позволь в тебе до капли раствориться, а лучше – растворить тебя в себе. так толком и ни в чём не разобравшись, забыв про иск, вердикт провозгласить. к чертям все размышления «что дальше?», иди сюда. спаси меня. спаси. (с) Хедвиг
Сэм любил приходить сюда. Пусть и ненадолго, но тут можно было отвлечься от всей той суматохи, что постоянно в баре царила. Удивительно, но здесь даже из персонала мало кто появлялся, и это не могло не радовать. Никакого шума, никакой суеты и извечной толкотни. Можно было сесть на старый деревянный ящик, прислониться спиной к прохладной кирпичной стене, сделать глубокий вдох и забыться хотя бы на несколько мгновений. Можно было представить, что над головой не чернильная мгла, что едва просматривалась среди возвышающихся высоток, а усыпанное звёздами небо. Сэм неистово верил в то, что каждый сам волен выбирать, какое небо ему видится над головой. Кто-то выбирал жизнь под чёрным небом, что извечно затянуто низкими серыми тучами и скудно на звёзды. Кто-то — жизнь под небом, сверкающим великолепием сотен и сотен галактик. Он был среди тех, кто сделал выбор в пользу второго. Извечный романтик и мечтатель, которому всегда тяжело жилось среди приземлённых циников и реалистов. И на его небосводе была звезда, которая светила ярче всех остальных. Звезда, которая вела его за собой долгие годы, не давая скатываться в беспросветное отчаяние, раз за разом вытягивая из бездны, в которую он проваливался. И пусть сейчас свет этой звезды слегка померк, она всё ещё согревала его своим слабым свечением, а Сэм, как последний романтик, верил в то, что однажды звезда эта будет дарить свой свет только ему одному. И даже не страшно было уже сгореть в её огне. Теперь уже нет. Сэм терпеть не мог эту работу, но вынужден был за неё цепляться: платили хорошо да и на чаевые посетители никогда не скупились. Но держался он лишь из чистого упрямства и невозможности найти себе другое место. Никто не горел особым желанием брать на работу студента, который постоянно пропадает на лекциях. И Сэм из последних сил терпел все те сальные взгляды, которыми нередко посетители его одаривали. И если женские взгляды вызывали лишь снисходительную улыбку и невольное хмыканье, то мужские — лишь острое желание оказаться как можно скорее в душе, чтобы стереть с себя эти липкие взгляды. Но сколько бы он ни тёр кожу мочалкой, никак не мог избавиться от ощущения грязи на теле. Каждый день он уговаривал себя, что это ненадолго, что нужно лишь немного потерпеть и скоро станет чуточку легче. Он закончит юридический, как всегда и мечтал, и найдёт себе более подходящую работу, позабыв об этом кошмаре и оставив его в прошлом. Раз и навсегда. Сэм плечами передёргивает от холода, что так и норовит под футболку забраться. У него ещё есть время до окончания перерыва, поэтому он лишь сильнее запахивает рубашку, руки на груди скрещивая, не желая назад возвращаться. В этот напрочь прокуренный бар, в котором он задыхался от табачного дыма, что лёгкие разъедал и настолько пропитывал одежду, что аж дурно становилось. Его тошнило от всех тех разговоров, что с ним заводили посетители, наизнанку буквально выворачивало от тех грязных предложений, что сыпались на него как из рога изобилия. Он глаза устало прикрывает и в мысли свои погружается, представляя себя далеко от этого бара. Там, где ему сейчас так хочется быть. И то не место даже, а человек, который давно уже настолько к себе привязал, что без него жизнь теряла всякий смысл, превращаясь в бесконечный поток серых однообразных будней. — К тебе пришли, мечтатель, — лёгкий тычок под рёбра вырывает Сэма из грёз. Он глаза открывает и тут же взглядом на Руби натыкается, брови вопросительно вскидывает. — К тебе пришли, — ещё раз повторяет она и усмехается уголком рта. Сэм теряется слегка под этими внимательно изучающими его карими глазами, плечом поводит, точно сбросить этот взгляд с себя пытается. Ему неуютно рядом с этой миниатюрной брюнеткой, хотя он сам причины своей неприязни к ней понять не может. Но Сэм мысли эти прочь от себя гонит, сейчас ему лишь уйти от неё как можно быстрее хочется. Он так и замирает на пороге подсобки, когда взглядом напарывается на гостя своего нежданного. Сэм ни шагу дальше ступить не может, словно плечом к косяку дверному прирос, хотя всё нутро его кричит буквально: «Давай вперёд». Сэму сейчас лишь одного хочется: на правила все наплевать, что они для себя когда-то давно придумали, позабыть о том, что в баре в этом сейчас тьма народу. Он может думать только о том, как хочется подойти к тому, кто за барной стойкой сейчас