Северный Огонь

      Обнаруживает себя Сонхва только под утро. Он лежит головой не просто не на подушке, а на чужих бедрах, совершенно бессовестно их обнимая. Обладатель этих бедер еще спит — такой умиротворенный, беззаботный, уютный. Пак резко отстраняется, с шумом втягивая воздух носом, и замирает. По плечам вниз соскальзывает плед.       Сонхва потирает помятое лицо пальцами. Видимо, вырубился от усталости, едва позволив себе коснуться головой горизонтальной поверхности. Тогда кто же накрыл его пледом?.. Неужели Сан? Но ведь еще ночью его состояние казалось нестабильным.       Сейчас Чхве мирно посапывает, и нет ни единого признака жара или боли. Он выглядит так, словно ему не было плохо вовсе. Повязки, вне всяких сомнений, уже высохли, но, кажется, места ожогов почти приняли нормальный цвет. Расслабленно лежащие на одеяле полусогнутые пальцы и ладонь выглядят вполне здоровыми, хотя были лишены лечения не один час. Задача Сонхва и состояла в том, чтобы всю ночь увлажнять компрессы и не забывать в моменты пробуждения давать отвар. А он позорно заснул.       — Вот черт... — он обреченно вздыхает и привстает, наклоняясь через койку и чужое тело, чтобы проверить содержимое кружки. Та пуста. Это означает, что лекарство было принято самостоятельно или при помощи колдомедиков. И что Сонхва спал настолько крепко, что не проснулся от шебуршания прямо под ухом. Пак хмурится и подается назад, но его мягко обхватывают рукой и тянут вниз, заставляя наклониться.       Сан.       Сонхва вздрагивает и жмурится, совершенно не в силах вынести то, что по всему телу прокатывается пожар. Он ощущает, как чужие пальцы мягко зарываются в волосы на его затылке, а полусонная улыбка отпечатывается выдохом на шее.       — Эй… Привет, хен.       Обе руки ненавязчиво сжимают его в объятьях на короткий мир и освобождают из своего плена. Слова теряются, и, когда Сан отпускает, Сонхва лишь растерянно смотрит на него. Эта ласка такая деликатная и мимолетная, но в одном жесте ощущается и благодарность, и нежность, и что-то еще, невыраженное. Столько всего, что Пак невольно чувствует себя совсем беспомощно, едва подбирает приличные звуки, чтобы выразить мысль. Но связных мыслей тоже нет, поэтому он лишь накрывает руку Сана своей на секунду прежде, чем отстраниться.       — Привет… Как ты себя чувствуешь?       — Все в порядке. Ты очень милый, когда спишь, — младший, как ни в чем не бывало, потягивается в кровати и сладко зевает.       — М… — все слова вмиг шустрыми воробьями вылетают из клетки, оставляя голову звеняще пустой. — Извини. Мне стоило заниматься твоими ранами, но…       — Все в порядке, говорю же, — на губах Сана расцветает мягкая улыбка, оставляющая в уголках губ ямочки, а глаза щурятся, становясь похожими на две изящных линии волн. Непосредственность, с которой он пожимает плечами, еще больше ставит в тупик: нет ни единого признака, что состояние, не на шутку обеспокоившее вчера всех в больничном крыле, сейчас остается опасным для жизни или здоровья. — Между прочим, я добросовестно выпил всю ту гадость, что вы мне наварили. Так что мне уже гораздо лучше, правда.       Либо подействовали лекарства и магия, либо накопительный эффект трав сделал свое дело, либо сильный молодой организм наконец-то воспользовался всем, что смогли предложить колдомедики, и все-таки пошел на поправку. Наивно считать, что эта ночь была последней из тяжелых, но надежда — вообще не самое рациональное чувство на свете. Поэтому ее слабый огонек радостно и светло вспыхивает где-то внутри. Без оглядки на то, что каких-то несколько часов назад все казалось беспросветно и непоправимо обреченным.       Сан зарывается в одеяло по самый нос, будто не желая никуда вылезать, и только глаза-щелочки внимательно поглядывают поверх:       — Тебе скоро уходить, да?       — Да, скоро. Но сначала нужно сменить компрессы и сделать свежее лекарство на день, — Сонхва мысленно одергивает себя, не позволяя поддаться очарованию, и опускает взгляд. Нельзя. Нужно заниматься делом. Он и без того совершил ошибку: должен был менять и увлажнять повязки, поить настоем и сделать за ночь новую порцию снадобья, но вместо этого заснул. Если бы не тот факт, что медики, скорей всего, позаботились о Сане, то, может, это утро не было бы столь спокойным. Совершенно безответственно позволить себе расслабиться и потерять контроль. И как такому человеку доверять пациентов?       Времени до начала занятий не так уж и много, и совсем скоро сюда вернется мадам Помфри, которая прошлой ночью попросила Сонхва покинуть лазарет. Поэтому он начинает невольно торопиться: греть воду, заново размалывать в кашицу травы, разминать и разваривать другие. Сейчас ему просто необходимо занять себя делом, чтобы не думать о том, что потратил драгоценное время от лечения. И чтобы угомонить бардак внутри.       Пока кора ивы размачивается, он возвращается к Сану, и, смочив марлю, как можно бережней оттирает от подсохшего лекарства предплечья и руки, заодно проверяя сильные повреждения. Цвет кожи все здоровее, не остается открытых ран. Ожоги выглядят более чем удобоваримо, а отсутствие горячих красных пятен говорит о том, что воспаление все-таки не началось.       — Еще немного. У тебя хорошая регенерация, быстро идешь на поправку, — Сонхва старается не отрываться от работы, аккуратно убирает остатки мази марлей. — Ты и правда сильный, эта леди была права.       — Хен.       — М?       Только сейчас становится заметно, как Сан чуть жмется. Он тактично забирает одну из своих рук и повыше натягивает одеяло, снова пряча в него нос. В глазах играют озорные чертята.       — Давай дальше я сам, ладно?       Сонхва несколько долгих секунд хмуро и с непониманием смотрит, но, наконец, осознает, в чем дело. Сан превращается в комочек: поджимает под себя коленки и задирает к ушам обнаженные плечи, выглядывающие из-под одеяла. Пока приходилось обрабатывать ожоги, никто и не подумал одеть на него пижаму или хотя бы футболку.       К ушам приливает кровь.       — О, боже, прости… Тебя это смущает?       — Немного. Совсем чуть-чуть. Да, — младший посмеивается и мотает головой. Щеки у него едва заметно краснеют. — Спасибо, что не месяц голым ходить. Все зажило так быстро только благодаря тебе.       Сонхва напряженно кивает: зажило благодаря ему? Возможно. Но возможно и то, что только благодаря ему и появилось. Отсутствие контроля Тодора может являться и результатом его небрежности.       Похвала лишь заставляет задуматься о том, что он упустил, если люди все-таки пострадали. И отнюдь не из-за секты, а из-за его собственного однокурсника. Организаторы, приглашенные судьи, наблюдатели и учителя как будто не собирались вмешиваться, не делали публичных заявлений и ни в чем не обвиняли директора. Впрочем, что мог бы сделать директор? Или что он уже сделал? Откуда у студента появились умения, которых ему не могли дать в школе? Разве что Тодор изучал техники отдельно от программы Дурмстранга. И как вышло, что он не смог совладать с огнем, который всего-то и нужно было, что перенаправить? Или все-таки смог?       Из череды мыслей и догадок Сонхва вырывает скрипящий звук койки и неожиданное ощущение тепла: касание, поцелуй на щеке. Такой невесомый, легкий, даже игривый, но от которого опять прошибает током. Нет, к этому не привыкнуть.       Пак поднимает взгляд от марли и оттирания снадобья, неловко улыбаясь. Улыбка похожа на огонек в тумане: неясная, слабая, но пробивающаяся лучом сквозь серую хмарь, и оттого лишь более искренняя. Это непривычно. Касания для парня из Дурмстранга — с Севера, где вообще не принято лишний раз выражать свои чувства — все еще кажутся в новинку. Он понятия не имеет, как реагировать. Поэтому не позволяет себе уделить этому столько внимания, чтобы Сану тоже стало неловко, и возвращается к работе. Отвар настаивается, свежая порция мази теплая и готова к использованию, а настоя для компрессов должно хватить еще на этот день и ночь — больше не понадобится. Сан действительно выздоравливает очень быстро, и этому способствует его сильный организм.       А еще совсем немножечко тот факт, что количество начитанных заклинаний и заговоров перевалило за пределы нормальности еще в первую ночь.       Сонхва покидает лазарет почти — лишь «почти» — спокойным. И мысли заняты отнюдь не только самочувствием и состоянием Чхве Сана.       День пролетает мгновенно. Отчасти потому, что большую его половину Сонхва тратит не на занятия, а на то, чтобы не попасться на глаза ни одному из трех директоров и своему наставнику. Это худо-бедно получается, несмотря на то, что Юнхо, который обычно старается его прикрыть, не появляется ни на одном уроке. Его отсутствие начинает всерьез беспокоить под конец дня: Чон числится в любимчиках всегда и у всех учителей, с его обязательностью пропустить все занятия — что-то на грани фантастики. Поэтому, когда Сонхва вечером едва ли не взашей прогоняют из лазарета, он даже не спорит, потому что надеется найти Юнхо. Раны Сана уже почти полностью затянулись, лекарств достаточно на одну ночь, а большего и не требуется: нет жара, чтобы его снимать, и не остается ни одного опасного ожога, хотя следы от них до сих пор заметны и требуют пристального внимания. Нужно будет лишь некоторое время растирать подобранными травами пятна и пить очень много жидкости, чтобы повысилась эластичность тканей и не было шрамов. А еще несколько дней посидеть на диете из парочки легких поддерживающих отваров и не давать разогревающих нагрузок на тело.       Это колдомедики знают и без него. Сонхва не хочется уходить, где-то на уровне подсознания все еще чувствуется волнение за чужое здоровье. Но Сан выглядит настолько беспечным и спокойным, так тепло сжимает его руку своими двумя... Что Пак просто сдается, совершенно расслабляясь на его счет от этого касания. Оно ощущается так правильно, так многозначительно, что убежденность, что Сан в безопасности, приходит сама собой. Он даже не удивляется, насколько просто ему это внушает самое обычное соприкосновение рук. Не нужно слов, чтобы понять чужое состояние. Здесь все хорошо.       Но остальные вопросы остаются открытыми, и Пак поскорей возвращается в основные корпуса. Сначала он проверяет главный зал, аудиторию общих занятий, тренировочный зал, и только потом идет в комнату, надеясь найти Юнхо хотя бы там, раз его больше нигде нет. И, более того, его нигде и не видели!       — О, Сонхва-а! — Юнхо действительно обнаруживается в комнате, на его лице широкая улыбка. Настолько широкая, что выглядит пугающе. Зрачки расширены, и весь он словно на грани блаженства. — Где пропадал?       С ним что-то не так.       — Это ты где пропадал! — Сонхва падает рядом, хмурясь, и с подозрением заглядывает в чужие глаза. Ведет перед его лицом палочкой на заклинание. Но все чисто. Никаких следов магического вмешательства. Возможно, дело в каком-то зелье?       — Да не маши ты этой штукой, — друг отмахивается и выкладывает на чужие колени стопку тончайших листов, исписанных острым мелким почерком. От пергамента веет еле уловимым сладким ароматом. — Смотри-ка, что дала мне мадемуазель Марьян! Она очаровательна, правда?       — А? — Сонхва хмурится, но вглядывается в листы. Французский. Много толку от этих завитушек. — Ну и что это?       — Ее показания, — Юнхо выглядит очень довольным собой, словно сытый кот. Длинный хитрющий сытый кот. — Она рассказала о Тодоре. Тоже считает, что он хотел убить их. Он так ударил в них огнем, что она вообще могла бы сгореть до угольков, представляешь? Но у нее с собой был амулет от злонамеренных чар. А еще она применила против него Ветряной сглаз. Как умно! Такая сильная девушка! Ты знал, что француженки очень волевые? А эти ее французские вставочки в речь, ммм...       Все понятно.       — Ты безнадежен, — от этого невозможно не засмеяться. Это не заклятия, не чары и не любовное зелье. Это просто мадемуазель Марьян Бенуа.       