Апофеоз провальной победы

      Весь мир в очередной раз сошёл с ума. Свихнулся, обезумел, не удержал съезжающую крышу. А она съехала и упала прямо на циркового клоуна, который больше не будет никого веселить. Её убирать не стали, оставили на обозрение толпы, но та в упор не замечала того, что лежит посреди многочисленных улиц ржавый металл. Коррозия пожирала крышу уже много лет, и все до того привыкли к ней, что посчитали за само собой разумеющееся. Зрячие смотрели на то, как идут по всему этому Люди, и не могли понять, для чего. Когда можно просто взять и обойти, или же ещё проще — убрать мешающиеся листы железа. Однако взгляда в промытые мозги было достаточно. Население Земли сошло с ума точно так же, как и сама Земля. Зорко глядевшие что-то там говорили, кто-то там к ним присоединялся, а в основном большинству не довелось побороть помешательство. Громко и бесконечно скрипит железо — материал укоренившихся заболеваний в головах у народа.       В психиатрической больнице царил покой и порядок, однако никто из врачей не замечал ни того, ни другого. Они с сожалением смотрели на мирных, свободолюбивых, добрых и культурных пациентов, попавших сюда потому, что отличались от всех. Психиатры заходили в палаты, следили за слишком нормальным поведением тех, кто по их мнению больны. Неизлечимо больны. Не находилось иного лекарства для них, кроме как выпустить из больницы. Уж там, среди неизлечимо «нормальных», они бы точно вылечились. Но врачи об этом и не догадывались, а потому вкалывали в их вены уколы с текущими мировыми событиями, заставляли пить растворяемые в воде таблетки с лживой пропагандой. Пациенты были умнее врачей. Пока те их не видели, они вызывали тошнотворный рефлекс и блевали нехорошей водой. Действие же уколов оставляли себе, чтобы знать, каких ужасных масштабов достигла человеческая глупость. Непромытые этой водой мозги воспринимали всё правильно, осознавали как есть. Пациенты махали уходящим врачам рукой и продолжали сидеть за столом, вежливо общаясь друг с другом.       А там, за стенами, был такой Человек. Он шёл по городу и пытался закрыть чувствительные уши. Ему бы быть в той больнице, но он был один в окружении сумасшедших. И даже когда никто не произносил ни слова, в его разум проникали их мысли. Он слышал каждую мысль, и все они сливались воедино. Такая способность открылась ему недавно, и лишь по ночам появлялся покой, когда все засыпали. Порою просыпался сосед и будил его собственными сокровенными желаниями об убийствах. По выходным зрячий уезжал из города в лес, на природу, где не было ни души. За эти два дня он восстанавливался от токсичных замыслов, навязываемых большинством, которое страдало от заблуждений. Вернувшись ненадолго к себе, с горечью приезжал обратно в родной город. И вот они снова — зловонные изречения, нелогичные выводы, антигуманные действия. Стараясь укрыться от всего этого, он пробовал также использовать наушники, из которых, однако, не лилась прежняя музыка. Только крики отчаяния, страха. Только вопли убитых, задроченных ни за что. Неизбежно наступил день, когда зрячий сошёл с ума, как и все. Придя после работы домой, перекрикивал шум в голове. Доводил самого себя до слёз. Бился о стену головой, не находя выхода. Так и приехали к нему по вызову обеспокоенного соседа, да забрали в дурдом. Только не потому, что он съехал с катушек. Он съехал не так, как надо. А у соседа в ванной, полной крови, уже находился свежий труп, который жевал козинак.       Приехав в больницу, свихнувшийся медленно приходил в себя. Здесь, как ни странно, его не беспокоили громкие мысли в голове. Исключение составляли врачи, но они не особо мешали, ведь их было немного. Пациенты со здравым рассудком встретили больного со всей доброжелательностью, на которую были способны. От них не исходила исступлённая несправедливость, а все свои мысли они высказывали вслух, потому что не могли молчать. Тем самым они поведали вновь обретшему зрение главную тайну, как не сойти с ума — высказываться перед всеми, несмотря ни на что. Несмотря на то, перед кем стоишь. Говорить правду, произносить истину, провозглашать свободу в чистом виде. Даже рискуя собственной жизнью. Во благо отнюдь не только родины — всего мира, всего живого и сущего. Только так можно обрести покой и чувство выполненной задачи. И пусть покой в некотором роде может быть беспокойным, когда за отстаивание идеалов и ценностей начинают гонения и преследования. Зато ты зрячий, живой и свободный. Каким и должен быть каждый, но почему-то не хочет им быть. Пока здравомыслящих не так уж и много, поэтому не стоит забывать о собственной значимости, своём везении. Тебе повезло, если ты понял и осознал, что другие не замечают в упор. Главное — осознать, запомнить и провозглашать. Не поддавшись всеобщему сумасшествию.       