Северный Огонь

      За окном темно, но всполохами расцветают огни фейерверков, которые запускают в честь окончания этапа и победы хогвартского чемпиона.       Здесь, в лазарете, лишь бледный желтый свет.       Сан уже лежит на койке, и глава местной колдомедицинской службы, мадам Помфри, сосредоточенно осматривает его грудную клетку и руки, проверяя многочисленные обширные ожоги на заклинание. Где-то кожа просто красная, где-то — все обстоит куда серьезней. Виднеются волдыри, темные пятна обугленной кожи, и, когда их касаются, чужое тело крупно вздрагивает. Слышится сдавленный стон, и у Сонхва внутри все сжимается в комок. Он знает, что определить глубину и тяжесть ожогов безболезненно не получится. Он знает, что это вынужденная мера и невозможно вылечить ожоги одним мановением палочки. Он знает, как важно определить, было это обычное пламя или волшебное. Но Сану делают больно, и, хотя это неизбежно при лечении, в горле закипает рефлекторная злость.       — Разрешите, — он оказывается у койки в пару шагов, нависая над ней и наклоняясь к чужому телу. Это не простые ожоги, не от обычного огня. Учредители Турнира воспользовались Губрайтовым огнем, чтобы тот горел в подземельях, и именно это пламя ранило Сана. Но тогда почему ранами заняты обычные медики, а не те гениальные маги, что додумались дать студентам в руки столь сильное заклятие? Сонхва озлобленно рычит, но закапывается в свою сумку в поисках мази.       — Юноша, с какой стати? Вы вообще кто? Немедленно покиньте медотсек! — мадам Помфри — обычно приветливая леди с островатыми чертами доброго лица — сейчас кажется пугающей. Она прожигает взглядом, давит своей энергетикой, возвышаясь над Паком, и, кажется, твердо намеревается вышвырнуть его за шкирку. С пациентами она больше похожа на ласковую мать, Сонхва видел. Но сейчас, словно разъяренная львица, готова отстаивать своего подопечного.       — Я ничего ему не сделаю, — Сонхва вступает в это столкновение взглядами и поднимает руки вверх, демонстрируя, что в них только мази и настойка. Приходится давить в ответ, тон становится настойчивей, и невольно звенят стальные ноты. Он знает, что это может восприниматься как агрессия, но сейчас нет иного выбора. — Слышите? Ничего опасного. Только помогу. Я знаю, какое было заклятие.       — Откуда бы вам?       — Спросил нашего чемпиона. Уверен, что смогу помочь.       — Юноша, покиньте помещение сию же секунду. Во всем ваш чемпион и виноват. Еще не хватало помощи от таких, как вы!       — Пожалуйста…       — Вон отсюда.       — Дайте, — что-то в голосе ломается, — ему, — и срывается в крик. — помочь!       На пару мгновений в лазарете наступает тишина. Ее разрывает свистящий судорожный вдох. Женщина мгновенно теряет всю свою решимость.       Нехотя, но мадам Помфри отступает. Недовольство ощущается во всей ее позе, когда, взяв влажную марлю, она присаживается рядом на табуретку и что-то ласково воркует, промокая вокруг ожогов. Повреждения сильные, и действовать нужно быстро, чтобы не пошло заражение:       — Раз взялись помогать, то начинайте. Надо очистить раны.       Сонхва понимающе кивает, прихватывает с подноса пинцет, вытирает спиртом и склоняется ниже. Кусочек за кусочком — всю ткань с ран необходимо убрать. Сан снова стонет, но терпит, крупно вздрагивая всем телом каждый раз, когда леди проходится увлажненной марлей по кусочкам одежды, прикипевшим к буграм ожогов, а затем Сонхва убирает их пинцетом.       Вдвоем они справляются быстро. Но времени все равно мало.       Мадам Помфри поднимается, чтобы подобрать лекарство, однако замирает, как только видит, что Пак снова берет в руки свои мази. Смотрит с подозрением, буравит взглядом и, кажется, готова в любой момент броситься. Такую реакцию нетрудно понять: нельзя допустить, чтобы пациенту причинили вред, поэтому она не может позволить лечить его чем-то неизвестным. Сонхва кидает на нее взгляд мельком, набирает из баночки мазь и показательно мажет себе на губы, сразу же слизывая горечь. Достаточно вызывающий поступок, но это означает, что все абсолютно безопасно, в его лекарствах нет никакого яда. Он не сделает никому плохо, он пришел только помочь. А даже если не сможет помочь всерьез, то хотя бы временно облегчит боль, и это выиграет колдомедикам около часа для приготовления лекарств. Глупо отказываться.       Леди долго и пристально смотрит ему в глаза, словно пытаясь проникнуть взглядом в мысли, понять желания, вытащить мотивацию… И все-таки окончательно сдается. Безмолвный поединок выигран, и мадам Помфри уходит в комнатку с лекарствами на время. Слышится только стук склянок из кладовой.       — Сан-и… — уверенность, с которой Сонхва ломился сюда и спорил с главой колдомедиков Хогвартса, мгновенно испаряется, когда приходится остаться один на один с чужими хрипами из опаленного тела. У Сонхва трясутся руки, когда он проводит пальцами у виска, касаясь сожженных васильковых прядей. Кровь грохочет в ушах, зубы неконтролируемо стучат друг о друга. «Успокойся». Нужно взять себя в руки. Со всем усердием он капает по паре капель настойки на особо обугленные раны, а затем снова набирает мази на пальцы и самыми аккуратными и бережными движениями, на которые только способен, втирает ее в бугристые края. — Потерпи, пожалуйста. Сейчас будет получше, ты только потерпи…       От мази и касаний Сана выламывает на кровати, и Сонхва чуть давит в нетронутых огнем местах, стараясь сдержать, но совсем не зажимая в тисках, как мог бы. Конечно Чхве больно, конечно он хочет от этого уйти, отдохнуть, но ведь ничто не заживет само по себе. Шанс, что раны затянутся сами и, не подвергнутые обработке, не загноятся, практически нулевой. У Сонхва глаза жжет от того, как ему страшно видеть искалеченное тело и как страшно собственными руками доставлять боль, но… Он собирает всю свою волю в кулак и делает то, что должен: изредка капает настойку на раны, обильно все смазывает мазью и постепенно переходит к волдырям. Он столько раз помогал матери в госпитале, неужели сейчас не справится?       Руки прекращают трястись. Сонхва откидывает простыню, которой по пояс укрыли Сана, и осматривает длинные ноги на предмет повреждений. Какой силы должно быть желание устроить пожар, чтобы опалить человека целиком? Приходится заняться и ногами, обрабатывать каждый поврежденный участок и потихоньку оттаскивать пинцетом прилипшие куски ткани от ран. Сан скулит и корчится на постели, хватается за простыню. И, хотя рефлекторно пытается увернуться от прикосновений, все же заметно, как он удерживает себя на месте усилием воли.       — Чшшш, тише, тише… — Сонхва практически баюкает его, когда видит, как мелко дрожит израненное тело под леденящей мазью. Сан такой сильный. Стараться помочь, облегчить задачу тому, кто занят ранами, хотя так больно, что и представить себе трудно. Любой другой человек уже не выдержал бы и вовсю брыкался. Но Сан терпит. — Тише, мой хороший, все пройдет.       К несчастью, накрывать ожоги тканью нельзя, чтобы лекарство не размазалось и не пошло загноение. Поэтому простыню приходится оставить в стороне, даже если начинает знобить. Сонхва старается не думать о том, что сейчас происходит, садится поближе и устраивает обе ладони над чужим телом, проводя вдоль корпуса. Еще немного, и интоксикация возьмет свое: ломота, спазмы, учащенное сердцебиение, обезвоживание, озноб и лихорадка — все это может выжечь изнутри. Спалить человека дотла. До того, как жар сдавит пламенными клешнями тело, нужно успеть облегчить, что возможно. Поэтому стоит сосредоточиться, закрыть глаза и…       — Сонхва…       Пак переводит взгляд на лицо младшего и поджимает губы. Он лишь надеется, что это не начинается стадия бреда. Потому что первое внятное слово, которое за все время произносит Сан, является его именем.       Но круговорот мыслей прерывает касание. От ощущения горячей ладони на запястье пробивает током. У Сана в глазах пепельно-серая муть, но все же пальцы он сжимает несильно — контролирует трясущуюся руку.       — Там, внизу. Тодор хотел нас убить. Он правда хотел этого, хен.       — Тщщ. Помолчи, пожалуйста, тебе нужно отдохнуть, — Сонхва накрывает было его ладонь своей и на мгновение замирает, боясь причинить боль. Потом все-таки ласково отстраняет, набирает побольше мази и разворачивает его руку к себе, начиная тщательно смазывать лекарством бугристую лопнувшую кожу. Но с каждой секундой Сонхва все больше и больше хмурится. Сан ведь абсолютно прав, Тодор звучал так, словно хотел это сделать, хотел победить больше, чем сохранить чужие жизни. И, не попытайся другие два чемпиона защититься, они могли бы сгореть заживо. Огонь контролировать сложно, а эти два заклинания — практически неудержимая для обычного студента сила. Да, никто не погиб. Однако невозможно быть уверенным, что в этом есть заслуга Тодора.       Обвинения от чемпиона Хогвартса сами по себе довольно серьезны, но Сонхва ощущает, что это не претензия к представителю противника, а искренность. Что Сан делится с ним сомнениями и ощущениями от произошедшего. Делится тем, что его сейчас волнует, несмотря на состояние. Делится своим страхом.       — Боюсь, ты прав. Прости, — от чувства вины Сонхва может лишь шептать, пока втирает бережными касаниями мазь во вторую ладонь. Он сравнивает невольно взглядом их руки: цвет кожи, ровную собственную ладонь и опаленную аккуратную ладонь Сана. Обвинять себя глупо, они ведь приехали соревноваться, но Сонхва приставлен к Тодору помощником. И он не показал ему, как контролировать огонь. Хотя он и сам толком не умеет, но это определенно говорит не в его пользу. Возможно, из-за его халатности и пострадал Сан. — Прости, пожалуйста.       Мазь начинает действовать, а вот температура тела поднимается. Мадам Помфри, которая приносит теплую настойку из корневища аира, судя по аромату, и маковое молоко, видит, что Сан доверяет Сонхва, поэтому пока что позволяет Паку продолжать. Он принимает из ее рук маковое молоко и приподнимает чужую голову, вливая несколько капель меж губ, после чего укладывает Сана обратно на подушку и убирает прядки пальцами с покрытого испариной лба. Скоро придет ломота и жар. И это будет не менее опасно, чем поединок с Тодором.       — Мне нужна кора ивы, листья мать-и-мачехи, зверобойное масло и корень кровохлебки, — Сонхва оборачивается к Мадам Помфри и поднимает брови, видя удивленное выражение ее лица. — …И цветы черной бузины.       — Бузина ядовита, юноша, — в ее голосе сквозит неодобрение и подозрение, будто он удумал ее руками отравить пациента.       — Возможно, так считается здесь, но не у нас, — Сонхва практически копирует тон и морщится, мотая головой. Естественно, предубеждения насчет бузины всем хорошо известны, и они нескоро покинут мир волшебников, но сейчас нельзя препираться: на это просто нет времени. — Леди, пожалуйста, скажите, у кого найти эти ингредиенты, нам нужно сделать отвар. Сейчас начнется жар.       — Молодой человек, Чхве Сан — сильный юноша, а температура является естественным процессом любого организма для борьбы с инфекцией, вы должны об этом знать, — женщина оправляет белый форменный передник и жестом намекает уходить. — С остальным я справлюсь.       — Она выжжет его, — Сонхва поднимается с места и равняется с хрупкой, но такой сильной женщиной. Она вылечила не одно поколение учеников Хогвартса и хорошо понимает, как ценна каждая минута. И они оба сейчас тратят эти мгновения впустую. — Это не обычный огонь. Мы можем отправить Сана в местную больницу и упустить время. А можем справиться сами. Начать с масла лаванды и компрессов на ромашке и череде… Пожалуйста, леди.       Нельзя спорить. Нельзя ругаться. Нужно уговорить ее на это лечение. Конечно, он всего лишь мальчишка, — студент чужой школы, которой нет доверия, — но они действительно могут сейчас бросить все силы на лечение. А он звучит слишком уверенно в своей правоте, чтобы пренебрегать помощью.       Мадам Помфри сканирует его взглядом несколько мучительно долгих мгновений и, наконец, коротко кивает:       — Хорошо. Если вы уверены в методах своей родины, то ваша помощь лишней не будет. Пока дам настойку аира. Не тратьте ни секунды.       — Есть, мэм. Вернусь в течение получаса, — Пак склоняется к Сану и мягко касается губами его лба, пробуя температуру. У него есть эти полчаса, но едва ли больше, прежде чем тело начнет ломать и выкручивать. Шепчет. — Я скоро вернусь, ладно? Постарайся немного поспать.       В коридорах Хогвартса безмятежно горят огни, а в главном зале еще идет празднество в честь окончания этапа. Сонхва бегает от одной группы людей к другой, пытаясь выяснить, у кого есть нужные ему травы. Договариваться с ребятами из делегации Дурмстранга нелегко, договариваться с другими студентами сложно, но договариваться с учителем зельеварения в чужой школе — задача практически непосильная. Это опасно, и вряд ли тот захочет помочь малознакомому ученику.       Сонхва спрашивает у студентов Дурмстранга и наставника, у других преподавателей своей делегации, но в ответ лишь качают головой. Это вызывает отчаяние: он не просит ничего особенного, у кого-то некоторые из ингредиентов наверняка есть, ведь и бузина и кровохлебка — обе растут в достатке, они распространены как составные для зелий и элементарных лечебных настоек. Но, пока Пак мечется между людьми, складывается впечатление, что никто не хочет помочь. То ли злой умысел, то ли нелепое совпадение, — сотня случайностей, сложившихся в фатальную ошибку — но ни у кого нет нужных запасов. Профессора Хогвартса — последние люди, к кому пошел бы Сонхва, но так уж выходит, что у него не остается выбора: либо потратить все силы на выращивание бузины самостоятельно, среди осени, а кору сходить соскрести к озерам, либо обратиться за помощью к чужим педагогам.       — Прошу прощения, но мне правда очень нужны эти ингредиенты. Для лечения, — Сонхва не слишком высокий, чтобы давить собой, поэтому старается брать вежливостью и улыбкой. Преподаватель по зельеварению, уже знакомый со студентами Дурмстранга, смотрит какое-то время пристально, потом все-таки встает из-за стола и направляется прочь из главного зала, уводя дурмгстрангца с собой. Они минуют коридоры, направляясь к кладовой, а Сонхва полушепотом перечисляет травы, которые необходимы. Профессор молча кивает и раскрывает перед ним двери своего хранилища.       Небольшая комнатка от пола до потолка уставлена баночками, склянками, коробочками и мешочками, сверху свисают пучки сухих трав. У Сонхва глаза разбегаются от многообразия, он с невольной завистью подмечает некоторые весьма редкие составляющие, но благоразумно молчит, лишь ожидая того, что попросил: кору ивы, кровохлебку, цветы бузины и сок черноплодки. Большего не надо, никаких особенных магических растений и компонентов. Логичней было бы обратиться к учителю травологии, но те всегда заготавливают запасы для зельеваров и медиков, не оставляя себе ничего лишнего.       — Осторожней с экспериментами, мистер Пак, — улыбка у пожилого мужчины добрая, сочувствующая, когда он выдает коробочки и кулек Сонхва. Тот чуть хмурится, словно не понимая, и зельевар лишь коротко качает головой. — Вы слишком усердны в своих занятиях, это привлекает внимание. И следы ваших тренировок тоже.       — О… Благодарю, сэр, — легкий кивок, Сонхва кланяется и прощается с профессором. Теперь нужно забрать оставшиеся ингредиенты из своей комнаты и как можно быстрей вернуться в лазарет. Пальцы мнут край тонкой бумаги, в которую завернута склянка с рябиновым соком, пока Сонхва быстрым шагом минует коридоры до своего крыла замка. «Вы слишком усердны в своих занятиях, это привлекает внимание». Значит, Хогвартс действительно имеет свойство следить, у стен есть глаза и уши. Что ж, это по-своему неплохо: по крайней мере, если уж известно о тренировках Сонхва вне уроков, то, возможно, известно и о том, что в стенах замка змеей притаились первые вестники опасности.       