Сонхва прикрывает глаза рукой и откладывает бесполезные «показания»: Юнхо уже все пересказал своими словами, а прочесть записи без самой Марьян не представляется возможным. Что ж, по крайней мере, она сходится во мнении с Саном. И, по-видимому, подружилась с Юнхо, а это уже половина успеха. С ней можно будет разговаривать и, скорее всего, даже попросить повторить все то же самое педагогам.       — Только не говори, что ты за ней ухлестываешь.       — Что ты! Просто угостил очаровательную мадемуазель нашим ликером из розовых бутонов, немножко прогулялся с ней... Такая любопытная особа! И почему у нее нет друзей?       — Возможно потому, что она знает про Ветряной сглаз, — весело предполагает Сонхва, за что мгновенно расплачивается тем, что рослый Юнхо начинает в шутку его мутузить. Они валятся на пол, с ворчанием наминая друг дружке бока и катаясь по земле клубком безобидных дурашливых котов. Возятся недолго, но даже успевают наставить парочку-другую безболезненных синяков прежде, чем распахивается дверь. На пороге вырастает фигура.       — Чем это вы, ученики, заняты?       Сонхва вздергивает голову, сидя на спине Юнхо и не отпуская его из захвата. Осознав происходящее, мгновенно ослабляет хватку и, попутно получив по спине чужой пяткой, поднимается в стойку. Чона утягивают наверх уже за шкирку. И, хотя ночной гость его ниже, товарищ мгновенно как-то уменьшается в размерах, также вставая в требуемую по уставу позу.       По струнке. Руки за спину, носки врозь, пятки вместе.       — Вы, две бездарности. Мало того, что пропускаете занятия, так еще выставляете Дурмстранг посмешищем? Кто вам разрешал крутиться с чужими студентами? Вас что, учить надо, с кем нельзя якшаться? — голос директора Дурмстранга гремит так, что, даже если учитывать толстый камень стен замка, наверняка в соседних комнатах все прекрасно слышно. И даже оттуда это наверняка страшно. Вот только двоим парням, вытянувшимся сейчас по стойке, может быть куда страшней. — Ты! Чон Юнхо. Почему мне докладывают, что ты уже разгуливаешь с этой французской простушкой, Бенуа? Что, правду говорят? Отвечать!       — Так точно, — Юнхо сглатывает, но смотрит прямо и чеканит слова. Его щеки, распаленные потасовкой, горят, дыхание тяжелое. — Проводил опрос касательно лабиринтов. Это может быть полезно для тренировок.       — Вольно. А ты? — директор буквально выплевывает это «ты» под ноги Сонхва, и тот едва сдерживается от оскала. — Пак Сонхва. Что это за ночные бдения в лазарете, не расскажешь нам? Почему тебя нигде не видно, зато я только и слышу, что какой-то сопляк околачивается у хогвартского чемпиона, а?       — Никак нет, директор. Я работал с местными колдомедиками, чтобы узнать их методы работы с пациентами, — Сонхва и глазом не моргает, когда рапортует ложью. Не впервой. — И проводил разведку по лекарственным препаратам. Наши техники лечения им незнакомы.       — Что ты делал ночью у местного профессора зельеварения?       — Спрашивал травы, директор. Чтобы втереться в доверие главе колдомедицинской службы, — не то чтоб это неправда.       — И что за необходимость торчать в лазарете ночью. Отвечать!       — Директор, сэр, — внутри все мерзко сжимается, но Сонхва старается держать лицо. Он не узнает. Не посмеет. — Вы сами просили найти слабые места других чемпионов. Мы с Юнхо стара…       — Щенок. Еще раз я узнаю, что ты кого-то побеспокоил или начал свои эти штучки... Этот свой горячечный бред про секту, заговор, преследования, — мужчина тыкает пальцем в помятую возней косоворотку Сонхва и заглядывает в лицо, силясь найти страх или хотя бы сожаление. Угрызения совести? Раскаяние? Чувство вины? Но ничего. У обоих взгляд в стену — пустой, сквозь директора. Это вызывает отчетливую злость, она вспыхивает в глазах Полякова, но он заметным усилием сдерживается. Одергивает чужую форму вниз и понижает голос, переводя палец на Юнхо. — Вы двое. Попытаетесь выставить нас посмешищами — вылетите из школы мгновенно. Я не позволю позорить нас каким-то недоумкам, которые считают, что им все можно. И не посмотрю, что вас защищают учителя и требуют к себе другие школы — изживу, ясно? А теперь — тихо. Спать.       Директор кидает взгляд на дорогую бумагу на одной из кроватей, пробегает по строкам взглядом и, смекая, что это что-то от учениц Шармбатона, с треском мнет листы в пальцах.       Тяжелая дубовая дверь захлопывается за Поляковым с таким грохотом, что Юнхо невольно хватается за балку кровати, вцепляясь в нее, а Сонхва теряет концентрацию стойки. Проходит несколько секунд, из соседних комнат раздаются явно довольные смешки.       — Вот и поговорили. Обожаю мамочкины нравоучения, — давит из себя вялую усмешку Чон.       — Легко отделались, хочу заметить, и...       — Вот же сукин сын! — Юнхо оседает на пол и подбирает один из смятых до неузнаваемости листков, разглаживая его с какой-то трепетной заботой. Бумага поддается неохотно и выглядит весьма жалко. Но он смотрит на нее с такой печалью, что щемит сердце. — Представляешь, испортил! Такое сокровище испортил!       — Давай поправим?       — Сейчас… — Юнхо со вздохом достает палочку, и они вдвоем постепенно выравнивают страницу за страницей. — Папирус репаро.       Справившись с последним листком и вручив его товарищу, — которому эти письмена куда ценней — Сонхва удрученно выдыхает и падает на кровать. Только потолок не дает ответы на вопросы:       — Значит, опять взялись за старое.       — Слежку? — «показания» от Марьян Юнхо бережно вкладывает в тетрадь, словно самое драгоценное сокровище, и тоже устраивается на кровати, опирается локтями о колени. Он смотрит в окно — там куда свободней, чем в комнате. Пусть дождь и льет безостановочно, тарабаня о стекло. — Не будь наивным, никто и не прекращал. Будь осторожней. Если я заметил твои взгляды на тех двоих, то остальные тоже могли.       Но Сонхва не собирается скрываться. Он имеет право. Ему приказали найти у чемпионов слабое место, ему приказали наладить контакт с другими студентами, приказали разговорить людей. Конечно, он не успевает провести беседу с каждым, но у него выходит перемолвиться и со слизеринцами, и со студентами Райвенкло, и с учениками из Шармбатона, и даже наладить общение с некоторыми из педагогов. Чем плохо он работает? Очевидно тем, что больше всего его интересуют далеко не самые полезные для Дурмстранга люди.       