С тех пор этот Человек жил в больнице, последнем адекватном месте в городе. Сидел за одним столом с подобными ему и пил крепкий чай без сахара. А на лице появилась улыбка. Улыбка счастливого, но безнадёжного. Эту улыбку носили здесь все. Понимали, на что идут, и были этому рады. Поглядывали в окна на оживлённые улицы города, где происходило безумие.       Прямо на асфальтовой дороге стоял мужчина и бил себя ножом в грудь, крича и прося кого-то о помощи. Устав от одиночества, беспомощности и ожидания, он решил покончить с собой. Не стоило воспринимать всерьёз то, что видел на протяжении всей своей жизни. Его хватило на двадцать ударов, после чего он упал в лужу собственной крови. Объезжающие его в безразличии машины не замечали звонкого и весёлого смеха. Смеялась не кровь, как можно было подумать, а сам асфальт: уж очень понравилась ему ситуация. Так забавно смотреть, как всем всё равно, что ты умер. Они поглядят, да ещё посмеются. Не мог выбрать место получше? Неподалёку находился газон, там бы он никому не мешал. И что теперь делать? Не трогать же труп самому — лучше вызвать «скорую помощь», которая приедет на следующий день. Кто-нибудь помнит, когда она приезжала вовремя? Так что путь мертвеца очевиден — морг, а оттуда туда, куда надо. От того и смешно асфальту. Захлёбывается от смеха, давится им. И потихоньку плачет, да так, чтобы никто не видел.       Ржавый металл покрывался новыми ржавчинами. Железо пожирало себя изнутри. Когда-нибудь оно полностью себя съест. Не останется ничего из того, что мешало. И зрячие смогут идти куда захотят, делать что угодно. Они и сейчас это могут, но кто-то другой непременно подавит стремление. Кто-то другой подумает — надо начать войну, кого-то убить, заставить, обокрасть и обогатиться. Зачем и для чего? Кто бы знал. А наступит ли это время вообще? В мире нет ничего невозможного, нет ничего без срока годности. И ржавчиной покроется весь металл, звенящий под ногами психически больного народа.       Интернационализм, братство народов, многонациональность — к чёрту. Пойдём войной на таких же, как мы. Забудем про нравственность, новое время, всеобщую образованность и память об истории мира. Нам скажут — стреляй, и мы неизбежно поверим, дай лишь несуществующую причину и того, в кого надо стрелять. Нам внушают обязанности, нас пугают штрафами и заключением в неволю за благие намерения. Те, кто не желают убивать своих же, ни разу не притронутся к автомату. Свои — это не важно кто. Это все. Абсолютно все. Каким дураком надо быть, чтобы не понимать или игнорировать очевидное? Однако этих дураков чересчур много. Так много, что никого из них не убедишь. Даже повторяя одно и то же, приводя весомые аргументы. На все аргументы они приведут свои, неверные и обманчивые. И будут в них верить, ведь это проще того, чтобы верить в наиболее глобальные вещи.       Далёкий октябрь уже позади. Размыта разница между бедными и богатыми, разрозненны и те, и другие. Не увидит никто всеобщего дружного объедения во благо страны и мира. Нет вере ни государству, ни оппозиции. Повисла серая обречённость над головами у всех — кто за и кто против. И движутся в параллели надежды и отчаянные положения. Есть те, что верят — утопии быть! А есть и другие — желающие её больше всего, но не верящие. И они делают всё, чтобы восторжествовала победа, но понимают — она не наступит. Однако все их поступки хотя бы отчасти делают мир лучше. И осознание уже этого меняет главную суть. Кто знает, удастся ли возвести в абсолют ценности свободы, равенства и братства. Но известно — можно приблизиться к ним.       