаточно места, чтобы выпрямиться в полный рост, и Стефану пришлось наклониться, опереться о край носилок. — Вы меня слышите? Девушка медленно, тяжело подняла и опустила веки, коротко провела по растрескавшимся губам кончиком языка, и Стефан обернулся к одному из своих спутников, чтобы жестом попросить у него бутылку с водой. — Вот, выпейте… Поддерживаемая им за затылок, она сделала несколько глотков. Лицо ее оставалось бесцветным, почти безжизненным, но в глазах мало-помалу просыпалось осмысленное выражение. — Кто вы? — спросила она, останавливая взгляд на лице Стефана. — Где я? — Не бойтесь, — сказал ей Стефан, — это спасательная экспедиция Красного Креста. Мы эвакуируем заключенных из лагерей. Вас скоро переправят в безопасное место. Приподнявшись на локте, девушка огляделась, рассматривая автобус и всех, кто находился в нем. Сложно было по ней сказать, верит ли она в реальность происходящего — очевидно, избавиться от остатков лекарственного дурмана ей было не так-то просто. — А… — протянула она, вновь поворачиваясь к Стефану, — а вы… — Я всего лишь дипломат из Швейцарии, — пояснил он, изображая доверительную и скромную улыбку, — так вышло, что этой экспедицией руковожу я. Мое имя Стефан. А ваше? Она долго не отвечала, смотря на него так, будто меньше всего в жизни могла ожидать этого вопроса. — Аврора, — наконец произнесла она будто с трудом или чего-то стесняясь, и тут же зажмурилась, прикрывая ладонью рот. — Мне… мне нужно на воздух… — Подождите, подождите, — поспешил остановить ее Стефан, увидев, что она делает попытку подняться, — не надо, вам может стать дурно. Я сейчас попрошу водителя остановиться, только оставайтесь здесь. Остановка и впрямь была необходима всем — немного пройтись, справить нужду, размять затекшие мышцы; дорога, шедшая через лесистую рощицу, была пуста, и те из освобожденных пленников, кто мог стоять на ногах, разбрелись вдоль нее — кто-то предпочитал держаться отдельно от остальных, кто-то, сбившись в группы, перебрасывался негромкими фразами, а некоторые, как видел Стефан, просто застыли у обочины, крепко схватившись друг за друга. Такая реакция не была редкостью: не всем было легко принять, что страшное осталось позади, что верная смерть прошла мимо них, лишь обдав своим зловонным дыханием — и они, растерянные, полуоглушенные, могли только искать опору в близости другого человека; вот и Аврора, когда Стефан выносил ее из автобуса, держалась за его плечи с такой силой, которую он не мог заподозрить в ее тонких, чуть не прозрачных пальцах. — Вы можете идти? — спросил он, осторожно спуская ее со своих рук, но продолжая на всякий случай поддерживать за талию. Она сделала один шаг вперед, затем, покачнувшись — другой. Стефан продолжал следовать за ней: его не покидала странная, но казавшаяся в тот момент удивительно естественной мысль, что она оказалась номером пятьдесят один, что он спас эту девушку как бы вместо Дениса — а, значит, должен был проявлять к ней столько же внимания и заботы, сколько проявил бы к нему. — Устала, — вздохнула она, пройдя таким образом несколько метров, и присела на край обочины. Стефан поддержал ее за локоть, боясь, что ноги окончательно перестанут слушаться ее, и сам опустился рядом, позволяя пыли и полузасохшей весенней грязи, оставленной на асфальте множеством колес, мгновенно оказаться на подоле его пальто. — Вам лучше? — Немного, — призналась она, делая несколько протяжных, но будто неуверенных вдохов. — Воздух… он здесь другой. Я по нему скучала. А куда мы едем? — В Падборг, — ответил Стефан. — Это город на границе Дании. Там вам окажут всю необходимую помощь. Вы сможете укрыться в Швеции, пока не