Например, Чхве Сан.       Которого с таким грохотом и восторгом приветствуют студенты Хогвартса, что Сонхва не может сдержать улыбки. Сан тоже улыбается — сияюще ярко. Он выглядит действительно неплохо для человека, который несколько дней назад мог умереть, и Пак складывает пальцы в знак «Класс». Язык жестов универсален для всех стран.       После нагоняя от Полякова Сонхва пытается некоторое время вести себя неприметно. Он исправно отвечает на занятиях, не менее исправно тренируется в зале, практикуется после уроков с Антони, и в целом, кажется, не вызывает никаких подозрений. По крайней мере, старается.       Пока не решает пройти мимо своей комнаты.       Ужин уже закончился, он все равно опоздал, а после долгих поисков в библиотеке хочется отвлечься на что-то, что не забивает мозг, но занимает руки. И, желательно, заглушает голод. Удивительно, но в Хогвартсе еда сама появляется на столах каждый день. Это не может не разбаловать. В Дурмстранге есть дежурные по кухне, которые готовят вместе с домовыми, а тут, говорят, приготовлением блюд всецело заняты эльфы-домовики. Новые знакомые из числа студентов дают подсказку, как пробраться в святая святых, и шансом грех не воспользоваться. Нет никакой уверенности, что эльфы не прогонят, но интересно.       И есть повод проверить.       Пак наведывается на кухню, в подвалы под главным залом, и убеждается: действительно ни одного мага, всем заведуют только эльфы. Они деловито копошатся на огромной хорошо освещенной кухне, перемывают посуду, нарезают овощи, выкладывают стопкой фрукты, месят тесто, прокручивают фарш, чего только не делают — глаза разбегаются.       — Ого! Здравствуйте, господа! — зрелище вызывает удивление и восхищение. Столько эльфов работает слаженно, а на родине Сонхва даже не принято держать представителей магического народа в домах. Домовые и дворовые, изредка нечисть покрупней, но их воспринимают как друзей дома. К ним относятся с уважением, а не используют. Но, надо признать, эльфы готовят чудесно. Местные ученики говорят, что, возможно, если попросить эльфов, они сделают по заказу любое блюдо. Сонхва не привык к такому. Он хочет сам. Он хочет занять руки, а не голову. — Уважаемые господа, не позволите ли... Немного похозяйничать здесь? Я не буду мешать, честно! Просто хочется отвлечься.       К удивлению, домовики с радостью пускают его в свои владения, явно осчастливленные его обходительностью. Любопытно!       Домовые эльфы настолько любезные, что это даже неловко. Сонхва привык с кем-то дежурить на кухне и хозяйничать в полной мере, но сейчас ему просто приносят то, что он только порывается начать искать. Такая услужливость обескураживает. Не то чтоб кому-то мог понравиться процесс неловких поисков продуктов и инвентаря на чужой кухне, но отчасти теряется и интерес найти нужный фрукт или овощ, отобрать самый лучший для блюда, выбрать нужного размера емкость и прочее.       — Господа! — улыбка у Пака такая, словно он извиняется перед целым миром. И выглядит скорей очень виноватым улыбчивым щенком, чем человеком, который собрался покорять кухню одной из крупнейших школ континента. — Позвольте мне самому, пожалуйста? Безмерно ценю вашу помощь, но... Мне ее требуется совсем чуть-чуть. Например, найти сметану!       По застывшему враз рою домовиков и их округлившимся глазам Сонхва понимает, что именно с этой услугой будет проблема, и теряется еще больше. На родине сметана популярный продукт, ее даже делают сами в своих домах или на фермах, и никакой магии. Но здесь, похоже, даже не понимают, о чем речь.       — Ох... — реакция эльфов заставляет тяжело выдохнуть и, если не сдаться, то решиться на другой рецепт. Сонхва уже начинает перебирать в голове немногочисленные варианты, когда за голенище высокого сапога его кто-то дергает, и парень опускает взгляд. Эльф, довольно немолодой, но с чистейшими прозрачно-голубыми глазами, старается обратить на себя внимание.       — Молодой господин не найдет здесь сметаны, — голос у домовика дребезжащий, а сам он заметно смущается, что приходится разговаривать. — Но Хогти может молодому господину сделать сметану. Хогти видел, как делали хозяева. Хогти помогал. До того, как Хогти взяли в Хогвартс добрые люди. Нам нужно только немного сливок. Молодой господин позволит Хогти помочь?       Лицо Сонхва мгновенно светлеет, он складывает руки в жесте благодарности и сгибается в поклоне.       — Буду горд принять помощь и наставления опытного эльфа!       Хогти тушуется еще больше, и его морщинистые ушки краснеют от смущения. Сонхва понимает, что с эльфом ранее никогда так не разговаривали. Дома приучили обращаться к домовым как минимум уважительно, а лучше — с подобострастным тоном. Потому что те, поголовно дедушки с ворчливым характером и старческим брюзжанием, могут не захотеть оказать помощь.       Дело спорится быстро: эльф действительно опытный и, когда ему подают сливки, просто-напросто несколько минут над ними держит палец, что-то бормоча. Сливки густеют на глазах, приобретают другой оттенок и консистенцию, а у Сонхва расширяются глаза. Он тоже так хочет!       — О... Ого! — он смотрит на Хогти с нескрываемо ярким восторгом и чуть касается пальцами его руки в знак благодарности. — Господин эльф, это удивительно. Научите так же?       — К несчастью, молодой господин не обладает магией народа эльфов... — это звучит совсем виновато, Хогти хмурится и выглядит почти готовым заплакать. Сонхва мгновенно мотает головой и тысячу и один раз извиняется за некорректность, чем завоевывает лишь большее доверие и даже какие-то бесхитростно трепетные объятья от старенького эльфа.       Рецепт довольно простой, зато один из немногих хорошо знакомых. Яблоки Пак отбирает сам. Нарезает крупными дольками, спрыскивает лимонным соком, чтобы не потемнели, пока занят тестом. Яйца, сахар, мука, щепотка соли и соды. Рука у Сонхва наработанная, он смешивает все в миске быстро — только и видно, как движения венчика в руке мешаются в один сплошной круг, а в массе закручивается настоящий круговорот. Тут-то и пригождается сметана.       Сонхва, конечно, сначала пробует. И это более чем приемлемо. Но, конечно, ни капли не похоже на ту сметану, что делают на фермах, а не магией. К продуктам, сделанным при помощи волшебства, Пак вообще имеет особые предрассудки. Но эта сметана вполне сойдет, далеко не худший вариант из возможных. Он на всякий случай пробует еще ложку, стараясь проверить ее на различия, когда слышит за спиной знакомый голос, и так и оборачивается, с ложкой во рту.       — О, хен?..

