***
Сэм вещи складывает, стараясь двигаться как можно тише, чтобы не разбудить ненароком. Нет у него объяснения тому, что с ним сейчас происходит. Он просто уйти должен, дальше по жизни один идти. И пусть с Охотой покончено, пусть нет у него никого больше в этом мире огромном, но что-то прочь его тянет. Что-то, чему у него нет разумного объяснения. Пока нет. Но он найдёт его непременно, чего бы это ни стоило. Ведь невозможно перечеркнуть годы и годы скитаний. Сэм странником себя ощущает, по случайности нелепой задержавшимся в одном месте. Слишком долго он пробыл в этом доме, слишком привязался. Но всё же не хватило чего-то Амелии, чтобы рядом его удержать, чтобы напрочь отбить желание странствовать по жизни в одиночку. Сэм так и не смог корни пустить, не мог тут больше оставаться. Он пса по голове трепет, но на девушку, спящую сейчас в кровати, старается не смотреть. Не потому вовсе, что это на месте его удержать может. Ему просто сказать ей нечего в своё оправдание. Простого «прости» тут явно будет мало. Амелия куда большего заслужила, ей просто не повезло встретить его на своём пути. И пусть Дина больше нет, пусть Сэм не увидит его больше никогда, он в одном лишь уверен был — Дина ему никто и никогда заменить не сможет. У Сэма слишком много возможностей было в этом убедиться. Слишком многое их связывало всегда. Нечто, что Сэм объяснить бы не смог. Да и где слова такие найти, чтобы облечь в них все те чувства, которые его изнутри на части рвали. Без Дина мир другим стал совершенно. И сколько бы раз Сэм его не терял, сколько бы жизнь их не разлучала, ему не привыкнуть к такому никогда. Он за руль Импалы садится, едва слышно выдыхая, когда рёв мотора слышит. И пальцами по оплётке руля проходится, представляя, сколько раз так Дин делал. Шумно воздух в себя втягивает, но в салоне не пахнет больше Дином, запах его исчез давно, как и сам его обладатель. И Сэм многое бы сейчас отдал за то, чтобы вновь ощутить этот зной летнего дня, этот запах сосновой хвои — так от Дина всегда пахло. И запах этот голову кружил так, что Сэм едва ли желания свои сдерживать мог. Но он лишь мечтать об этом может. Больше у него не осталось ничего. И он с места срывается, надеясь точку в этой главе жизни собственной поставить. И плевать абсолютно, что дальше ждёт. Давно уже плевать, на самом деле.***
— Не знаю, обнять тебя или в душ пойти, — Сэм улыбку сдержать не может, Дина таким взглядом одаривая при этом, что тот забывает, как дышать нужно. Но он лишь улыбается в ответ. Ему не верится до сих пор, что он голос родной, что мурашки сейчас по коже пускает, слышит. Всё это сном кажется, плодом воображения, чьей-то игрой жуткой. У Дина голова кружится от близости Сэма. Никогда, кажется, ему так сильно не хотелось, до дрожи буквально, к Сэму прикоснуться. Тепло его кожи кончиками пальцев ощутить. Он жаждет руку протянуть, чтобы в куртку Сэма вцепиться и к себе его притянуть, чтобы прижаться губами к бешено бьющемуся пульсу на шее. Хочется запах Сэма в себя втянуть и не выдыхать его уже никогда. И он шаг к Сэму делает, к себе его прижимает, чувства, его терзавшие, моментально отпускает. И нет больше никаких сомнений — Сэм, его Сэмми, реален. Дин так крепко его обнимает, что воздух из лёгких весь вышибает тут же. Он в шею куда-то Сэму выдыхает шумно, а потом носом утыкается в куртку и судорожный вдох сдержать не может. И позволяет запаху Сэма окутать себя с ног до головы. Ему в тепло это, словно в одеяло, укутаться хочется. Улыбка Сэма, его смех беззаботный, Дину одному предназначенный, — то единственное, что в Чистилище держаться помогало, то, что не давало руки опустить и за жизнь свою бороться. Не будь у него этого, Дин не уверен, что стал бы способ вырваться оттуда искать. Он лишь о Сэме думал, о том, чтобы обнять снова, пальцами в волосы зарыться да лбом ко лбу прижаться, ловя горячее, судорожное дыхание Сэма на своих губах. Дин о голосе его мечтал, что в тишине номера всегда раздавался, когда Сэм его от бессонницы спасал, нашёптывая слова какие-то бессвязные ему на ухо. Дин руки эти мечтал на теле своём ощутить, чтобы дрожать от каждого прикосновения. И