В омуте зелёных глаз

— Проклятье, Сэмми, — выдыхает едва слышно мне в губы, стоит нам только разорвать поцелуй, когда становится совсем уж нечем дышать, и немного отстраниться друг от друга. Рухни сейчас хоть весь мир, ничто не заставит меня оторвать взгляд ни от его припухших искусанных губ, которые так жадно сейчас ловят воздух, ни от кончика языка, которым он проводит по нижней губе. Его горячее рваное дыхание опаляет мне лицо. Зелёные глаза подернуты дымкой желания, а на шее бешено бьётся жилка, отмеряя ритм его сердца, что несётся сейчас галопом наравне с моим. — Какой же ты красивый, Дин, — шепчу ему в ухо, задевая при этом мочку зубами, и он невольно дёргается. Щёки его заливает лёгкий румянец. В животе от этого зрелища всё завязывается в настолько тугой узел, что и не разрубить уже никогда, а член в штанах болезненно дёргается. Там стало тесно ещё с тех пор, как Дин появился в баре. И чувство, что это было целую вечность назад, так и не покидает меня. Столь многое успело измениться. И назад пути для нас уже нет. Невозможно сейчас сесть в машину, а утром притвориться, что ничего не случилось. Так не пойдёт. Я хочу его — осознаю это ясно и чётко. Хмель давно уже выветрился, оставив после себя только лишь желание. Хочу его прямо на этой парковке возле всеми богами забытого захудалого бара. И плевать на последствия. Свой путь я давно уже выбрал. — Ты позволишь, Дин? — заглядываю в его глаза. В них не осталось ничего, кроме затопившей всё черноты и ничем неприкрытого желания. Он ничего не говорит, лишь слегка склоняет голову набок. И голова моя идёт кругом от его готовности довериться, от его готовности отдавать, не задумываясь и не требуя ничего взамен. Провожу носом по шее, заставляя его слегка запрокинуть голову. Меня ведёт от его запаха, от его разгорячённой кожи, от его близости. Вот он, наяву, а не в моих мечтах. Всё это реальность, а не сладкий сон, от которого придётся просыпаться. Мажу губами по его кадыку, который тут же дёргается, оставляя на шее влажные дорожки. Слегка прикусываю ключицу, чем срываю хриплый стон с его губ. И в ответ на этот стон внутри меня снова поднимает голову зверь. Тот, кто всегда хотел обладать Дином. Сделать его своим во всех смыслах, подчинить его себе. Но ему мало одних только стонов — ему хочется, чтобы Дин извивался от захлёстывающего его наслаждения, чтобы умолял не останавливаться. Губы мои то гуляют по его шее, то опускаются на ключицы, пока руки отправляются исследовать его тело. Очерчивают бока, проходятся по рёбрам и забираются под футболку. Кончики пальцев ловят дрожь его живота и очерчивают шрамы. Такие знакомые шрамы, ведь я столько раз видел их. Но теперь всё воспринимается совсем иначе. Я будто заново открываю их для себя. Дин невольно ёрзает, трётся о мое бедро, и это окончательно развязывает мне руки. Пальцы дрожат мелкой дрожью, пока я пытаюсь справиться сначала с ремнём на его джинсах, а потом с пуговицей и молнией. И виной тому то ли охватившее меня нетерпение, то ли съедающее изнутри желание. В конце концов эта бесполезная сейчас деталь гардероба собирается гармошкой где-то внизу, а сам я опускаюсь перед ним на колени. Веду носом по всей длине его члена, пока не дохожу до головки, что упёрлась в резинку боксеров и от которой по ткани расплывается серое пятнышко. Дин дёргается от этой ласки и приходится сильнее удерживать его руками. И меня вдруг накрывает осознанием того, что вот он, Дин Винчестер, прославленный опытный Охотник, тот, кого боится всё это дьявольское отродье, полностью теряется от прикосновения моих пальцев, моих губ. Он весь в моей власти — такой беззащитный, такой доверчивый. И я могу сделать с ним, что захочу, срывая с этих красивых искусанных губ стоны, заставляя его просить. Подцепляю пальцами резинку боксеров и медленно стягиваю их вниз. Слегка отстраняюсь от Дина и смотрю вверх. Он откинулся на дверцу, цепляясь пальцами за гладкий металл, грудь его тяжело поднимается и опадает, а кадык судорожно дёргается. — Проклятье, — вновь срывается с его губ, когда губы мои смыкаются вокруг влажной от смазки головки. Сильнее вскидывает бёдрами, но руки мои крепко удерживают его на месте. — Тише, Дин, тише, — шепчу, опаляя чувствительную головку своим горячим дыханием, от чего он лишь тихо стонет. Это моя игра, и играть будем по моим правилам. Описываю языком круги вокруг головки его члена, а потом вниз по всей длине, вбирая в себя яички и слегка посасывая их. Мне хочется доставить ему как можно больше наслаждения, хочется, чтобы он забылся в этих ощущениях, чтобы выстанывал моё имя, кусая губы. К губам подключается одна рука, вторая, впившись в бедро, всё так же удерживает Дина на месте. Обхватываю пальцами член, сжимая руку в кулак, и позволяю Дину слегка толкнуться вперёд. Всего несколько таких толчков, и он с глухим стоном, содрогнувшись всем телом, изливается мне в рот. Выпиваю до последней капли слегка солоноватое семя Дина и пытаюсь перевести дыхание. Ноги мои едва не подкашиваются, когда встаю, вцепившись руками для верности в его рубашку, чтобы не упасть. Но это определённо того стоило. Такого Дина Винчестера, хватающего ртом воздух, раскрасневшегося, с бисеринками пота на висках, мне видеть ещё не доводилось. Впиваюсь требовательным поцелуем ему в губы, шепча при этом, как сильно я его хочу. Член мой болезненно дёргается в штанах и требует разрядки. Но, пожалуй, я могу и потерпеть немного. У нас ещё целая ночь впереди. И бесчисленное множество и множество таких ночей.