***

      Он спит так тихо, будто почти не дышит. Уронив голову на руки, все еще напрягая плечи, но дыша едва-едва заметно.       Сонхва такой красивый, когда спит.       Сан любуется им и не смеет лишний раз пошевелиться, чтобы не потревожить. Сонхва проводит в лазарете третью ночь, ему давно пора отдохнуть. Он не обязан быть здесь, не обязан помогать, не обязан лечить. И не обязан читать эти странные магические заговоры на незнакомом языке, которые так холодят пульсирующие горячей болью ожоги. Он ведь всего лишь человек и тоже устает, ему необходим сон. Но, конечно, не на бедрах Чхве Сана, а в своей постели.       Единственное, что Сан решается сделать, это стянуть плед с края кровати и накинуть на чужие плечи. Сонхва шумно выдыхает сквозь сон, и Чхве на секунду замирает испуганным зверьком. Но, кажется, обходится.       Теплый свет бликами играет на стенах и на щеках спящего парня. Это удивительно. Такой сильный, всегда полный решимости. И такой беззащитный сейчас. Сан устраивается на подушке поудобней и потягивает омерзительно горький, вяжущий отвар из кружки, пока неотрывно наблюдает за перебежками огоньков по скулам.       Эту ночь он запомнит.       И, хотя его выписывают уже через несколько дней, Сан унесет вместе с собой теплое воспоминание о Сонхва, уснувшем у него на бедрах. И о том, как он сам, в бреду, видел именно его. В тех горячечных снах, где Сана не преследовало жадное всепоглощающее пламя, ему протягивал теплую узкую ладонь Пак Сонхва.       — По-моему, и так нормально, — Джун пожимает плечами, окидывая друга критическим взглядом. После завершения этапа Сану предстоит впервые показаться в Главном зале. А вид ожогов и спаленных жестких волос, топорщащихся на висках, ничуть не поднимает боевой дух. Нет особого желания отвечать на вопросы о своем состоянии и слушать сочувственные аханья: ему просто нужно привлекать как можно меньше внимания. — Все равно ничего не получится. Ты чемпион Хогвартса и всеобщий кумир, все и так будут глазеть на тебя.       — Мне просто не хочется лишний раз вызывать ненависть к другим чемпионам, — Сан жует губы и разглядывает узор на ковре. — Можешь попросить Эллу, пожалуйста?       В гостиной Слизерина на минуту наступает тишина. Слышно только, как потрескивают дрова в камине.       — Да ты издеваешься? — Джун поднимает брови и тянет губы в полубезумной улыбке. — Эллу.       — Но она же хорошо справляется с такими вещами, — нужно подбираться аккуратней. — Если ты помнишь, ведь именно Элла помогла, когда Нат…       — Замолчи-замолчи-замолчи! Не поминай всуе!       Еще аккуратней.       — Ты же понимаешь, что своими силами я не справлюсь, и помощь Эллы…       — Не!..       — Кто-то меня звал? — звучит из коридоров вкрадчиво мягкий голос.       — Легка на помине… — Джун падает в кресло и театрально накрывает рукой глаза. — Ну валяй, валяй, порть моего единственного друга!       Слышится приближающийся стук каблуков, и из темноты выныривает симпатичная девушка, чуть постарше Сана. У нее мягко очерченные черты лица, плавные движения, тягучая манера говорить — и взрезающе острый взгляд.       Элла.       Аскелла Киммел, если быть точней. Собственной персоной.       — Джуниор, если тебе нужна моя помощь, я всегда готова помочь младшему братишке.       — Только не смей…       — Элла! — Сан встает на пути у сестры Джуна, преграждая дорогу, и переключает все внимание на себя. Потому что еще секунда, и эти двое сцепятся так, что весь факультет сбежится посмотреть на очередную перепалку и метание копий. — Мне нужна твоя помощь. Пожалуйста.       — Для тебя все, что хочешь, милый, — не успевает Чхве и рта раскрывать, как тонкие пальчики пробегаются по прядям его подпаленных волос, скользят по одному из пятен после ожогов. Девушка часто цокает языком. — О, я поняла, можешь даже не говорить. Вопиющее безобразие. Но мы это поправим. Верно, Джуниор Нунки-младший, братец?       — Мерлин, за что мне это?..       — Ты определенно спас мир в прошлой жизни. И не единожды.       Каких-то полчаса возни и бесконечного родственного обмена колкостями, и Сан чувствует себя посвежевшим. Теперь никто не заметит ни шрамов, еще не заживших до конца, ни следов зарастающих ожогов на коже, ни обожженных висков. Голубовато-сиреневые плетения снова тянутся назад, а Сан оправляет форменный галстук и удовлетворенно кивает. Теперь вполне можно решить, что он в полном порядке и даже почти не пострадал. Конечно, все знают, что это не так, но мадам Помфри постаралась никого не пускать в медотсек в моменты ухудшения его состояния. Поэтому никто, кроме учителей, не в курсе, насколько не в порядке он был на самом деле. Учителей и Пак Сонхва, если быть точным.       Весь Хогвартс встречает Сана бурными аплодисментами и громогласными криками. Кажется, что древний замок содрогается от такого бурного приветствия: студенты окружают своего чемпиона, наперебой расспрашивая о прошедшем испытании, о загадках и о самочувствии. Сан едва успевает отвечать и благодарить за беспокойство, кланяясь налево и направо, когда краем глаза замечает делегации Шармбатона и Дурмстранга. Вместе с последними входит Сонхва.       В то мгновение, когда взгляды пересекаются, Сан ощущает, как совсем не по-осеннему расцветает все внутри, и губы сами растягиваются в улыбке.       