он лишь ещё крепче к Сэму прижимается, словно единым целым с ним стать пытается. В глаза заглядывает, голову чуть запрокидывая, и моментально тонет в этой угольно-чёрной глубине, что оттеснила сейчас к самой границе радужки карий с зелёными прожилками. И время точно замирает, растягиваясь до бесконечности. И в тишине, между ними повисшей, лишь стук сердца слышен. И Дин понять не может: то его сердце так бешено стучит где-то в горле или всё же Сэма? — Сэмми… — только и в состоянии сейчас Дин выдохнуть. Прямо в губы, жар чужого дыхания ощущая. Ему хочется, чтобы Сэм понял, чтобы слова не нужны были. Они всегда друг друга понимали прекрасно, глазами лишь разговаривая.***
— Когда не нашёл меня, — бросает Дин. Ему всё меньше и меньше начинает нравиться этот разговор. Он прекратил бы его давно, но желание до правды достучаться верх над ним берёт, пусть его и не покидает чувство, что ничего хорошего эти откровения им не принесут. — Ты же искал меня, Сэм? И Дину даже ответ не нужен — и так понятно, что не искал. Достаточно было только на Сэма взглянуть, чтобы всё понять. Тот достаточно сказал, ничего не сказав при этом. Сэм лишь глаза отводит, не решаясь на Дина посмотреть. — Ну да, всё верно, — Дин лишь хмыкает. Ему говорить сейчас нужно, чтобы пустоту внутри себя заглушить. За абсолютно безмятежным сейчас фасадом, за этими сжатыми в линию губами, за сталью и холодом в голосе Дин чувства свои истинные спрятать пытается. Внутри него всё кричит буквально от ужаса и непонимания. Внутри всего слишком много, слишком много боли. Дин словно дотла выгорел, внутри лишь пепелище сейчас. Он поверить никак не может, что Сэм от него отказался, что бросил его. И Дин тонет в этом адском коктейле из безысходности, боли и всепоглощающего отчаяния. Мерзкое, липкое чувство щупальцами своими его всего оплетает, на дно за собой тянет, лишая малейшего шанса на спасение. Да и хочет ли он спастись? Хочет ли жизнь вести такую, в которой уже никогда не будет так, как прежде. — У нас ведь уговор был не искать друг друга. Ты молодец. Умничка, — последние слова Дин едва ли не выплёвывает Сэму в лицо. Тот даже защищаться в ответ не пытается, лишь вздыхает. Дин понимает прекрасно, что Сэм вину свою перед ним ощущает, но ему плевать сейчас на его чувства совершенно. Он со своими едва справляется. — Но мы же друг другу преданы, — Дин в верности слов своих сомневаться уже начинает, — и всегда плевали на уговор. Но не в этот раз, да, Сэмми! И его самого едва ли не тошнит от того количества яда, который он в имя это вкладывает. Дина наизнанку почти выворачивает, но остановиться он уже не может. Его несёт с катастрофической скоростью. Он понимает, что пожалеет потом о словах своих, но сейчас они наружу рвутся, и противостоять этому нет ни сил никаких, ни желания. И хочется лишь уйти, дверью хлопнув так, чтобы во всей округе слышно было, чтобы пусть на миг, но заглушить эту боль внутри. Дину обратно в Чистилище вернуться хочется, где всё было предельно ясно.***
Сэму едва ли кусок в горло сейчас лезет, но необходимо просто руки чем-то занять, чтобы дрожь эту скрыть. Пусть уж лучше вилка по тарелке стучит, чем он слушать эту тишину будет, что в комнате сейчас между ними висит. Тишина эта на плечи давит грузом неподъёмным, виной тяжкой. И Сэму встряхнуться хочется, точно это помочь может от неё избавиться. Если бы всё так просто было. Он взглядом в затылок Дина упирается и слова подобрать пытается. Сотни и сотни слов, кажется, с губ его сорваться готовы, но где найти такие, которые помогут до Дина достучаться. Что сказать, чтобы Дин не просто услышал, но понял, что именно им двигало всё это время. Он лишь крепче вилку пальцами сжимает, глаз с Дина не спуская. И хочется послать всё к чертям и к Дину подойти. На колени перед ним опуститься и ладони его в свои заключить. Хочется губами к костяшкам прижаться, запястья эти поцелуями покрыть, ни миллиметра кожи не пропуская. Хочется имя его шептать, дыхание с ним одно на двоих делить при этом. Хочется раз за разом повторять, как ему бесконечно жаль, что всё именно так вышло. Сэм всё сейчас отдать готов, чтобы время вспять