у меня к тебе — «чёрт, так никто ещё не бесил». бьётся нежность об пол, с рук сбывается за бесценок. и во мне не хватает выдержки, слов и сил, чтоб спросить у тебя, что ты делаешь — здесь и в целом. Хедвиг
***
Новая жизнь. Новый он. Никакой отныне охоты. Никаких тебе третьесортных мотелей, разваливающихся заброшек, в которых они порой ютились, делом очередным занимаясь. Никакой убегающей вдаль чёрной ленты дороги и сменяющих друг друга городишек, название которых в памяти никогда не задерживались даже. Так давно об этом мечталось. Так нужны были им эти спокойствие да размеренность, уверенность в завтрашнем дне. Но тогда почему чувство не покидает, что живёт он жизнью чужой? Словно всё это лишь сон, от которого никак проснуться не может. Не то чтобы сон ему не нравился — не кошмар всё-таки — но не так всё быть должно. Совсем не так. Дин любил Лизу, души в Бене не чаял, но никто из них Сэма заменить ему не мог. До сих пор воспоминания о нём тупой болью в сердце отзывались, душу на части разрывали. И он готов был снова в адово пекло броситься, пытки все эти Аластора терпеть, только бы не выжигала эта пустота изнутри, что с прыжком Сэма в Клетку в нём поселилась. И Дин не уверен совсем в том был, что когда-нибудь сможет без дрожи в голосе о Сэме говорить. Тот всегда кем-то большим, чем братом был — в Сэме вся жизнь Дина была, весь смысл её заключён с самого детства. И как идти по жизни теперь одному, когда нет плеча родного рядом? Слёзы давно иссякли, от них ничего уже не осталось. Ушли прочь и ночные кошмары, от которых он просыпался в липком холодном поту, ловя на себе полные жалости взгляды Лизы. И когда она протягивала к нему руку, чтобы лица его коснуться, Дину лишь отшатнуться хотелось — прикосновения не этих рук он жаждал вовсе. Не тепло этого тела ему ощутить хотелось. Не её вовсе шёпот в тишине ночи ему нужен был. Дин улыбался, приветливым быть старался. Но всё это было лишь напускное, внешнее. Глаза его безучастными оставались, не загоралась в них больше искра интереса ко всему происходящему. Внутри он давно уже пуст был. Жизнь для него закончилась в тот миг, когда Сэм прыгнул. И Дин себя перебарывал, боль свою и воспоминания о Сэме всё дальше и дальше пряча от глаз посторонних. Он к жизни новой привыкнуть пытался. К этому дому, его запахам и звукам. К окружающим людям, с которыми волей неволей, но приходилось знакомства заводить, чтобы казаться… нормальным? Дина воротило от этого слова, но он соответствовать стандартам и правилам пытался: ходил иногда с соседом в бар пива выпить, Детку свою в гараж поставил, брезентом заботливо укрыв, — не предстало семейному человеку на машине такой разъезжать. Да и слишком много воспоминаний было связано с этой машиной — в ней всё буквально о Сэме кричало. Не хотелось лишний раз бередить раны, которые и так заживали с трудом огромным. И Дин бы привык, со временем обязательно привык бы к этому осёдлому образу жизни, к статусу своему новому. Ему казалось, что жизнь его отныне предопределена и предсказуема настолько, что можно строить далеко идущие планы, о чём-то мечтать, до чего раньше и дела-то никогда не было. Но его личный мир в очередной раз трещину дал, словно не было у Дина Винчестера права на спокойную жизнь. И теперь ставший таким привычным и просчитанным, выверенным до мелочей буквально жизненный уклад по швам трещал, переворачивая всё с ног на голову…***
Перед глазами всё плывёт и никак в картину единую не складывается. Дин лишь пятна яркие видит, что сосредоточиться на главном не дают — на том, что сейчас от взора его ускользает. Он головой слегка трясёт, моргает часто, пытаясь понять, что за силуэт сейчас размытый видит перед собой. Зрение возвращается к нему постепенно и, проморгавшись в последний раз, Дин глаза распахивает. Он в реальность картины, что перед ним предстаёт, поверить едва ли может. Дин Сэма перед собой видит. В глазах лишь недоумение сплошное, и чувство не покидает, будто он спит до сих пор. Но сколько бы Дин не моргал, сколько бы не смотрел на Сэма, тот не исчезал, не растворялся в воздухе миражу подобно. Он всё также сидел напротив него и внимательно изучал. Дин вскакивает так резко, что этот рывок тут же острой болью в рёбрах отдаётся. И зубы приходится стискивать, дабы рвущийся наружу вскрик сдержать. Эта едва заметная