люди связаны тонкой ниточкой, люди целятся прямо в голову - но такое никак не вылечить, даже если лечиться смолоду. и пока водопады падали, да на паперти выли смертные, мы касались друг друга взглядами, незнакомые и бессмертные.
Когда на пороге номера, за спиной миниатюрной брюнетки, появляется Сэм, Дин, забывает, кажется, как дышать нужно. Но вместе с тем внутри такая волна радости и облегчения поднимается, что он улыбку сдержать не может. — Привет, Сэмми! — выдыхает он непослушными губами с каким-то особым трепетом. И имя это в воздухе между ними повисает. Дин так давно его произнести мечтал. Он от Сэма глаз отвести не может. Ловит каждый его судорожный вдох и выдох, каждое движение плеч этих широких, обтянутых сейчас лишь футболкой. И когда Сэм шаг к нему навстречу делает, Дин настолько крепко его к себе прижимает, как только руки дрожащие позволяют. Он в плечо Сэму дышит, ловя чужое горячее, судорожное дыхание на своей шее. Влажные волосы Сэма лицо его колют, но Дин этого не замечает совсем — ему запах Сэма и шампуня его голову круче любого алкоголя кружит. Пульс моментально до бешеных отметок подскакивает, сердце в грудной клетке бьётся с силой такой, что ещё немного и оно, кажется, выскочит. И невозможно даже вдох сделать, сил на это уже никаких не остаётся. В ушах шумит так, что звуки все исчезают, остаётся лишь дыхание Сэма, которое мириады мурашек по всему телу пускает. Дин бормочет что-то бессвязное, вряд ли сам понимая, что именно за слова с губ его шёпотом едва слышным срываются. Ему хочется сказать Сэму, который слёзы сейчас глотает, что всё хорошо, что он вернулся, но слова застревают где-то в горле, и у него сил не хватает их наружу протолкнуть. Дин лишь всхлипы Сэма слышит, лишь тепло его ощущает, лишь только дрожь этого тела улавливает. Это потом он выяснять будет, какого чёрта тут происходит и почему он жив. Сейчас Дин моментом наслаждается. Для него в этот миг не существует больше ничего и никого. Он забыл напрочь об этой чёртовой девице, кем бы она там ни была. Забыл про Бобби, про весь этот мир грёбаный. Для него лишь Сэм существовал. Всё остальное исчезло, в тлен в одночасье превратилось. Есть только они одни в целом мире. Есть только эти объятия жаркие, в которых раствориться хочется. Есть только его Сэмми, любовь к которому давно уже все границы перешла, все принципы Дина попрала. И не выразить ему никогда всей глубины своих чувств к Сэму, не подобрать таких слов, чтобы тот понял, насколько важен, как много значит для него. Дин может лишь нежность свою ему дарить, заботой укутывать, защищая от мира и всех бед его. И плевать на то, что Сэм давно уже не ребёнок. Для Дина он так и останется навсегда маленьким мальчиком, который в кровать к нему забирался по ночам, сворачивался калачиком в его руках и сопел в шею, сном забываясь. Не хотелось объятия эти размыкать, не хотелось от Сэма отстраняться. Дин мгновение бы это в вечность растянул, если бы такое возможно было. А потом они наконец одни остаются, и Дин выдыхает протяжно, словно с плеч его гора огромная свалилась. Но дрожь в руках никак не проходит, кровь по-прежнему в ушах шумит и голову кружит от близости Сэма. — Погоди-ка, — останавливает его Сэм. Дин глаза на него удивлённо вскидывает, когда тот кулон его снимает. Дин понять не может, что именно его больше в действиях Сэма поражает: что тот кулон его сохранил или что его под одеждой носил, пряча от глаз посторонних, точно он самой большой его драгоценностью был. — Спасибо, — только и в состоянии произнести он, смущённую улыбку Сэма ловя.***