кончится война. — Война еще не кончилась? — Нет, — сказал Стефан, качая головой. — Но я думаю, Германии остаются считанные дни. Союзники уже рядом. Огорошенная или нет его новостью, Аврора не проявила никакой видимой радости; вообще, как показалось Стефану, она думала на тот момент совершенно о другом. — Как вы оказались в лагере? — спросила она, протягивая руку к растущему неподалеку от нее первоцвету, но не срывая, просто дотрагиваясь бережно и ласкающе до маленьких белесых лепестков. — Вас прислали? — И да, и нет. Я… я вызвался сам. Я искал одного человека. — Вы его нашли? — И да, и нет, — повторил Стефан, потому что ни в какие другие слова не смог облечь свой ответ. — Но это… долгая история. Сейчас это не так важно. Немного посидели молча бок о бок, устремив параллельные взгляды меж высящихся у дороги деревьев. Аврора, оставив привлекший ее цветок, поднесла обе руки к лицу, с некоторой озадаченностью разглядывая обвивающие их бинты — Стефан с опозданием подумал, что стоило, должно быть, предложить ей что-нибудь из медикаментов, ведь ранения наверняка продолжали причинять ей боль. — Вы что-нибудь помните? — спросил он с осторожностью, стараясь соблюсти достаточную деликатность, чтобы не обращать ее чрезмерно резко к воспоминаниям, хранить которые она не хочет. — Что с вами случилось? — Очень мало, — произнесла она, обхватывая себя за локти так, будто ей внезапно стало зябко. — Помню… того человека. Он вел меня куда-то. Давал мне что-то съесть. Потом говорил «спи и не шуми», и я засыпала снова. Стефан открыл рот, чтобы рассказать ей о разговоре в подвале, о золоте, которое покоилось ныне в его портфеле, в котором он хранил необходимые в путешествии мелочи и который всюду возил с собой, но не успел — лицо Авроры дрогнуло в выражении разящего осознания, и она, задыхаясь от слез, согнулась пополам, уткнулась в собственные колени, как будто получила сильный, с оттяжкой удар кулаком в живот. — Моя скрипка, — услышал Стефан ее жалобный голос, с трудом прорывающийся сквозь рыдания, — комендант разбил мою скрипку! Должно быть, для кого-то это зрелище показалось бы воистину диким — девица, которая еще недавно была в шаге от гибели, горевала бурно и неудержимо из-за утраты своего инструмента, но Стефан не был настолько глуп или нечуток, чтобы не понимать, сколь много могла значить для нее эта скрипка даже в сравнении с ее собственной жизнью, которая (и девушка наверняка уже с этим свыклась) на протяжении долгого времени стоила меньше, чем один плевок Тидельманна или кого-то из его подчиненных. Может, оставшись в живых, Аврора не могла в полной мере радоваться этому, зная, что инструмент ее больше к ней не вернется — как Стефан, который спас всех, кого смог, но был вынужден отступиться от спасения того, кого желал видеть спасенным более всех остальных. — Ну что вы, — пробормотал он, касаясь ее дрожащих плеч, привлекая ее к себе — не слишком настойчиво, оставляя ей немного свободы на тот случай, если прикосновение окажется ей неприятно, — обещаю, у вас будет другая скрипка… она будет напоминать вам о прежней, но в то же время будет лучше нее. Всхлипы не прекратились, и Стефан, не желая оставлять несчастную наедине с ее потерей, продолжил говорить, хоть и нес при этом какую-то невыносимую чушь: что в Падборге их уже ждут, а на днях они окажутся в Мальмё, где воздух не пропитан прогорклым запахом пороха, где давно уже не поют сирены воздушной тревоги, а в маленьком кафе напротив Церкви Святого Петра подают, как ему рассказывали, самый вкусный горячий шоколад в Швеции — топкий, тягучий, от одного глотка которого все тело напитывается сладостью и теплом; что они вернутся в