Забрать остальные травы и вернуться в больничное крыло за полчаса едва ли выходит, но Сонхва очень торопится. В лазарете пахнет горько и терпко, у постели Сана суетится мадам Помфри, пока ее помощница Маргарет, совсем молоденькая вошебница, быстрыми движениями разминает в ступке какую-то смесь. В подсобке уже остывает настой, а в котелке на огне кипит вода. Сонхва тут же берется за работу: вместе с Маргарет нарезает одни травы, растирает или отжимает другие. В четыре руки это куда быстрее. Цветы черной бузины, зверобойное масло и кору ивы на компрессы; корень кровохлебки, цветы донника и листья мать-и-мачехи в мазь; сок черноплодной рябины и верхние цветочки зверобоя — в отвар.       — Хен, оно мерзко пахнет… — Сан морщится, когда ему в нос бьет едкий аромат отвара, и вяло противится, но мадам Помфри, уговаривая его выпить хоть немного, ласково воркует. Нехотя, едва не давясь, Сан заставляет себя проглотить немного горчащего теплого напитка и заходится судорожным кашлем. Но для начала и этого достаточно.       Лоб в испарине, кожа бледная, и Чхве уже начинает метаться по кровати: ему тяжело дается каждый вдох. Сонхва накладывает прохладную повязку на лоб, чтобы облегчить состояние, и смотрит на двух леди рядом. Заметно, как подрагивают тонкие пальцы медсестры, пока она обильно наносит мазь на ожоги. Заметно, как поджимаются в тонкую нить губы мадам Помфри, пока она вымачивает в жидкости куски марли.       — Юноша, — голос у главы колдомедиков на удивление ровный и мягкий. Взглядом она встречается с глазами Пака. — Держите его.       Сан придушенно скулит от боли и скручивающего его жара, когда Сонхва, шумно выдохнув, нависает сверху: кладет ладони так, чтобы не давить на поврежденные места, и напрягает тело.       — Потерпи, хороший, потерпи, — это все, на что его хватает прежде, чем прижать своим весом, чтобы не позволить парню вырваться и скинуть будущие компрессы.       Последовательно, аккуратно, старательно две леди раскладывают влажные повязки, прижимая так, чтобы ожоги и бугристая поврежденная кожа вокруг соприкасались с лекарством. Сана крупно трясет, он дергается и всхлипывает, но Сонхва сильнее — стискивая зубы, он всем весом удерживает младшего на месте и только безостановочно бормочет безразборчивое «Тщщ, тише, тише, мой хороший, тише».       Как только немного привыкает к жгучей боли от лекарств, Сан обессиленно отключается. И это кажется спасением, потому что слышать его стоны боли почти невыносимо. Сонхва не выдерживает. Ему впервые так сложно дается помощь кому-то в госпитале. Дома не раз приходилось помогать матери, но это — совсем другое. Совсем.       Мадам Помфри похлопывает его по плечу.       — Юноша, идите спать. Его жизнь вне опасности, он сильный маг.       — Я знаю, — Сонхва не узнает свой голос — севший настолько, что стал бесцветным. Заставить себя повернуться к собеседнице оказывается непосильной задачей. — Позвольте мне посидеть с ним, пожалуйста, леди?       Волшебница удаляется в свой кабинет, в лазарете наступает тишина. В этом безмолвии Сонхва некоторое время наблюдает за бликами света на расслабленном лице Сана, изредка капает на компрессы немного настоя, чтобы те всегда оставались влажными. А затем выставляет руки над чужим телом, выдыхает и начинает начитывать по памяти те заговоры, которые знает. Он не может взять на себя ожоги, потому что не сам создал оставившее их заклинание, но может хотя бы хорошенько заговорить травы, как это всегда делает мама. Нет никакой уверенности, что получится, но не попытаться нельзя.       Это продолжается всю ночь: Сан просыпается и бредит, его поят отваром, после чего он засыпает обратно, и снова начинается бесконечный шепот над травами. В конце концов, краснота обожженной кожи медленно сходит на нет, тело перестает подрагивать, и Сонхва, не обращая ни на кого вокруг внимания, бормочет до тех пор, пока из ночных отступающих туч не проблескивает позднее осеннее солнце. Опасность позади, и отсюда нужно уходить: наверняка скоро лазарет посетит директор Хогвартса, и лучше бы в этот момент Пака здесь не встречали. Он поднимается с места, морщась, и делает шаг от кровати, но ощущает, как на рукаве резко повисает каменная тяжесть.       — Останься…       Сан.       — Скоро вернусь. О тебе есть, кому позаботиться.       Сонхва кажется, что он слышит, как трещит по швам сердце, но не позволяет себе остаться. Жизнь Сана вне опасности, а о здоровье нет причин беспокоиться, пока рядом находится мадам Помфри. С минуты на минуту могут появиться директор Хогвартса и куратор Слизерина, и тогда Сонхва не поздоровится.       Сонхва и так не здоровится.       — Где тебя носило после отбоя? Ну? Говори!       — Я кое-что выяснял, — когда Поляков в гневе повышает голос, Сонхва сглатывает, но старается не опускать голову и держаться по стандартной стойке Дурмстранга: выпрямившись в струнку, руки за спиной, носки врозь. Он не выглядит по форме, побеспокоил чужого педагога поздно вечером и, главное, он всю ночь провел не там, где должен, а у постели противника. Сонхва смутно понимает, что колдомедики не стали бы его выдавать, но профессор травологии Хогвартса — совсем другое дело. — Разрешите поделиться соображениями.       Лучше бы он этого не делал.       