У стен психиатрической больницы стояли в кататоническом ступоре Люди. Они застыли на месте, протягивая к ней руки. Хотели туда, но их не пускали. Лжецы и предатели для тех, что внутри, и совершенно здоровые в глазах врачей для того, чтобы там оказаться. Так зачем же они желали оказаться в том месте, где им не рады? Чтобы разведать планы «больных». Чтобы узнать, чего они добиваются, и не позволить этому случиться. Явные стукачи и обманщики. Но зрячие видят их сразу и никогда не подпустят к себе. И тем остаётся, как прежде, протягивать руки ко светлым умам, в которых хранятся простые истины.       После обеденного перерыва в палату вошли двое врачей. Они приготовили для десяти пациентов новые дозы уколов. Приём таблеток — утром и вечером. По очереди укололи каждого шокирующими ситуациями прошедших суток и безмолвно ушли. Зрячие некоторое время посидели на своих кроватях, обдумали познанное и занялись дальше тем, чем хотели. Кто-то брался за чтение книг, желая приобрести ещё больше опыта. Кто-то играл в шахматы да карты, стремясь отвлечься. Кто-то с печалью, как и всегда, смотрел из окон на город. — Вы бы слышали, о чём думал тот психиатр, — нарушил молчание мужчина, который воспринимал чужие мысли. — Ну, который с бородой. Он против последнего восстания, как и мы, но не понимает, что текущая власть ничем не лучше. — Мог бы и не говорить, и так всё ясно, — отозвался лежавший на полу пациент, которому стало жарко от летней погоды. — Да это так же очевидно, как-то, что чуть ли не все стали фашистами, когда им указали на каких-то других фашистов, — произнесла девушка, читающая книгу у стены на чистой кровати. — А они и не поняли, что их власть поддержала этих самых фашистов. В общем, пошли они все.       И так начались обсуждения, разговоры о правде. Каждый хотел вставить что-то своё, соглашаясь со всеми. Они помнили и пользовались возможностью, о которой ведала та самая тайна. Сокровенная и открытая, какой её полюбили. — А они всё стоят, — будто для себя сказал старик, не сводя глаз с больных кататоническим синдромом на улице.       Одинокий музыкант играл на гитаре у входа в метро. Распевал песни на злобу дня, никого не трогал и ничего плохого не делал. Да только не те песни он пел, за что и поплатился. Гитару сломали, заработанные деньги забрали себе, а его самого увезли в участок. О свободе слова в этой стране никто не говорил, ему бы следовало об этом знать. В глазах пациентов из психиатрической больницы он был и оставался героем. О нём упоминали, о нём рассказывали, его ставили в пример. Лишь самые смелые выходили в сошедший мир с ума, чтобы всех образумить. Однажды и те, что в больнице, отправятся прямиком туда, но каждый найдёт собственный способ спасения утопающих.       Были такие неизлечимо больные. Они проживали жизнь с удовольствием. Странным оно казалось для зрячих. Эти больные рождались, вырастали, учились, ходили в армию, работали и влюблялись, продолжали бессмысленный род. И как-то не походили на сумасшедших. Но это так только казалось. По психически нездоровым не всегда скажешь, что у них что-то есть. Плохое восприятие реальности, смиренность перед законами, желание жить, несмотря ни на что, отсутствие принципов ради беспроблемного бытия. И легкомысленные улыбки до ушей. Им тоже бывает не в кайф, но они всё равно счастливы. Да только не тем путём достигнуто счастье. От него Земле и её населению не становится лучше, потому что счастье это с бельмом на всю голову.       На городской площади, уставленной полностью памятниками законам, появлялись всё новые. Для них уже не хватало места, но они воздвигались. Какое-то меньшинство старалось уничтожить хотя бы часть, но закономерно ничего не выходило. Эти памятники мешали им жить, ставили в полнейший тупик, подавляли элементарную свободу самовыражения. От усердных попыток уже готовые памятники падали с высоты на это самое меньшинство и давили насмерть. Власти было угодно лишь большинство.       В психбольнице приходило время отбоя. За час до сна в палату снова вошли врачи. Поставив бутыль с водой прямо на стол, разлили её по бумажным стаканчикам и опустили в них до боли знакомые таблетки. Следили за тем, чтобы пациенты выпили всё до капли. Состояние у «больных» поменялось. На вкус такая вода была кислой и горькой одновременно, с отвратным и неприятным запахом. Побочные действия были разные, но все неизменно касались головного мозга. Жидкость текла туда, ополаскивала извилины, видоизменяла понятия и подстраивала их под себя. Врачи уходили, но уже с довольными лицами. Они так надеялись, что рано или поздно на пациентов подействует их препарат, но насовсем, а не временно. И те, с трудом волоча ноги, шли к окнам и открывали их. Тошнота! И вот вся вода выливается туда, где ей положено быть, откуда она появилась. Пропаганда осталась при тех, кто её столь усердно распространял, но им об этом не станет известно. Впереди была целая ночь, чтоб отойти от эффекта, который длился единый миг.       