Прагу, когда небо прояснится и вступившая в свои права весна, ее извечный дух возрождения, что возвращается на землю даже после самых лютых морозов, изгонит прочь последнее напоминание о гестапо, о висящих на домах свастиках, о бродящей по улицам смерти; что войне, в самом деле, конец, нужно только продержаться, не позволить убить или сломать себя в оставшиеся несколько дней. В какой-то момент поток его слов остановился сам собой. Аврора уже не плакала — молчала, слушая его голос и спрятав лицо в ткани его пальто. — Нужно идти, — тихо произнес Стефан куда-то в ее макушку, отгоняя всякую тень неловкости. — Нужно ехать дальше. — Нужно, — согласилась она, и Стефан, поднявшись первым, помог подняться и ей. *** Аврора не пожелала больше возвращаться на носилки и осталась сидеть рядом со Стефаном; спустя несколько минут она задремала, прислонившись к его плечу и вложив свою ладонь в его собственную. Чувствуя, как понемногу согреваются в его руке ее замерзшие пальцы, Стефан не заметил, как сон одолел и его — чтобы оказаться разбуженным спустя несколько часов, когда автобус замер посреди ночной темноты так резко, что все сидевшие внутри едва не попадали со своих мест. — Что за… — пробормотал Стефан, с трудом продирая глаза; за окнами, разрезая окутавшую все мглу, мелькнули несколько фонарных лучей, затем он услышал чьи-то громкие, требовательные голоса — и сердце его сжалось в момент до миниатюрной, очень холодной точки, когда он осознал, что из услышанного не понимает ни слова. — Открывайте! Выходите! Аврора проснулась тоже; взглянув на нее, Стефан увидел, что она испугана не меньше него. — Кто это? — слабо спросила она, хватаясь обеими руками за его запястье; как ни хотелось ему обратного, но ему пришлось отстранить ее от себя — чтобы подняться и, оправляя на ходу одежду, направиться к двери. — Нет! Не ходите! Больше всего на свете он желал послушаться ее — но голоса с той стороны становились все громче, и Стефан не мог дать гарантии, что задержка не приведет к тому, что автобус окажется изрешечен пулями. Поэтому он сказал только: — Ждите здесь, — и, слыша, как нарастает за его спиной встревоженный ропот, распахнул дверь автобуса, шагнув навстречу нестерпимо яркому свету. Его окружили сразу несколько человек: все они были одеты в солдатскую форму, и форма эта, Стефан мог сказать с уверенностью, совершенно точно не принадлежала вермахту. — Руки вверх! Это было ясно и без перевода; Стефан торопливо вскинул над собой раскрытые ладони. — Кто такой? Пожалуй, вопрос был ясен тоже, но Стефан подозревал, что ни один из известных ему языков не позволит ему сделать так, чтобы его поняли — или хотя бы сразу не убили. — Я… — от волнения он сбился на французский, и ему тут же пришло в голову, что это не такая уж и плохая идея — может, так он смог бы прибавить себе доверия в глазах этих людей. — Меня зовут Стефан Леблан, я здесь по поручению Красного Крес… — Разойдись! Стефан осекся. Солдаты расступились в стороны, пропуская ближе к нему человека в офицерских погонах — долговязого, совсем молодого и, по-видимому, изрядно заспанного. Наверное, его вытащили из постели известием о прибытии незваных гостей — по крайней мере, китель он застегивал на ходу и устало щурился, попадая под свет фонарей. — Так. Это еще кто? — Меня зовут Стефан Леблан, — повторил Стефан, так и продолжая стоять с поднятыми руками; опустить их он не решался под прицелом сразу нескольких направленных на него автоматов. — Я здесь по поручению Красного Креста. Мы проводим миссию по эвакуации заключенных из немецких концлагерей и направляемся в Данию. Я прошу вас освободить путь и дать нам проехать. Слабая надежда на то, что