В омуте зелёных глаз

Каждый из нас предан. Кому-то или кем-то. Ф.М. Достоевский

Дин не заступился за него. Промолчал тогда, когда Сэму так необходима была его поддержка, позволил отцу буквально за порог его выставить. И Сэму наплевать в тот момент было на эту боль в глазах Дина, на его закушенную нижнюю губу, что всегда сильное волнение брата выдавало. Он сам обижен был не меньше, едва ли не преданным себя чувствовал. А уж лелеять свои обиды Сэм Винчестер умел как никто другой. Он мог днями на Дина обижаться, делать вид, что не замечает того. Не разговаривал с ним и демонстративно вставал и уходил, стоило Дину только приблизиться к нему и попытаться разговор завести. Сэм заставлял брата вину свою в случившейся ссоре чувствовать, даже если это не так вовсе было. Зачастую не так было, ведь виноват почти всегда именно Сэм был. И Сэм ушёл, дверью за собой хлопнув так, что слышно было, как задребезжали окна в рамах. Он едва ли не ощутил в тот момент, как разбилось за его спиной вдребезги сердце Дина. Но это не могло уже его остановить — он ушёл, не оглянувшись даже, не сожалея, наплевав на того, кто жизнь свою к ногам его буквально положил, о себе и своих желаниях позабыв. Он нырнул в новую жизнь. Она с головой его затянула. То была жизнь, в которой не было больше властного, всегда такого холодного тона отца. Не было больше этих захудалых мотелей и сменяющих друг друга городов, названия которых он и не старался запомнить даже никогда. Впервые у него появилось некое подобие стабильности: сначала комната в общежитии, потом съёмная квартира. У него появились друзья, девушка, в которой он души не чаял. И в жизни этой не было Дина. Не было больше этих омутов зелёных, что лишь в бездну его всегда тащили за собой. Сэму казалось, что стоит только оказаться от Дина как можно дальше, как всё пройдёт, что сбросит он этот груз непомерный, что на плечи каждый день давил. Но судьба злую шутку с ним сыграла: чем дольше он был вдали от Дина, тем сильнее становилось его желание назад вернуться. Не к отцу вовсе и его святому походу против нечисти, к Дину лишь одному. Сэм ненавидел себя за эту тягу к Дину, за эту жуткую зависимость от рук его, голоса, запаха, что давно уже на подкорке так прочно записались, что и не вытравить уже ничем: ни временем, ни расстоянием, ни новыми знакомствами, ни жизнью, о которой когда-то так мечталось. И по-прежнему, столько лет спустя, всё ещё скребло и царапало изнутри, под рёбрами тянуло да горло пережимало будто удавкой — дёрнешься чуть сильнее и затянется та лишь крепче на шее. Сэм едва ли не задыхался от боли и тоски этой. И сам себе признаться боялся, что жива в сердце до сих пор надежда на то, что однажды услышит он на улице утробный рёв мотора Импалы, из которой, дверцей привычно скрипнув, Дин выйдет. Прислонится бедром к капоту, ухмыльнётся слегка уголком губ, голову набок склонит, словно выжидая, пока Сэм шаг первый сделает. И Сэм видел со стороны будто, как срывается с места и бежит к Дину, как в детстве всегда поступал, наплевав на всех и вся. Каждую ночь почти своей новой, нормальной жизни Сэм просыпался от кошмаров, чувствуя, как пот испариной липкой лоб покрывает, а дыхание перехватывает так, что ни вдохнуть, ни выдохнуть. И невозможно объяснить Джессике было, в чём причина — та не знала ничего о том, кем был Сэм, как жил до поступления в Стэнфорд. Он никогда не рассказывал ей об этой стороне своей жизни. Сэм не мог сказать ей, что во снах всё чаще и чаще он Дина видит. Тот неизменно ускользал от него, растворяясь в мареве зыбком, будто утренний туман под первыми лучами солнца. И Сэм ухватиться за него пытался, руку протягивая, но не мог никак. Он знал, уверен был в том, что это очень важно было: поймать Дина, удержать того возле себя — но все его попытки тщетными были. Сэм глядел в прохладную синеву глаз Джессики, а мечтал лишь о манящей зелени, ощущал на плечах обнажённых её нежные, без единой мозоли ладони, но понимал, как жутко ему не хватает горячих, слегка шершавых от постоянной работы рук Дина. Он вздрагивал от звука её голоса, мечтая услышать интонации другие совсем. Никак он привыкнуть не мог к её запаху: приторно-сладкой ванили, что лишь ноздри щекотала, но не вызывала желания носом в шею уткнуться и втягивать этот запах, не в силах насытиться им сполна. Сэм так отчётливо помнил лицо Дина, словно тот стоял перед ним. Во всех мельчайших деталях. Видел россыпь веснушек золотистых на щеках и