В омуте зелёных глаз

Сэм руки на груди скрещивает, чтобы дрожь в них унять, боясь вцепиться в Дина хваткой мёртвой и не отпускать его никуда одного. Потому что внутри давно уже живёт парализовавший душу страх, что дышать мешает. Тот страх, который сердце коркой льда затягивает всё сильнее и сильнее с каждым днём. Он взглядом за Дином, вещи в сумку спортивную бросающего, следит. Губы в тонкую линию сжимает, зубы сильнее стискивает. И Сэму отчаянно, до ломоты в пальцах, до бешено подскочившего пульса хочется Дина удержать. Не дать тому за соломинку ухватиться, часы драгоценные теряя, гоняясь за Бэлой. И где-то внутри ворочается какое-то мерзкое чувство. И Сэму самому от себя противно становится — он вдруг осознаёт, что готов Дина всеми способами удержать, только бы не отпустить его к Бэле. Ревность к этой чертовке всё существо Сэма затопляет, здраво мыслить мешает. Но он поделать с собой ничего не может. С чувством этим бесполезно бороться — Сэм давно уже это понял. Покуда Сэм жив и бороться может, Дин, его Дин, не будет встречаться с Бэлой наедине. Никогда и ни за что. И плевать на то, что всё это жутким собственничеством попахивает. Дин сумку на плечо закидывает и шаг к двери делает. Сэм так и стоит к нему спиной, с чувствами захлестнувшими справиться пытаясь. А потом плечами передёргивает, словно решается на что. И к Дину оборачивается, шаг к нему навстречу делает. Руку на загривок кладёт, пальцем по выпирающим позвонкам проходится. Вторая рука судорожно в ворот куртки цепляется, не позволяя Дину отстраниться даже. Сэм поцелуем требовательным в губы Дина впивается. Всё захлестнувшее его отчаяние, все мучающие его страхи в него вкладывает. Дин уступает этому натиску, рот приоткрывает, позволяя поцелуй углубить. Он полузадушенным стоном, что с губ искусанных срывается, весь контроль Сэма ко всем чертям посылает. Сэм лишь лбом ко лбу Дина прижимается и в губы выдыхает, дыханием горячим опаляет: — Дин… Останься. Пожалуйста, — голос дрожит от непролитых слёз, что в уголках глаз собираются, от осознания того, что слишком поздно может быть. Для них с Дином поздно. Что слишком много времени они потеряли, принципами да правилами нелепыми прикрываясь. — Я должен идти, Сэм, — едва слышно, срывающимся на шёпот голосом, что только ближе придвинуться заставляет. Смысл слов этих до Сэма не сразу доходит, он словно через толщу воды их слышит. Дин пальцами его за подбородок удерживает, в глаза себе посмотреть заставляет. Сэму в этом взгляде лишь прощание видится, точно Дин готов к тому, что не вернуться может. — Дин, — одними губами только, потому что от спазма горло перехватывает, и слова с трудом огромным даются. Сэм готов хоть на колени перед Дином опуститься, если бы это могло того остановить. Но он слишком хорошо этот взгляд знает, давно уже каждую мелочь в Дине выучил, каждую его эмоцию и чувство готов на атомы разложить. И он только тонуть может сейчас в той зелени, что решимостью до конца идти горит. Дин упрям слишком. И его сейчас ничто уже не остановит. Дин всё уже решил — Сэм это ясно понимает. За них двоих. Впрочем, как и всегда. И это бесит больше всего. Эта упёртость Дина, его нежелание к нему, Сэму, прислушаться. В любой другой момент Сэм усмехнулся бы этим мыслям — сам от брата не далеко в этом ушёл. Но сейчас не до шуток совсем и не до перетягивания одеяла на себя и выяснения того, кто же из них всё-таки упрямее будет. Пальцы Дина в прикосновении невесомом скулы Сэма касаются, в волосы зарываются. Дин его к себе крепко прижимает, губами лба касается. — Всё будет хорошо, Сэмми, — горячо в висок шепчет, вздрагивать заставляет, волны дрожи по телу пуская. — Всё будет… Он не договаривает, только в глаза Сэму смотрит. И глаза Дина обещают то, чего он словами не высказал. То, в чём они оба всегда себе признаться боялись. — Эта ночь должна была принадлежать нам, Дин, — с губ Сэма слетает прежде, чем он успевает смысл сказанного осознать. Но слов обратно не воротишь. Да и не то чтобы хотелось очень. Назад для них пути уже всё равно нет. Дин к губам его прижимается поцелуем лёгким и невесомым, а потом отстраняется и шаг к двери делает. Дверь открывает и на пороге номера замирает. — Сэмми, береги себя, — с дрожью в голосе произносит. — Ты тоже, — выдыхает Сэм, слёзы едва сдерживая, что глаза жгут. И закрывшаяся за Дином дверь точно сигналом условным для Сэма служит. Он всхлипывает и стакан, под руку попавшийся, в стену запускает, даже не стараясь от осколков уклониться, что прямо в него летят. — Чёрт бы тебя побрал, Дин, — кричит так громко, что, кажется, от крика этого всё сжимается внутри, а потом с громким треском ломается и на множество осколков рассыпается. И так долго сдерживаемые слёзы дорожкам солёными по щекам текут. Сэм на пол опускается, выдыхает шумно. И сам себе куклу огромную напоминает, которая осталась вдруг без кукловода своего умелого. И из него точно вся жажда к жизни в одночасье уходит, мир краски теряет да звуков лишается. — Всё будет… — только эти слова Дина не дают окончательно в бездну провалиться…