сейчас улыбка на губах Сэма. Эти ямочки на щеках, от которых он, Дин, всегда точно мальчишка голову терял. Ему ущипнуть себя хочется, да как можно сильнее, чтобы явь ото сна отличить. — Привет, Дин, — врывается в его сознание голос с этими чарующими мягкими интонациями. И Дин только сейчас осознаёт, как сильно он скучал по этому. По звукам собственного имени, устами Сэма произнесённого, потому что кроме него никто не вкладывал в него столько любви и заботы. И тело его моментально мурашками покрывается, и он вздох судорожный сдержать не в состоянии. И он уже не слышит даже, что Сэм сейчас говорит, лишь за движением губ его следит. Дин по-прежнему глаз от него отвести не может. Сглатывает шумно, стараясь слюну вязкую в горло протолкнуть. — Так я умер? — слова эти с трудом ему даются, язык совсем подчиняться не хочет. И это первое, что на ум приходит — другого объяснения всему происходящему у него просто нет. — Это Рай? Личный Рай Дина Винчестера именно так и выглядел бы, попади он туда за какие-нибудь заслуги. Никаких благ цивилизации, никаких садов райских — только Сэм один. Ему больше ничего и не нужно было. Дин головой слегка мотает, точно морок скинуть с себя пытается. Он в глазах Сэма лишь усмешку сейчас видит, ни искры теплоты в них не загорается, когда тот на Дина смотрит. Ему спрятаться от этих изучающих его будто кролика подопытного глаз хочется. И внутри зарождается какое-то липкое, мерзкое чувство, которому Дин объяснения пока найти не может. Он продолжает разговаривать с Сэмом, а сам ухватиться за это ощущение пытается. Все его инстинкты Охотника буквально кричат о том, что что-то тут не так, не должно и не может быть так. — … это не настоящее, — доносятся до него слова Сэма словно издалека. Дин моргает, от боли морщится и вспомнить пытается, что же случилось с ним, почему он оказался здесь. И где, собственно говоря, это здесь? Что это за комната такая? Голова трещит так, что думать ясно не получается, да кости жутко болят, точно по нему грузовик проехался. — А ты настоящий? — задаёт он наконец тот самый вопрос, что изначально ему покоя не давал. — Я настоящий, — тут же откликается Сэм. Дин следит за Сэмом, за всеми действиями его, пытаясь подвох найти. Ему всё это чьей-то шуткой неуместной кажется, чьей-то пыткой извращённой, будто мало вынести Дину пришлось в этой жизни. Он глаз не может отвести от полоски крови, выступившей на руке Сэма. Настоящий… Настоящий… Всё это не обман, не шутка — в голове его шумит от крови, от адреналина, от желания обнять. — Сэм? — удивительно тихо, на выдохе. И имя это сладостью тут же на губах оседает. Последний год Дин его только в кошмарах выкрикивал, от которых просыпался среди ночи, не в силах больше заснуть. — Да, — с губ Сэма слетает. — Это я. И Дину кажется, что взгляд этих карих глаз теплеет на мгновение, что они вновь той самой любовью и радостью лучатся, как и прежде. А ухмылка, блуждающая на губах Сэма, в улыбку вдруг превращается. И броситься бы сейчас к нему на шею, обнять так крепко, чтобы воздух из лёгких весь вышибло, но Дин медлит. Он каждый шаг свой точно выверяет, точно подвоха до сих пор ожидает. Глаз с Сэма отвести не может, эмоции его впитывает, будто проникнуть хочет за этот безмятежный фасад, которым Сэм сейчас прикрывается. Но запах родной так и бьёт по натянутым до предела струнам нервов, и Дин последние остатки самоконтроля теряет. Сэма к себе прижимает, вкладывая в эти объятия всю боль свою, что внутри него весь этот чёртов год жила, и те крупицы надежды, что где-то на задворках птицей раненой билась, не позволяя ему в пучину отчаяния окончательно провалиться. Ему чувства все отпустить сейчас хочется, чтобы не осталось внутри ничего, кроме пустоты, которую он наполнит вновь счастьем и верой в лучшее будущее. В их с Сэмом будущее.***
