если сильная рана, то ты как жгут. ты как дар, который я не приму. мы с тобой всё решили на берегу: никакая привязанность ни к чему. Хедвиг
***
— Привет, Дин, — собственный голос каким-то мягким и едва ли не чужим сейчас Сэму кажется. Давно он ни к кому с такой теплотой не обращался. Давно не пытался изобразить заботу и участие, которых не было теперь и в помине. Сэм не был больше тем наивным простаком, за которого его всегда все принимали. И пусть за всеми этими слоями одежды в нём лишь чудаковатого деревенского паренька, в большой город попавшего, продолжали видели, внешний вид обманчив был — Сэм давно таким не был уже. Что-то зачерствело внутри него, патиной такой покрылось, что и не доберёшься теперь до сути. От Сэма прежнего ничего не осталось. Он в Охотника безжалостного превратился. В машину для убийства тварей этих, из Ада выбравшихся и на беду свою у него на пути оказавшихся. Именно таким его всегда и хотел видеть отец. Что ж, Сэм мечту его исполнил, пусть тот и не увидит этого уже никогда. Но сейчас он будто вернулся, словно на мгновение всего, но стал прежним Сэмом. Сэмми — как любил всегда Дин к нему обращаться, пусть его самого и воротило от этого имени детского. Почему-то захотелось вдруг, чтобы Дин его именно таким и увидел. Будет у Сэма ещё возможность показать, кем стать успел за год этот, что они порознь, каждый жизнью своей, прожили. И Сэм лишь ухмыляется в ответ на реакцию Дина. Она умиляет его сейчас. Хотя чего ещё можно было от брата старшего ожидать? Дин всегда слабаком был, на дно его тянул, своей дорогой по жизни идти не давал. И Сэм шёл за ним, вопреки желаниям собственным, вопреки воле своей. Он точно привязан к Дину был канатами столь прочными, что и не разорвать их ему никогда, если бы не тот прыжок в Клетку. — Я ожидал, — Сэм руки в колени упирает и медленно, точно зверя дикого спугнуть сейчас боится, на ноги поднимается, — не знаю, объятий, святой воды в лицо — чего-нибудь. Сэм до Дина, словно до ребёнка несмышлёного, донести сейчас пытается, что же с ним произошло на самом деле. И из всего объяснения Дин лишь слово одно выхватывает, точно мозг его суть пытается вычленить, опору для себя найти в мире этом зыбком. — Я настоящий, — тут же откликается Сэм на вопрос Дина. — Я… ладно, избавлю тебя от хлопот. Он видит, что Дин глаз с него не сводит, будто в реальность происходящего поверить до сих пор не может. Но тут Сэм не вправе его винить — Дин всегда был Охотником превосходным, а инстинкты так просто на второй план не задвинешь, как бы сильно того ни хотелось. Сэм боль от пореза на руке своей ощущает едва, только холод лезвия — он тоже пристально за Дином наблюдает и реакции его ждёт. Уж теперь-то тот должен ему поверить. И что-то ломается сейчас в Дине Винчестере, последние оплоты обороны его и недоверия рушит. Сэм отчётливо видит это, и ему кажется даже, что он слышит, с каким грохотом падают стены эти к ногам Дина, на множество и множеством обломков разбиваясь. Сэм руки Дина, с таким отчаянием его сейчас к себе прижимающими, ощущает, тепло его тела чувствует, ловит дыхание его, судорожное, горячее, что волоски ему на шее щекочет и вздрагивать невольно заставляет. Но всё это никак внутри не откликается. Да, он сам в ответ его обнимает, руки на спине брата стискивает. Но лишь потому, что положено так. Ведь именно так и должны же поступать те, кто нормальными выглядеть пытаются, кто пыль в глаза окружающим пускает, подстраиваясь под придуманные правила и нормы поведения. Сэму лишь отстраниться сейчас от Дина хочется. Не то чтобы ему неприятны были эти объятия, они просто не нужны стали. Это раньше он так бы Дина крепко к себе прижал, что весь воздух из лёгких тут же выбило бы. Носом бы в волосы зарылся, не в силах запахом родным надышаться. Но внутри Сэма лишь пустота одна теперь. Пустота, которую не заполнить уже ничем. Да и не хочется ему этого. Зачем? Он и так прекрасно живёт без всех этих эмоций и привязанностей, что лишь слабыми людей делают. Почему он тогда Дина спас? Почему не дал ему от руки джина умереть? У Сэма не было однозначного ответа на эти вопросы. В нём голос разума говорил скорее, чем любовь к брату родному. Им с Сэмюэлем никогда не помешает лишний человек в их крестовом походе против нечисти, а профессионалы такого уровня, как Дин, — редкость большая. И глупостью было бы потерять ещё одного Охотника.***
