В омуте зелёных глаз

ㅤㅤтак бывало всегда. стоило мне с великим ㅤㅤтрудом навести порядок ㅤㅤв своей вселенной ㅤㅤи начать в ней жить, как она взрывалась, ㅤㅤснова рассыпаясь вдребезги.

— Двигайся, Дин, — Сэм локтем слегка брата в бок пихает, едва примостившись на крошечном совсем участке дивана. И Дин ворчит что-то себе под нос неразборчивое, но всё же чуть влево сдвигается, Сэму место рядом с собой освобождает, не отрываясь при этом от монитора ноутбука. Он точно совсем внимания на Сэма не обращает, полностью поглощённый очередным делом. И тот уже губы готов по-детски надуть, обидевшись на отсутствие внимания к собственной персоне, но тут рука Дина на плечо его опускается. С губ Сэма облегчённый выдох срывается, да на губах улыбка появляется. Дин не злится на него за его последнюю выходку или слишком уж хорошо эмоции свои скрывает. Впрочем, в этом Дину равных не нашлось бы. Тот давно уже собаку съел на этом и чувства свои прекрасно ото всех прячет. Ото всех, но не от Сэма. Тот слишком хорошо его знает, чтобы за монету чистую принимать всю эту браваду напускную, все эти шуточки и ужимки, коими Дин полон был точно шкатулка. И видя сейчас эту напряжённую линию плеч, эти сжатые в тонкую линию губы да появившуюся между сведённых бровей морщинку, Сэм прекрасно понимает, что Дин во что-то своё погружён. Он словно далеко от этого места, от этой небольшой комнатушки в очередном захудалом мотеле, в который их снова волей случая занесло. Сэм даже не уверен, что Дин сейчас понимает, что именно читает, да и читает ли вообще. Но Сэма так после душа разморило, так хорошо от присутствия Дина рядом, от исходящего от него тепла, что он не готов сейчас выяснять, что брата гложет. Он лишь ноутбук с коленей Дина на пол убирает да голову на его коленях устраивает. И пусть ему сейчас не видно его лица, Сэм уверен, что Дин улыбается. И тут же кончики пальцев покалывать начинает от желания к губам этим прикоснуться, пройтись по ним в касании невесомом. А потом линию скул очертить, ощущая, как пальцы немного покалывает от той небольшой щетины, что щёки Дина покрывает. Дин пальцы в его волосы запускает, пряди, ещё влажные после душа, перебирает. И Сэм в дремоту лёгкую проваливается, счёт времени теряя. И хочется растянуть эти мгновения в вечность, не нарушая идиллию ни словом, ни жестом. Хочется в ощущениях, что пальцы Дина да его присутствие рядом дарят, раствориться полностью. Сэм сказать не может, сколько времени прошло, пока он не выныривает из той дрёмы, в которую его затянуло. Он переворачивается так, чтобы лицо Дина видеть. И не может справиться с искушением, что давно уже изнутри сжигает. Он пальцами к губам Дина тянется, контур их аккуратно очерчивает, ловя судорожный выдох, который изо рта брата вырывается. И это лишь сильнее распаляет, большего желать заставляет. Дин глаза слегка прикрывает, пряча дьявольский огонёк, которым давно уже зелень полыхает, в ресницах длинных, что тени резные на скулы отбрасывают. — Дин… — с губ Сэма едва слышный хрип срывается, словно он голос сорвал. — Дин… я никогда не спрашивал. Но почему ты не уехал тогда? Почему остался? Сэм губу закусывает, ответа от Дина дожидаясь. Он так давно спросить об этом хотел, но то никак решиться не мог, то момента подходящего не было. Но ему всегда знать хотелось: что случилось той ночью? Почему Дин вернулся за ним? Они же распрощались тогда на пороге его квартиры, и Сэм уверен был, что вряд ли брата в ближайшее время увидит. Слишком уж разошлись к