Пациенты легли спать по привычной указке врачей и погасшего света. Они знали прекрасно, что здесь не добиться свободы, когда тебе говорят, что делать можно, а чего — нет. Однако они, в независимости от места, оставались свободны всегда. Это их временное убежище перед тем, как выйти на улицу. Здесь они набираются сил и в любой момент могут уйти. А послушность — это лишь вид. От неё никто ничего не добьётся. И пока другие думают, что управляют ими, те бесконтрольны, неуправляемы. И будут такими всегда, чтобы ни произошло.       Ночью никогда не бывает спокойно. Люди с особенно острым слухом могли слышать, как в небе летали боевые вертолёты и самолёты. Значит, где-то там продолжается бой. Удачи военным, сражающимся ни за что.       И утром опять волна пропаганды, вливающаяся из одноразовых пластмассовых стаканчиков. Невкусный завтрак, отвратительный обед, мерзкий ужин. И так изо дня в день ощущается укоренившееся пренебрежение, которое в порядке вещей у больных.       Не прошло и недели, как Человек, воспринимающий мысли других, сбежал из дурдома в настоящий дурдом. Он научился поведанной тайне и ушёл говорить правду. Зрячие пожелали ему успеха, и с некоторых пор его никто не видел. Очевидцы рассказывали: он больше не слышал ни одной мысли. Болезнь его излечилась, как только он стал кричать истину, писать о ней «экстремистские» книги и статьи, распространять послания на заборах. Ему на удивление поверили многие, но сам он не продержался и полугода. Что же произошло? Никому неизвестно точно, но совершенно ясно, кто виноват. Изменился ли мир от его протеста? Несомненно. Пусть незаметно на первый взгляд, но изменился, а значит, всё было не зря.       Постепенно больницу стали покидать все. В палаты пока что не поступали новые пациенты, и дурдом опустел. Почти опустел. Остались лишь трое — старик, девушка и тот парень, что когда-то лежал на полу в жаркий день. Сейчас на улице шёл дождь, и он укутался в тёплое одеяло. Сидя на кровати и смотря в пустоту, он не изменял самому себе и выражению своего лица. Серьёзному и задумчивому. Взгляд метнулся на старика, который пил кофе. Затем на девушку, по-прежнему читающую какую-то книгу. Художественный философский роман. На потолке висела липкая бумага. Десятки мух, погибших за то, что шумели. Размеренный стук сердец, которые выжидали. Через пару часов должен быть ужин, но на троих повара решили особо не тратиться. Будет то же самое, что на завтрак и на обед. Овсяная каша без секретного ингридиента. Всё равно что земля без крови.       Девушка захлопнула книгу, отложила её и посмотрела в сторону настенных часов. Потянувшись, она встала и направилась к выходу. Приоткрыла дверь, осмотрела коридор, закрыла обратно. Присутствующие в комнате сразу поняли, что она хочет сделать. — Не лучшее время для того, чтоб уйти, — сказал парень. — Дождалась бы вечера или ночи. — Охрана привыкла, что пациенты сбегают в эти часы, — ответила та, — но я поступлю по-другому. Хочу привести их врасплох. — Ты же знаешь. Чем больше отсюда бегут, тем сильнее за нами следят. — Заметь, все умудрились сбежать. И у нас должно получиться. Я бы предложила пойти всем вместе, но выбор у вас. — Я не пойду, там дождь. Заболею ещё, а я этого не хочу. Как только выглянет солнце — так сразу. — Я тоже в такую погоду простудиться могу, — произнёс дед. — А мне болеть лишний раз нельзя, сами понимаете. — Хорошо, — сказала девушка, осмотрела в последний раз палату и её обитателей. — Я пошла. Не задерживайтесь здесь надолго. — Давай, удачи, — махнул рукой на прощание парень, что сделал и старик.       Девушка кивнула головой, открыла дверь и уверенно вышла. С тех пор она так же уверенно выходила к толпам Людей, устраивающим протесты и митинги, подписывала и создавала петиции, передавала друзьям и знакомым правдивые факты. Использовала все возможные методы, но и мирные просьбы были раздавлены ногой президента, до которого они доходили. Тем не менее, это то, на что она была так способна. Интересно, куда и она в итоге пропала? И оправдали ли себя прочтённые страницы многочисленных книг? Она об этом не успела сказать.       