Ускользнуть от товарищей кажется невозможным, но, как только появляется возможность выбраться, Сан выныривает из толпы, словно рыбка. У него есть еще кое-какое дело, куда более важное, чем внимание окружающих.       — Мадемуазель Марьян, — Сан коротко кланяется девушке в знак уважения. Марьян Бенуа естественным движением перекидывает легкие ноги через лавку и поворачивается к собеседнику. Она выглядит хорошо, вполне здорóво. Только волосы подстрижены коротко и собраны заколкой сзади. Больше нет локонов, так красиво обрамлявших ее лицо. — Как вы?       — Bien, хорошо, спасибо, — француженка рассматривает Сана еще более открыто, чем он сам — ее. Взгляд быстро проходится с ног до головы и замирает при встрече глаз. Оба чемпиона знают, к чему этот вопрос. Оба знают, что видели в подземельях. Тьму, знаки стихий и всепоглощающее ослепляющее пламя, которое навсегда оставило отпечаток алого зарева в их глазах. Страх, который еще не скоро станет лишь воспоминанием о школьных соревнованиях. — У меня был амулет, который защитил. А еще мы привезли колдомедика с собой, она быстро исправила все, что смогла.       Рука на автомате тянется к тугим завиткам, которые раньше спадали на грудь, и замирает на половине пути. Марьян чуть улыбается — и грустно, и небрежно одновременно. Пожимает плечами.       — А как вы? Ваши травмы были серьезными.       Сан лишь копирует ее улыбку в ответ. Конечно, его раны были куда серьезней: никакой защиты перед началом этапа он не предусмотрел и заклинания было явно мало. Но сейчас это уже не так важно. Главное, что в итоге все живы и целы. Если не учитывать, что Турнир продолжается.       — Мне жаль, что так получилось, — его вины в этом нет, и все-таки ощущение, что там, в подземельях, произошло что-то неправильное, разъедает изнутри. Каждую свободную минуту мысли о тех мгновениях, когда огонь был везде, заполоняют все свободное пространство водоворотом колких песчинок, буравят изнутри роем. Так не должно было случиться.       — Мне не жаль. Приобрела я больше.       — Правда? — несмотря на то, что Сан и сам приобрел кое-что большее, он хочет узнать, что Марьян имеет в виду. Однако она лишь коротко передергивает плечами и, загадочно улыбаясь, поворачивается обратно к столу.       Песчаная буря внутри резко оседает.       Если такова была цена приобретенного, то почему бы и нет. На такую плату они оба, по-видимому, готовы.       Конечно, если игнорировать факт, что теперь Сану еще пару недель дважды в день пить мерзкие отвары и мазаться какой-то терпко-горькой дрянью.       — Какие же они противные, уму непостижимо… — поздно вечером, прихватив с собой коробочку, Сан спускается под Главный зал. Сегодня тяжелый день, к которому добавляется серьезный разговор с деканом Слизерина и одним из педагогов. Они спрашивают об этапе и назначают дополнительные занятия, которые помогут подготовиться к следующей встрече с противниками. К ночи усталость тяжело наваливается на еще слабое тело. Вот только Джун не дает расслабиться и выпихивает в сторону кухни. Будь воля Сана, он бы никогда в жизни добровольно не обрек себя на отвратительно невкусные отвары, но выбора нет: Джун отказывается пускать его в жилые помещения факультета, если Чхве продолжит жаловаться на горечь снадобий, которые любезно приготовили ему мадам Помфри и Маргарет. «Лекарства и не должны быть вкусными, но если ты планируешь ныть каждый раз, когда их пьешь, то лучше разберись с этим. Иначе вливать буду насильно!» И вольет. Спорить с другом бесполезно, Сан знает, поэтому хочет хоть как-то облегчить свои страдания. С медом из розы было вкусно, но этого мало и не хватит надолго. Поэтому нужно хоть что-то сладкое.       В помещениях под Главным залом мало кто бывает. Ученики, зачастую, не задумываются о том, как на столах появляется еда. Но Сан еще на втором курсе — впрочем, всегда — любил совать нос, куда не просят, поэтому излазил все подвалы и подземелья Хогвартса, до которых смог добраться. Добраться он смог и до кухни. Не один день проведя в наблюдении за тем, как между помещениями снуют домовые эльфы, слизеринец все-таки решился заглянуть внутрь. Дружба, которая с тех пор наладилась между ним и домовиками, в итоге протянулась не на один год. Поэтому сейчас Сан привычным движением щекочет грушу на картине, после чего, под аккомпанемент ее смеха, уверенно проходит в кухню…       И замирает.       Потому что среди эльфов возвышается один слишком хорошо знакомый студент Дурмстранга.       — О, хен?.. — Сан растерянно хлопает глазами и даже оборачивается, чтобы удостовериться, что попал в нужное место. Картина с подхихикивающей напоследок грушей закрывает проход, домовики приветственно машут рукой старому товарищу и радостно мельтешат вокруг. В целом все так, как и обычно. Вот только посреди кухни стоит Пак Сонхва и облизывает ложку. От странностей Хогвартса можно ожидать чего угодно, но не этого.       — Мм! Привет, Сан-и! — кажется, Сонхва удивлен не меньше. Но что он здесь делает? Как вообще попал? Откуда знает про это место и как смог пройти?       — Что ты тут делаешь? — Сан подходит поближе, и его внимание привлекает белая масса в пиале. Выглядит как очень-очень густые сливки или какой-то йогурт. И почти не пахнет.       — Да вот, пирог… — Сонхва вытаскивает изо рта ложку, которую до этого облизывал, и неловко разводит руками, будто его застали в не самый подходящий момент. Может, это и правда так, — и Сан улыбается от мысли, что старший никого не ожидал здесь увидеть и расслабился. То, каким домашним он выглядит, когда пробует йогурт, совсем не вяжется с типичным представлением о суровых студентах северной школы. Впрочем, у Сана он с ними и не ассоциируется.       — Нет, я о том, что ты делаешь здесь? Как ты сюда попал? И что это такое? — Сан перехватывает ложку и поддевает немного йогурта. Вроде, выглядит вполне обычно. Но на вкус, когда ложка отправляется в рот, совсем не как йогурт. Другая консистенция, не такая яркая кислота, вкус можно описать как свежий. Сан удивленно поднимает брови и смотрит вопросительно.       