носу, зелёные глаза цвета летней листвы, в которых загорались искорки. Дин всегда пытался гасить их ресницами длинными, но это плохо у него выходило. Такой огонь не скрыть ничем. Сэм помнил его голос. Никогда, кажется, не забыть ему интонации эти: мягкий, бархатистый тембр, когда Дина одолевала нежность и нега; сталь и лёд, когда тот злился, в такие моменты голос его заставлял Сэма ёжится и едва ли не в угол забиваться. Сэм осознавал, что жутко соскучился. Соскучился так, как никогда прежде ни по кому не скучал. И плевать было на то, что сам он виноват в том, что всё так вышло. От этого тоска становилась только сильнее день ото дня. Привязанность его, зависимость от Дина лишь росла и росла. И с этим уже ничего невозможно было поделать. Время и расстояние не властны были над этими чувствами. Они не выветрились как дым. Не испарились как вода под палящими лучами солнца. Ничего не прошло. Не исчезло. Не кануло в лету. Время от времени его телефон, тот, номер которого знал лишь Дин один, елозил в заднем кармане джинсов. Сэм не отвечал никогда на эти звонки: то ли из-за обиды застарелой, что до сих пор знать о себе давала, то ли из вредности и злости — он вряд ли сам ответить бы мог, почему так поступал. Осознавал, что ведёт себя в сущности как ребёнок, но иначе не мог. Почему-то хотелось лишь больнее Дина уколоть. Ведь это Дин тогда не остановил отца, позволив ему прогнать его. И он следом за Сэмом не ушёл, выбрав совсем другую жизнь. Этого Сэм никак простить не мог. Но каждый раз, слушая мелодию звонка, Сэм отчётливо ощущал, как колотится где-то в глотке сердце, как бешено зашкаливает пульс, как моментально мокрыми становятся ладони. И нестерпимо, до дрожи на кончиках пальцев, хотелось на звонок ответить, чтобы только голос родной услышать. Такие звонки всегда из колеи его выбивали да почвы под ногами лишали, потому что лишним напоминаем тому служили, что не прошло ничего, не сгорело в пламени адском, как он когда-то надеялся. Наивный. Сэм чувствовал, как прорываются эмоции сквозь стены возведённые, как трещит буквально по швам его уверенность в том, что он сможет один, без Дина, по жизни идти. Не вспоминая, не оглядываясь, не предвкушая встречу столь долгожданную. И не нужна уже была эта жизнь, о которой всегда так мечталось, потому как всё смысл имело лишь тогда, когда Дин рядом был. Без него Сэм потерялся будто. Порой Дин присылал ему голосовые сообщения, а Сэм долго вертел в дрожащих руках телефон, не решаясь их прослушать. Но потом желание услышать голос Дина неизменно брало верх, и Сэм, не дыша и боясь пошевелиться даже, слушал сообщение. Раз за разом. Он со счёта сбивался, сколько же раз прокручивал эти несколько фраз — Дин никогда особо многословным не был. А внутри при этом всё в такой узел тугой скручивалось, что и не разрубить уже ничем было. Со временем Дин стал звонить и присылать сообщения всё реже и реже. А потом и вовсе перестал, надоело, видимо, в стену непробиваемую стучаться. И Сэм словно второй раз его потерял. Сэм в итоге получил всё, что хотел. У него была свобода, нормальная, как у всех, жизнь. Но почему тогда так паршиво на сердце? Почему же не ощущает он радость от того, что у него получилось вырваться из этого порочного круга? Почему внутри лишь пустота теперь, когда телефон предательски молчит уже который месяц? И Сэм сам, не выдержав больше этого молчания и давящей тишины, набирает Дину сообщение. Всего несколько слов. Набирает, тут же стирая, перебирая десятки различных вариантов. Он никак решиться не может на то, чтобы отправить сообщение. А потом в списке контактов из немногих сохранённых там номеров находит номер Дина. Хотя это лишнее совершенно — он до сих пор по памяти бы назвать его смог. Даже столько лет спустя. Виски трёт, чёлку взлохмачивает и вдох глубокий делает. Пальцем дрожащим на секунду буквально зависает над надписью «Вызов», а потом Сэм даже не с первого раза по ней попадает. И потянувшиеся секунды ожидания на вечность, кажется, растягиваются. Сэм сомневаться начинает в правильности идеи своей, ему уже прекратить эту агонию хочется, когда гудки в трубке сменяются звенящей тишиной. Сэм лишь дыхание чужое различает сейчас где-то за многие-многие мили от себя. — Я не справился без тебя… — произносит так тихо, что сам себя едва ли слышит. — Дин… Это всё, на что Сэм сейчас способен, больше он не в силах что-либо произнести. Он свой ход сделал. Делать ли шаг ему навстречу или нет, только Дину решать.