среди солдат окажется хоть один, немного понимающий по-французски, оказалась несбыточной: монолог Стефана оказался встречен лишь всеобщим молчанием. — Чешет складно, — произнес офицер, озадаченно почесав кончик носа, а затем обратился к окружавшим его сотоварищам. — Кто-нибудь что-нибудь понял? — Никак нет, товарищ командир! — Вот и я тоже, — отозвался офицер, пытаясь заглянуть внутрь автобуса через плечо Стефана. — Так, а это кто там? Стефан не знал, откуда в нем взялось столько самоубийственной храбрости — стоило офицеру занести ногу на ступеньку, как Стефан сразу оказался перед ним, преграждая ему дорогу. — Вы не имеете права! Эти люди под защитой Красного Креста! Я как представитель нейтральной державы могу вам заявить, что… Это его выступление солдатам не могло понравиться; кто-то вскинул оружие, целя Стефану в грудь, и он успел попрощаться мысленно с жизнью — но шага в сторону так и не сделал. Впрочем, выстрела не прозвучало: офицер, которому Стефан решил воспрепятствовать, поднял руку, предостерегая своих подчиненных от того, чтобы тут же покончить с непокорным незнакомцем. — Переводчик нужен, — произнес он, — иначе никак. — Я могу! Звонкий женский голос заставил всех обернуться. К ним приближалась приземистая темноволосая девица, тоже торопившаяся застегнуть последние пуговицы на одежде; на руке ее Стефан увидел медсестринскую повязку, и от вида красного креста, пусть и не имевшего ничего общего с теми, что украшали борта и капот автобуса, у него немного отлегло от сердца. — Лиза, — офицер, судя по всему, был появлению девицы не очень доволен, — я же попросил тебя остаться в… — Перестань! — только отмахнулась она. — Видишь, я вовремя! Итак, месье, — заговорила она чуть с запинкой, но Стефан, заслышав знакомый говор, чуть не вскрикнул от радости, — кто вы такой и куда направляетесь? Он повторил ей в третий раз все то, что уже говорил; она выслушала его, сосредоточенно нахмурившись, и затем вполголоса перевела своему спутнику, но добилась этим только того, что он устремил на Стефана взгляд, полный нескрываемого недоверия. — А документы-то у него есть? Положение как будто становилось менее плачевным — хоть это ощущение могло быть и обманчиво. Дипломатический паспорт у Стефана был, к счастью, все еще с собой — недрогнувшей рукой он подал его офицеру, до последнего оттягивая момент, когда придется доставать следом за ним и бумагу с отпечатанной на ней свастикой, подписанную Реннау. — А черт его знает, вроде настоящий, — пробормотал офицер, прикрыв один глаз и зачем-то просматривая страницы паспорта на свет. — А везет он кого? У них есть документы? — Это бывшие заключенные, — пояснил Стефан, — они все под моей ответственностью. Пятьдесят один человек из лагеря в Судетах. Операция согласована с немецким правительством. Они дали нам разрешение на проезд. Вытаскивать проклятую бумагу все-таки пришлось: офицер изучил ее с большим пониманием, из чего можно было заключить, что с немецким языком дела у него обстоят куда лучше, нежели с французским. — Вижу, вижу, — проговорил он с прежним сомнением, складывая лист вдвое. — Ладно, пусть скажет им: всем выйти наружу. Перевод Стефан едва расслышал за пульсирующим биением крови в висках. Какая-то часть его будто лишь сейчас осознала масштаб грозящей опасности — хоть его все еще и не подстрелили, у этих людей все еще оставалась возможность сделать это в любую секунду, и он проговорил нерешительно, машинально хватаясь за открытую дверь: — Многие из этих людей едва могут встать… — Ладно, — офицер, судя по всему, начал терять терпение, — пусть выйдут те, кто может. Делать было нечего: Стефан озвучил своим пассажирам