В лице Сонхва что-то меняется.       — Мне рассказали, как сюда попасть, ты пробуешь сметану… — он поджимает губы в тонкую полоску. Даже в тусклом свете местного освещения видно, как приливает к его лицу кровь. — И-и я только что облизал эту ложку.       — Ага, — Сан откладывает ложку в мойку и пожимает плечами с обычной непосредственностью. В произошедшем нет ничего страшного, это всего лишь столовый прибор. Но, если так важна чистая ложка, то домовики ее предоставят. Или дело не в этом? — А что за пирог? Сладкий?       Вспоминая, зачем сюда пришел, Сан приседает на корточки и протягивает эльфам коробочку, которую принес с собой. У них договоренность: он им носит сласти из «Сладкого королевства», а они готовят ему что-то менее волшебное, домашнее. Домовики быстро разбирают предложенные лакомства, оставляя несколько штук на дне.       — Яблочный, — само слово «яблочный» звучит прекрасно. А увидеть готовящего пирог Пак Сонхва, который сейчас следит взглядом за домовиками, звучит еще лучше.       — Давай я помогу, хен? Что нужно делать?       По Сонхва видно, что он колеблется. Но не потому, что Сан не сможет или помешает, а по какой-то другой причине. Но сомнение длится не долго.       — Буду рад твоей помощи. Нужно смазать уже подогретую форму сливочным маслом со всех сторон, чтобы не подгорело.       — Да, сэр, есть, сэр, — Сан с серьезным лицом отдает честь и приступает. Однако то и дело косится на Сонхва. Он берет миску с чем-то, похожим на тесто, перекладывает туда эту «сметану» и отточенными движениями ее вмешивает, заставляя смесь пениться от обилия воздуха и частого взбивания. Эльфы с интересом смотрят, как он, чуть хмурясь от осторожности, выкладывает яблоки в смесь. Осторожно, без спешки, поскольку яблоки все время норовят рассыпаться. Переложив их, тянется взять миску, но ее вдруг отбирает Сан.       — Сан, тяжелая! — Сонхва дергается и оборачивается, неловко обхватывая миску через талию и поддерживая ее со сторон, тут же кидает испуганный взгляд. Чхве ощущает, как его окутывает знакомый горьковатый аромат, а чужая грудная клетка жмется к его лопаткам. Но, чтобы успокоить, он непринужденно улыбается, пока держит миску на бедре и вмешивает яблоки в тесто. Судя по всему, он выглядит довольно уверенно, потому что чувствует, как напряженные мышцы сзади расслабляются.       Сонхва накрывает своей рукой его руку и чуть притормаживает движения. Пальцы на пальцы, стараясь показать темп и манеру жеста.       — Осторожней. Если повредишь яблоки, они в пироге будут не цельными кусочками, а одной массой. Тогда будет невкусно, — он устраивает голову на плече Сана, заглядывая через него в миску и контролируя процесс, а его рукой размешивает аккуратно, вводит кусочки в медового цвета смесь.       — Я буду нежным, не переживай, — едва слышно хихикая, Сан, под чутким контролем, старательно мешает тесто с яблоками. И, хотя он привык, что мать дома выкладывает яблоки сверху, все-таки со старшим не спорит. Когда дело сделано, Сонхва забирает у него миску и выкладывает тесто в уже смазанную поблескивающую форму, разравнивает, после чего ставит в печь, а остальное отправляется мыть.       — Спасибо, — Сонхва, пока перемывает за собой посуду, улыбается через плечо и кивает в сторону печи. — Если упросишь эльфов дать тебе жидкий мед или клюкву, то можно будет добавить в смесь на середине пропекания. Мед ляжет узорами и даст сладость, а клюква наоборот оттенит яблоки и лопнет красными пятнами, как цветы.       — А можно? — Сан жестом просит эльфов принести продукты, чтобы не упустить момент, пока ему разрешают вмешиваться в процесс.       — Если тебе так будет вкусней, то почему бы нет? Ты же останешься попробовать?       От вопроса Сан на мгновение тушуется. Он приходил на кухню с конкретной целью: попросить домовиков сделать ему что-то сладкое, чтобы заглушить вкус лекарств и надолго оседающую на языке их въедливую горечь. Выходит, что, даже без помощи эльфов, его желание исполнится? Вот это волшебство!       — Останусь! — он выкрикивает это чуть громче, чем рассчитывал, и прикрывает рукой рот. Пальцы, спрятанные свитером, сжимают рукав. — Если ты не против. Но… Могу тебя угостить в ответ?       То, что могут предложить домовики, Сонхва уже наверняка пробовал. Готовить сейчас для него что-то самому Сану нет смысла, за короткое время ничем гостя из другой страны не удивить.       Но можно удивить сластями из Лондона.       — Хочешь шоколадную лягушку?       Лицо Сонхва приобретает такое выражение, будто лягушку ему предлагают самую настоящую, живую. Сырую и склизкую.       — О чем это ты?       — Ох, ну, — Сан вылавливает из трех оставшихся упаковок на дне коробки, которую приносил для эльфов, картонный пятиугольник и протягивает Паку. — Держи. Попробуй, не бойся, она не ускачет.       — Это не из лавки с «вредилками» случайно? — Сонхва рассматривает коробку с подозрением и, продевая палец в петлю, останавливается, чтобы напряженно посмотреть на Сана. Взгляд темный и нечитаемый, словно от коробочки действительно может исходить какая-то опасность.       Не выдерживая взгляда, Сан заходится звонким смехом. Чужая недоверчивость его веселит. Самому Чхве она не помешала бы в свое время, когда друзья угощали его тараканьими гроздьями или самыми отвратительными из драже Берти Боттс. Или, того лучше, кислотными шипучками. То, как горел после них язык, хорошо помнится до сих пор!       — Ешь спокойно! Это просто шоколад.       Сонхва тянет за петельку и выдвигает наполовину вкладыш, но замирает снова.       — Я слышал, они прыгают…       — Это все вранье, хен! — Сан весело стонет, помогает достать лягушку и подталкивает руку. — Откуси. Это вкусный шоколад, правда. И ничего, кроме шоколада.       