После ужина пациенты вернулись в палату. Как раз в этот момент серые тучи разошлись, и лучи солнца озарили всю комнату. Старик посмотрел на того, с кем был знаком долгое время, и тот взглянул в ответ. Время пришло. — Ты идёшь? — спросил юноша. — Да я уж потом, выберу нужный момент, — ответил старик. — Сейчас не готов. — Ну, смотри, — парень повернулся к двери. — Я за тебя больше всех беспокоился, так что держись. — Не надо за меня беспокоиться, как-нибудь сам. Справлюсь! — Хоть ты и говоришь так, поводы для волнения есть. Даже молодые не могут со всем этим справиться, — юноша открыл дверь и сказал на прощание: — Будь осторожен. — И тебе того же, — ответил дед, оставаясь в палате один.       Когда дверь захлопнулась, тучи вновь закрыли собою солнце. Этот парень не стал повторять судьбы других. Вместо этого он уехал в другую страну и вещал истину уже там. Та страна была не менее сумасшедшей, но там не подавляли свободу слова, чем он и пользовался. Многим больным не нравился его выбор. Из-за границы говорить уже легче. Но разве это так плохо? Умный сразу увидит великую разницу между той и этой страной. Быть может, поймёт, где обитает, и так же уедет отсюда. Какая разница, где Человек хочет жить? Лишь бы ему было комфортно.       Близилась ночь. Скоро должны принести таблетку для оставшегося пациента. Старик ходил по палате, делал зарядку и размышлял о чём-то совсем незатейливом. Щелкнув пальцами, поглядел в окно и показал фигу пребывающим в кататоническом ступоре. Любил он так делать. Открыв это самое окно, слез по водопроводной трубе, прошёл ограждённую территорию, перелез через стену и вступил в прямой бой с душевно больными. Внезапно те вышли из ступора и стали отвечать на удары, но все оказались побиты. Побиты, но не до мёртвого состояния. Старик за всю свою короткую жизнь понимал, что драка не лучший способ борьбы с системой, но и другие способы не так уж хороши. Со спокойным чувством восторжевавшей справедливости он побежал избивать всех дальше. Зашёл в дорогой особняк на берегу реки, поднялся на второй этаж в богатую спальню, разбудил капиталиста и дал ему по лицу. Ударил его жену, чтобы знала о равноправии. И так заходил он ко всем буржуям в дома и квартиры, будил и ударял по всем частям тела, желаяя разнообразия. Зашёл к депутату, живущему на самом высоком этаже небоскрёба, и избил его побольнее. По дороге к самому президенту прошёл сквозь толпу лучших охранников, добрался до его резиденции, где он подписывал новый закон, и тоже принялся избивать, да так, как никого до этого. И всё это со спокойным и умиротворённым состоянием, за одну ночь. Решил, что на сегодня достаточно, покинул резиденцию и направился к себе домой, где его ждали жена и дети.       А психбольница спустя какое-то время стала пополняться новыми пациентами. На многих из них имело воздействие вышедших отсюда ранее. Они приводили их в пример и учились тому, что они после себя оставили. И из года в год судьбы зрячих в чём-то да повторялись, а стены и помещения их временного обитания не претерпевали изменений. Повара по-прежнему готовили ужасную пищу, врачи оставались недовольны здравым рассудком пациентов, охранники были слишком слепы.       И стояли у стен в кататоническом ступоре Люди.

***

      Сказал неверное слово — иноагент. Возненавидел государственный строй и тоталитаризм — иноагент. Поведал о том, что война не имеет смысла — иноагент. Провозгласил желание не иметь границ — иноагент. Высказал нечто плохое про главу государства — иноагент. Предатель, русофоб, иноагент. Так верните здравый рассудок, возвратите нормальную жизнь, прекратите опустошающую войну, говорите народу правду, отдавайте, не боясь, земли, встречайте с любовью запад, искорените собственный же нацизм, дайте счастливую жизнь, найдите свободу, одобрите ущемляемые меньшинства, установите фундамент антимилитаризма, перестаньте всё видеть сквозь призму национальных отличий, позвольте объединить весь мир в единое целое, приближайтесь к анархистским ценностям в истинном виде. Но это так сложно, неудобно и нетрадиционно. Действительно. Объявим несогласных с режимом иноагентами и просто забудем о них.       Да будет великая независимость нашего государства.