высказанное требование, и те, насколько позволяло их состояние, нестройно потянулись к выходу. Оказываясь под светом фонарей, они, объятые страхом, закрывали руками лица; Аврора, поспешив оказаться подле Стефана, порывисто и неловко обхватила его за талию обеими руками, вновь зарываясь в его пальто, будто это обеспечивало ей достаточное убежище, все равно что в игре в салочки, где достаточно крикнуть «я в доме», чтобы тебя не тронули. Может, это было малодушно с его стороны, но он не испытал ничего, кроме радости, от того, что перед лицом надвинувшейся угрозы больше не остается один; крепче прижимая Аврору к себе, Стефан чуть склонил голову, чтобы быстро шепнуть ей что-то нескладное, но успокаивающее, и после этого на офицера воззрился почти с вызовом. — Вы довольны? Даже скользящего света фонарей хватило ему, чтобы понять, что что-то изменилось. При виде освобожденных пленников солдат как будто разом покинула добрая половина их враждебности; офицер и, в особенности, переводчица не стали исключением — на лицах их обоих отразилось одинаковое потрясенное сострадание. — Посмотрите, сколько их, — приказал он, оттягивая ворот кителя, будто тот неожиданно стал ему неудобной помехой. Двое солдат бросились к автобусам, но Стефан, проследив за ними, убедился, что они не делают ничего, что могло бы вызвать его нарекания: просто бродят между заключенными, бормоча что-то вполголоса — скорее всего, пытаются быстро провести их подсчет. — Откуда вы их вывезли? — вдруг спросила у него переводчица. — Там еще остались люди? — Да, — кивнул он, с сожалением опуская взгляд. — Мы… мы не смогли забрать всех. Нам этого не позволили. Но мы пытаемся спасти, кого можем. Поэтому нам нужно как можно скорее проехать. Переводчица, обернувшись к своему спутнику, что-то неразборчиво ему сказала. — Погоди ты, — ответил тот, — я такие вещи один решать не могу. — Звони генералу. Офицер вздохнул, протер глаза кончиками пальцев, и этот незначительный, совсем обычный жест, выдающий смертельно уставшего человека, отчего-то заставил Стефана замереть, перестать так исступленно, будто желая разделить с кем-то последнее оставшееся в нем тепло, сжимать плечи его маленькой спутницы. — Да, надо. Вот влетит мне, если он еще спит… — Иди. Я побуду тут. Офицер удалился. Бумаги Стефана так и остались при нем, и переводчица, заметив, что Стефан провожает его обеспокоенным взглядом, заметила примирительно: — Он сейчас вернется. Ему надо связаться с нашим начальством. Ожидание пролетело быстрее, чем Стефан предполагал; Аврора по-прежнему не выпускала его, но уже не прятала лицо, исподтишка разглядывая бродящих вокруг солдат с заинтересованным любопытством. Остальных заключенных, очевидно, тоже оставлял страх — немало способствовало этому то, что солдаты, пошептавшись между собой, принялись предлагать им что-то съестное, что могло найтись в их карманах. Все это зрелище говорило само за себя — но Стефан, глядя на это, не мог поверить, что все обошлось, даже после того, как вновь появившийся на дороге офицер протянул ему документы и заявил, что они могут проехать. — Но будьте осторожны, — произнесла напоследок переводчица, протягивая Авроре несколько конфет в бумажных обертках; та, несмотря на свою робость, не стала отказываться от подарка. — Немцы совершают ночные налеты. — Мы постараемся держаться подальше от линии фронта, — пообещал ей Стефан, подсаживая свою спутницу, чтобы ей было проще забраться обратно в автобус, а потом добавил совершенно искренне: — Спасибо вам. — Благодарить не за что, — ответила переводчица, улыбаясь ему. — Мы ведь на одной стороне. Больше они не встретили на своем пути ни одного препятствия — опасаясь, что следующая встреча с кем-нибудь не закончится столь мирно, водители гнали по пустынной дороге с такой скоростью, что в Падборг они прибыли раньше, чем над горизонтом проявились первые блеклые следы близкого рассвета. Стефану, правда, больше не удалось сомкнуть глаз: все время, что мчались они сквозь прохладную весеннюю ночь, он пытался перебрать в голове все, что произошло с ним, привести свои мысли хотя бы в подобие осмысленного порядка, понять, как случилось с ним сегодня все самое худшее — и как умудрился он при всем этом остаться в живых. Они въехали на территорию госпиталя, и он увидел, что к ним уже бежит Каро: конечно, она тоже не смогла заснуть, одолеваемая своими тревогами. — Стефан! — крикнула она, едва завидев его. — Ты вернулся! — Я вернулся, — подтвердил он, глядя в ее сияющее счастьем лицо, и сделал шаг ей навстречу — но оказалось, что шагнул в какую-то бездонную пустоту, лишенную любых мыслей и звуков. *** Приходить в себя было сложно — все равно, что вытаскивать себя, подобно барону Мюнхгаузену, за волосы из глубокого темного омута. Оказалось, что он лежит на кровати — такой же, на какие обычно укладывали новоприбывших спасенных; повернув голову, Стефан увидел собственные вещи, аккуратно сложенные на стуле по соседству, потом оглядел себя, но понял только то, что кто-то успел раздеть его, уложить и укрыть одеялом. — Каро? — решился позвать он, не думая всерьез, что получит немедленный отклик, но тут же услышал ее голос из-за ширмы, наверняка отделявшей его кровать от чьей-нибудь еще. — Стефан! Ты в порядке? Через секунду она заглянула к нему. В руках у нее был поднос, на котором стояли несколько опустошенных стаканов и еще несколько содержащих какой-то мутный раствор; поднос этот она отставила в сторону, чтобы, приблизившись к Стефану, положить ему на лоб нежную горячую ладонь. — Жара нет. Слава богу! У тебя был нервный срыв. Ты проспал почти двое суток. — Двое суток? — переспросил Стефан, приподнимаясь; не понимая, почему макушку его окутало непривычной прохладой, он поднял руку, чтобы пригладить волосы на затылке — но не нащупал ничего, кроме пустоты. — Прости, — проговорила Каро, едва увидев его лицо, на котором отразилась, должно быть, крайняя степень недоумения, — но нам пришлось это сделать. Там была настоящая колония вшей! Слабо застонав, Стефан опустился обратно на подушку. Не то чтобы он удивился тому, что у него после стольких путешествий по лагерям обнаружились вши — можно сказать, он еще легко отделался, не подцепив вдобавок к ним тиф или дизентерию, — но внезапная потеря волос порядком выбила его из колеи. Похоже, Каро заметила это и всерьез вознамерилась извиняться, но Стефан вовремя остановил ее: — Ничего страшного. В самом деле, ерунда. Отрастут. — Я тоже так подумала, — заключила Каро, перекладывая его вещи на подоконник и присаживаясь на освободившийся стул. — Как ты? Ты нашел того, кого искал? — Я… — с каждой секундой у Стефана все больше тяжелела голова. — Да, но… я не привез его сюда. Он остался в лагере. — Как? — изумленно вопросила Каро. — Почему? — Это… это сложно тебе объяснить, — пробормотал он, тоскливо бродя взглядом по своей огороженной ширмой «палате» — и вдруг, увидев прислоненный к ножке кровати портфель, едва не подпрыгнул, ибо вспомнил о его содержимом. — Боже, та девушка, которую я привез. Она еще здесь? — Все они еще здесь, — проговорила Каро, явно не понимая, что стало причиной его внезапного возбуждения. — Корабль за ними придет через несколько дней. А что ты… Откинув одеяло, Стефан спустил ноги с постели. — Мне нужно ее увидеть. *** Он нашел Аврору на улице, напротив одного из приспособленных для