сидит, лениво крутя бокал с содовой в руке, со спины его обнять, носом в волосы зарываясь, вдыхая такой знакомый запах. Хотелось броситься к нему, обнять после всех этих бесконечных, кажется, месяцев разлуки так сильно, чтобы весь воздух моментально из лёгких вышибло. Обнять и никуда и никогда уже от себя не отпускать. Но Сэм лишь смотрит. Он всегда только смотрел, не позволяя волю своим желаниям, что изнутри съедали, дать. Это Дин всегда с лёгкостью вторгался в его личное пространство: лохматил волосы шутливым жестом, чёлку отросшую со лба убирал, когда та на глаза лезла, садился так близко, что Сэм чувствовал этот исходящий от Дина жар и этот запах разгорячённой на солнце кожи, который он жадно втягивал, позволяя ему голову себе кружить и сердце в галоп сумасшедший пускать. Сэм понимает, как глупо сейчас пялится, но поделать с собой ничего не может. Это намного сильнее него. Всегда было так. И бороться с этим ничуть не проще было, чем пытаться в одиночку в гору камень огромный закатить. Сэм залипал. Безбожно залипал всегда на Дина. На эти пальцы, что как-то по-особому бутылку из-под пива или стакан держали, с каким-то только ему одному присущим изяществом и лёгкой небрежностью. Залипал на эти длинные ресницы, что тени резные на скулы, россыпью веснушек золотистых усыпанных, отбрасывали. На эту затягивающую в себя зелень, которая вечно каким-то дьявольским огоньком горела. На эти идеально очерченные губы, к которым так хотелось прикоснуться, чтобы вкус их наконец узнать. Сэм сам себе невесело как-то усмехается, понимая прекрасно, как сильно увяз в своих чувствах к Дину. Он, в конце концов, от косяка дверного себя оторваться заставляет и к стойке барной подходит. Медленно, словно канатоходец, который каждый шаг свой выверяет, чтобы не сорваться. Сэм вдох глубокий делает, будто ему прыжок в бездну предстоит. Но если он что и понял за годы общения с Дином Винчестером, так это то, что с ним иначе и нельзя. — Привет, Дин, — как можно беззаботнее произносит он, с дрожью в голосе справиться пытаясь. — Я не нравлюсь твоей подружке, — Дин в ответ в бокал с содовой хмыкает, улыбку пряча. И на Сэма глаза поднимает. — С чего ты взял… — начинает было тот, а потом осекается. Он едва на провокацию Дина не ведётся. — И никакая она мне не подружка. Ты просто смириться никак не можешь, что твоя смазливая мордашка не всем нравится. Дин лишь фыркает в ответ на это. Но в тех словах, где ему лишь одни подначки да смешки видятся, Сэм чувства свои истинные прячет. В них правда звучит. Та, которую он так озвучить боится. Та, которую вот уже много лет он от друга своего лучшего скрывает. — Я тоже рад тебя видеть, Сэмми, — голос Дина сейчас какой-то необъяснимой Сэму нежности полон. — Правда, рад. А она, — он в сторону Руби слегка головой кивает, — на самом деле меня не любит. Сэм лишь плечами пожимает. Ему плевать абсолютно на то, кого там любит или не любит Руби. У него самого от одного её присутствия мурашки жуткие. — Где пропадал на этот раз? — ему не хочется совсем про Руби говорить, его куда больше интересует, где это Дина черти столько времени носили. Дин только лукаво улыбается в ответ да рукой какой-то неопределённый жест делает, точно это для Сэма что-то значить должно. И Сэм улыбку ответную сдержать не может. С Дином всегда так было: Сэм шёл за ним, безропотно, вопросов не задавая, не интересуясь совсем мотивами его поступков. Для него Дин был тем единственным человеком, чей авторитет был непререкаем. Сэм даже отцу родному так не верил, как Дину. Было в этом что-то нездоровое, но ему плевать совершенно на природу своих чувств было. Для него только Дин существовал вот уже многие годы, пусть тот не замечал его совсем и воспринимал лишь как друга. Сэму было всё равно — только бы Дин рядом быть позволял. За разговорами с Дином Сэм едва ли замечает, как время летит. Бар постепенно пустеет, пока не остаётся в нём никого, кроме них двоих. Даже персонал уже весь разошёлся. Но Сэм никуда не торопился — слишком уж хорошо ему было здесь и сейчас, рядом с Дином. Провались в это мгновение хоть весь мир в тартарары, он вряд ли бы это заметил. Они сидят сейчас на полу бара, спинами на стойку облокотившись. В руках Дина бутылка с пивом, из которой он глоток небольшой делает, а потом Сэму передаёт. Это было их традицией: выпить пива, отметив таким образом возвращение Дина. Сэм и не помнил уже, почему бутылка неизменно была одна на двоих, но ему определённо нравилось сидеть вот так близко к Дину, ощущая исходящее от него тепло. После изматывающей рабочей смены лучшего завершения ночи и придумать было нельзя. — Устал? — шепчет Дин, горячим дыханием шею ему опаляя. Сэм лишь сильнее к Дину прижимается, борясь с диким желанием голову ему на плечо положить, глаза закрыв, да в ответ что-то бурчит неразборчивое. — Давай собирайся, отвезу тебя домой.***