повернуть, чтобы с Дином местами поменяться. Но он лишь смотрит, не в силах заставить себя с места сдвинуться. Сэм вину свою перед Дином ощущает. И нет уверенности, что Дин его простить когда-нибудь сможет. Сэм не уверен, что сам себя простит за это. Не вымолить ему уже никогда прощения у Дина. Не увидеть никогда в этих глазах ничего, кроме боли и непонимания. Сэм ёжится под взглядом этих зелёных глаз. В них столько упрёка сейчас, столько каких-то непонятных Сэму эмоций. И на миг Сэму даже кажется, что будь на его месте кто-то другой, Дин давно бы уже сорвался, выпуская весь свой гнев наружу. Сэму спрятаться хочется от этого презрения, коим глаза Дина сейчас полны. Ему в губах, плотно в линию сжатых, лишь осуждение видится. Он сквозь землю сейчас провалиться мечтает, лишь бы где угодно оказаться, хоть в Клетке той же, только бы не видеть, только бы ярость Дина на себе не ощущать, не передёргивать плечами от того холода, который от него исходил.***
— И что случилось, а? Что заставило тебя вот так вот взять и всё бросить? Девушка? — Дин по лицу Сэма видит, что в точку попал. — Всё из-за девушки? Глаза Дина по лицу Сэма бегают, он точно на нём ответы на все свои вопросы найти хочет. Словно в душу ему заглянуть пытается, правду тем самым из него всю вытрясти. — Девушка здесь ни при чём, — слова Сэма до него словно сквозь толщу воды доносятся. И Дин снова это мерзкое чувство внутри ощущает. Снова ревность лапой своей сердце сжимает, когти так глубоко вонзая, что Дину кричать от боли хочется. Он чувствует, как внутри всё в агонии заходится, но и виду не подаёт, насколько ему плохо. Понимает прекрасно, что Сэм ему ничего не должен. Они никогда друг другу ничего не обещали, в верности до гроба не клялись. Но это ничего не меняло абсолютно. Его чувства к Сэму не зависели ни от клятв, ни от обещаний. Они просто были. И Дин тонул в них, не в силах противостоять им. Он лишний раз боялся коснуться — но каждое касание, пусть и невольное, пальцы обжигало. Он лишний раз взглянуть в глаза ему боялся, потому что этот карий с зелёными искорками лишь сильнее на дно его тянул. И имя Сэма пеплом несбывшихся надежд и горечью потерь на губах Дина оседало. И каждый раз, когда в жизни Сэма кто-то появлялся, будь то Джессика или Руби, Дин чувствовал, как мир его рушится, обломками бесчисленными к ногам его падает. И ему хотелось лишь в беспорядочных связях да в виски боль свою топить, но он отдёргивал себя, не позволяя всей этой грязи чувства свои пятнать. Он спиной сейчас в кровать сильнее вжимается и Небеса (будь они трижды прокляты) благодарит за то, что Сэм лица его не видит. — И как её звали? — Дин сам не понимает, зачем ему эта информация нужна. Но имя знать отчего-то хотелось, точно это позволит ему ещё больше ненавидеть ту, которая Сэма у него украла. — Амелия, — тут же отзывается Сэм. — И как это было? Дину говорить сейчас необходимо, чтобы забыться, чтобы за всеми эти вопросами глупыми боль свою спрятать. Он отгородиться от неё хочет словами, стену между собой и этой агонией возвести. Но нет уверенности никакой, что это хоть немного поможет чувства внутри удержать. Ему лишь выть сейчас хочется от того, как его ломает изнутри. И зарыться бы сейчас пальцами в волосы, голову на руки уронив, но он позволить себе этого не может. Только не здесь, не перед Сэмми. Дин всегда, сколько себя помнил, превращался в того, кто нужен другим был. В послушного сына, не позволяющего себе ни слова возражения, в любящего брата, готового жизнь за Сэма отдать, в жёсткого и хладнокровного Охотника, не боящегося никого и ничего. Пусть это не всегда добровольно, не всегда безболезненно было — но неизбежно и неотвратимо, как вода принимает форму предоставленного ей сосуда. Воду не спрашивают о её желаниях. О желаниях Дина тоже никто и никогда не спрашивал. И он позабыть о них обо всех успел, пока не осталось только одно — быть рядом с Сэмом. И Дин на всё готов был, чтобы это желание реальностью стало, чего бы ему это не стоило при этом. Он бороться за Сэма готов. Готов кому угодно противостоять. Невозможно было от мечты своей отказаться, каким бы тернистым ни был к ней путь.