больных корпусов. Она сидела на узкой скамейке, подставив лицо налившемуся в небе солнцу и носком туфли ковыряя землю рядом с собой. Стефана она заметила не сразу и, когда его тень оказалась в ее поле зрения, в первую секунду вздрогнула, порываясь закрыться — и он подумал с печалью, сможет ли она когда-нибудь изжить в себе привычку ожидать удара от каждого, кто неожиданно подходит к ней. — Это вы! — воскликнула она, узнав Стефана даже в его новом обличье, хоть ей и потребовались на это две-три секунды. — Вы поправились! Я испугалась, когда вы упали… — А я не испугался, — усмехнулся он, садясь на скамейку возле нее. — Я даже ничего не понял. Просто закрыл глаза, а потом их открыл. — Вам уже лучше? — Намного. А вам? Аврора на мгновение сжала губы. Похоже, своим вопросом Стефан задел что-то, что она до сих пор отказывалась принять. — Лучше, чем могло быть, — произнесла она, и это было очевидно: что могло быть намного, намного хуже, отлично представляли себе они оба. — Кости удалось спасти. Но играть… играть я теперь вряд ли смогу. Стефан бросил короткий взгляд на нее, на ее руки, на свежие повязки, и проговорил тихо и опустошенно: — Мне так жаль… — Не надо, — сказала она с внезапным ожесточением. — Я же говорю вам, могло быть и хуже. Да, они оба знали, что могло быть хуже. Но что это призрачное, несостоявшееся будущее значило сейчас, когда нужно было принимать необратимо изменившееся настоящее? — Я… — возможно, это был неподходящий момент, чтобы заводить речь о золоте, но Стефан решил, что лучшего момента не будет все равно. — У меня есть кое-что для вас. — Для меня? — Да, — он раскрыл портфель, извлекая оттуда слиток, и Аврора, вскинув на него расширенные глаза, схватилась за скамейку под собой в явственном стремлении не упасть. — Тот человек, который… который сказал мне забрать вас… он хотел оставить вам это. Правда, он говорил, что мы можем разделить эту вещь напополам, но я думаю, мне она ни к чему. Посчитав объяснение достаточным, он протянул золото своей собеседнице — и теперь настала его очередь изумиться до глубины души, ведь она, резко отвернувшись, оттолкнула его руку. — Нет. Я не возьму. Стефан едва не выронил слиток себе на ногу. — Не возьмете? Но почему? Я думаю, он стоит… — Не хочу я знать, сколько он стоит, — сказала она, кусая губы, и Стефан понял, что она пытается смирить охватившую ее дрожь. — Не хочу ничего от него. Можете забирать. Оставьте себе. — Но… — Стефан совершенно не был готов к тому, что придется ее уговаривать. — Но мне он тоже ни к чему, и… — Тогда отдайте кому-нибудь, — предложила она, повторно отстраняя его руку — Стефан все-таки выпустил слиток, и тот с глухим стуком упал на землю между ним и Авророй. — Может, кому-то он нужнее, чем вам или мне. Наверное, очень многие люди согласились бы с тем, что испытывают острейшую нужду в этом слитке, но Стефан подумал в тот момент вовсе не о ком-то безликом и абстрактном — в голове у него вспыхнула сцена в доме Дихтвальда, участником которой он был, вроде бы, так недавно — и одновременно с этим потрясающе давно. " — О чем вы говорите?! Если бы я мог вам помочь… — Вы не можете помочь, если, конечно, у вас нет лишних десяти тысяч рейхсмарок. За меньшее охрана фабрики не согласится с мыслью, что рабочие тоже имеют право жить… хоть они и евреи». Аврора все еще избегала даже взглянуть на золото; наклонившись, Стефан подобрал его, взглянул на собственное размытое отражение на отшлифованной блестящей поверхности. «Я сумасшедший», — подумал он и даже не стал спорить с этой очевидной истиной. Тем же вечером, наскоро собравшись и попрощавшись с Каро, он выехал из Падборга. Стефан возвращался в Прагу.