Всю долгую дорогу домой они молчат. Сэм наслаждается этой тишиной, что сейчас между ними повисла. Она не тяготит, не давит и не звенит струной натянутой так, что уши зажать хочется. От этой тишины ему уютно и даже как-то тепло на душе. И в тишину эту хочется завернуться, хочется, чтобы она обволокла тёплому летнему вечеру подобно, когда никуда не нужно спешить, а можно сидеть с самыми близкими под высоким звёздным небом, лениво потягивая пиво да изредка перебрасываясь парой фраз. Сэм чувствует, как его в сон клонит, и с подступающей дремотой совсем не хочется бороться. Он глаза закрывает, слушая, как пальцы Дина неровный ритм какой-то ему одному известной мелодии по оплётке руля отбивают. И звуки эти лучше любой колыбельной в сон погружают. — Проснись, соня, — Сэм вздрагивает слегка от тихого голоса, что прямо над ухом раздаётся, и льнёт буквально к ладони Дина, что по щеке сейчас его гладит. — Зайдёшь? — Сэм едва ли не в глаза ему заглядывает, ощущая себя сейчас собачонкой, которая одобрения от хозяина любимого ждёт. — Дин? — Не думаю, что это хорошая мысль, — тут же отзывается Дин, но руку так и не убирает. — Меня тошнит уже от всех этих правильных мыслей и решений, — Сэм от лица Дина глаз отвести не может. — Я устал, Дин… очень. Он к Дину тянется, ладонь на загривок ему кладёт и к себе притягивает. В лицо ему жарко выдыхает, ловя чужое судорожное дыхание на своих губах. — Пожалуйста, Дин… — Сэм лбом ко лбу Дина прижимается и глаза прикрывает, наслаждаясь этой близостью невинной, что кровь будоражит не хуже секса и голову кружит так, что Сэм забывает, что дышать нужно. — Пожалуйста.***
Сэм пальцами непослушными пытается с Дина рубашку снять. Его так сильно ведёт от горячего дыхания Дина на собственной шее, что он на ногах едва ли держится. Чувство такое, будто он не одну на двоих бутылку пива с Дином выпил, а минимум бутылку виски осушил. В ушах кровь шумит с такой силой, что он едва ли способен соображать сейчас нормально, а сердце где-то в горле заходится так, что кажется, будто ещё немного и оно наружу выпрыгнет. Он проклясть готов все те слои одежды, которые всегда носил Дин, словно это помогало ему от мира окружающего прятаться. Справившись едва с рубашкой пальцами дрожащими, он рывком с того футболку снимает и куда-то в сторону не глядя отбрасывает. Кожа его горит от прикосновений рук Дина, от поцелуев жалящих, которые лишь желание сильнее распаляют да заставляют о большем просить. Сэм умолять готов буквально, проваливаясь в это блаженное нечто всё глубже и глубже, теряясь в прикосновениях пальцев и губ Дина. Дин, кажется, был везде и всюду. Его было одновременно и слишком много, и чересчур уж мало. Сэм выгибался, дрожал, губы кусал едва ли не до крови, пальцами судорожно за одеяло цеплялся. Он падал в эти ощущения, тонул в них. Готов был отдаваться так, как никогда раньше не делал, полностью доверяя Дину своё тело, позволяя делать с собой всё, что тому только заблагорассудится. И Дин доводил его до исступления одними лишь губами и руками, дарил всю ту нежность и ласку, на которую только способен был. А потом они долго лежат, причудливо переплетаясь руками и ногами, не в силах не то что разговаривать, но и пошевелиться. Пальцы Дина лениво узоры на спине Сэма вырисовывают, и тот вздрагивает от каждого прикосновения, чувствуя, как волны жара затопляют его тело снова и снова. Сэм же в шею Дину горячо дышит, голову у того на плече устроив.***
Сэм приходит в себя лишь утром, когда солнце ему в лицо светить начинает. Он глаза открывает, но тут же невольно жмурится от яркого света, а проморгавшись немного на взгляд Дина натыкается. У того вид ужасно усталый, словно он и не спал всю ночь. — Дин? — Сэм брови вопросительно вскидывает и носом по щеке Дина ведёт. — Ты в порядке? — ему в голосе собственном нотки неуверенности и даже страха слышатся. Он губами сухими к виску Дина прижимается, к жилке, что бьётся размеренно сейчас в такт сердцу родному, словно это поможет ответ на собственный вопрос отыскать. — В порядке, Сэмми, — Дин улыбается так искренне, что Сэм чувствует, как его моментально счастьем накрывает и безмятежностью от одной только этой улыбки. — В полном. Теперь точно, — добавляет он и тянется к Сэму, в поцелуе мягком, что в себя тут же затягивает патоке подобно, к губам его приникает.