Действительно есть люди, которые считают, что лягушки способны ускакать, выпрыгнуть прямо изо рта и улететь в неизвестном направлении. Более того, есть умельцы, которые так заколдовывают их, что лягушки по-настоящему оживают и могут задергать лапками, даже отпрыгнуть. Но это чревато остановкой сердца от испуга, и такие шуточки с близкими стараются не проворачивать. Но, при должном желании и уровне глупости, можно попробовать.       Сонхва откусывает небольшой кусочек шоколада и прикрывает рот пальцами, настороженно глядя поверх них. Но лягушка, судя по всему, не дергается и вообще не подает признаков жизни. Как и положено изделию из шоколада. Сан весело выгибает бровь.       — Ну как?       — …Как шоколад?       — Да неужели?       Они секунду пристально смотрят друг на друга и одновременно прыскают со смеху. Домовики ворчат на них, но обоим уже неважно. Обстановка резко разряжается.       — Черт, прости, я столько наслушался от ваших, — Сонхва дожевывает шоколад и откладывает коробочку в сторону, чтобы рассмотреть вытащенный из нее вкладыш. На картонке красуется волшебница с небрежно собранными в пучок каштановыми волосами. — Хм. Гермиона Джин Грейнджер.       — О. Это вкладыши с нашими великими и известными волшебниками. Вот как она. Дети часто собирают карточки и обмениваются ими, — пока Сонхва изучает портрет, Сан выуживает из коробки еще одну упаковку и отдает для дегустации. — Засахаренные крылья бабочек, попробуй.       По глазам видно, как в Сонхва снова просыпается недоверие. Ну что с ним поделать…       — Вы едите… Насекомых?       — Хен! — на эти слова Сан издает обреченный вой, откупоривает упаковку и призывно кивает на нее. — Да не отравлю я тебя, ешь. А я пока…       Он забирает у эльфов принесенный мед и баночку с клюквой, ловким движением открывает печь и подманивает к себе емкость с пирогом. Золотистая вязкая жидкость ложится на незастывшую массу красивыми витиеватыми узорами, падая вниз тончайшей ниточкой. Сан решает не перебарщивать, чтобы не было излишне сладко, поэтому, накидав сверху клюквы и поддев тесто по краям, скоро убирает пирог обратно. Мед он возвращает эльфам, лишь едва слышно шепча: «Положите мне с собой немножко. И еще чего-нибудь сладкого, а то я не выдержу три дня на траве».       Печь в Хогвартсе очень хорошая, тяжелая, самое оно. Поэтому пирог совсем скоро будет готов, а пока можно полюбоваться, как Сонхва озадаченно прикусывает крылья бабочек. Это одно из самых вкусных лакомств, которые Сан вообще пробовал, поэтому уверен, что старшему тоже понравится. Не может не понравиться. Как общаться с человеком, которому не нравятся крылья бабочек?       — Это очень интересно, — Пак рассматривает коробку, пока отправляет в рот еще кусочек. — У нас из подобного только засахаренные цветы, например, роза и фиалка.       — А из магического?       Должны же у них быть свои сласти.       — Есть сладкий снег. Сырные конфеты. И леденцы из хрена.       — Чего? — теперь наступает очередь Сана удивляться.       — Из хрена. И из сельдерея.       — Фу… — Сан показывает язык и кривит лицо, но тут же вспоминает о воспитании. Он же не пробовал, невежливо так реагировать. — То есть, м-м, звучит не очень аппетитно.       — Нет, ты прав, это «фу», — пожимает плечами Сонхва и с теплотой улыбается. — Самое вкусное, что я пробовал, это ажурные печенья из ревеня. Это такое растение, оно на вкус одновременно как яблоко и как клубника. И чудесно пахнет.       — Звучит здорово… — он не успевает продолжить мысль как раз потому, что начинает принюхиваться. На кухне тоже чудесно пахнет. Их пирогом.       После извлечения из печи, они ставят пирог на доску. По помещению разливается дивный аромат — сладкий с кислинкой, чуть медовый. Теплый. Из формы есть, конечно, вкусней, но Сонхва с Саном перекладывают округлый нежно-лимонного цвета пирог на блюдо, чтобы отрезать отдельный треугольник на тарелку. Все чудесно пропеклось. Идеальный цвет, высоко поднявшееся творожное тесто, испекшиеся золотистые яблоки, сохранившие вид и форму благодаря удачному отбору и правильному размешиванию, и красные «распустившиеся» пятна клюквы, на самом деле похожие на цветы. Выглядит идеально.       Сонхва даже не пробует сам — судя по всему, он уверен в том, что натворил. Он раздает несколько кусочков эльфам на пробу, еще несколько — откладывает отдельно, а один кладет на тарелку. Цепляет десертной вилкой небольшой кусочек и сразу протягивает Сану, хитро прищурившись на один глаз.       — Донсэн оценит наши общие старания, м?       Сан дует щеки и пару секунд раздумывает, не желая есть без хена. Это не страх быть отравленным, просто какая-то закравшаяся детская обида, что ему не составят компанию: они готовили вместе и пробовать должны вместе. Однако, судя по всему, Сонхва не собирается принимать отказы. Поэтому, все-таки решившись, Сан склоняется и снимает зубами кусочек с вилки, успев почувствовать, как от чужих рук пахнет печеными яблоками, лимоном и чем-то едва уловимо свежим. Горьковатым. Вот только Сану этот аромат хорошо знаком. И от него нужно поскорей отвлечься на вкус пирога, пока не поздно.       — Ой… — распробовав, Сан вскидывает взгляд сначала на Сонхва, а затем быстро переводит на пирог. Он нежный, сладковатый с кислинкой, мешающийся вкусом с медовым нектаром. Это так странно. Все шарлотки, что до этого приходилось пробовать в Хогвартсе, были совсем другими, с ярким напористым яблочным вкусом и жестковатым бисквитом. Точней, жестковатым на фоне этого, тающего во рту вместе с яблоками. — Как так получилось? Я даже распробовать не успеваю, он тает… Что ты туда такое добавил?       — Сметану, — Сонхва тепло смеется, и звук его смеха отдается где-то внутри сладкой щемящей болью. Так уютно.       Все мысли и тревоги куда-то улетучиваются, испаряются, исчезают утренним туманом. От взгляда глаза в глаза. Сана куда-то затягивает. В омут. И когда приходит в себя — он уже стоит один посреди кухни как дурак, держа эту несчастную вилку приложенной к губам, пока его за штанину треплет один из эльфов.       Сонхва опять ушел. Опять.       ...Но оставил ему часть теплого яблочного пирога.       Хорошо, на этот раз прощен.