тому времени их дороги по жизни. Сэм часто мысли эти от себя гнал, но ему всегда хотелось, чтобы он сам причиной того возвращения был. Ему верить хотелось, что Дин просто уехать не смог, словно его удерживало что-то. — В ту ночь, когда погибла Джессика, — уточняет Сэм, хотя понимает, что Дин лишь время тянет, не желая отвечать. Порой из него слишком уж дерьмовый актёр, или это Сэм просто давно уже все приёмы из его арсенала выучил и его не так легко обвести вокруг пальца было. — Сэмми… — Дин имя его лениво тянет, и Сэм тут же нежелание брата разговаривать улавливает. Но ему нужны ответы, он и так слишком долго этот разговор откладывал. Порой он на мысли себя ловил, что они с Дином совсем друг с другом не разговаривают. Разговоры по делу сюда не относились. Ему очень не хватало задушевных бесед с Дином. Хотелось с ним самым важным делиться, хотелось, чтобы Дин чуточку откровеннее с ним был. Сэм ловил порой себя на том, что в чём-то завидует даже Касу. Ангел стал его брату куда ближе, чем он. И Сэм прекрасно видел, как раскрепощался Дин в присутствии Каса, как трескались и падали к ногам Дина одна за другой маски, что он всегда носил, эмоции и чувства свои за ними пряча. И только этому ангелу, Небеса ради Дина предавшему, брат его открывался, только рядом с ним Дин улыбался так, что Сэм чувствовал, как когтистой лапой ревность сердце его сжимает, как горло спазм перехватывает, не давая дышать нормально. — Дин, — Сэм с большим нажимом в голосе произносит, сам себе и тем властным ноткам, что в голосе слышатся, поражается. — Поговори со мной. Пожалуйста. Он видит, как Дин устало ладонью по лицу проводит, как мелькает едва уловимое выражение беспомощности и некой обречённости в этих зелёных глазах, что так внимательно сейчас на него смотрят. И хочется уже плюнуть на всё, забыть об этом разговоре и просто тонуть в этом омуте, не имея ни малейшего желания вырваться из него. — Я просто не смог, Сэмми, — произносит наконец Дин, и Сэм вздрагивает от звуков его голоса. Столько боли затаённой сейчас в нём слышится. — Я так устал… устал быть один. Без тебя всё было совсем не так, Сэмми… Совсем не так, — вторит сам себе Дин, едва губами шевеля. И Сэму хочется забрать всю ту боль, коей сейчас глаза Дина полны, себе. Как всегда в детстве было, когда Дин одним лишь прикосновением своим успокаивал его. И тогда Сэму достаточно было лишь поверить, что вот сейчас Дин на в кровь разбитую коленку подует, губами её легонько коснётся, и боль уйдёт. Отступит. Навсегда. Почему нельзя просто взять аккуратно в ладони разбитое на бесчисленное множество осколков сердце Дина? Почему нельзя прикоснуться к нему губами в поцелуе невесомом, чтобы оно болеть перестало? Почему недостаточно просто сказать: «Всё хорошо. Я рядом», — чтобы боль ушла, чтобы Дин снова стал целым, стал самим собой. Сэм с дивана поднимается и перед Дином на колени опускается. Он ладони его в руки свои заключает, губами горячими к костяшкам прижимается. И шепчет что-то едва различимое, что-то бессвязное. Сэм нежность, что его сейчас всего переполняет, Дину дарит. И чувствует, как Дин замирает от каждого его прикосновения, от каждого слова, что шёпотом с губ его срывается. Он Дина на себя тянет, слёзы, что текут сейчас по лицу этому прекрасному, подушечками больших пальцев стирает. Губами ко лбу его прижимается и тихо выдыхает: — Дин… — сам едва ли понимая, что вложить пытается в звуки этого имени, что давно уже всем для него стало, весь мир собой заменив. — Дин…