— Когда ты вернулся, Сэм? — таким дрожащим голосом, что сам у себя едва ли не жалость вызывает. И Дину не нравится совсем этот разговор, слишком много он в нём подводных камней видит, слишком уж явно в глаза бросается то, что Сэм от него что-то скрывает. Кто перед ним сейчас стоит? Где Сэм? Его прежний Сэм, который обязательно бы в рубашку его вцепился до онемевших пальцев да не отпускал бы. Сэм, который бы дыханием горячим шею обжигал, вздрагивать заставляя. Сэм, который шептал бы что-то бессмысленное и бессвязное ему на ухо, успокаивая и сил придавая. И Дин вглядывается в угольную бездну зрачка, не видя в ней сейчас ничего, кроме едва уловимого интереса к персоне собственной. Но он тонет в этих глазах, несмотря ни на что, проваливается в эти омуты, что на дно его за собой тянут. И плевать уже, если не выплывет, сил на борьбу давно не осталось. Он ждёт ответа Сэма и страшится его одновременно. Ему правда от него нужна, но Дин чувствует, что она уничтожит его и в пыль сотрёт все те ничтожные крохи хорошего, что с ним за последний год случились. — Год назад, — говорит Сэм. И ответ его так буднично и обыденно звучит, словно они о чём-то незначительном сейчас говорят. Год… Слова эти набатом в голове Дина раздаются. Год… В ушах шумит так, что Дин точно глохнет, связь полностью с реальностью теряет. Год… И всё, пережитое им за это время, заново лавиной на Дина обрушивается, весь мир его переворачивает. И боль эта едва ли не с ног его сбивает, жадно ртом воздух ловить заставляет, потому что дышать вдруг становится нечем абсолютно. И сердце в агонии раненой птицей заходится, бьётся в глотке так, что лучше бы выскочило уже да перестало боль такую дикую причинять. И Дин срывается. Ярость, обида, гнев — всё это наружу из него рвётся, грозясь на Сэма волной обрушиться. Ему просто необходимо чувства эти выплеснуть, пока они изнутри его самого не сожрали, ничего после себя не оставив. Он и так себе пустыней, дотла выжженной, кажется, разбитым на миллиарды осколков себя видит. И никому и ни за что не собрать уже воедино ни сердце его, ни душу. Те давно растоптаны в прах. Дин всё сказанное сейчас Сэмом вряд ли осознаёт. Он будто не в комнате в этой находится, точно со стороны за собой наблюдает. И ему уже проснуться хочется в той реальности, в которой не было Сэма, в которой он утрату свою оплакивал. Там всё было понятно. Там была лишь боль и чернота, сейчас же он преданным и обманутым себя чувствует. И никакие оправдания Сэму не помогут уже. — … Если бы я появился, Дин, ты просто сбежал бы, — разум очередную фразу Сэма выхватывает и цепляется за неё. Но Дин слышать его больше не желает. Не может. Это слишком. Больно. Жестоко. Он от Сэма отворачивается, только бы в лицо ему не смотреть сейчас, только бы тот слёзы, что в глазах застыли, не видел. Дин рот ладонью зажимает, дабы сдержать рвущийся наружу скулёж жалобный. Дин понимает, что Сэм прав: появись тот в его жизни, Дин ушёл бы, оставив Лизу и Бена позади. Не без сожалений, не без метаний, но сделал бы выбор. Дин давно его сделал. Он всегда Сэма выбирал, всегда во главу угла его ставил. Для него существовал лишь Сэм один — с того самого момента, как отец вручил ему крошечного совсем Сэма и бежать приказал. Да, чёрт возьми, он в Ад отправился из-за того, что без Сэма не смог, мир не раз под угрозу ставил. И всё из-за Сэма, потому что без него Дину не нужно ничего было. И плевать на мир остальной было, трижды он проклят был бы. И Лиза не смогла бы этой тяге противостоять, этой зависимости от Сэма, этой Любви, что всегда между ними была. Дин вдруг понял, что весь этот год жил в мире фантазий. И это здорово было. Он прятался, притворялся, что дерьма вокруг не существует. Но вечно прятаться не вышло. И его настигло, застало врасплох, под дых ударило, а потом… Потом ему очнуться пришлось, иначе все эти жалкие попытки удержаться в иллюзорном мире уничтожили бы всё, что ему дорого было. И больше не осталось бы ничего, ради чего стоило жить. Где-то наверху непременно есть свет. Дин верил в это, ему даже казалось, что он знает, куда ползти нужно, чтобы увидеть этот свет в конце концов. Именно ползти, потому что идти уже никаких сил не осталось. Но свет этот недосягаем настолько был, что сколько ни ползи, ближе он никак не становится. И Дин вынужден был ползти в этой темноте, сбивая в кровь руки и колени, превозмогая боль, потому что не мог уже больше в этом болоте гнить. Оно невыносимо. И он отчаянно искал нечто, что двигало бы вперёд. И для Дина это всегда Сэм был. Его улыбка, эти ямочки на щеках, этот бархатистый голос, что крепче любых канатов держал и к свету выводил, невесомые прикосновения горячих пальцев… Это были те самые мелочи, которые имели значение лишь для него одного. И никто ему всего этого не заменит. Никто и никогда. Сколько бы времени ни прошло.