В омуте зелёных глаз

Убегающее за горизонт солнце, бликами играющее на капоте любимой Детки да в непослушных вихрах Сэма золотом вспыхивающее. Ветер, врывающийся в салон сквозь открытое окно, уносящий с собой ритмы и слова любимых песен. Смех Сэма, который неизменно с пассажирского сиденья доносится, стоит только глупость какую-то сморозить. Вот то немногое, пожалуй, чем дорожит Дин Винчестер, то немногое, что он искренне любит. И он отдал бы всё, только это не заканчивалось бы никогда. Но сейчас мир его рушится. До основания буквально разваливается. И он не в состоянии удержать те осколки, что от него остались, как бы ни старался. Те утекают как вода сквозь пальцы, сколько бы усилий он ни прилагал. Дин зол. На мир этот грёбаный, что подкидывает испытание за испытанием, не щадя его совершенно. На Сэма… На Сэма… и снова на Сэма. — Проклятье! — так оглушающе громко, что сам невольно вздрагивает от звука голоса собственного, что разрывает давящую тишину в салоне. Он с силой стискивает оплётку руля, впиваясь в неё так, что кожа между костяшками пальцев, кажется, вот-вот лопнет сейчас. На дорогу и не смотрит почти, впервые радуясь тому, что та не петляет зайцу подобно среди этой бесконечной зелёной равнины. И лишь через многие мили, что отделяют его сейчас от отеля, понимает, что убегает. Впервые в жизни своей убегает от Сэма. И усмехнуться бы этой злой насмешке судьбы, вот только сил никаких уже не осталось. Он слишком устал. Слишком опустошён и раздавлен. Дин на обочину съезжает и лбом к рулю прислоняется. Шумный вдох. Рваный выдох. Рукой по шее устало пройтись. Привычно скрипит дверца Импалы, когда он наружу выбирается. На капот машины присаживается, ладонями в тёплый металл крышки упираясь. Прохладный ветер тут же под рубашку норовит забраться, но Дин не ощущает этого холода вовсе. Мысли его далеко. Глоток виски — дешёвое пойло волной обжигающей по горлу скатывается, в желудок пустой проваливается. Дин морщится от этого мерзкого вкуса, что на губах моментально горечью оседает и лёгкий дурман с собой несёт. Но тут же второй глоток делает. Его не волнует вкус — ему забыться лишь хочется. И первый раз в жизни, пожалуй, жалеет о том, что не курит. Дин связь с реальностью теряет, о времени совершенно забывает, полностью в себя погружается. Ему плевать сейчас абсолютно на пронизывающий ветер, на капли дождя, что по скулам вниз дорожки себе прокладывают, за ворот рубашки забираются. Кажется, провались он сейчас прямиком в Ад — и этого бы не заметил. Внутри Дина лишь боль сейчас. Безумная. Оглушающая. Заполняющая собой изнутри. Но он готов от мира этого отречься, против законов его пойти, только бы рядом с Сэмом быть, только бы его тепло чувствовать, дыхание чужое на коже собственной ощущать. Когда ты любишь кого-то, зачем доказывать это кому-то, кроме себя самих? Зачем весь мир в известность ставить? Иногда достаточно просто быть. Рядом. И Дин был. Всегда, что бы Сэм не выкидывал, какие бы глупости не творил. Он никогда не мог уйти. Не мог просто найти в себе силы шаг этот сделать. Это Сэм всегда уходил, бросал его, выбирая кого-то другого, жизнь другую предпочитая, оставляя Дина на обочине. — Твою ж мать! Бросок, и почти полная бутылка разбивается вдребезги об асфальт. Он так и не смог. Дверца Импалы с оглушительным грохотом хлопает, когда Дин в машину садится. Разворачивается на месте так, что уши едва не закладывает от визга покрышек по мокрому асфальту. Педаль газа в пол выжимает и с места срывается.

***

Рёв знакомого мотора на подъездной дорожке заставляет вздрогнуть. Сэм волосы ерошит, губу нижнюю закусывает и замирает буквально на месте, глаз от двери не отрывая. И, кажется, вечность целая проходит, прежде чем он слышит скрип дверцы, а потом едва различимые в этой тишине шаги раздаются. Он с места вскакивает, впиваясь ногтями в ладони так, что там точно отметины кровавые останутся. Дверь открывается медленно, слишком медленно. Сэм нетерпение на кончиках пальцев ощущает, чувствует, как поднимается внутри волна дрожи. Ему так нужно увидеть сейчас Дина, в глаза эти зелёные заглянуть, дабы убедиться, что это не конец, что Дин простить его сможет. И слова, готовые с губ его сорваться, так и застревают где-то в горле, царапая изнутри, выхода требуя. Но Сэм молчит, ни в состоянии и звука сейчас произнести. Глаза его беспокойно по лицу Дина бегают, улавливают любые мелочи: сталь в такой тёплой всегда зелени, крепко сжатые в узкую полоску губы, сведённые к переносице брови. Тишина, повисшая между ними, тяжелейшими каплями капает. И Сэм лишь сильнее руками спинку стула стискивает, точно это единственное, что ему ещё на ногах держаться помогает. Ему где угодно сейчас оказаться хочется, только бы от этого места подальше. Раздражение Сэма почти незаметно, он научился хорошо его скрывать. Раздражение же Дина искрит на всю эту небольшую комнату в очередном мотеле, который им пристанищем стал. Оно настолько осязаемо, что Сэму кажется, будто прикоснуться к нему можно. Но он даже пальцем пошевелить боится, дабы ещё больший гнев Дина не вызвать. И ему неуютно жутко под прожигающим взглядом этой зелени. И скрыться бы от него, убежать куда-нибудь — но это не выход отнюдь. Хватит уже. Набегались. Им пора поговорить о том, что происходит. Давно необходимость такая назрела. Сэму хочется, чтобы Дин сорвался, хоть раз дав выход своим эмоциям. Но тот молчит, и молчание его куда выразительнее и красноречивее, чем крик и ярость, что плещется сейчас в глазах напротив — Сэм её прекрасно видит. Сэм шаг вперёд делает. Один, другой. Он будто по стеклянному крошеву босыми ступнями сейчас ступает — такой болью жуткой каждый шаг отдаётся. Руку неуверенно поднимает и к Дину тянется. Кончиками пальцев едва касается виска, осторожно вниз по скуле ведёт. Улавливает дрожь, которая моментально Дина прошивает, видит, как раздуваются его ноздри, как он судорожный вдох делает, прикусывая слегка нижнюю губу. И вдыхает сам резко, чувствуя, как отступает парализующий страх, когда Дин его к себе притягивает. Сэм его горячее дыхание ощущает и лишь сильнее к нему прижимается. Ему голову кружит от такой близости Дина: от этой кожи, от которой всегда летним зноем веет, от лёгкого запаха виски. Сэм губами жилки на шее Дина касается в прикосновении невесомом и ловит этот бешено бьющийся под кожей пульс. И сердце его в галоп моментально пускается. И кажется, что так и будет всегда: только он и Дин — одни в этом мире, готовые противостоять всему, что на пути их встретится. И нет ничего красноречивее безмолвных прикосновений — слова им не нужны сейчас. Сэм тонет в этих зелёных омутах Дина, которые горят странным, манящим светом. Наверное, Сэм всегда смотрел в них дольше, чем следовало бы. Сияние это притянуло его к себе, навеки приковало. И сколько бы раз не убегал он, эта зелень назад его всегда тянет.