— Ты давно вернулся? Сэм лишь брови вскидывает — он ждал этого вопроса от Дина. Знал, что ему не ускользнуть. Он не боялся правды, но понимал прекрасно, что Дин точно её услышать не захочет. Тот ведь как катастрофа ходячая. И не умеет чувства свои совершенно скрывать. Дин весь как на ладони, как книга открытая, и это когда-нибудь шутку с ним злую сыграет. Вот и сейчас Сэм ловит на себе внимательный взгляд Дина, изучающий его, ответы на вопросы ищущий. — Год назад, — произносит Сэм. И вот он, тот самый спусковой механизм, что ярость Дина запускает, все эмоции его на поверхность мгновенно вытаскивает. Жизнь Дина совершенно не учит ничему — как был слабым, таким и остался. И семья всегда была и будет его слабым местом, пусть от семьи той никого, кроме Сэма, и не осталось больше. — Ты хотел семью, давно хотел, — и пусть Сэма ужасно из себя выводит сейчас всё происходящее, все эти разговоры бесполезные, которые всё равно их ни к чему не приведут, ему нужно до Дина мысль свою донести, объяснить хоть как-то, почему он раньше не появлялся. — Может, всё время. Я знаю тебя. Ты отказался только из-за нашего образа жизни. Но у тебя что-то было, ты строил семью. Если бы я появился, Дин, ты просто сбежал бы. Но ему не нужен был рядом Дин. Только не теперь, когда он свободу от него обрёл. Сэму не нужно было больше это ярмо на шее, эта обуза, что всегда назад его, на дно, тянула. И не было больше в груди ни тепла, ни привязанности, ни любви к тому, кто сейчас напротив него стоял. Ему плевать было на Дина, на его чувства и обиды. Хотелось лишь в лицо ему усмехнуться, все слова эти вслух произнести, дабы разбить те очки розовые, которые Дин всегда носил, веря в то, что лишь они друг у друга и есть в целом мире. Сэм всю жизнь свою опеку Дина терпел — ведь тому отец велел о Сэмми заботиться. Но Сэм давно уже не мальчик маленький, он вырос. И пора уже по пути, лишь ему предначертанному, пойти, не оглядываясь, одобрения не ища в глазах этих зелёных. И глупо было шансом выпавшим не воспользоваться. — Прости, но я считал, что после всего ты заслужил нормальную жизнь, — очередная полуправда, так легко слетающая с его губ. И ни единый мускул на лице не дёргается, ни капли тепла не появляется в глазах карих, когда Сэм на Дина смотрит. Он словно кукла сейчас, напрочь сострадания и сопереживания лишённая. Пусть Дин сам со всем этой правдой, лавиной на него обрушившейся, справляется. Пусть на ноги с колен после потрясения сам поднимается — у Сэма хватит терпения переждать этот шторм.***
— Дин, не надо об этом. Я вернулся, я могу дышать чистым воздухом, пить пиво, охотиться со своей семьёй, видеть тебя, — Сэм с каким-то непонятным самому себе нажимом слово последнее произносит. Он будто сам себя убедить в том пытается, что Дин ещё что-то значит для него. И словно нет внутри дыры зияющей на том месте, где раньше любовь безусловная и безграничная к Дину жила. Словно есть ещё путь назад, и вернуть возможно то, что между ними было когда-то. Сэм в глаза брата заглядывает, но лишь боль и недоверие там сейчас видит. Дину время нужно, чтобы действительность осознать и принять. Но он вернётся — Сэм в этом не сомневается ни на секунду. Не сможет Дин жизнью прежней жить. Не теперь, когда он, Сэм, вернулся. И Сэм на том себя ловит, что внутри тут же огонёк какой-то разгорается. То не любовь к Дину, а лишь желание, едва ли не животное, едва ли не первобытное. Желание Дина возле себя удержать, не отпускать ни на шаг. Ему нужна эта безоговорочная преданность, эта любовь, пусть сам он ничего подобного и не испытает больше. Но Сэм брать теперь лишь привык — не отдавать. Так почему бы и сердце Дина, так открыто на ладони ему протянутое, себе не забрать? Зачем от дара такого отказываться? Зачем Дина терять, когда его своим можно сделать?