Сэм кулон Дину протягивает. И в этот момент мысли его, пусть и на мгновение всего, но проваливаются куда-то в невесомость. Сердце пропускает удар, потом ещё один, когда внимание его цепляется вдруг за блестящие, горящие каким-то адским пламенем зелёные глаза, за слегка приподнятые в саркастической усмешке идеально очерченные пухлые губы. Сэм забывает, как дышать нужно, ощущая тепло, исходящее от Дина, настолько близко тот сейчас к нему стоит. Его окутывает буквально волнами этого жара, голову кружит и невольно вперёд подаваться заставляет. Сэм взгляд Дина ловит. И мир замирает. Он в одночасье становится слишком маленьким и слишком большим. Мир сужается вдруг до этой тонкой полоски манящей зелени вокруг чёрной бездны зрачка и разрастается до пустоты, которая их двоих поглощает, отрезая ото всех звуков и красок. Есть только Дин. Дин, грудь которого сейчас вздымается часто, а чуть приоткрытые губы с такой жадностью ловят воздух, точно он надышаться впрок хочет. И Сэм взгляд оторвать не может от кончика языка, которым Дин по губам проходится. И у него стон едва слышный сдержать не получается, а Дин губу нижнюю закусывает, в глазах его огонь моментально вспыхивает. И Сэм вперёд подаётся, не в силах больше желаниям своим противостоять. Он наклоняется медленно. Так медленно, как только может, едва сдерживая себя, чтобы тут же не прижать Дина к любой поверхности: горизонтальной, вертикальной — плевать. Он словно шанс ему оттолкнуть себя сейчас даёт. Последний шанс, потому что потом назад пути уже не будет. Они и так уже настолько сильно во всём этом увязли, так долго на грани балансировали, что это просто вопрос времени был: кто из них первым сдастся и черту перейдёт. Сэм тонет в жарком дыхании Дина, что на губах его собственных, в кровь уже давно искусанных, оседает. Он по губе нижней языком проводит, точно это вкус дыхания Дина ему узнать позволит. И Сэм шаг последний делает, преодолевая те ничтожные сантиметры, что его сейчас от Дина отделяют. Он пальцами за рубашку его судорожно цепляется и на себя тянет, прижимая к себе так сильно, насколько только возможно. И плевать на то, что жарко, что он плавится моментально от ощущения близости этого разгорячённого тела Дина, от запаха жаркого летнего дня, что в нос ещё сильнее бьёт. Сэм прижимается сильнее, чтобы ближе ещё быть, чтобы каждой клеткой тела своего Дина ощутить, единым целым с ним стать и не чувствовать больше этой пустоты внутри, которая после смерти его там поселилась. Он руками так крепко Дина обвивает, что не разберёшь уже, где один, а где другой. Но Сэма чувство нереальности происходящего никак не отпускает. А вдруг всё это сон? Лишь плод его воображения, фантазия, которая лопнет, словно пузырь мыльный, стоит ему только глаза открыть. Вдруг Дин — не настоящий? Вдруг тот всё ещё горит в пламени адском, муки нечеловеческие испытывая. Что, если всё это очередная пытка извращённая? — Сэмми… — так нежно, с таким трепетом, дыханием горячим щеку опаляя. Так всегда лишь Дин имя его произносил, словно в звуках этих вся жизнь его заключена была. — Это я, Сэмми… правда, я, — Дин словно настроение его улавливает, мысли его считывает. Сэм к губам Дина тянется, в поцелуе робком к ним приникает. Он чувствует, как всё внутри него замирает, как невольно пальцы ещё сильнее рубашку Дина сминают. И сердце галопом несётся, когда Дин на поцелуй этот отвечает. С губ Сэма невольно выдох облегчения срывается — не оттолкнул, не прогнал, не проклял. Сэм не справился бы с этим никогда. Не вынес бы осуждения от того, кто весь мир ему заменил, кто миром этим давно уже стал. Сэм Дина целует, из памяти пытаясь стереть те жуткие месяцы, полные боли и беспросветного отчаяния, которые он в одиночестве провёл, пытаясь найти способ Дина из Ада вытащить. Он вытравить образ Руби пытается, все её прикосновения и ласки забыть. Поцелуй выходит неспешным, ленивым, но он длится и длится, кажется, целую вечность. Им некуда совершенно торопиться, потому что отныне у них всё время этого мира есть, которое они вместе проведут. И даже если завтра, их общее завтра, никогда не наступит, Сэм покинет этот мир с улыбкой блаженного на устах — ведь Дин рядом. О большем Сэм и не мечтал никогда. Он с судорожным выдохом от губ этих мягких оторваться себя заставляет, жадно ртом воздух хватая, и невольно улыбается, когда разочарованный стон Дина слышит. Сэм хоть немного прийти в себя пытается, способность здраво мыслить себе вернуть. Но невозможно было контроль над собой не утратить, когда рядом Дин был. И Сэма безбожно ведёт от этой разгорячённой кожи, от которой так одуряюще пахнет, что он, точно наркоман, не в силах заставить себя прекратить запах этот вдыхать и вдыхать. Он голову теряет от этой россыпи веснушек, от этих губ, от подрагивающих кончиков