Через несколько часов большинство учеников из делегации Дурмстранга знает, что Пак Сонхва обвинил в чем-то Тодора и снова затеял свои «игры». На него смотрят косо и обсуждают без особого стеснения, шепот довольно быстро становится звучным. Удивительно, как может один человек сказать «Новак, ваш щенок опять подцепил бешенство», — и все сразу догадаются, что произошло. Сонхва смотрит на наставника со смесью огорчения, сожаления и злости на самого себя, потому что не знает, как все объяснить, не вынудив нарушить приказ директора.       — После занятий поговорим, ладно? — Антони Новак — наставник курса Сонхва, опытный и повидавший многое маг — оглаживает ученика грубым жестом по волосам. Новак всегда был добр и старался относиться с пониманием, нередко помогал и давал ценные советы. Его поддержка согревает что-то внутри. — Иди занимайся. И постарайся не привлекать внимания.       Сонхва стыдно, что его поведение бросает тень на наставника. Но он чувствует себя лучше и уверенней, хотя по пути к своему месту приходится, как сквозь густую паутину, продираться сквозь вязкую перекличку сплетен и обвинений студентов. Нити лживых пересудов ощущаются на плечах, липнут к спине, опутывают руки, делают тело в дюжину раз тяжелей.       — Ты в курсе, что должен был провести осмотр Драганова, а не угрожать ему? — Юнхо, который подсаживается рядом на занятии по заклинаниям, даже не кидает на друга взгляд. Однако голос звучит взволнованно. Интересно, откуда информация?       — Я не медик, и я — не угрожал, — клацает зубами Сонхва. Неужели Чон сам не понимает, что просто так конфликта бы не произошло? Что Сонхва не сцепился бы с Тодором у всех на виду без причины? — Он пытался убить других чемпионов.       — Это уже не твое дело, — приветливо махнув вошедшему преподавателю, Юнхо начинает сосредоточенно изучать потрепанный учебник, словно ничего интересней в жизни не видел. Но шипеть не перестает. — Пусть даже и убил бы, он наш чемпион, мы обязаны идти за ним.       — Это неправда.       Как он не понимает…       — Кубок!..       — Кубок не видит людей насквозь! — Сонхва, когда рывком поворачивается к товарищу, повышает голос настолько, что на них на пару секунд обращает внимание вся аудитория. Приходится извиниться и снизить голос до почти неслышного. — Что-то с ним случилось, это не наш Тодор. Или наш, но изменившийся из-за чего-то. Тебе нужно поговорить с Марьян Бенуа. Слышишь, эй? Узнай у нее, как все было. Там что-то пошло не так, ясно тебе?       — Не хочу участвовать в твоих играх в шпионов, — Юнхо расползается по столу и обреченно вздыхает, сам прекрасно отдавая себе отчет, что не хочет, но, все-таки, будет. Он не сможет оставить друга, когда вокруг происходит что-то неладное. А Пак Сонхва, как обычно, в эпицентре всего неладного. И какой черт дернул подружиться с неутомимым любителем влезать во все проблемы на свете? — Она хоть хорошенькая?       — Весьма. Когда не обожжена.       Сонхва умудряется подремать на плече Юнхо по десять минут на разных уроках. Это все, что сейчас можно себе позволить. После занятий назначена встреча с наставником — педагоги Дурмстранга, в отличие от студентов, обосновались на корабле, где у каждого обустроены отдельно комната и кабинет. Хотя озеро вокруг спокойное, тревожимое лишь мелкой моросью дождя, больше похожей на частички тумана, на борту судна кажется еще холодней, чем на берегу. Одежда покрывается неприятным слоем мельчайших капель.       Сонхва мнется под дверьми кабинета Новака пару минут: заходить страшно, и меньше всего хочется оправдываться перед кем-то касательно прошедшей ночи. Как объяснить свое поведение? Резкий выпад в сторону Тодора? Вечерние метания от студента к студенту, а затем и к профессорам?       — Сонхва, — одергивает голос. Пак, решаясь, все-таки открывает дверь.       В помещении тепло, и, хотя из окон проникает серый осенний свет, уютно. В кресле за столом сидит Антони Новак: это подтянутый и бодрый немолодой мужчина, с сединой и лихо закрученными белыми усами. Он щурится и манит Сонхва присесть жестом.       — Ну что, снова ты у меня куда-то ввязался?       — Сэр... — перед ним увиливать бесполезно. Интуиция у наставника хоть куда. Пак опускает голову, не решаясь сесть, и поджимает губы. — У меня есть подозрения, что Драганов был не в себе, когда проходил испытание в подземельях.       — Потому что он травмировал других чемпионов? — Антони складывает пальцы вместе, один к одному, и смотрит поверх них. — Это магические состязания, мальчик мой. Может случиться что угодно.       — Но другие участники могли погибнуть. Мы же не можем просто проигнорировать это?       — Как ты считаешь, — Новак подается назад и не сдерживает ласковой улыбки. Но есть в ней еще что-то такое, от чего Сонхва ощущает укол в сердце. — Что думает на этот счет директор Поляков?       — Мх… — этот вопрос на секунду ставит в тупик. Что думает Стефан Поляков — всем прекрасно известно: победа любой ценой. И, хотя он не раз повторял о важности товарищеских отношений между столь крупными школами, всем студентам было понятно, насколько это незначительно на фоне победы. Какого ответа ждут сейчас? — Насколько знаю, он заинтересован только в том, чтобы Драганов успешно прошел испытания.       — Хорошо, — Новак коротко кивает. В уголках глаз морщинки становятся длиннее, расходясь от по-мальчишески светлых ярких глаз. Сонхва наконец понимает, что именно в его улыбке заставляет болезненно щемить сердце: сочувствие. — Но тебя, как обычно, волнует другое. Поэтому ты вчера так набросился на Тодора, не так ли?       — Наставник, я…       — Все правильно, — он покачивает головой и отворачивается к широкому окну. Кабинет выглядит скорей как каюта, чем как обычная комната, но за стеклами раскидывается не простор Черного озера, а густой хвойный лес. По лапам елей одна за другой скатываются серебристые дождевые струи. На родине идет настоящий дождь. — Ты себя не переделаешь. Ты всегда таким был, даже когда только пришел на первый курс. Ты был очень серьезным, старался всем помочь. Даже кому это не было нужно. И ничуть не поменялся за эти годы.       Сонхва кажется, что он слышит, как Антони Новак напрягается, чтобы сдержать подрагивающие уголки губ.       — Но, возможно, в этот раз зерно упало в благодатную почву. Просто будь осторожен. Хорошо?       — Есть, сэр.       Сонхва надеется, что Новак не сочтет его поступки предосудительными. И что помощь Чхве Сану, к которому Пак направляется после «воспитательной беседы» с наставником, не принесет никому проблем. Но, все-таки, действительно старается быть осторожней: выжидает момент, когда коридоры почти полностью опустеют, и только тогда проскальзывает в больничное крыло.       — Привет! — Сонхва улыбается, когда видит, что компрессы с мазью сменены, краснота заметно спала и Сан даже способен сам двигаться. Это хороший знак. Не меньше радует и то, что лицо наконец-то приобрело естественный оттенок и больше не похоже на кусок мрамора. Сонхва ставит на тумбочку небольшую баночку и ласково касается костяшками пальцев чужого лба. — О, так-то гораздо лучше.       Трудно сказать, что Сан выглядит на сто процентов здоровым, отнюдь. Однако результаты проделанной работы колдомедиков отчетливо заметны, несмотря на то, что его темные глаза все еще тусклые и не светятся привычным живым огоньком.       — Хен, — голос у Сана пока такой же блеклый, как и взгляд, однако младшему хватает сил приподняться на подушках в кровати. На губах на миг расцветает робкая улыбка, но, как только Сонхва устраивается на табуретке рядом, тут же гаснет. — Что у тебя с лицом?       С лицом?       Сан хмурится, тянется ближе и бережно оглаживает скулу, глаза сосредоточенно скользят по лицу. Горячие пальцы, меньше суток назад обожженные до пятен и волдырей, сейчас касаются щеки, и Сонхва невольно вздрагивает: он и забыл, что до сих пор после тренировок с Драгановым выглядит не лучшим образом. У него не было времени убрать следы со скулы, да и в голову не приходило. Было просто не до того.       Но какое же это безумие. Когда человек, который был опален и едва ли мог дышать ночью, сейчас больше волнуется за какие-то дурацкие синяки. Он весь в этом. Всегда беспокоится сначала об окружающих, забывая за ними о себе.       — Сан-и, все в порядке, правда. Не беспокойся об этом, — как можно бережней, чтобы не потревожить тонкую и такую сейчас чувствительную кожу, Сонхва отнимает ладонь от своего лица. Нужно как можно скорей отвлечь от этого. — К тебе сегодня приходили гости?       — Ты о директоре и судьях? Приходили. И Джун приходил, — то, как Чхве прожигает взглядом, вполне ощутимо физически: он неглуп и отлично понимает, что его внимание пытаются занять чем-то другим. — Но я не хочу об этом, хорошо?        Скорей всего, сил на споры или серьезные разговоры у этого парня, пережившего ночь в борьбе с выжигающим огнем, сейчас просто нет. Удивительно, что он уже способен садиться и вполне вдумчиво отвечать.       — Отлично, я как раз тоже не хочу говорить об этом, — Сонхва жестом убирает подпаленные прядки с чужого лба и посмеивается хрипло. Баночка с тумбы перемещается на колени Сана, поверх одеяла. — Принес тебе угощение из лепестков роз. Это крем-мед. Чтобы так гадостно не было от наших дрянных снадобий.       — Да уж, — слизеринец неприязненно морщит нос и сжимает губы, становясь похожим на недовольного сердитого кота. Но это и прекрасно. Точно лучше, чем полубессознательное состояние. — Ваши настойки, знаешь, даже мертвого поднимут. Особенно запах. Между прочим, я из-за тебя этим насквозь пропитался!       В голосе наконец-то слышатся привычные веселые нотки возмущения, и у Сонхва внутри что-то отмирает. Все почти в порядке.       — Все-все. Теперь будешь заедать медом.       — Еще бы. А то я сам скоро в эту твою бузину и череду превращусь. Гадость, — Сан показывает кончик языка и хмуро смотрит. Секунду мнется, коротким кивком указывает на руки, которые еще не способны сжимать мелкие предметы. — Только тебе придется мне помочь.       Первую ложку густого, похожего на мазь, меда, Сонхва осторожно протягивает младшему, и тот слизывает сладость, долго растирая ее по языку. После бесконечных горьких настоев и вязких отваров вкус меда, должно быть, ощущается как что-то нереальное. Взгляд чуть светлеет.       — Вкусно! Пак улыбается. Он помогает потихоньку принять лекарство: выпить целую кружку действительно отвратительно пахнущего лечебного отвара, заглушая его вкус ложкой розового меда. В Болгарии много что делают из розы, парфюмерию и сладости, и приятно видеть, что угощение приходится по душе. Это малость, чем можно порадовать в такой безрадостной ситуации. Но выбор сейчас невелик: организм все равно какое-то время не будет воспринимать более тяжелую пищу, а мед нормализует кровообращение и поможет для оттока лимфы, чтобы раны быстрей зажили.       —Только не ешь много.       — Но твои травы такие горькие… — Сан жалобно морщит нос и тянется за еще одной ложкой. Отказать ему невозможно, тем более что от аромата трав, густо повисшего в воздухе, уже ощущается дурман. Чхве допивает отвар и рассасывает мед, а Сонхва неспешно начинает заниматься компрессами, смачивает в терпко пахнущей смеси марлю, меняет повязки. Ожоги выглядят несравнимо лучше, чем вчерашним вечером, а значит, велика надежда, что Сан совсем скоро сможет встать с койки и вернуться в ряды студентов. Ему совсем ни к чему пропускать занятия в такое время и, хотя сразу после произошедшего понадобится еще несколько дней на отдых, но упускать даже малейшие полезные чары может быть чревато. Не сейчас, когда Драганов применяет заклинания, от которых другие чемпионы не способны защититься. В конце концов, всегда есть вероятность, что следующее испытание снова вынудит участников столкнуться лицом к лицу, и тогда шанс выйти невредимыми из схватки как минимум у двоих из них будет ничтожно мал. И никогда нельзя исключать возможность, что будущий этап будет опасней предыдущего, потому что учредители Турнира выдумывают их на потеху публике, совсем не беспокоясь о чьей-либо безопасности.       — Хен…       — А?.. — Сонхва теряется, когда рука тянется к его лицу, но тяжело опадает. Сан смотрит рассредоточено, взгляд мутнеет. Под вечер самочувствие всегда хуже, и, возможно, мед вызвал подъем температуры. Сан съезжает по постели вниз и жалобно стонет. Голова вяло мотается из стороны в сторону. Сконцентрироваться становится все сложней, но Сонхва упорно занимается своим делом: поливает раствором повязки, увлажняя, накладывает сверху еще по несколько слоев марли, чтобы можно было наконец накрыться хотя бы по пояс. Маргарет приносит теплого отвара и новую порцию трав, которые они вдвоем начинают растирать в кашицу, чтобы поздней нанести на ожоги. Сан что-то невнятно бормочет. Жар постепенно охватывает его, дыхание становится свистящим. По вискам скатываются капли пота, тело вновь выгибает на кровати.       Сонхва кидает полный отчаяния взгляд на медсестру. Почему опять? Почему ему становится хуже? Что они делают не так, раз ему снова плохо?       — Не переживай, — голос у Маргарет подрагивает, но она старается говорить как можно ласковей. — Это не опасно. Сейчас дам ему новый отвар со зверобоем…       Остается лишь кивнуть. Но напоить Сана оказывается не так-то просто: даже когда понемногу пытаются заставить выпить лекарство, капли скатываются с губ и горло едва пропускает в себя целебную жидкость.       — Маленький, Сан-и, — Сонхва почти умоляет. Он придерживает голову младшего ладонью, пока Маргарет со всей осторожностью вливает отвар меж губ и пальцами поглаживает горло, чтобы помочь проглотить. Но, похоже, этого мало. — Пожалуйста, выпей немного, тебе станет легче…       — Только не уходи… — так надрывно и глухо, что, кажется, больше похоже на скрежет напряженных пальцев по натянутой простыне. — Не уходи, хен, не уходи, не надо, пожалуйста, не уходи…       — Тщщ, я тут, рядом, — ощущением беспомощности душит до слез, Сонхва не понимает, чем может еще помочь, кроме как оставаться рядом. В это время Маргарет, нахмурив тонкие брови, старательно поит своего пациента теплым отваром, пока в чашке не остается меньше половины. Больше она ничего не предпринимает, только прикладывает к чужому лбу полосу влажной белой ткани — значит, остается надеяться лишь на самого Сана.       Это пугает. Видеть, как его мотает по постели, пока организм борется с интоксикацией.       И, хотя жар медленно спадает и тело постепенно обессиленно расслабляется, вся ночь проходит в прежнем напряжении. Влажным прохладным полотенцем отирая виски, Сонхва на автомате, будто бессознательно, бормочет вчерашние заговоры над травами. Сплошным речитативом, без разбору, лишь бы только почувствовать, как отступает пожар в чужом теле, как оставляет его ломота и приходит блаженное забвение. Пока, наконец, дыхание не становится ровным, спокойным и беззвучным.       Настолько беззвучным, что Сонхва еще долго напряженно прислушивается то к нему, то к неровному стуку сердца.

***

      — Пак! — этот окрик, нагоняющий эхом в коридоре и бьющий в спину, создает мерзкое ощущение, будто по стеклу ведут ножом. Все тело передергивает. Юнхо тяжело вздыхает, когда Сонхва останавливается и сжимает до скрипа зубы. Драганов. — Эй. Ну куда же ты опять со своим дружком?       — Что тебе нужно от нас, Тодор? — Юнхо даже и не думает оборачиваться, голос звучит безразлично. Разве что немного брезгливо. Чон, хотя всегда умел обходить стороной конфликты и налаживать контакт с любым человеком, сейчас явно не горит желанием вести с Тодором светские беседы. Сложно определить, это из-за личного отношения, или Сонхва все-таки смог убедить его, что с чемпионом что-то не так. — Иди займись своими делами.       — Как раз занят, — Тодор хмыкает и останавливается прямо у Сонхва за спиной. Тот чувствует чужой взгляд, прожигающий затылок. По позвоночнику пробегает неприятная дрожь, от которой приходится расправить плечи и распрямиться. Не давать слабину. Стоит только слишком явно показать, как раздражает, напрягает или давит каждый раз его появление, и будет уже не отвязаться. Неприятное ощущение, возникающее, когда Тодор оказывается рядом, в итоге перерастет в постоянное преследующее чувство тревоги или паранойю, если дать хоть малейший шанс понять, как отвратительно каждый раз скручивает все внутри. Нельзя позволять себе срывов, чтобы не подставить ни себя, ни наставника. — Ты не забыл, что у нас тренировки, Сонхва? Директор тебя для чего сюда притащил?       Без сомнений, не для того, чтобы пропадать где-то в библиотеке Хогвартса, писать письма свидетелям времен Грин-де-Вальда и помогать чемпиону противника.       — Не забыл. Три дня обойдемся без них, — Сонхва разворачивается и смотрит в чужие глаза прямо. Холодно, но без вызова. Он знает свое место и не станет слишком злобно огрызаться при такой публике в коридоре. Вокруг немало студентов разных школ, и все с интересом прислушиваются к резким интонациям в голосах дурмстрангцев. Без сомнения, место выбрано не просто так: много внимания, много свидетелей. Для чего? Нет никакого желания выяснять, тем более, на практике.       — Да неужели. У тебя есть более важные дела?       Это звучит двусмысленно — и оттого подозрительно. Неспроста. Сонхва ощущает, как рядом всем телом напрягается Юнхо.       — Без сомнений. Я пойду?       — К своим грязнокровным дружкам? — в воздухе повисает смешок, и воцаряется тишина. Теперь напрягаются все, кто наблюдает за сценой. Это серьезное обвинение и громкое слово, которое отлично будет слышно даже во всеобщем шуме. А в воцарившемся безмолвии — и подавно.       Внутри что-то нехорошо клокочет, подступая раскаленной лавой к самому горлу. Сонхва дергается вперед, но напарывается грудью на руку Юнхо: тот сдерживает его ладонью — мягко и уверенно, все еще стоя спиной к Тодору. Взгляд исподлобья куда красноречивей: «Не стоит». Конечно, не стоит: не здесь и не сейчас.       «Хорошо», — Сонхва лишь едва заметно кивает, прикрывая на миг глаза, и отступает назад. Юнхо прав, лучше уйти. Драка или любое прямое столкновение обернется проблемой и массой сплетен, которых сейчас лишний раз нельзя допускать.       — Тебя это не касается.       Он разворачивается и успевает сделать несколько шагов прежде, чем со спины его пронзает прицельно выпущенной фразой. Между лопаток — и насквозь. Тихо, чтобы услышал только один единственный человек.       «А как там твой змееныш?»       Сонхва замирает. Это звучит слишком самодовольно. Слишком радостно. Слишком…       Он хотел этого. Он хотел ранить Сана.       — Еще немного, и будет готов надрать тебе зад.       Сонхва чувствует движение воздуха и напряженно упирается в пол, готовясь к удару со спины. Он не выстоит сейчас в драке, даже едва ли удержится на ногах: от усталости и отсутствия сна и так мотает. Остается только поддаться.       Но не следует ни удара, ни толчка — только глухой стук и рычание.       Тодор бессильной штормовой волной накатывается на возникшего перед ним скалой Юнхо и отходит назад, не в силах преодолеть эту преграду. Тягаться с Чоном чревато во всех смыслах. Юнхо лишь недобро цедит сквозь зубы:       — Пошел отсюда.       И, хотя Тодор действительно покидает «поле битвы», Сонхва еще долго жгут спину взгляды множества других учеников, а в ушах назойливой мухой жужжит прокатывающийся шепот. Разыгравшееся перед ними представление заслуживает аплодисментов. И огласки. Сонхва даже не хочет знать, что за версия будет гулять вечером по всему главному залу за ужином. И не хочет знать, во что в итоге мутирует, пройдя добрую сотню рук.       Ему хочется только двух вещей. Спокойствия. И застать Чхве Сана здоровым настолько, насколько это возможно. Чтобы третья ночь с того злополучного утра второго этапа прошла, наконец, без страха.       Но вечером после занятий его встречает лишь жар. Заново поднявшаяся температура, озноб, крупно подрагивающее тело и болезненные стоны. От ожогов остаются лишь следы да слегка красная кожа, но общее самочувствие как будто почти не улучшается. Словно излечение происходит лишь внешне и всех вложенных усилий недостаточно.       В этот раз Сан засыпает от лекарств куда быстрей, чем в предыдущую ночь, но Сонхва сидит рядом и внимательно наблюдает за каждым изменением выражения его лица. Чтобы успеть поймать любой след боли, малейший сигнал ухудшения.       — Завтра придется отправлять в больницу Святого Мунго, — мадам Помфри забирает пиалу с настоем, в котором обычно вымачиваются компрессы, и делает несколько шагов от кровати, собираясь уйти. Но вдруг останавливается. Сонхва поднимает на нее взгляд и сжимает невольно пальцы Сана в своих. — Зря я вам доверилась. Вы ничем не лучше прочих.       Слова звучат как оплеуха. Удар наотмашь.       Она права. Он всего лишь студент, он не колдомедик и даже не полноценный маг. Он лишь ученик, который помогал своей матери в госпитале. Лишь наблюдатель, который сам излишне поверил в свои знания и умения. Да, возможно, ожоги отчасти прошли и в целом раны выглядят несравнимо лучше, но такой долгий жар, уверенно обустроившийся в теле, свивший там себе гнездо, не может быть нормальным. И в этом вина только одного человека.       Сонхва роняет голову поверх сложенных на одеяле рук и закрывает глаза.