ресниц, которые сейчас о нетерпении Дина кричат буквально. От жара, от близости Дина давно уже низ живота сводит. Сэм дрожащими руками, через голову одежду с себя стягивает, путаясь во всех этих слоях и мысленно их проклиная. А затем медленно, позволяя себе насладиться моментом, снимает с Дина сначала рубашку, а потом футболку, по животу проходясь, чувствуя, как дрожь Дина на кончиках его пальцев оседает. И тут же губами к шее прижимается, заставляя Дина голову чуть запрокинуть. Он дорожки влажные на коже оставляет, к плечам широким губами приникает, сцеловывая веснушки золотистые, точно карту их изучая, словно выучить наизусть их расположение пытается. — Не останавливайся, — раздаётся в тишине номера, нарушаемой лишь их судорожными выдохами, едва слышный стон. И никто из них сказать бы не мог, кому именно эти слова принадлежат, настолько они себя сейчас единым целым ощущают. Сэм чувствует, как Дин к кровати его толкает, тут же всем телом к нему прижимаясь. Между ними ни миллиметра свободного пространства не остаётся. Только кожа к коже. И одно на двоих дыхание, горячее, рваное, которым они губы друг друга опаляют. — Назад пути уже не будет, — шёпот Дина у самого уха раздаётся, тут же чувствительную кожу волной горячей опаляет, мириады мурашек пуская и пружиной, до самого предела сжатой, внизу живота оседая. — Хочешь это прекратить, Сэмми? Мне остановиться? — Дин… — только и в состоянии Сэм в ответ прошептать. На большее он вряд ли способен был. Меньше всего ему хочется сейчас, чтобы всё это закончилось, чтобы Дин отстранился от него. Сэм лишь сильнее к Дину прижимается, выгибается под ним, под поцелуи горячие подставляясь. Сэму этого ничтожно мало было, хотелось ещё и ещё. И прекратить эту сладкую пытку он уже не в силах был, полностью во власть Дина отдаваясь. И губы его везде были. На взмокшем виске, где под тонкой кожей бешено бился пульс, вторя сердцу, которое грозилось из груди вот-вот выскочить. На подрагивающих от возбуждения кончиках ресниц, на искусанных до крови губах. На шее, по которой губы Дина дорожки влажные прокладывали, на ключицах, на которых следы зубов отпечатывались. И Сэм не способен более был стоны сдерживать, что один за другим внутри него рождались. Возбуждение всё сильнее и сильнее внизу живота закручивается, стягиваясь в пружину, готовую вот-вот распрямиться. Сэм ничего, кроме наслаждения, волнами по телу проходящими, не ощущает больше. Он слишком близко к грани подобрался уже, готовый в бездну провалиться, а ведь Дин даже не прикоснулся к нему, лишь поцелуями его лицо и тело покрывал. Кожа его плавится от прикосновений Дина, горит под этими пальцами, что наслаждение с собой несут. И Сэм льнёт к Дину так, словно спаяться с ним кожей пытается, словно каждый миллиметр расстояния между ними боль ему причиняет. Он отдаётся весь, без остатка, наслаждению, горячему, жгучему, позволяя ему сознание затапливать. И плевать на то, что нет уже спасения от этого никакого. Он свой выбор давно уже сделал. Он Дина выбрал, как всегда выбирал, как всегда выбирать будет. И нет ни раскаяния, ни сожаления. Существует только Дин. Есть только голос родной, который имя его произносит, висок разгорячённый дыханием своим опаляя. Есть только вкус родных губ, который сладостью на губах его собственных оседает. Есть лишь сердце, одно на двоих, которое по насмешке судьбы почему-то надвое разделено было, и половина его билась в другой груди, но в такт с собственным. Они вечностью самой спаяны, судьбой друг другу предназначены. В каждом из них смысл жизни другого заключён был. Отныне и навсегда. Сэм хватается судорожно пальцами за Дина, в плечи ему впивается, отметины красные оставляя. Но падать в эту черноту не страшно. Уже нет. Он уверен лишь в одном — Дин подхватит, как всегда делал. Он не оставит больше, не уйдёт. Не даст упасть. Или упадёт вместе с ним, проваливаясь в это блаженное нечто. — Дин… Дин… — жарким шёпотом лишь имя с губ Сэма слетает, прежде чем волна оргазма его накрывает. Прежде чем мир рассыпается на бесчисленное множество осколков, а потом снова воедино собирается в звуки этого имени. Дин. Но в имени этом для Сэма вся вселенная заключена, вся его жизнь.